Kitobni o'qish: «Янтарные бусы для Валентины»

Глава 1

– Валька, хватит нежиться. Вставай, куча дел сегодня.

Мать зашла в избу. Она уже подоила корову и выгнала её в стадо. На крошечной кухоньке возле русской печи мать стала цедить молоко, позвякивая алюминиевым полведерником. Валентина потянулась и потихоньку поднялась, прислушиваясь к себе. Привычная боль стукнула в висок, но она скоро отпустит. Валя выпила несколько таблеток и стала пальцами массировать больное место. Боль постепенно перестала пульсировать, Валентина облегчённо вздохнула.

– Валька, завтракать иди, да отцу потом кваса на покос отнеси.

Валентина набросила лёгкий ситцевый халатик и поспешила привести себя в порядок. В сенцах над умывальником сполоснула лицо колодезной водой, плеснула в кружку тёплой воды из чайника и быстро почистила зубы. Вытираясь полотенцем, вернулась в дом. Мать налила холодного кваса в бидончик и завернула в льняную тряпку несколько пышек.

– Мам, я есть не хочу. Валентина отщипнула от пышки кусочек и сунула в рот, потом подхватила бидон и сверток с едой и быстро вышла из дома. Отец косил тимофеевку за огородом, на небольшой делянке, слева и справа косили свои участки соседи. Щурясь от утреннего солнца, Валя подошла к отцу. Гордей остановился, вытер косу и протянул руку к бидончику.

– Спасибо, дочка, – сказал он, вытерев губы рукавом. – Во время ты, как раз пить захотелось. Он присел на скошенную траву. – Чего там Анна завернула? Передохну и перекушу как раз. А ты ступай вон, отнеси кваску Саньку, – кивнул Гордей на парня, косившего неподалёку. – Шурка на дойке, а бабка их второй день лежит, спиной мается.

Валентина, заслонившись рукой от солнца, посмотрела на парня. Тот косил, равномерно взмахивая косой: «Вжик. Вжик». Обнаженная спина Сашки блестела от пота, мускулы перекатывались под загорелой кожей. Хорош! Валя улыбнулась и направилась к косарю. Сашка пил жадно, искоса поглядывая на Валентину. А когда она протянула руку, чтоб забрать опустевший бидон, Сашка задержал её. Валентина мягко вынула руку из горячей ладони парня.

– Ну что ты, Валя, я тебе совсем не нравлюсь? – огорчился тот. – Нравишься, – вздохнула Валентина, – но не так, как тебе хочется. – Я ведь по-серьезному, хоть завтра посватаюсь. Горячился парень. – Мать, только я слово скажу, пойдет к твоим и посватает, как положено.

– Саня, – погладила Валентина парня по щеке,– ну какая я тебе жена? На 12 лет старше, да больная вдобавок.

– Ну и что, что старше, – нахмурился парень,– ты вон какая тонкая, как стебелёк, да хрупкая, а как запоёшь – у меня сердце заходится. Зачем мне девчонки сопливые, когда ты есть?

Валя потрепала парня по выгоревшим на солнце волосам.

– Глупости всё это, не пара я тебе. По себе сук надо рубить, да и отношусь я к тебе как к братишке младшему, и это не изменится.

Валентина поправила косынку и не оборачиваясь, пошла домой. А Сашка схватил косу и ожесточенно принялся косить. Мать сидела за столом, задумчиво очищая варёное яйцо. Валентина присела напротив и тоже взяла яичко.

– Как там отец? Много косить ещё?

– Сегодня не управится, жара, скоро бросит. – Валя отхлебнула молоко из бокала с нарисованными вишенками на белом боку.

– Как ты сегодня, дочка? Голова не болит?

Валентина отрицательно качнула головой. – С утра немного болела, но я таблетки выпила, прошла.

– Вот и хорошо, девчонки сегодня приедут с обеденным автобусом, одни. Встретить надо.

