Kitobni o'qish: «Шурочка: Родовое проклятие»
I часть
I
Вечер, как и все предыдущие вечера, навалился тяжелый, молчаливый, и сразу, без обычных сумерек, превратился в ночь. На небе не было видно ни звездочки, только домишки ярко светились окнами.
Митька стоял, опустив тяжелые руки, возле дома своей любимой девушки. Полина жила вместе со своей матерью Ариной в маленьком, всего в три оконца, деревянном домике. Недалеко от этого домика, на берегу речки росло большое дерево, ветви которого простирались над водой чуть ли не до самой середины. Митька и Полина любили это место и часто любовались, как на закате густая листва бросала тень на воду, придавая ей темноватый оттенок. Именно здесь и зародилась их большая любовь.
Арина Корнеева жила тихо и строго, как монашка, и была дружна лишь со своей соседкой Клавдией Захаровой. Деревенские бабы смотрели на Арину с удивлением и жалостью, мужики – с уважением, а девушки вообще считали ее, чуть ли не святой. И вдруг в ее дом пришла беда. Единственная дочка Поленька, ее гордость и надежда, опозорила ее. Как она посмела принести в подоле незаконнорожденных детей, да еще от какого-то Митьки Зорина?
Арина заметила Митьку у крыльца и выскочила из дома.
– Тетя Арина, как Поленька? Родила или нет? – крикнул он.
Арина окинула его гневным взглядом, точно хлестнула мокрой плетью, затем схватила обеими руками вилы, будто хотела его проколоть.
– Убирайся, щенок! Нет ребенка, мертвый ребенок родился у Поленьки! Убирайся!
Митька, как побитый, виновато пошел прочь. Арина еще немного постояла на крыльце и, убедившись, что он ушел, вернулась в дом. Ее дочь лежала на кровати без сознания. Роды были тяжелыми. На столе лежали два младенца, как капли воды похожие друг на друга. Тайно, приняв роды у своей дочери, и, воспользовавшись тем, что Полина была без сознания, Арина приняла страшное решение – избавиться от детей, чтобы уберечь от позора себя и свою дочь.
Она завернула детей в одеяльце и вышла на крыльцо. На крыльце ее встретил Дружок, добрый и преданный пес. Но, словно почуяв зло, он стал издавать рычание. Хозяйка замерла и несколько мгновений стояла в нерешимости. Вдруг раздался яростный лай собаки.
Арина направилась в сторону сарая, Дружок бежал следом за ней. Войдя в сарай, она положила младенцев возле небольшой ямы, которую подготовила заранее. Неожиданно Дружок напал на хозяйку сзади, бросаясь на нее с разных сторон и кусая ее в спину. Защищаясь, хозяйка все время поворачивалась и спешила положить конец борьбе. Она изловчилась и, схватив пса за ошейник, оттащила его из сарая, плотно закрыв дверь. Теперь сюда не мог проникнуть даже лунный свет. Вокруг царил непроглядный мрак. Несколько минут Арина вглядывалась в темноту и не могла разглядеть даже собственной руки. Ей пришло в голову, что как страшно никогда больше не увидеть света. Она стояла в полном измождении, съежившись, чувствуя себя затерянной в глубоком, беспросветном мраке. Она искала в темноте яму, приготовленную для младенцев, опасаясь оказаться в ней самой. Она продвигалась к цели очень медленно, так как приходилось на каждом шагу нащупывать путь. Но, владевшая ею тревога подгоняла ее. Она не видела ни одного проблеска света, ни одного предмета, по которому можно было бы ориентироваться. Дети не издавали ни звука. Тут она вспомнила, что захватила с собой свечу, и через мгновение сарай озарился светом. Освещение позволило значительно ускорить задуманное преступление. Арина стала действовать увереннее. Склонившись над спящими младенцами, она в последний раз взглянула на их одинаковые личики и осторожно опустила их в яму, затем взяла лопату и начала судорожно закапывать. Завершив работу, она вышла из сарая. Из темноты на нее бросился пес. Она приказала ему идти вперед. Пес сначала подчинился своей хозяйке, но на пол пути к дому вдруг заскулил, залаял и через несколько секунд оказался у сарая. Он словно чувствовал, что этот сарай стал могилой, где заживо погребены дети, это зловещее место стало усыпальницей, где навсегда будут покоиться их кости. Пес не желал отходить от двери. Ни приказания, ни ласковые слова не могли заставить его сойти с этого места. Даже, когда хозяйка оттаскивала его на несколько шагов, он вырывался и всякий раз прибегал все на то же место. Арина пришла в отчаяние. Тут у нее мелькнула в голове другая мысль, от которой она невольно содрогнулась – убить собаку. Несколько мгновений она стояла в молчании, но затем поспешила привести свой план в исполнение. Она вооружилась палкой и камнями и направилась к собаке. Дружок не двинулся с места. Он смотрел на свою хозяйку преданными глазами, а она наносила ему смертельные удары один за другим. Собака оказалась сильной и отчаянно билась, пытаясь вырваться из рук врага, но та прикончила ее, стукнув по голове камнем. Расправившись со свидетелем, Арина вернулась в дом. Она еще не осознавала весь ужас содеянного. Усталость взяла верх над ней, и она заснула. Спала она неспокойно, ей снился страшный сон, что она падает в бездонную пропасть и тщетно старается выбраться оттуда.
