Kitobni o'qish: «Покинутый замок»

Верный рыцарь

(1590–1592 гг.)

– Итак, ты его привез.

– Да, святой отец. Вот он. Настоящий чертенок.

Слуга втолкнул в комнату худенького мальчишку.

Быстрым взглядом паренек окинул полупустую комнату. Стол, стул, в углу – деревянное распятие и низенькая скамеечка, чтобы преклонить колени. И это все.

Но за столом сидел тощий, сухопарый монах лет пятидесяти в белой рясе доминиканца. На его неподвижном, пергаментно-желтого цвета лице, казалось, жили только глаза, светлые, пронзительные. Его взгляд колол, как лезвие шпаги, замораживал, как ледяной ветер. И этим пристальным, внимательным взглядом он впился в фигурку мальчика.

– Подойди, – сказал он.

Его голос был чем-то средним между скрипом несмазанных дверных петель и вороньим карканьем.

Мальчик сделал несколько шагов вперед и замер посреди комнаты.

Как будто, он не боялся. Или делал вид, что не боится. Вздернув подбородок, он дерзко смотрел прямо в рыбьи глаза монаха.

– Бартоломе де Сильва-и-Вальес, – произнес монах, и мальчик не понял, было ли эти слова обращением или вопросом.

И поэтому промолчал.

– Бартоломе, – продолжал доминиканец, – ты знаешь, кто я? Ты меня помнишь?

– Да, – кивнул мальчик, – вы мой дядя. Вы приезжали в наш замок два года назад. Я вас помню.

– Два года тому назад, – подтвердил монах, – тогда умер твой отец. Вернее, был убит в пьяной драке. Признаться, этот вертопрах и не заслуживал лучшей смерти. Тебе в то время было десять лет. Да, ты все должен хорошо помнить.

Мальчик молчал, только черные глаза на загорелом лице настороженно блестели. Он был довольно высок для своих двенадцати лет, и, несмотря на свою худобу, отнюдь не выглядел хилым. В нем было что-то дикое, он походил угодившего в ловушку волчонка.

– Теперь, – вновь заговорил монах, – ты остался и без матери. Оно и не удивительно, твой отец превратил ее жизнь в вечное страдание. И даже то, что он ушел раньше, не спасло ее. Перед смертью она поручила мне заботиться о тебе. Вот ее письмо.

Доминиканец протянул листок Бартоломе, словно предоставляя мальчику возможность самому убедиться в справедливости своих слов. Однако Бартоломе не взял письма, он отступил на шаг, как будто не хотел, чтобы его рука хоть на мгновение коснулась костлявой руки монаха.

– Хорошо ли ты умеешь читать?

– Да, святой отец.

– А писать?

– Хорошо, святой отец.

– С чего бы?

– Падре Гонсало, наш приходской священник, занимался со мной.

– Вот как! А что, этот падре Гонсало, отличал Accusativus от Dativus’a?

– Отличал, святой отец, – голос мальчика задрожал от ярости, – и, могу вас заверить, я отличаю тоже.

– Выходит, я имею дело с ученым человеком, – коротко, резко рассмеялся монах, – подойди ближе! Я сказал, ближе! К столу!

Бартоломе нехотя сделал два шага вперед.

– Возьми перо. Пиши. «Я обещаю во всем слушаться своего многоуважаемого дядю, Доминго Вальеса, инквизитора города Толедо. Отныне его воля будет для меня единственным законом». Написал?

– Да.

– Действительно, ни одной ошибки, – пробежав глазами строчки, заметил монах скорее с сожалением, чем с похвалой. Видимо, он предпочел бы найти предлог для придирки.

Брат Доминго ненадолго задумался, на его тонких, бескровных губах появилось подобие улыбки.

– Будем считать, – сказал он, – что ты дал клятву.

– Я ничего вам не обещал! – воскликнул мальчик.

– Во всяком случае, вот это написано твоей рукой.

– Это ничего не значит!