Валентина заулыбалась: ну как это она могла забыть, что племяшки приезжают сегодня? Телеграмма пришла еще в понедельник, что они приедут в субботу. А она чуть день не потеряла. Это всё численник виноват, забыла листок оторвать, и на нём всё еще пятница.

– Мам, я пойду постЕли в летнем домике перетрясу, да чистым бельём застелю.

– Ступай, – Анна всё думала о своём. – А я прилягу, часок подремлю, устала с утра. А Гордей придёт, накормлю, да в магазин побегу, колбаски возьму, да, может, промтовары привезут, тапочки купить на всех надо. Валентина стелила на большую двуспальную кровать чистое бельё, пахшее цитрусом. В шкафу постельное было проложено сушёными корками лимона и мандарина. Валя любила этот запах. А ещё у неё был припрятан пузырёк с грейпфрутовым маслом, которое ей привёз как-то старший брат из Москвы. Что такое грейпфрут Валентина не знала. Но брат объяснил, что это такой фрукт, вроде апельсина, только много больше. Когда голова болела особенно сильно, Валька доставала заветный пузырёчек, открывала крышечку, мазала запястья пахучим маслом, бережно затыкала назад пробочку и вдыхала немного горьковатый запах грейпфрута, прикрыв глаза. И боль отступала, переставала колоть в виски острая иголка. Валентина закончила с постелью, протерла пол, вытрясла бордовую плюшевую скатерть с бахромою и заново накрыла ей круглый стол. Следом перетрясла и постелила домотканые половички.

Подумала и пошла в палисадник, там цвели разноцветные пионы, её гордость, сорвала несколько ещё только зацветающих бутонов и, налив воды в прозрачную стеклянную вазу, отнесла их в летний домик и поставила на стол. Валентина слышала, как пришёл отец, немного погодя мать прошла по двору с авоськой. Только тогда Валентина закрыла дверь на крючок и, подставив табуретку под лазом на потолке, забралась на нее, сдвинув лёгкую крышку. С небольшой шкатулкой, искусно сделанной из старых цветных открыток, Валька уселась на кровать и, глубоко вздохнув, открыла крышку. Внутри, перевязанная розовой атласной ленточкой, лежала стопка писем. Простые конверты без марки, из армии, солдатские. Несколько писем сверху были уже обычными, с нарядными марками, погашенными фиолетовым почтовым штемпелем. Валентина нежно погладила пальцами письма, развязала ленточку и достала из последнего конверта фотографию. С карточки Валентине улыбался молодой мужчина в форме старшего лейтенанта милиции. Чуть прищуренными смеющимся взглядом лейтенант, казалось, смотрел прямо Вале в глаза. Сердце замерло, но только на мгновение. А в следующую минуту карточка снова была упакована в конверт, письма перевязаны ленточкой и уложены в шкатулку. Словно устыдившись своего порыва, Валя быстро убрала шкатулку на место. Все письма были от Валентина, от Валька. От единственного любимого мужчины, которому сама же и дала от ворот поворот, как только он вернулся из армии. А ведь как любили друг друга, как о свадьбе мечтали. Если бы не болезнь проклятая, все бы могло сложиться по-другому. Тот день, который провёл границу между её прошлой и нынешней жизнью, Валентина помнила до мелочей.

Она собрала документы для поступления в сельскохозяйственный техникум, не хватало только характеристики, заверенной директором. К назначенному часу возле школы собрались ребята из её класса, все, кто после восьмилетки уходил поступать в училища и техникумы. Пришёл директор, одноногий Семён Иванович, ветеран, инвалид войны, и выдал заветные бумажки с печатью. По дороге домой встретилась почтальонка Нюрка, кругленькая и румяная как колобок.

– А ну, кому тут у нас письмо? – издалека весело закричала она и покрутила конвертом над головой. Валька ахнула и рысью побежала навстречу.