Пробуждение было мучительно. Вместо радующего глаз солнечного света и синего утреннего неба она не увидела ничего – кругом царил мрак, кругом стояла могильная тишина. Ночь тянулась бесконечно.
Утром ее дочь пришла в себя и узнала от своей матери, что родила мертвого ребенка, и что ее мать позаботилась о том, чтобы не причинять боли своей дочери, и сама похоронила ребеночка. Полине так и не суждено было узнать всей страшной правды.
Прошло время, она вышла замуж за Митьку, и у них родилась дочка Шурочка. Они были очень счастливы. Арина еще больше замкнулась в себе. Она как-то вся поникла, сгорбилась, точно огромный камень навалился на ее плечи. До конца жизни не могла она забыть эти невинные, беззащитные личики младенцев. Ее душу терзала острая боль. Когда она засыпала, было еще хуже. Ей снились зияющие пропасти и отвесные утесы. Снилось, что она висит в воздухе, каждый миг готовая упасть в страшную бездну, где ее ждет гибель. Или стоит она на берегу залива и незаметно начинает погружаться в зыбучий песок. Вот она ушла в песок уже выше колен. Ее охватывает чувство отчаяния и ужаса. Вот она уже полностью погружена в песок, а ее подбородок почти касается воды. Еще немного и она утонет стоя, она захлебнется, и глаза ее над водой, а небесный свет отражается в ее мертвых зрачках.
Арине становилось все хуже и хуже с каждым днем. Казалось, она потеряла рассудок. Уже целый месяц она не вставала с постели, постоянно бредила. Полина заботилась о ней и жалела ее. Соседка Клавдия по возможности помогала Полине.
Однажды ночью Арина испустила крик, который мог бы разбудить и мертвеца. Дикий вопль пронесся в воздухе с какими-то странными, нечеловеческими интонациями. Крик снова повторился. Казалось, это был вопль самого дьявола. Но это был голос человека, в котором угасла последняя искра разума. Дьявольский вопль снова вырвался из глотки помешанной женщины. Поля наклонила голову так близко, что могла ясно видеть выражение лица своей матери, ее безумную мимику и дико вращающиеся глаза. Маленькая Шурочка стояла рядом и держалась ручонками за край платья Полины.
– Дочка, ты иди во двор, не надо тебе видеть свою бабушку, иди, дружок.
Едва услыхав слово «дружок», сумасшедшая неожиданно пришла в сильнейшее возбуждение. Страшный крик потряс воздух, судорога исказила черты лица, глаза зажглись огнем безумия, что жутко стало глядеть.
– Дружок! – завопила она. – Ты сказала – Дружок! Назвала имя этого пса! Давай его сюда! Это он убил твоих детей! Где он? Пустите меня к нему, я задушу его собственными руками! Я покажу этому псу дорогу прямо в ад! Да где же он?
– Мама, о чем ты?
Но ее дико блуждающие зрачки внезапно застыли.
– Вот и отмучилась, бедная, – произнесла Полина, повернувшись к Клавдии, – только я не поняла, что ее так мучило, почему она вспомнила Дружка, и о каких детях она говорила? Наверное, ей что-то мерещилось в предсмертном безумии. Клавдия, нам надо позаботиться о похоронах маменьки, царство ей небесное.