– Конечно, – зло усмехнулся монах, – для рода де Сильва клятвы никогда ничего не значили. И если ты пошел в их породу, это не сулит ничего хорошего ни мне, ни тебе! Во всяком случае, я приложу все усилия, чтобы сдержать слово, данное моей покойной сестре и воспитать ее сына, и, к несчастью, моего племянника, истинным сыном нашей святой матери-церкви. Твой отец, чтоб ему вечно гореть в аду! – был человеком нечестивым и порочным. Три страсти владели им: игра, женщины и вино! Его душа досталась дьяволу! Твой мать, добрая и благочестивая женщина, была, к сожалению, слишком слабой… И если твой отец попросту не обращал на тебя внимания, то она потакала всем твоим прихотям, ведь так? Могу себе представить, каков получился результат! Ты наследовал пороки твоего отца, но вряд ли – добродетели матери…

– Но вы меня совсем не знаете! – запротестовал было Бартоломе. – Вы же видите меня второй раз в жизни!

– Этого вполне достаточно, чтобы понять, кто ты таков! – отрезал брат Доминго. – Но, может быть, еще не все потеряно, и, с божьей помощью, я сумею наставить тебя на путь истинный…

Монах ненадолго задумался и добавил:

– А если не поможет Бог, будем надеяться, поможет порка.

– Педро, – велел он слуге, – отведи его в предназначенную ему комнату.

– Что-нибудь принести ему? – осведомился слуга.

– Да, – наклонил голову монах. – Дай ему молитвенник.

«И это все?» – чуть не вырвалось у Бартоломе. Признаться, он рассчитывал, что после долгой дороги в тряской карете родственник хотя бы догадается его накормить.

Родственник не догадался. Или сделал вид, что его не заботит столь суетная вещь, как ужин.

Бартоломе сглотнул слюнки, которые едва не смешались со слезами обиды, но ничего не попросил. Все-таки он принадлежал к древнему благородному роду, и не в его правилах было выпрашивать подачки.

Мальчик сделал пару шагов к двери, но его остановил окрик инквизитора.

– Бартоломе!

– Святой отец?

– Знаешь ли ты, сын мой, что ты нищий? – прошипел монах. – Да, да! Я хорошо ознакомился с делами вашей семьи. Твой отец, Бартоломе, не оставил после себя ничего, кроме долгов. И вы с матерью последние два года тоже жили в долг. Я сообщаю тебе это, чтобы ты не заблуждался на свой счет. У тебя ничего нет, кроме имени. Ты нищий, Бартоломе. И ты уже достаточно взрослый, чтобы осознать всю горечь своего положения.

Бартоломе осознал. Осознал в одно мгновение. Он одинок, он зависим от мерзкого тощего монаха. У него и в самом деле больше ничего нет. Его прежний мир рушился, переворачивался с ног на голову. И земля как будто и в самом деле закачалась у него под ногами.

– Бартоломе де Сильва-и-Вальес! – звенели в ушах слова инквизитора. – Ты – никто! Ты маленький, глупый мальчишка, да к тому же еще порочный, как и твой отец! Но ты станешь глиной, воском в моих руках! И я сделаю из тебя послушное орудие нашей святой матери-церкви, слышишь ты?!

Бартоломе посмотрел в глаза инквизитору. И взгляд этот был полон ненависти и отчаяния.

Брат Доминго ошибался. Он собирался лепить не из глины, а из стали, только он еще этого не знал.

* * *

Только оставшись наедине с самим собой, в тесной комнатушке, где не было ничего, кроме кровати, стола и шаткого стула, Бартоломе позволил себе по-настоящему предаться охватившему его отчаянью. Хорошо, что дядюшка не видит его слез! Мальчик упал на постель, зарылся головой в подушку и дал волю слезам. Они текли и текли, хотя, видит бог! – он этого не хотел, он пытался сдержаться, но у двенадцатилетнего мальчишки было еще не так много сил и выдержки, чтобы не поддаваться слабости.

