Kitobni o'qish: «С точки зрения чудовища»
Пролог
Здороваться по утрам с Висконти уже традиция. Я не спеша ступаю по дорожке, мощеной плиткой кофейного цвета, и вдыхаю полной грудью аромат чайной розы.
Висконти ждет меня, как всегда. В чашечках его цветов блестит утренняя роса, крупные шипы и толстые стебли полны животворной травяной крови. Я смотрю в глубину закрученных бутонов ровно пять минут, и в эти пять минут я снова жив и свободен.
Затем часы в библиотеке громко отбивают девять утра – стекла в распахнутом окне дребезжат – и я возвращаюсь в реальность.
К увитым диким виноградом стенам, на разрушенных верхушках которых уже давно свили себе гнезда вороны. К частично заросшим клумбам, к величественному уцелевшему фронтону дома и левому крылу за моей спиной.
Когда я смирился с тем, что случилось, я начал заново знакомиться с домом. Каждый кирпич в стене, каждый осколок витража, каждая резная панель внутри. Перила, ступени, гобелены и даже подсвечники – все обрело новое звучание и свою историю. Возможно, именно история спасла меня от безумия, а вовсе не пятеро преданных слуг, не побоявшихся на свою голову остаться вместе со своим непутевым виконтом.
Их могилы находятся возле часовни, прямо в дальнем конце поместья. Часовня давно не действует, да и тел в могилах нет – но мне легче представлять, что свидетели моего несчастья там, рядом со мной, а не на деревенском кладбище. Мой дворецкий Поль, великолепная кухарка Хелена, Сониа, чья твердая рука не дала развалиться этому бедному дому вконец. Марел, умевший слушать меня, как никто, и младший садовник Олех, без которого розарий, мое утешение, погиб бы.
Конечно, будь Лоза настоящим поместьем пять человек ничего не смогли бы сделать, но вся Лоза это два этажа и два крыла дома, крошечный парк, пруд и часовня. Совсем не похоже на Большие Ключи, в которых прошло мое детство.
Был ли я разочарован?
Нет.
Денежные затруднения дядюшки дали мне свободу, а свобода закончилась…вот этим. Не имея возможности купить для меня патент в армию или хоть какое аббатство, он выслал меня с глаз долой. Туда, где я мог без всяких препятствий перечитывать Альтера, выбросить парик и предаваться разнообразным развлечениям.
Возможно, вы слышали обо мне. Я что-то вроде жутковатой истории, которую рассказывают детям на ночь. Даже удивительно, насколько быстро она превратилась из реальности в страшилку, а из страшилки – в сказку. Всего-то несколько десятков лет, да немного фантазии и вы наверняка узнаете этот сюжет о прекрасном, но черствым сердцем юноше, который в наказание за свое равнодушие был превращен в Чудовище. И только любовь прекрасной девушки может спасти его от этой участи и вновь вернуть ему человеческий облик. Впрочем, я слышал, что несколько лет назад приезжие купцы в Большой Долине рассказывали эту сказку уже иначе, и моей гипотетической возлюбленной оказалась дочь феи.
Интересно, если бы феи в самом деле ходили среди нас, хоть одна бы захотела полюбить человека с моим прошлым?
Есть кое-что приятное в том, чтобы быть частью знатного и уважаемого семейства. Пусть ты и живешь в таком захолустье, как Малая Долина. Видели бы вы лица гостей, которым я разослал приглашения к своему двадцатилетию: столько дней тащиться по местным дорогам, чтобы вручить мне аляповатую, дорогую безвкусицу, и принять участие в безумной пирушке, которую закатили мои друзья.
Да, у меня было когда-то много друзей, они гостили у меня месяцами, и бесчинствам нашим не было конца и края.
По пьяной прихоти я распорядился продать всю эту воняющую ненавистью и раболепием кучу барахла, и приказал наполнить вырученными монетами ванну, дабы и скупаться в золоте – оно-то и спасает меня теперь.