С этими словами Полина направилась к двери, а Клавдия, глядя ей в след, тихонько прошептала:
– Если бы ты знала, Поленька, какой она совершила грех! С таким грехом не видать ей царства небесного, ей уготовано место в самом страшном аду!
II
Шел 1915 год. Бутурлинка была небольшой деревушкой – чуть больше сотни жителей. С одной стороны у самой деревни земля была изрезана оврагами. С каждым годом их становилось все больше, и, казалось, крайние избы вот-вот сползут по крутому откосу. С другой стороны протекала небольшая речка Сердоба. Это был самый живописный уголок. Деревья низко свешивали свои ветви над водой, словно стремились искупать свои листочки в прозрачной воде. А запах! Особенно весной, когда все преображалось вокруг. Зацветали луга, земля покрывалась нежной зеленью, и повсюду вспыхивали алыми, голубыми и золотистыми огоньками полевые цветы – ромашки, колокольчики, васильки. А далеко-далеко за деревней росли дремучие леса, и жители побаивались ходить на край деревни зимними вечерами, когда всюду лежал снег без конца и без края, и слышался далекий волчий вой. То ли он слышался на самом деле, то ли мерещился их настороженному слуху.
Шурочке разрешалось играть только во дворе дома. Когда ей исполнилось пять лет, ей впервые разрешили одной выйти за калитку. Она надела свою любимую синюю кофточку с капюшоном и смело шагнула за порог. Только что прошел быстрый летний дождь, и снова засветило солнце высоко в небе, в котором ветер сметал последние облака далеко за горизонт.
Шурочка стояла за калиткой загорелая, румяная, с ясными карими глазами. Ее взгляд был прикован к девочке, которая стояла возле своей калитки напротив Шурочкиного дома, точно в такой же кофточке с капюшоном, только розового цвета.
– Ты кто? – крикнула Шурочка.
– Я Настена. А ты кто?
– А я – Шурочка. Давай дружить?
– Давай, – ответила Настена, и ее серые глазки засверкали, точно огоньки.
С каждым днем дружба девочек становилась все крепче. Они уже не боялись уходить на речку, летом часами бегали за бабочками, собирали цветы, шлепали по теплым лужам. Больше всего подружки любили лазать по деревьям. Они забирались так высоко, что их сердечки сжимались от страха, когда они глядели вниз, а потом потихоньку слезали, нащупывая босыми ножками сучья, стараясь не изорвать свои платья. Полина постоянно обнаруживала у Шурочки то шишку на лбу, то ссадины на руках и ногах, то разбитые коленки. Дети просто не могли сидеть на одном месте, они бегали, прыгали, скакали с самого раннего утра до позднего вечера. Не раз Полина загоняла свою дочку домой всю промокшую, увидев, как она после дождя бегает по лужам, и брызги от ее шлепающих ног взлетают выше головы. Но Шурочка умела и подолгу молча сидеть и слушать. Глаза ее становились внимательными, темные брови слегка сдвигались, она подпирала голову ладонями и сосредоточенно смотрела вперед. Когда отец был свободен от работы, она взбиралась к нему на колени и забрасывала самыми разнообразными и неожиданными вопросами. А еще она любила встречать его, когда он вместе с другими мужиками возвращался с поля. Она бежала ему навстречу, а он сильными руками подхватывал ее, точно пушинку, сажал на свои плечи, а она, ехав на нем до самого дома, заливалась звонким смехом. Митька с Полиной жили очень дружно. Это признавали все. Они много работали, и односельчане их уважали и любили. А Клавдия так к ним привязалась, что все ее считали членом их семьи. Она жила в соседней избе одна, своих детей у нее не было, и Поленькина семья стала для нее родной. Клавдия помогала им по хозяйству и присматривала за Шурочкой, когда Полина работала в поле.
Родители Насти были образованными людьми. До приезда в Бутурлинку они жили в городе и работали учителями в женской гимназии. Отец Насти – Анисим Петрович – преподавал математику, а мать – Елизавета Афанасьевна – русский язык и литературу. Но их семья едва сводила концы с концами, и они вынуждены были уехать в деревню. Бабушка Насти – Мария Терентьевна – была безграмотная, не знала ни одной буквы, но грамоту очень ценила и уважала. Именно, благодаря ее заботам, Елизавета получила образование. Не смотря на нужду, Мария обучала ее в школе. Она по своему опыту знала, как тяжело живется безграмотным людям.