– Мне, мне! – Подпрыгивала она, стараясь достать письмо. Наконец, Нюрка сжалилась и отдала Вале письмо, та быстро сунула его за пазуху. Письмо было из армии, от Валька, которого совсем недавно призвали, и пришедшее письмо было первым. Девушка спешила домой, сгорая от нетерпения, но прочесть письмо ей хотелось одной, без посторонних глаз. К счастью, мать ушла к автолавке за хлебом, а голос папани слышался со стороны соседского двора. Валя аккуратно распечатала конверт, и вынула листки, исписанные твёрдым убористым почерком.

«Милая Валюша, в первых строках своего письма хочу сообщить тебе, что я уже прибыл с товарищами в часть, нам выдали обмундирование и поставили на довольствие». Далее, Валентин подробно и обстоятельно рассказывал о своей солдатской жизни, о том, как принял присягу, о строевой подготовке, о том, чем кормят. Валентина читала и слышала неторопливый голос любимого. Валёк и в жизни такой был неторопливый и обстоятельный. Письмо закончилось, но девушке было мало, она снова и снова перечитывала его, пока не запомнила написанное почти наизусть. Пришла с магазина мать.

– Дождь пойдёт, захолодало. Наволокло тучи, 'чернущие, должно, град пойдёт.

Валя совершенно счастливая сидела возле окна, погода её совершенно не волновала. Ничто не могло испортить ей настроение. Хлопнула дверь в сенцах, вошла Любаня, она была какой-то дальней родственницей по матери, в каком колене – уж и не вспомнить. «Чудок своя – говорила про нее мать.

– Валька, я по твою душу, – сообщила она.

– По мою? – Удивилась Валентина.

– По твою, по твою, – подтвердила Любаня.

– Слыхала, Онюшка помирает, третий день ничего не ест и не пьёт, отходит. Валя пожала плечами, про Онюшку она слышала от матери, та ходила с ней попрощаться. Старушкой Онюшка была одинокой, два сына неженатых на войне погибли, а муж простудился на лесозаготовках и тоже уже после войны помер. Осталась Онюшка совсем одна. Родни со стороны мужа не было почти никакой, старики умерли, а муж был единственным сыном в семье. Саму Онюшку после гражданской войны подобрал красноармеец Мишка Одинцов где-то по пути домой. Вся её родня от оспы померла. Попросился Мишка на ночлег в крайнюю избёнку, а там так голодно, что и тараканы за печкой не живут, разбежались. А хозяйкой в избенке Онюшка, девчонка-сиротка, лет семнадцати-восемнадцати, худющая до прозрачности, только глазищи на пол-лица и коса пшеничная до пояса. Переночевал Мишка как-то, а утром увел девчонку с собой. Баловства солдат никакого не допустил, домой привёл, матери ситуацию обрисовал. Мать поохала, платье своё праздничное распорола и села Онюшке обновку шить. Не гоже под венец в рванине идти. Невестка расторопной да работящей оказалась. За любое дело с огоньком бралась, всё у неё в руках спорилось. А ещё заговоры от многих болячек знала, роды могла принять и у коровы, и у лошади. Уж если Оня рядом с животинкой во время родов, значит, все пройдет гладко. Слух пошёл по улице, что сноха у Одинцовых знахарка. Стали приглашать Оню у скотины роды принять, а потом как-то незаметно и к роженицам звать стали. Фельдшер-то он один на всё большое село, да к нему ещё и с подходом надо, харАктерный. А Онюшка – вот она, своя, простая, безотказная. И руки у неё ловкие и умеет многое. Платили, конечно, селяне за работу. Немного, кто сколько мог.