Вижу удивление на твоем лице. Садись ближе, спрашивай, что тебя смутило в моем рассказе? Я чувствую, от тебя пахнет розой, моя милая. Это так нежно и так трогает мое сердце. Ты позволишь обнять себя? Всего лишь на мгновение?
Винсент обнял руками воздух, изобразил поцелуй и открыл глаза.
Фарфоровый паж смотрел на виконта со столешницы, растянув покрытые краской губы в ухмылке.
Винсент кивнул.
– Да, наверное, с поцелуем я переборщил. Возможно, мне стоит просто упасть на колено и простереть руки?
Паж молчал.
– В прочем, что толку? Никто и никогда не придет сюда послушать мою историю, кроме тех, кто давно ее знает, – горько усмехнулся виконт.
Паж молчал.
– Ты знаешь, когда я был маленьким, мама говорила мне, что каждая изящная вещь – это красота, застывшая вне времени, – продолжил мужчина. – Но важно, чтобы она по-настоящему трогала твое сердце.
Паж все еще молчал.
Винсент, нога за ногу, подошел к столу и присел, заглянув фигурке в глаза.
– Она любила сравнивать людей с яблоками. Самое ценное в косточках, из которых появилось яблоко. Самое ценное в сердце и душе, все остальное – сор и трава.
Паж издевательски молчал.
Виконт выпрямился и взял фигурку двумя пальцами.
– Жаль, я не мог тогда сказать ей, как она ошибается, мой милый паж.
Фигурка упала на пол и хрустнула, раздавленная под ногой Винсента.
– Сердце и душа – такой же сор.
Виконт покачнулся с носка на пятку.
– А что делать, если прекрасная девушка, что однажды придет сюда, будет нестерпимо вонять козой? – спросил он у обитых расползшимся шелком стен.
Стены удрученно молчали.
Глава 1
Нагруженная корзинами телега, поскрипывая колесами, остановилась у мельницы. С телеги, не дожидаясь помощи возницы, спрыгнула высокая, дородная женщина, в богато расшитой накидке. Алый платок на голове и пышущие алым же щеки, вместе с зеленой тканью платья, придавали женщине сходство с маком .
– А неплохо, неплохо сестрица устроилась, – окинула цепким взглядом прибывшая окружающий пейзаж.
Местность и впрямь была замечательная: мельница стояла на берегу реки, носящей интригующее название Затейка. Цветущий кустарник отражался в вечерней воде, перекинутый чуть поодаль невысокий мост разбивал поток, и река ворчала, шумела, спрашивала и пела на несколько голосов сразу.
Мельничное колесо молчало – мельник свято верил, что местным водяным никак не понравится, если к закату работа все еще будет кипеть. А кому охота связываться с тайным народцем и навлекать на свою голову беду?
– Милютка, душенька, наконец-то добралась! – от справного на вид двухэтажного дома к телеге, подобрав подол сарафана, бежала молодая женщина.
Сестры обнялись и расцеловались.
– Ох, добра-то ты привезла, добра, как на несколько месяцев, – растянула губы в кривой улыбке мельничиха.
– Ежели мне понравится, неужто прогонишь, Малена? – фальшиво огорчилась Милютка.
– Ну что ты, нет конечно, нам на мельнице всегда нужны лишние руки, – пропела Малена.
Возница только крякнул.
Сестры снова обнялись.
– Ну, пойдем, пойдем, ты как раз к ужину, муженек мой страсть как не любит, если опоздать, – заторопилась мельничиха, увлекая сестру за руку. Позже, разомлев от сытной еды и горячего питья, Милютка соизволила благосклонно признать, что муж у вредной младшей сестрицы не так уж и плох, разве что молчалив слишком, да задумчив. Да и дом, сразу видно с достатком, и целую комнату Милютке отдали, и перину толстую на сундук постелили, и кадушку притащили, и угли в жаровне горячими держали.