Шурочке очень нравилась семья Насти, особенно Елизавета Афанасьевна. Она всегда улыбалась и была такая живая, молодая и приветливая. Она часто рассказывала девочкам увлекательные истории. Ее рассказы были обо всем: о высоких горах, синих морях, о больших городах и людях, которые там живут. Дети превращались все в слух, их ротики приоткрывались, глаза блестели, и они с восхищением смотрели на нее.
А бабушка Мария была мастерицей рассказывать сказки. Она знала их великое множество. Усадит Настену с Шурочкой рядом на низенькой скамеечке и рассказывает то про серого волка, то про трусливого зайца, то про хитрую лису. Окончит сказку и тут же начинает новую.
Однажды Анисим Петрович, вернувшись из города, сообщил:
– Начинается новая жизнь, Лизонька, понимаешь, совсем новая! Что творится в городе! Город шумит, ликует, кругом красные флаги, на митингах выступают простые люди – солдаты, рабочие.
Вскоре весть об Октябрьской революции разнеслась по всей деревне, и односельчане устроили большой праздник. Отец Насти был весел и горд, только мать Насти смотрела на него печальными глазами.
– Анисим, ты твердо решил уйти добровольцем в Красную Армию? -
спросила она дрожащим от слез голосом.
– Да, Лизонька, не могу я оставаться в стороне.
– А мне что делать?
– Учительствовать, – ни секунды не колеблясь, ответил он, – создавай школу, теперь все будут учиться, вот увидишь, народ станет жить по-другому.
Через два дня он ушел в Красную Армию, а Елизавета Афанасьевна пошла по всем избам, чтобы переписать всех детей школьного возраста. Люди встречали ее по-разному: кто-то с радостью, кто-то сердито ворчал: «И зачем девкам учиться? Шить, да варить, а там и замуж, для чего им грамота?»
На краю деревни стоял заброшенный бывший барский дом. Дом оказался довольно крепким и вместительным: кухонька, прихожая и две комнаты. «Вот здесь и будет школа», – решила Елизавета. В большой комнате она разложила на столе привезенные с собой из города тетради, буквари, карандаши, ручки и перья, бутыль с чернилами. А уже на другой день сюда пришли ребятишки. Все они были разного возраста. Елизавета усадила их за большим столом и начала свой первый урок. Шурочка и Настена сидели рядом и были самые младшие среди всех. Они безмерно гордились тем, что уже взрослые и самые настоящие первоклассницы. Елизавета вся с головой ушла в работу. Дети любили ее. Дни пролетали незаметно.
Шел 1920 год. Стоял обычный майский день. Настена позвала Шурочку к себе после школы, чтобы продолжить игру в театр. Уже несколько дней подряд они увлекались новой игрой – лепили из хлеба фигурки своих любимых персонажей и устраивали театральные представления, облюбовав для театра место под большим круглым столом, расположенным посреди комнаты. Подружки были так увлечены игрой, что не замечали ничего вокруг. Но постепенно их внимание стала привлекать суета взрослых. Мария и Елизавета были сильно взволнованы, они метались по комнатам. Мария постоянно всплескивала руками и прижимала платок к лицу, вытирая слезы, катившиеся по щекам.
– Что же теперь будет, Лизонька? Как же так? Как же это случилось? Что же теперь будет с Шурочкой?
– Не знаю, мама, ничего ей не говори, не отпускай ее никуда, пусть пока побудет у нас, а я побегу к Клавдии, – с этими словами Елизавета выскочила из дома.
Шурочка ничего не понимала, но чувствовала, что произошло что-то ужасное.
В этот день случилась непоправимая беда. Старинная лампа упала на пол, раскололась, разбрызгав возле порога керосин. По керосиновым лужицам на полу запрыгали огоньки, брызнули в разные стороны, потом слились в один широкий язык пламени. Полина отпрянула назад.
– Митя, горим! – крикнула она.