Итак, он арестован! Он пойман! Он в клетке, как дикий зверь! Что теперь его ждет? Посты? Молитвы? И ненавистная рожа дядюшки, который мнит себя всезнающим и святым? Бартоломе невзлюбил его с первого взгляда, с тех самых пор как этот родственничек появился в древнем, богом забытом замке у моря. Этот святоша уже в то время с интересом посматривал на мальчишку, наверно, у него тогда и зародилась мысль сделать из своего племянника священника. Нет уж! Не выйдет! А если дядюшка и правда олицетворяет собой святость и набожность, то он предпочтет быть злодеем и грешником!

Как внезапно оборвалось его детство! Еще неделю назад он мог, если ему того хотелось, с утра до вечера пропадать в горах, лазить по скалам, купаться в море. Он мог прыгать вниз с утеса, забираться в самые глухие уголки леса. Или же он мог подняться на полуразрушенную башню, прихватив с собой ветхий томик из библиотеки, оставшейся еще от деда, и, погрузившись в чтение, забыть, кто он и где он, или же наблюдать за вечным движением волн, накатывавших на берег… Он представлял себя путешественником, завоевателем, героем… А что теперь? Все мечты разбиты! Бартоломе всхлипнул, размазал по щекам слезы и огляделся. Уже с интересом. Окно. А за окном – мир. Новый, неизведанный мир.

* * *

Бартоломе распахнул окно. Посмотрел вниз. Второй этаж. Довольно-таки высоко.

Но росший около дома тополь словно протягивал к нему свои ветви-руки. И мальчик не стал отказываться от приглашения. Ухватился за ближайшую ветку, прыгнул вперед, уцепился за толстый сук. В одно мгновение он был уже на земле. Свободен! Нет, почти свободен. От соседнего владения и улицы дом инквизитора отделяла глухая стена. Но на стену легко можно было перебраться с другого дерева. Что мальчишка тотчас и проделал.

Бартоломе оседлал стену и огляделся. Его взгляду предстал очаровательный садик с цветочными клумбами и беседкой.

Этот маленький рай был обитаем.

Бартоломе увидел мальчика и девочку. Он подумал, что они, вероятно, брат и сестра. Мальчик примерно на год старше Бартоломе, а девочка – наверно, на год младше.

Девочка была белокурой и синеглазой. И похожа на ангела. Так, по крайней мере, решил Бартоломе. Зато ее брат, неуклюжий и толстый, на ангелочка никак не тянул.

Оба с удивлением и любопытством посмотрели на нежданного гостя.

– Вы кто? – спросила девочка.

Бартоломе имел не слишком большие познания в области этикета, но счел, что некрасиво разговаривать, сидя на стене и глядя на собеседников сверху вниз. Правда, его никто не приглашал. Но Бартоломе и не ожидал официального приглашения пожаловать во дворец принцессы. Он привык к полной свободе и не сильно задумывался о правилах приличия.

Не долго думая, он спрыгнул вниз. Решил покрасоваться перед белокурой принцессой своей ловкостью и смелостью. И… от толчка не удержался на ногах и сел на клумбу с петуньями. Правда, он тотчас вскочил на ноги, но покраснел, как вареный рак. Надо же было так опозориться перед девчонкой!

– Цветы пострадали, – улыбнулась она. – Но вы, надеюсь, не ушились? Как вас зовут?

– Бартоломе де Сильва-и-Вальес, – Бартоломе поклонился.

– Анхелика, – просто сказала девочка, – а это Бернардо, мой старший брат.

Анхелика! Конечно, как же еще могли звать белокурого ангела?!

Бартоломе пожалел о том, что сейчас у него шляпы, чтобы снять ее перед синеглазой принцессой, плаща, чтобы его полой подмести землю у ее ног, шпаги, чтобы эффектно положить руку на эфес. Ничего нет. А он сам – всего лишь свалившийся со стены мальчишка.

Нужно было что-то сказать, чтобы исправить положение. Извиниться за свою неловкость. Но Бартоломе только и смог вымолвить:

– Простите… Я не хотел… Я случайно…

И покраснел еще сильнее.