– Странность у нас одна в дороге приключилась, – вспомнила Милютка, когда мельник, пожелав доброй ночи, ушел спать, а сестры еще остались поговорить, да вспомнить девичьи времена.
– Странность? – подняла голову штопавшая мужнину рубаху Малена.
– Возница мой, дурак, свернул сперва не туда, так спасибо нам подмастерье кузнецов встретился. Аж позеленел, говорит, чего это мы прямиком к Чудищу удумали ехать, в проклятое место.
– Ах, это, – протянула сестра. – Ну дак ясное дело, что вам у виконта безобразного делать. Еще проклятье перешло б на тебя – тьфу-тьфу, охрани боги!
– Ась? – не поняла Милютка. Малена со вздохом отложила в сторону штопку.
– У покойного маркиза Докуло, благослови боги сына его кузена, Юджиса, что он не присылает никого, кроме сборщика налогов, был родной брат, граф Юлиан.
– Не слышала о таком, – сморщила озадаченно нос Милютка.
– Да откуда ж тебе слышать, если он помер давным-давно? – удивилась Малена. – Туточки они с покойной графиней несколько лет жили.
– Вот странность какая, я бы будь графиней, носа б не высовывала из роскошных поместий, да из столицы, – мечтательно вздохнула Милютка. Малена тоже на несколько секунд позволила себе замечтаться. Однако о жизни светских особ она знала мало, разве что они точно могли бы купить на ярмарке ту шитую цветами рубаху, о которой она вздыхала несколько дней, поэтому мысли мельничихи быстро вернулись обратно к реальности.
– В общем, как граф с женой богам преставились – маркиз виконта Винсента забрал к себе на воспитание, а затем и сюда отправил, – бойко продолжила Малена перечислять титулы так, будто всю жизнь при дворе и прожила.
Сестра пошевелила губами, запоминая.
– Зачем отправил-то?
Малена нанесла последний стежок и обкусила нитку.
– Да откуда ж мне знать-то, что у господ в головах творится? – удивилась она. – Знаю только, что от виконта того одни неприятности были.
– А почему виконт, если папаша его графом был? – продолжала любопытствовать Милютка. Мельничиха раздраженно повела плечами.
– Что ты все вопросы задаешь. Может, принято так у них, у господ! Ты слушать будешь или нет?
– Буду, – скривила губы Милютка.
– Ну вот. Любил виконт веселиться без продыху, да женщин, прости боги, красивых. И женщины его любили. Только вот, где господин, да простая девица, там несчастные семьи и беды. Да только боги недолго на это смотрели спокойно, – перешла на зловещий шепот мельничиха.
Милютка подалась вперед, жадно слушая сестру.
– В одну ночь, прямо в разгар праздника, дом загорелся. Говорят, виконт очень сильно пострадал, а большинство слуг разбежалось. Остались лишь самые верные, и маркиз поручил им, за неплохое жалование, ухаживать за племянником. Вот, поди, лет двадцать все ухаживают. Сами-то слуги уж умерли, так теперь их дети по наследству за виконтом смотрят.
– Сколько ж за ним еще ухаживать будут? Такую прорву денег на калеку тратить!
Малена пожала плечами.
– Говорят, он уже старик. Только старик старику рознь. Ему спину в жизни не надо было горбить. Хоть до восьми десятков лет живи. Как свекровь моя, утка старая. Все крякает, крякает, крякает, тьфу!
– И что, так прям там с виконтом настоящие слуги и живут? – Милютка пошевелила губами, пытаясь представить, сколько могут платить за уход за капризным, нездоровым умом стариком. Пойти, что ли, счастья попытать?
– Да какие там слуги. Из деревни и ходят помогать. Видать, у господ свои заморочки. Господин Юджис так платить и продолжает. Не знаю уж, лично присылает посыльного или еще как.