Митька ринулся вперед, схватил ведро с водой и выплеснул под порог, затем схватил какую-то одежину и принялся забивать трепетавшие лепестки пламени, но огонь молниеносно расползался по всей избе, и вскоре весь дом был охвачен огнем и дымом. Дыма было так много, что он не успевал уплывать через дымоход и расстилался по комнатам. Люди бегали вокруг дома, кричали, пытались тушить пожар, но все их усилия были напрасны. На месте избы вздымался огненный столб. Клавдия, растрепанная и вся черная, сидела на поваленном дереве, безнадежно опустив руки, и с отчаянием глядела на огненное пламя, пожирающее все вокруг. Все сгорело дотла – и дом, и сарай, и деревья, и вместе со всем этим Полина и Митя. Клавдия была словно пришибленная, она никого не слышала, в ушах у нее звенело. И вдруг она увидела, как из пепла вышла женщина. Это была ее Поленька, сомнений не было, да-да, это была она. Свет, похожий на сияние звезд, пульсировал в ее прозрачных венах, все ее тело было свет, и свет рассыпался искрами между волнами ее роскошных волос. Сложив руки на груди, она остановилась всего в нескольких шагах от Клавдии и посмотрела на нее. Клавдия увидела очень молодое лицо Поленьки, молодое, с печатью вечности. Она печально улыбнулась и исчезла, растворилась, растаяла в воздухе.
Похороны были назначены на следующий день. Почти вся деревня пришла проводить Митю и Полину в последний путь. Людей было много, и все они были одеты в темные одежды. Движения этих людей были скупы и неспешны. Они молчаливо сгрудились вокруг двора. Клавдия, притихшая, глядела сквозь слезы на два заколоченных гроба. Шурочка вглядывалась в лица людей, в морщинках которых лежала сдержанная печаль, точно все они, сжав свои сердца, признавали суровую неизбежность, посланную откуда-то свыше. Затем гробы погрузили на телегу, и люди растянулись за ней цепью вдоль дороги, ведущей на кладбище. Когда гробы опустили в могилу, Клавдия дрогнула. Она с отчаянием глядела на них, и губы ее кривились, сдерживая рыдания.
Шурочка со слезами и воплями бросилась на шею Клавдии:
– Мамочка моя, папочка, как же я буду без вас?
Клавдия прижала Шурочку к своей груди, погладила ее вздрагивающую горячую голову и с грустью произнесла:
– Будь сильной, дочка, падать духом нельзя.
Но Шурочка плакала и плакала.
Когда начали закапывать могилу, Клавдия чуть не лишилась чувств.
Невыносимо было слышать, как комья земли стучали о крышки гробов. Ей хотелось разрыть свежую землю, вынуть гроб, сорвать крышку и снова увидеть ее, свою дорогую Поленьку. Это было бы счастье – снова увидеть ее, только живую!
Когда могильщики закончили работу, женщины бросили семена цветов и начали поливать землю. Земля жадно впитывала в себя влагу, темнея и размягчаясь, ведро за ведром бесследно исчезало в ее глубине.
Вечером, в полутемной комнате, Клавдия молча сидела, облокотившись на стол, закрыв лицо ладонями. Шурочка, подойдя к ней, боязливо дотронулась до ее головы и провела рукой по волосам ото лба к затылку. Клавдия открыла лицо, слабая улыбка дрогнула на ее впалых щеках.
– Шурочка, ты только ничего не бойся. Я не брошу тебя. Теперь мы будем жить вместе.
Шурочка смотрела на нее широко открытыми глазами, в которых уже не было слез, будто кончились все слезы, и вместе со слезами кончилось ее детство.
III
Шурочка спала, приоткрыв рот, спала глубоким сном. Ее белокурые волосы отливали золотом на белой подушке. Наклонившись, Клавдия с нежностью рассматривала ее лицо. Как она похожа на Поленьку, только волосы светлые! После смерти Полины Клавдия словно прониклась духом домашнего очага и посвятила себя всю воспитанию Шурочки. Никто не мог усомниться в искренней любви Клавдии к этой девочке. Вся душа, вся жизнь этой бесхитростной и глубоко преданной женщины была чиста, как родниковая вода. Жили они очень дружно, как будто в их жилах текла одна и та же кровь. Шурочка называла ее мамочка Клавочка.
Когда Шурочка проснулась, она увидела перед собой лицо Клавдии, которое светилось улыбкой.
– Милая моя, с днем рождения! Восемнадцать лет бывает только раз в жизни. Мы устроим тебе настоящий праздник!
Шурочка подняла на Клавдию свои огромные карие глаза, и они заискрились весельем, совсем, как в те далекие дни, когда она была маленькой девчушкой, о чем частенько любила вспоминать Клавдия.