Надо же было, чтобы такое случилось с ним именно сейчас! Он карабкался по горным кручам и прыгал со скал в море, он… Неудачник, вот кто он! Смущенный и растерянный мальчишка. Стоит, и слова вымолвить не может, как будто дара речи лишился!

– А вы здорово лазите по деревьям, – с уважением произнес толстый Бернардо. – Я бы так не смог, – не без зависти добавил он.

– Конечно! Не смог бы, – подтвердила Анхелика. – Но, самое главное, ты бы этого делать не стал!

Бернардо благоразумно промолчал. Видимо, он тоже робел перед своей красавицей- сестрой.

– Откуда вы? – спросила Анхелика.

– С побережья.

– Совсем дикий, – вздохнула она.

– Может, и так. Но потому и напугать меня трудно.

– И хвастун, как все мальчишки!

– Зато я не хвастун! – опять возразил вместо Бартоломе Бернардо.

– Ты увалень, – согласилась Анхелика.

– Всем досталась, – вздохнул Бернардо. – Но вы не думайте, она не всегда такая. Не знаю, что на нее нашло…

– Сеньорита, сеньорита! – в садике появилась молоденькая симпатичная служанка. – Вас ищет сеньора! Куда-то вы пропали?!

– Иду, Беатрис, иду. Но как же наш гость?..

– Гость? – Бетрис окинула Бартоломе оценивающим взглядом. – Боюсь, ваша матушка не обрадуется таким гостям.

– Она ничего не узнает. Не правда ли, Беатрис, не узнает?

– Конечно, сеньорита, – кивнула служанка. – Не узнает.

Беатрис было лет пятнадцать-шестнадцать. Смазливая мордашка, ямочки на щечках, лукавые блестящие глазки. Эти искорки в глазах не оставляли сомнений, что уже зажгли не одно сердце, и это только начало. Если юная сеньорита была ангелом, то Беатрис – самым настоящим чертенком.

– Мне нужно идти… – Бартоломе с сомнением посмотрел на стену: недавний конфуз несколько поколебал его уверенность в собственных силах. Не хватало только свалиться еще раз! К тому же, в садике высоких деревьев не росло, а вскарабкаться по отвесной стене едва ли возможно.

– Вам совсем не обязательно возвращаться домой тем же самым путем, – сказала Анхелика, точно прочитав его мысли. – Вы вполне можете выйти через дверь, как все люди делают.

– А можно мне прийти завтра? – осторожно поинтересовался Бартоломе. – Я только что приехал, никого здесь не знаю и… мне немного одиноко.

– Приходите, – легко согласилась Анхелика.

– А вы… а ты… жди меня здесь завтра в это же время, хорошо?

– Хорошо, – улыбнулась она и поинтересовалась. – Здесь… в это же время… Значит, ты опять полезешь через стену?

– Да. Должен же я доказать, что не всегда падаю!

– А я и не думаю, что тебе всегда так не везет, – улыбнулась Анхелика. – Будем считать, что мы договорились.

* * *

Бартоломе не сразу вернулся домой. Простившись с Анхеликой и ее братом, он отправился осматривать город. Зашел в кафедральный собор, поглазел на рынке на лошадей и быков, выставленных на продажу, взобрался на старые крепостные стены, прогулялся по древнему, построенному еще римлянами, мосту.

Мальчишка вернулся домой только под вечер, когда ему сильно захотелось есть. Он надеялся, что дядюшка все же будет кормить его не только наставлениями и молитвами.

Конечно, Бартоломе догадывался, что инквизитору не очень-то понравится его внезапное исчезновение, но все же рассчитывал, что дядюшка не заметил его отсутствия, и намеревался потихоньку проскользнуть в свою комнату. Не тут-то было! На лестнице мальчик нос к носу столкнулся с озлобленным доминиканцем, который как раз собирался куда-то идти.

Глаза инквизитора вспыхнули злобой.

И Бартоломе понял, что вернуться обратно, как все люди, через дверь, было большой ошибкой.