– А Юджис, это… – уже забыла Милютка.
– Сын кузена маркиза. А маркиз был братом графа. Который отец проклятого виконта, Чудовища, – снисходительно повторила Малена. Сама она впервые услышала историю о Чудовище несколько лет назад, выйдя замуж и переехав из своей деревни сюда, следом за мужем. И потратила целый день, заучивая титулы и родственные связи, чтобы перед местными кумушками больше с глупым лицом не стоять.
– И много этот сын кузена платит? – хищно поинтересовалась Милютка. Мельничиха покачала головой.
– Кто ж скажет? Они странные эти, кто из деревни в поместье ходит. Как ни спросишь у них про Чудовище, глаза отводят. Мол стар, немощен, требует ухода. Да только вот, что я тебе скажу. У нас все знают, нехорошее там место, проклятое. Вот с того самого пожара и проклятое. Про это еще сами освященники говорят. Мол, нечего там делать, боги отметили поместье своим гневом!
Малена зевнула.
– Давай-ка спать, сестрица. Вставать рано, да и глаза у меня за работой устали.
Сестры расцеловались в щечки и разошлись – одна в соседнюю комнату, вторая поднялась по скрипучей лестнице, аккуратно держа в руке чадящую свечу. Муж уже спал, раскинувшись на сдвинутых сундуках и тихонько похрапывая. Малена откинула тонкое, стеганое одеяло и замерла. На перине, заботливо сложенная, лежала шитая цветами рубаха.
Мимо поместья никто не ходит. Сюда не добираются всадники, здесь не гуляют влюбленные парочки. Мне кажется, что даже вороны скоро перестанут кружить над домом, а уж они-то птицы не привередливые. Воспоминания становятся совсем размытыми и тусклыми, но пока что еще я помню, как дядя стоял перед воротами – и не мог войти. Я помню, как он разевал рот, беззвучно, словно рыбина в пруду, как побагровело его лицо, и как он дернул в ярости воротник, словно тот душил его. А я тогда улыбался, я еще не понимал сути произошедшего, все казалось мне забавной шуткой, которая вот-вот закончится. Конечно, дяде не нужен был скандал вокруг его имени. Он поспешил объявить всем, что я пострадал при пожаре и тронулся умом. Освященник это подтвердил, а в храме, как я слышал, появился новенький алтарь.
Людская молва быстро превратила мое поместье в проклятое место, куда честным жителям лучше не соваться, если хотят сохранить свою душу целой. Первое время меня это устраивало, а потом стало очень страшно от прикованного ко мне одиночества, но было уже поздно.
Дядя приказал тем, кто мог пройти в поместье, следить за мной и за тем, чтобы я ни в чем не нуждался. Приказал и уехал, и за все время ни разу не прислал мне ни одного письма. Словно я и правда сошел с ума или умер. Я оказался прозорливее, и прибавил к приказу неплохое жалование. Правда, вряд ли только за жалование Марел дважды вытаскивал меня из петли и один раз выбил нож из моих рук. Я уже молчу об… остальном. О том, чего никто не видел.
Впрочем, все без толку.
Последние годы единственный вопрос, который мучает меня: что я буду делать, когда мои деньги кончатся? Если все уйдут, если я останусь один. Придет ли смерть ко мне, когда мое тело истощится, или, лишенный последних сил, я останусь навечно заперт в своей черепной коробке?
Время покажет.
А пока что…пока что Агнес разбила огород неподалеку от розария.
Петрушка, правда, завяла, но вот лук растет себе и растет.
Исабель положила в сторону книгу, загнув уголок на недочитанной странице, и на цыпочках прокралась в соседнюю комнату. Отец спал, скинув во сне одеяло и хрипло дыша. Девушка сняла с его лба высохшую тряпочку, окунула в стоящий у кровати кувшин с водой, отжала и положила отцу на лоб.