Но свекровь очень довольна была, ну а как же: и лекарка своя, и копеечка в дом, и уважение. Так и жили Мишка да Онюшка дружно и ладно, многим на зависть. Не шибко богато, но и не бедствовали. Двух сыновей родили, дом новый построили. Перед войной родителей Мишкиных схоронили, свекровь умерла как-то враз, а за ней и свёкор следом. Не успели от горя оправиться – война началась, сынов обоих на фронт в один день призвали. Вместе воевали, вместе и головы сложили под Кенигсбергом. Мишка враз постарел после похоронки на сыновей, согнулся, но был ещё крепок и работал в колхозе за троих: за себя и за сынов свои. Ни от какой работы не отказывался, себя не берёг, да и мужиков в селе н хватало. Застудил лёгкие в сильный мороз, свалился в жару, как Онюшка не старалась, как не лечила, не помогло её умение, не выкарабкался Мишка, умирая, всё имена сынов шептал: Егор да Данила. Схоронила Оня мужа и навсегда чёрный платок надела. А ведь не старая еще была, и 45 не было. Замкнулась Онюшкой, редко стала с людьми общаться, всё больше сама с собой говорила. Болтали люди всякое про неё, но хорошего больше, чем плохого. Порчу снимала, сглаз убирала, ну, лечила, конечно. И людям и скотине помогала. А что бы привороты делать, или ещё какие тёмные дела, таким она не занималась и девок прочь гнала, а особенно тех, что просили от ребёночка освободить. Правда, после войны таких немного было, да и слава богу за это.

Были у Онюшки бусы янтарные, красоты необыкновенной. Говорили, что эти бусы ей от матери остались, а той – от её матери, с голоду Оня помирала после смерти родителей, а бусы и тогда не продала. Единственной памятью о доме этот янтарь был, никогда бусы Онюшка не снимала. Время шло, все так же к знахарке девки тайком ходили на суженых гадать, всё так же бабы за снадобьем от пьянства для мужей к Онюшке забегали, да и мужики тайком заглядывали, были у ворожеи и для усиления мужской силы капли. Нельзя сказать, что любили Онюшку, но и не обижали, и помогали по хозяйству одинокой старухе, но, чего греха таить, всегда побаивались её. Этой весной совсем знахарка плоха стала, еле по избе ковыляла, а на Первомай и вовсе слегла. Соседки по очереди ей печь протапливали, да кормить приходили. Да только не ела она почти, всё с закрытыми глазами лежала, а в последнюю неделю только пить и просила. А в тот самый день, когда прибежала продавщица Любаня к Лапиным, с утра открыла вдруг Онюшка глаза, обвела взглядом баб, сидящих подле неё на лавке.

– Умру я сегодня, скажите всем, кто проститься хочет, пусть придут. Завтра поздно уже будет.

Приходили проститься соседки, молодые и старые женщины, которым она помогала в бытность свою. Прощались, просили, что б зла не держала, если когда вольно или невольно обидели. После полудня стало тихо в доме у Онюшки, только ходики тикали, да шептались сидевшие на дежурстве подле умирающей две бабы: Любаня- продавщица, да старуха Климаниха.

– А что ж Валька Лапина попрощаться не пришла? Мать была, а она – нет? Скажите ей, пусть придёт, мол, Онюшка просила.

Любаня выглянула в окно: солнце ещё светило, но на него уже наползала клубящаяся, страшные, черная тучи. Продавщица быстрым шагом направилась к Лапиным, хотела успеть до дождя. Назад Любка с Валей уже почти бежали, а с неба в дорожную пыль падали редкие и тяжёлые капли. Дождь, словно дождавшись, когда женщины нырнуть в сенцы, хлынул как из стоведерной бочки, косые струи принялись безжалостно хлестать по крышам и заборам. Ветер рвал провода, гнул яблони и груши в садах.

Онюшка лежала с закрытыми глазами, разметав седые нечёсаные волосы по подушке с выцветшей наволочкой. Услышав, что входная дверь хлопнула, умирающая открыла глаза. Робко вошла Валентина, и, не зная, как себя вести, замерла в нескольких шагах от кровати.

– Да что ж ты встала то, – проскрипела Онюшка, – подойди. Валька сделала еще два маленьких шага.