– Где ты был? – прошипел инквизитор и уставился на племянника, как удав на кролика.

– Гулял, – Бартоломе не отвел взгляд.

– Как ты вышел? Как?!

– Через окно.

– Разве я позволил тебе покидать дом?!

– Мне не требуется ничье разрешение. Я сам себе хозяин.

– Ты так думаешь?! – прошипел еще больше разозлившийся инквизитор.

– А разве это не так? – с вызовом спросил мальчишка.

– Я тебя выпорю!

– Никто не смеет прикасаться ко мне! – Бартоломе отступил на шаг.

– Дрянной мальчишка! Я научу тебя, как дерзить! – инквизитор влепил Бартоломе пощечину. – Ты больше никогда никуда не выйдешь без моего разрешения!

– Тогда я сбегу. Вам придется поставить решетки на все окна в доме. Или совсем их заложить кирпичами. И всегда держать дверь на замке. И будет у вас не дом, а тюрьма.

Его левая щека пылала. Он стоял напряженный, дрожащий, с ненавистью в глазах.

Брату Доминго показалось, что Бартоломе вот-вот бросится на него. Он не ожидал такого яростного отпора. И вдруг тоже испугался. Испугался готовности двенадцатилетнего мальчишки сражаться до конца.

– Я вам отомщу! – сверкнул глазами Бартоломе. – Вы не смеете!.. Никто не смеет!..

– Ну-ну, – растерянно пробормотал доминиканец, – я же добра тебе хочу… Я обещал твоей матери, что буду заботиться о тебе… Ты сам виноват, что не спросил разрешения.

– Я не сделал ничего плохого! Я просто вышел погулять!

– Послушай, сын мой, давай договоримся, – уже более примирительным тоном произнес доминиканец (ведь черт знает, что можно ожидать от этого бешеного щенка!). – Ты сможешь гулять, сколько захочешь… Нет, не сколько захочешь… А когда выучишь все, что я тебе скажу…

Что ж, раз судьба свела их вместе, придется как-то сосуществовать… Честно говоря, Бартоломе совсем не хотел становиться бродягой.

– Дядюшка, так ведь я же не против… Я… я хочу учиться… только… Только никогда больше не смейте поднимать на меня руку! Слышите?! Никогда!

– Ладно, ладно, – проворчал инквизитор. – Но и ты веди себя, как подобает!

Бартоломе кивнул.

Первая партия была сыграна вничью.

С этой минуты между ними было заключено безмолвное соглашение. Они терпят друг друга. Дядя делает вид, что командует. Племянник делает вид, что слушается.

* * *

– Верный рыцарь, – мечтательно произнесла белокурая девочка, отложив книгу. – У меня тоже есть верный рыцарь.

Анхелика любила читать рыцарские романы. В мечтах она представляла себя прекрасной принцессой, которой служат храбрые рыцари…

А потом ей пришло в голову, что, может быть, ее верный рыцарь существует не только в мечтах и сказках… Она знакома с ним уже почти два года. Раньше он приходил чаще, чуть ли не каждый день. Теперь раза два в неделю. Говорит, что занят, приходится много заниматься. Скоро он пойдет в университет.

– Верный и отважный рыцарь…

– Вы говорите о Бартоломе? – спросила Анхелику служанка.

– Да-да!

– Верный… Вы просто плохо знаете мужчин, сеньорита!

– А ты хорошо знаешь? – надула губки Анхелика.

– Да уж получше, чем вы!

– Но Бартоломе…

– Верный? Хотите я вам докажу, что это не так?

– Как?

– А вот как… Вы скажете, что заболели, а я выйду к нему в сад вместо вас. А вы потихоньку подглядывайте из окна, но так, чтобы он вас не заметил.

– Хорошо, – неуверенно произнесла Анхелика.

– И посмотрим, что будет!

– Посмотрим…

Беатрис улыбнулась. Анхелика не заметила в ее улыбке скрытого торжества. Служанка, в отличие от своей госпожи, хорошо знала, что будет.