Мужчина шумно вздохнул и открыл глаза.
– Как ты? – шепотом спросила Исабель, садясь на край кровати.
– Мне кажется, лучше, чем утром, – слабо улыбнулся отец. И беспокойно приподнялся на локте.
– Скупщик приезжал?
– Тш-ш-ш, лежи спокойно, – погладила Исабель отца по руке. – Я все распишу в срок. Утром закончила с последним кувшином. Кстати, приходил Жель, принес тебе лекарство.
– Освященник? – гончар кивнул. – Он достойный человек, спасибо ему.
Говорить было тяжело, мужчина надсадно закашлялся и бессильно
откинулся на подушки.
– Пойду, приготовлю лекарство, – вскочила Исабель и чуть ли не бегом вышла из комнаты. Гончар прислушался к звону склянок.
– Четвертый день уже, а я просил два. Как бы он не осерчал… или не сделал чего, – пробормотал мужчина. – Но имею ли я право… Но деньги… Я не могу рисковать будущим Исабель.
– Исабель, – позвал гончар, решившись.
– Что случилось? – почти сразу появилась у порога девушка.
– Сядь-ка рядом, на минутку, – попросил отец, похлопывая рукой по одеялу. Исабель села и принялась нервно наматывать локон пушистых каштановых волос на палец.
– Есть один вопрос, который я хотел бы обсудить с тобой, – начал мужчина нерешительно. Начать разговор оказалось трудно.
– Тебе нравится твоя… то есть, мамина скрипка? – зашел издалека гончар.
Исабель сдвинула брови домиком.
– Она напоминает мне о маме, о том, как она играла на ней. Как она смеялась, как… обнимала меня, – Исабель запнулась.
– Но ты хотела бы обучаться в городе? – продолжал допытываться отец.
Девушка вздохнула.
– Папочка, я правда все понимаю. Где мы – и где город? Я знаю, что ты много работаешь, чтобы отправить меня учиться туда, но… жизнь в городе совсем другая, и я знаю, что не смогу попасть туда.
– Ты боишься, что над тобой будут смеяться?
– Надо мной и здесь смеются. Я боюсь, что ты погубишь свое здоровье, – ласково ответила Исабель. – Я благодарна маме за то, чему она научила меня, но я не хочу, чтобы ее… наша мечта сбывалась такой ценой, как твоя жизнь.
Гончар закашлялся.
– Видишь ли… по правде… за службу у виконта я получаю несколько… больше, чем ты думаешь, – решился он, наконец, признаться.
– Еще с годик и денег хватит на то, чтобы ты смогла отправиться в город, нашла самого настоящего учителя, и даже сняла пусть скромное, но свое жилье. Я верю, что твой талант будет оценен. Как говорила мама? Удача приходит к смелым? Кто знает, может быть это изменит твою судьбу и ты найдешь что-то… или кого-то… кто увидит, какая ты у меня удивительная.
Исабель улыбнулась, смаргивая подступившие к глазам слезы.
– Я довольна своей судьбой уже потому, что ты так искренне веришь в меня, отец. Но я не понимаю. Что значит больше? Ты приходишь в поместье помочь с садом, с домом…
Девушка осеклась. Она вдруг поняла, что никогда не расспрашивала отца, что именно он делает в поместье. Она росла со знанием, что ее дедушка когда-то служил у виконта и остался помогать тому после ужасного несчастного случая. А когда дедушка Марел умер, как-то само собой получилось, что вместо него начал приходить отец. Иногда на несколько часов в день, иногда на целый день, а иногда и вовсе пропадал в гончарной мастерской, наверстывая упущенное время.
Отец взял Исабель за руку.
– Ты думаешь, я смог бы начать гончарное дело, не получай мой отец хорошее жалование у виконта? А потом пристроить новую мастерскую? А Арел? Думаешь, это его старший сын с невесткой так хорошо стараются, что у них в доме всегда есть кусок свежего мяса? А младший так хорош в плотницком деле?