– А ну-ка, вставай! – крикнула она, стаскивая Шурочку с постели. – Я буду шить тебе новое платье!
Клавдия подошла к окну и, распахнув его, впустила в комнату свежий запах летнего утра и лучи восходящего солнца. Затем она сдернула новую скатерть со стола и приложила ее к Шурочке. Мягкий шелк ласково коснулся ее щеки, она блаженно потерлась о материю и вдруг уставилась на Клавдию.
– Что ты задумала сделать со скатертью? – спросила она.
– Не нужно ее жалеть. Ты должна быть у меня самой красивой, особенно в такой день! Поленька была бы довольна и счастлива!
На лице Клавдии сияла улыбка, которой трудно было противостоять.
Она разложила выкройки на столе и начала осторожно резать скатерть. Радостное настроение, исходившее от Клавдии, овладело Шурочкой, щеки у нее раскраснелись, глаза блестели, и она то и дело смеялась, а Клавдия радовалась ее смеху.
Пока Клавдия занималась рукоделием, Шурочка выпорхнула за дверь и помчалась на луг за полевыми цветами. Собрав охапку душистых цветов, она отправилась на кладбище навестить родителей, которых очень любила и всегда помнила. Она прихватила с собой маленькое старое зеркальце, которое когда-то принадлежало матери. С тех пор, как ее не стало, Шурочка бережно хранила его. Как часто это зеркальце отражало лицо любимой мамочки, так часто, что оно должно было хранить в себе ее образ. Она чувствовала нежность к этому стеклу, глубокому, пустому стеклу, которое когда-то заключало в себе и отражало лица самых близких и дорогих людей.
Подойдя к простенькой, но очень ухоженной, могилке своих родителей, она с нежностью положила цветы на землю и, прижав зеркальце к своим губам, прошептала:
– Я люблю вас, мои дорогие, и я знаю, что вы всегда со мной.
Потом она долго рассказывала им о своих повседневных делах, о любимой подружке Насте, и о том, как Клавдия неустанно заботится о ней и сегодня шьет для нее новое платье в честь восемнадцатилетия. Она пробыла там долго и уже собиралась идти домой, как вдруг ей пришло в голову навестить и бабушку Арину, могила которой находилась на другом конце кладбища, и Шурочка начала пробираться медленными, неслышными шагами по земле, наполненной мертвыми телами людей. Она долго блуждала, натыкаясь на чужие могилы, и не понимала, почему не может найти ее, будто какая-то неведомая сила не допускала ее туда. Она не в силах была идти дальше, у нее подкашивались ноги, и она присела на попавшуюся по пути скамейку. Шурочка слышала биение своего сердца и слышала что-то еще. Но, что же? Какой-то смутный, шипящий гул. Он словно доносился из-под земли. Она осмотрелась вокруг и оцепенела от испуга. Она увидела перед собой крест на могиле, возле которой сидела на скамейке, с надписью фамилии и имени своей бабушки, а у самого основания креста – клубок змей, которые просто кишили и издавали шипящие звуки. Обезумев от ужаса, она готова была кричать, но вдруг почувствовала, как чья-то тяжелая рука опустилась на ее плечо.
– Не бойся, сейчас медленно вставай и спокойно, потихоньку следуй за мной, – услышала она незнакомый мужской голос.
Шурочка, вся дрожа, впиваясь губами в холодное зеркальце, точно искав защиту в нем, бессознательно двинулась за незнакомцем. Выйдя за ограду кладбища, она облегченно вздохнула и мгновение стояла молча, глядя в небо. Июньское небо было ясное и веселое. Незнакомец приостановился и, взглянув на Шурочку, слегка покраснел. Она была очень красива, стройна, изящна. Продолговатый овал лица, большие карие глаза и белокурые волосы, точно магнитом притягивали его взгляд. Он слегка наклонился и произнес:
– Ну, что ж, давай знакомиться, меня зовут Платон Журавлев.
Шурочка обратила взгляд на своего спасителя. Это был высокий красивый мужчина двадцати пяти лет. На нем была надета рабочая куртка. Вел он себя вежливо, даже немного робко, не смотря на свои широченные плечи.
Платон широко улыбнулся, показав белые крупные зубы. «Хороша девушка! А волосы какие!» – подумал он.