Беатрис давно уже поняла то, о чем Анхелика, на свое счастье, не догадывалась. Анхелику Бартоломе боготворит, смотрит на нее, как на ангела чистоты и непорочности, а ее, простую служанку, так и ест жадными глазами. Она – понятная, земная, доступная, в ее крови горит огонь, который может воспламенить кого угодно, не только неопытного мальчишку. Не знала Анхелика и того, что ее «верный рыцарь», низко поклонившись ей на прощание, у ворот целует служанку. В первый раз он робко чмокнул ее в щеку, а теперь дерзко целует в губы.

Анхелика смотрела в окно, а Беатрис за ее спиной ехидно улыбалась. Мальчишка будет принадлежать ей, когда она того захочет! Не все в этом мире достается знатным и богатым дамам! Есть вещи, которые не купишь.

* * *

Бартоломе, как обычно, легко перемахнул через стену. Спрыгнул мягко, по-кошачьи, почти неслышно.

Анхелика уже ждала его. Но даже не улыбнулась. Бартоломе никогда прежде не видел ее такой… злой. Насмешливой, да. Но не злой. Злость не к лицу ангелам. Злой ангел – уже не ангел…

Бартоломе не узнавал ее, и она смотрела на него как на чужого, словно видела его в первый раз, хотя расстались они всего неделю назад.

Они оба раньше не замечали, как сильно изменились за те два года, что знали друг друга. Ничего не осталось от прежнего диковатого мальчишки. Теперь Бартоломе держался уверенно и спокойно, словно стал осознавать свою силу. И шпага на боку только придавала ему уверенности.

– Я долго не приходил, – словно извиняясь, сказал Бартоломе. – Я не смогу приходить так же часто, как прежде. Я буду посещать лекции в университете.

Анхелика молчала, только гневно сверкала глазами.

– Что-то случилось? – осторожно спросил Бартоломе.

– А ты сам не знаешь?!

– Нет, – искренне признался он.

Чем же он обидел своего ангела? Тем, что долго не приходил или, наоборот, тем, что пришел? Она ждала, но ждала с намерением поссориться – это же очевидно!

– Не знаешь, говоришь?! Ах, ты не знаешь!..

– Нет, – повторил Бартоломе.

Нельзя сказать, чтобы Бартоломе совсем не чуял за собой греха. Но, во-первых, он не думал, что Анхелика узнает о его похождениях, во всяком случае, не думал, что она узнает о них так скоро, а во-вторых, в самом деле не чувствовал себя связанным никакими обязательствами.

– Ты… ты мерзавец! – вдруг выкрикнула Анхелика, ее губы задрожали. – Я тебя видела!.. Я тебя видела с ней!.. Здесь!

– Ну и что?

– Ты… ты… вы пошли в беседку…

Ах, вот оно, оказывается, что! Белокурый ангел ревновал! Белокурым ангелом играли те же страсти, что хитрой служанкой. Принцесса сошла со своего трона. Нет никаких ангелов. Есть только девки. Все женщины слеплены из одного теста, будь то благородная госпожа или простая служанка, королева или цветочница. Он поклонялся своему ангелу, как звезде, считал ее недоступной, а надо было тащить в беседку, как Беатрис. Что ж, хорошо! Он запомнит этот урок. И больше такой ошибки не совершит.

– Да, – подтвердил Бартоломе, – так и было.

– Ты сознаешься!..

– Зачем же мне отпираться, если ты все своими глазами видела!

– Негодяй!

Анхелика размахнулась, чтобы влепить пощечину своему опозорившемуся «верному рыцарю», но Бартоломе перехватил ее руку. Он не хотел причинять ей боль, он просто не позволил себя ударить. Но Анхелика вскрикнула, словно ее руку зажали тисками.

– Значит, – он попытался улыбнуться, но вышла кривая усмешка, – я пришел, чтобы проститься. Что ж, бывает.

Он не собирался вставать на колени и просить прощения. Что случилось, то случилось.