– Твои изделия хорошо покупают в городе, – тихо ответила Исабель. Это было правдой. С юного возраста, еще бегая к старому, бездетному гончару в деревне, отец Исабель влюбился в гончарное дело. Сначала таскал глину, потом старый гончар доверил помогать с заготовками, а потом талант юного гончара расцвел во всей красе. Не настолько, чтобы открыть свое дело, но достаточно, чтобы к нему сами приезжали скупщики и чтобы его товар выставляли в первых рядах.
– Этого все равно не хватило бы, чтобы твоя мама, храни боги ее душу, могла покупать на ярмарке хорошие отрезы на платья, а я – привозить тебе книги. Чтобы мы починили наш дом, чтобы ты и мама помогали мне, а не горбатились от зари до зари в поле, да в огороде.
– Что ты хочешь рассказать мне, отец? – спросила Исабель встревоженно. Ей не нравился этот разговор. Он обещал перемены, а перемены хороши только в книгах. Когда ты можешь в любой момент перелистнуть страницу или просто перестать читать. Гончар снова хрипло закашлялся и Исабель поспешно поднесла ему попить.
– Ты знаешь, что поместье зовут логовом Чудовища, – начал он, продышавшись.
«За безобразную, полную распущенности, чревоугодия и непристойности жизнь, боги покарали виконта безумием и тот, кто при жизни развращал и уничтожал все невинное, обречен на вечные муки. И всякая чистая душа не должна приближаться к поместью, чтобы зло не осквернило чистоты», – заученно прочла часть проповеди освященника Исабель.
– А теперь я расскажу тебе, как было на самом деле, – провел ладонью по намечающейся лысине гончар.
– Отец мой служил у виконта, у господина Винсента, с самой юности и говорил, что хоть тот вел жизнь разгульную, но никогда, никого силой ни к чему не принуждал и был, на самом деле, человеком одиноким и несчастливым.
Очень одиноким. Он и его приятели частенько устраивали роскошные праздники в поместье. В эти дни отцы запирали дочерей по домам, потому что немало влюбленных в виконта дурочек готовы были на все, лишь бы одним глазком взглянуть на него. В один из таких праздников в поместье оказалась и Азария, дочь самой благочестивой семьи в нашей деревни. Ну, так уверял отец. Что именно случилось в ту ночь отец не знал, но только в одном крыле поместья вспыхнул пожар, и Азария не успела убежать, в отличие от гостей и слуг. Отец рассказывал, что нареченный Азарии сам вынес ее из огня, но было поздно, и девушка умирала. Тогда, в отчаянии, нареченный проклял Винсента.
– Проклял? – зачарованно повторила Исабель, в воображении которой полыхал огонь и на руках высокого статного мужчины обмякла без сознания прекрасная девушка в белоснежном платье.
– Он пожелал, чтобы виконт был обречен на вечные муки за то, что по его вине Азария оказалась в поместье.
– Вечные? – как эхо повторила Исабель. Пожар в воображении сменился деревенским кладбищем, могилы уходили далеко к горизонту, голые деревья тянули ветки к луне, и загадочный виконт рыдал возле одного из надгробий
– Но проклятье ведь не сбылось? – посмотрела она на отца вопросительно.
Тот облизал пересохшие губы.
– Еще как сбылось. Странно, но сбылось. Вечные муки это муки одиночества и бессмертия. Виконт ни шагу не может сделать за пределы поместья, и никто из людей в поместье пройти не может. Вот уже двадцать лет ему по-прежнему двадцать три и смерть не приходит за ним. Он даже не может покончить с собой, и при этом его разум по-прежнему ясен. Винсент дышит, ест, пьет, спит, все понимает… и ничего не может сделать с этим проклятьем.
У Исабель перехватило дыхание. Надгробие превратилось в могилу, которую, однако, никто не торопился закопать.