В глазах Шурочки блеснул озорной огонек: «Кого-то он мне напоминает. Как странно, когда лицо, как будто знакомое, в то же время незнакомое».
– Как тебя зовут?
– Шурочка Зорина.
– Можно, я провожу тебя?
– Как хочешь, – пробормотала она, и ее взгляд снова скользнул по его густым, вьющимся темным волосам и красиво очерченным губам.
Они пошли рядом, и его синие, глубокие глаза глядели на нее с откровенным восхищением. Из разговора выяснилось, что Шурочке не случайно показалось знакомым его лицо. В деревню он приехал совсем недавно и почти сразу оказался всеобщим любимцем. Шурочка вспомнила, как Настена водила ее на край деревни, чтобы поглазеть на нового молодого кузнеца. Она вспомнила дом, на стене которого крупными буквами было выведено слово «Кузница», украшенное веером из подков. Оттуда доносился неумолкаемый стук молота о наковальню, и в тусклом полумраке двора сверкали снопы искр. Поглазеть на красивого кузнеца бегали все деревенские девчата. Они смеялись, глядя, как он проходит мимо, скромно опустив глаза, а он не выносил их соленых словечек, и ему были противны их кривлянье и беспричинный смех. Этого упрямого, тяжеловесного, с медлительными движениями молотобойца вскоре вся деревня стала считать своим, настоящим парнем.
– А, что ты делал на кладбище? У тебя тут тоже есть кто-нибудь? – спросила Шурочка.
– Нет, я так. Зашел просто отдохнуть.
Шурочка с любопытством посмотрела на него.
– Тут разве отдыхают?
– А что? Как раз тут-то и можно отдохнуть, подумать. Я люблю зайти на кладбище и посидеть час-другой.
Шурочка еще более внимательно посмотрела на него.
– Почему ты так смотришь на меня? Думаешь, я не нормальный?
– Не думаю, но ты какой-то странный, не такой, как все.
– Просто меня влечет на кладбище определенное желание – я люблю здесь думать. Во всяком случае, здесь меньше всего людей, и никто не может помешать моим мыслям, а кресты…, они стерегут свои тайны.
– О чем же ты сейчас думаешь?
– Сейчас? Я думаю о том, что только что спас тебя от лютой смерти, а ты не наградила своего спасителя благодарным поцелуем.
– Так бывает только в сказках.
– А ты разве не поняла, что наша с тобой сказка уже началась?
Шурочка заглянула ему в глаза – и в их синеве увидела любовь, любовь безмерную, согревающую и всепоглощающую. Она обвила его шею руками, его руки сомкнулись у нее за спиной, и он почувствовал ее губы – живые, теплые, желанные. Он крепче обнял ее и всмотрелся в ее лицо – лицо у нее было тихое, нежные губы приоткрылись и вздохнули изумленно и счастливо. Он наклонил голову и зарылся лицом в ее роскошных волосах, затем прильнул щекой к ее нежной щеке и, собрав всю свою волю, боролся со сводящим его с ума отчаянным порывом. И вдруг он понял, что погрузился в сладкий сон, от которого ему уже не пробудиться. Они смотрели друг другу в глаза, улыбаясь, ни слова не говоря о своих чувствах.
Клавдия стояла на крыльце, пристально вглядываясь вдаль.
– Ну, где же она? Ушла и пропала. Как бы чего не случилось? – ворчала она, нервно переминаясь с ноги на ногу.
Увидев Шурочку, она бросилась ей навстречу.
– Милая моя! – воскликнула она, и лицо ее просияло от радости. – Где ты была так долго? Пойдем скорее в дом, у меня для тебя готов сюрприз!
Она взяла платье и протянула его Шурочке. Шурочка прижала платье к лицу и в счастливом порыве кинулась к Клавдии, осыпая ее многочисленными поцелуями и в щеки, и в лоб, и в нос.
– Мамочка Клавочка, я так счастлива! Мне кажется, что я влюбилась!
Лицо Клавдии, расплывшееся в улыбке, от неожиданности вытянулось, и она, хлопнув рукой себя по подбородку, точно помогая закрыть рот, раскрывшийся непроизвольно от удивления, прохрипела:
– Вот уж, по истине, сюрприз! Так, кто же кому преподнес сегодня настоящий сюрприз?
И они, крепко обнявшись, залились звонким смехом.