Анхелика всхлипнула. Все пошло не так. Она думала, что он будет молить ее о прощении, а она поломается и простит. Но он и не думал извиняться! Он ушел. Он не вернется. Наверно, будет переживать, но не вернется. Такие гордецы, если уходят, не возвращаются.

* * *

Их было трое в комнате. Три женщины. Высокая, чопорная, прямая донья Лус – мать Анхелики. Анхелика – белокурый ангел с заплаканными глазами. И Беатрис – молоденькая, смазливая служанка, обычно смешливая, с ямочками на щечках и задорными искорками в глазах. Сейчас Беатрис стояла с потупленным взором, оклеветанная, униженная, подавленная.

– Она украла мой перстень, матушка! – Анхелика указала на Баетрис. – Матушка, накажите ее!

Анхелика умоляюще смотрела на донью Лус. Она пришла просить защиты. Ее служанка оказалась воровкой. На самом деле, конечно, ничего Беатрис не крала. Хотя нет, украла! Только не кольцо, а парня. Лучше бы она украла кольцо!

«Как она со мной, так и я с ней!»

Но какой же она была дурой! Беатрис и Бартоломе ее попросту провели! А она полагалась на преданность своего верного рыцаря, полагалась на преданность своей верной служанки, почти подруги… Нельзя доверять людям! Эти двое давно поглядывали друг на друга! Только она ухитрялась не замечать этого. Что ж, они увидят, она уже давно не маленькая, наивная девочка. Она умеет мстить! Точнее, учится. И, кажется, у нее это неплохо получается.

– Она воровка! Она украла мой перстень, мой любимый перстень!

– А ты не потеряла его?

– Я никогда ничего не теряю! И никогда ничего не забываю!

Последняя реплика предназначалась Бетарис.

Анхелика бросила на молоденькую служанку взгляд, полный ненависти.

Девушка вздрогнула, как от удара.

– Кажется, раньше Беатрис не в чем было упрекнуть, – задумчиво произнесла донья Лус. – Я ей доверяла.

– Я тоже, матушка! Но как же мы ошибались! Матушка, я не хочу больше видеть ее!

– И ты уверена, что это она?

– Больше некому, матушка. Только Беатрис убирает в моей спальне, только Беатрис знает, где лежат мои драгоценности. А перстня нет на месте! Это был ваш подарок, матушка! И мое любимое украшение! Он был мне так дорог! А теперь его больше нет!

На глазах Анхелики блестели слезы.

Она и не подозревала, что так хорошо умеет играть. Да и играла ли она? Потеря еще жгла ее сердце. А Беатрис была виновна! И знала, за что ее наказывают!

– Ну ты и с… – процедила служанка сквозь зубы.

– Она еще и оскорбляет меня, матушка!..

Донья Лус сощурила глаза, как хищница. Теперь она была готова, как тигрица, разорвать того, кто посмел бы обидеть ее милую доченьку, ее белокурого ангела.

– Замолчи, дрянь! – рыкнула она на Беатрис. – Ты уволена! Убирайся немедленно! Сейчас же!

– Но, сеньора, я не виновата, клянусь вам!..

– Видеть тебя не могу! Мы пригрели змею на своей груди! Вот как ты платишь за доброту!.. Вон отсюда! Чтобы духу твоего здесь больше не было! И благодари Господа, что я не сдала тебя городским властям, как воровку!

– Я не воровка!

– И да, жалованья ты не получишь, – не обращая внимания на ее гневные выкрики, продолжала донья Лус. – Твои гроши никак не возместят нам потерю. Ну, что ты стоишь?! Вон!

– Спасибо, мамочка! – пискнула Анхелика.

Соперница наказана! Анхелика невольно улыбнулась. Последнее слово осталось за ней. Если кто-то считал ее неопытной, глупой девочкой, он жестоко ошибся! Соперница изгнана. Только Бартоломе не вернешь. Ушел. Бросил. Если он когда-нибудь ей снова встретится, она и ему отомстит!