– Покойный маркиз сам приезжал, как услышал о пожаре и несчастье. Он боялся, что освященник сообщит о произошедшем. Что имя рода будет опозорено. Что из города прибудут другие освященники и попробуют убить виконта. Подожгут поместье или что-то придумают. Проклятье-то это происки дьевона, не божественная воля. Мало ли… Но как-то… – тут гончар смутился, примерно представляя, как именно, – как-то удалось договориться не навлекать беду на всю деревню. О проклятии ведь знали совсем немногие. Те слуги, которые были рядом в тот момент, когда Азарию вынесли из огня и слышали, как нареченный проклинает виконта. В общем, освященник сказал, а маркиз подтвердил, что виконт обгорел, сошел с ума и больше никогда не покинет поместье. Что маркиз будет щедро платить нескольким слугам, которые согласились продолжать ухаживать за виконтом. Потом освященник провел проповедь. Где сказал, что боги покарали виконта. И что каждый, кто позволит своему любопытству взять вверх и приблизится к поместью – запятнает свою душу. Кроме нанятых слуг. Те, мол, благословлены проявить милосердие.
Гончар снова закашлялся. Исабель слушала, почти не дыша. История была волшебнее и страшнее всех сказок мамы и всех рассказов в книгах, что ей когда-либо приходилось читать. Даже не верилось, что она могла произойти на самом деле. Что она краешком коснулась и ее семьи, ее дедушки, папы. И что это был самый настоящий секрет!
Вороны кружили над воображаемым парком и домом, горелый остов дерева и камня покрывался вьюном и мхом, а по дорожкам, среди некогда живых кустов, бродил призрак ни живого, ни мертвого виконта.
– Так и повелось, – продолжил гончар. – Старый освященник скоро уехал, сюда назначили нового. Проповедь о Чудовище читают каждый Великий Праздник, чтобы прихожане не забывали. История стала сказкой, страшилкой. Помнишь, ты сама боялась, когда я ее рассказывал?
– Не боялась, – возразила Исабель рассеянно, все еще плавающая где-то в глубинах своего воображения. – Пыталась представить, как выглядит Чудовище. Есть ли у него рога как у козы? Густая длинная борода как у кузнеца?
Гончар только головой покачал.
– В общем, ни маркиз, ни его родня ни разу больше тут не появлялись. Ни словечка от них, ни весточки все эти двадцать лет и не было.
Воображаемая книга со стуком захлопнулась. Исабель растерянно нахмурилась, возвращаясь в реальный мир.
– Но кто тогда тебе платит? И если проклятие сделало так, чтобы виконт остался один, то как к нему вообще кто-то может приходить?
– Ходили слухи, что мать Азарии обладала некоторыми способностями…
– Колдовала? – жадно уточнила Исабель.
– Этого я не говорил! – осенил себя священным знаком отец, слова «колдовство», как истинный прихожанин, боявшийся как пожара. – Знаю, что Азария, умирая, просила помочь виконту и мать сделала, что могла. Я уже рассказывал. Пока полыхал пожар, все гости и слуги разбежались, кроме пятерых, самых верных. Они с Винсентом и попытались потушить пожар. Ничего бы не вышло, не пойди тогда дождь. Но все равно, они остались рядом с господином, несмотря ни на что. Азария сделала так, что эти пять слуг и их близкие родственники могли приходить в поместье. Марел, отец, был одним из тех слуг. Теперь я, его сын, прихожу вместо него. Ну а платит нам сам виконт. Весьма щедро.
– А что будет, когда у виконта кончатся деньги? – спросила тихо Исабель.
Отец беспомощно развел руками.
– Я знаю, что отец оставался с Винсентом потому, что, как ни странно это звучит, по-своему любил его. Он ведь виконту еще в Больших Ключах, совсем юношей прислуживал, да сюда за ним перебрался. Вытащил его из петли, стал из простого слуги его ка-мер-ди-не-ром, – с запинкой выговорил сложное слово гончар.
