Одеты камнем

Тот, кто станет на сторону разума, обречен страдать.

Война - это кровь и огонь, это величественное зрелище, война пахла чудесно, война - это дикие и вдохновенные мужские лица, жаждущие быстрой, блаженной смерти.

Закон жив, пока есть голос, возвещающий его.

Нет на свете ничего могущественней слова; безобразное, оно действует сильнее всякого образа.

"Одному Б-ги даруют талант,другому удачу".

Власть, которая остается на заднем плане и правит издали, тоньше, духовнее, прельстительнее той, которая чванится на глазах у всех. Ttata

Человек должен творить справедливость, не отрицать бога, не поклоняться идолам, не убивать, не красть, не распутничать и не мучить животных. Ttata

Воздать почесть умершему — заслуга, особенно если ты сам уже мертвец. Но сначала Нахум должен посмотреть в свою счётную книгу, в порядке ли последние записи: пусть с ним в могиле будет хорошая счётная книга. Он слышал рассказы о некой Марии бат Эцбен. Солдаты-маккавеи, привлечённые запахом жареного, ворвались в дом этой Марии и действительно нашли там жареное мясо. Это был ребёнок Марии, и она хотела с солдатами сторговаться: так как ребёнка родила она, то половина мяса должна достаться ей, половину она отдаёт солдатам. Вот это практичная женщина. Правда, такую сделку следовало непременно заключить в письменной форме и отдать на хранение в ратушу. Но теперь это сделать трудно. Чиновники там никогда не бывают. Они говорят, что голодны, но так нельзя — просто не приходить только потому, что голоден. Впрочем, некоторые от голода умерли, — день смерти лучше дня рождения, — и это их до известной степени извиняет."И вот мой сын Алексий, семи пядей во лбу, умнейший из людей, несмотря на весь свой ум, сидит голодный". Нахума охватывает бесконечная жалость к Алексию. Конечно, он — Иов. Борода Алексия гораздо больше поседела, чем его собственная, хоть он и моложе. Правда, его борода, Нахума, теперь тоже утратила свою четырёхугольную форму, и если бы на него взглянула беременная женщина, её дитя не было бы от этого красивее.Всё же он сердится за то, что ему, Нахуму бен Нахуму, стеклодуву, крупному коммерсанту, не оказывают должных почестей, что он один составляет весь свой траурный кортеж, — это, конечно, со стороны Ягве большое испытание, и он понимает Иова, и теперь ему совершенно ясно: Иов — это не сын его Алексий, он сам — Иов. "Гробу скажу: ты отец мой; червю: ты мать моя и сестра моя". А теперь пойдём, моя лопата, копай, моя лопата.Он поднимается с большим усилием, слегка покряхтывая. Ему очень трудно — чтобы копать, нужно видеть. А тут эти отвратительные мухи, они сидят на его лице и всё перед ним застилают. Очень медленно скользит его взгляд по желтовато-серой земле, по костям, по остаткам каменных гробов, и вдруг, совсем близко, он видит что-то переливающееся, опалового цвета; удивительно, как он раньше не заметил, — это же кусок муррийского стекла. Настоящее? Если не настоящее, то нужен какой-то особенно искусный способ, чтобы подделать такое стекло. Где известен подобный искусный способ? Где делают они такое стекло? В Тире? В Кармании? Он должен знать, где делают такое художественное стекло и как его делают. Его сын Алексий, наверное, знает. Недаром же он самый умный человек на свете. Нахум спросит своего сына Алексия.Он подползает к осколку, он берёт в руки кусок стекла, бережно прячет в карман у пояса. Быть может, это осколок флакона от духов, который положили в могилу умершему. Стекло, нет, не настоящее, но изумительная подделка, только специалист может её отличить. Он уже не думает о том, чтобы лечь в могилу, в нём живёт только одно желание — спросить своего сына Алексия об этом волшебном стекле. Он встаёт, он действительно выпрямляется, делает шаг правой, левой ногой, он слегка волочит ноги, спотыкается о кости и камни, но он идёт. Возвращается к воротам, до них минут восемь пути, ему не понадобилось много времени — не проходит и часу, как он уже у ворот. Еврейские сторожа оказываются в хорошем настроении, они открывают сторожевое окошечко, они спрашивают: "Нашёл что-нибудь пожрать, эй ты, мертвец? Тогда поделись с нами". Он гордо показывает им свой кусочек стекла. Они смеются, они пропускают его; и он возвращается на улицу Торговцев мазями, в дом своего сына Алексия.

«Не сотвори себе кумира» — это более чем закон: это одна из основных истин иудаизма. «Слово» и «кумир» исключали друг друга. Только тот может действительно обладать словом божьим, святым, незримым, кто не осквернил его чувственными представлениями, кто отказывается в самых глубинах души от пустой суетности воплощенного образа. Ttata

«Если тебя позовут к столу владыки, то приставь нож к горлу прежде, чем возжаждать его лакомых кусков, ибо они весьма обманчивы.» Ttata