– Он, конечно, почти ничего не умел, когда начинал. Но говорил, что для виконта главное, чтобы было с кем поговорить. Чтобы кто-то разделил его одиночество и боль. По-настоящему. Я стал служить виконту ради денег и не смог заменить для Винсента моего отца. Все мы, дети и близкие родные его верных слуг, не живем в поместье, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания тут, но приходим к виконту регулярно. Покупаем для него еду и прочее, что он просит. Что-то он даже готовит сам. Прибираем дом, возимся с садом, насколько можем. Получаем за него письма, если он кому-то пишет. И говорим с виконтом. Отец первые месяцы давал виконту успокаивающих трав, чтобы разум не помутился, но Винсент оказался крепче, чем все думали.
Гончар опять закашлялся и помолчал немного, пережидая приступ.
– Мне кажется, что виконт нашел какой-то выход. Последние несколько лет он стал намного более спокойным. Иногда более злым, но хотя бы не пытается повиснуть в петле или утопиться в пруду, как это было, когда у него служил отец.
Исабель поежилась.
– Папочка, зачем ты рассказал мне это все?
– Я не могу служить виконту, пока не поправлюсь. Я отпрашивался у него на пару дней, а прошло уже четыре. Я очень боюсь, что Винсент со злости решит прогнать меня, и я не смогу отправить тебя в город. Не смогу оставить денег на старость, когда не смогу больше работать в мастерской.
– Ты хочешь, чтобы я заменила тебя? – спросила Исабель.
Отец испуганно замахал руками.
– Нет, нет, что ты! Но я прошу тебя прийти туда и извиниться за меня, вместе с Ханной.
Исабель зябко повела плечами. Она всегда немного робела перед Ханной. Ее муж работал вышибалой в постоялом дворе, неподалеку от Малых Топей, их деревни. Огромный, молчаливый и… покорный перед женой, которая железной рукой держала и его, и пятерых детей, и хозяйство.
– Представляешь, – тут отец улыбнулся. – Наша суровая Ханна прогнала Арела от розария виконта и не пускает к нему. Кто бы мог подумать?
– Розарий? – глаза Исабель загорелись, и гончар с запозданием вспомнил, что розы – любимые цветы девушки. Как-то раз, в детстве, мама рассказала Исабель историю про Королеву Роз. История была грустной, страшноватой и странной, но Исабель так полюбила ее, что решила пересказать другим детям. Правда, те, не поняв, о чем толкует странная девчонка, закидали ее грязью. Именно в тот день покойная мать Исабель стала учить ее играть на скрипке – напоминании о своей не столь давней бродячей юности.
– Не волнуйся, я все сделаю, папа, – Исабель положила руку на руку гончара. – Я попрошу виконта не злиться на то, что ты заболел. Надеюсь, у него осталось еще в сердце доброта и сострадание?
– Не уверен, – пробормотал гончар. И лег, укутавшись в одеяло.
– Теперь, когда я рассказал тебе все, мне стало намного легче. Главное – держись рядом с Ханной, – попросил он.
– Я понимаю, отец. Но ты сам сказал, что виконт никогда, никого ни к чему не принуждал. Я думаю, что мне ничего не грозит, – улыбнулась Исабель.
– Пойду, смешаю, наконец, твое лекарство, – сказала девушка и поцеловала отца в лоб.
– Люди меняются, дорогая. Особенно, обреченные люди, – прошептал гончар дочери в спину.
Подойдя к столу, Исабель взяла с него расписанный цветами кувшин.
– Розарий, – произнесла она нараспев. – Розарий, где цветет королевская роза, и в сердце ее живет прекраснейшая из фей. И если загадать ей желание – то оно непременно сбудется. И мама снова сможет учить меня играть на скрипке.