– На-ка вот, – в высохшей руке, похожей на птичью лапу, невесть откуда взялся платок, туго завязанный в узелок, – бусЫ тут мои, возьми на память. Валентина протянула, было, руку, но Климаниха резко дёрнула девушку сзади за подол.

– С ума сошла? – зашипела она. – Она тебе свою ведьмовскую силу передать хочет. Возьмёшь – и сама ведьмой станешь. Валентина отдернула руку и попятилась.

– Ну что же ты, – хрипела старуха, – бери, чего медлишь? – Не надо мне, – наконец ответила Валентина, – прощай, баб Онь. Она развернулась и открыла дверь в сени.

– Да что ж ты не взяла то, – надрывно закричала ей вслед старуха, – ведь это судьба твоя одной быть. Возьми!

Валентина в ужасе попятилась и выскочила на улицу, Не замечая ледяного дождя, она неслась по раскисшей дороге, поскальзываясь и падая в лужи и грязь. Последние слова умирающей Онюшки звучали у неё в голове снова и снова.

«Судьба быть одной… Судьба быть одной». Да за что же ей это? Не помня себя Валя вбежала в дом, пронеслась мимо встревоженной матери и, упав на свою кровать зашлась в рыданиях. Испуганная Анна молча стянула с дочери мокрое платье, укутала дрожащее тело в пуховую шаль, обтерла тряпкой грязные ноги. Нескоро стихли рыдания. Анна тихо подошла к кровати: Валентина спала. Анна перекрестила ее и облегчённо вздохнула: слава тебе Господи, успокоилась! Но радовалась она рано. В ночь поднялась температура, Валентина металась в бреду, то шептала, то вскрикивала, то принималась плакать, её тошнило, Анна, едва дождавшись утра, побежала к фельдшерице. Петровна взяла медицинский чемоданчик и поспешила к Лапиным.

– Срочно нужно везти в район! – объявила Петровна Анне и Гордею, осмотрев Валентину. – Дело серьёзное, подозреваю менингит. Двоих с Лесной улицы позавчера с таким диагнозом в больницу отправила.

Петровна сложила инструменты и белый халат в чемоданчик и поспешила на фельдшерский пункт, чтобы вызвать скорую из районной больницы.

***

Через пару часов Валю уже везли на медицинском УАЗике-буханке по грунтовой дороге. Машину немилосердно трясло, но девушка ничего не чувствовала. Ей казалось, что она тонет в чёрной вязкой жидкости, и кроме этой черной бездны больше не существует ничего.

Глава 2

– Ну что, Валентина, в следующий понедельник будем тебя выписывать.

Пожилой доктор закрыл пухлую историю болезни Валентины.

– Я подготовлю все необходимые бумаги к выписке, инвалидность будешь оформлять уже по месту жительства. Родным телеграмму отбей, желательно, кто-нибудь из взрослых за тобой приехал. Есть кому?

– Да, старшему брату пошлю, – девушка старалась не показать, что как лезвием полоснули её слова об инвалидности. Она так надеялась, что уж здесь, в Воронеже, её точно вылечат, что отступят страшные головные боли, которые приходили внезапно и мучили Валю часами, а потом так же внезапно исчезали. Всё лето пролежала Валентина в больнице, один раз проведать её приезжала мать. Привезла целую сумку деревенских гостинцев: пироги и пышки, домашний сыр, сметану, мёд, кое-какие носильные вещи. От мамы пахло домом, немного парным молоком, а ещё нафталином от нового праздничного платка, надетого в дорогу. Врач разрешил погулять в больничном саду, они присели на деревянную лавочку, и Анна неторопливо стала рассказывать дочери деревенские новости. Валя слушала, не перебивая, а потом вдруг спросила:

– Мама, а что Онюшка, когда умерла, и где её схоронили?

– Так в тот же день и померла, как ты в больницу попала.

Анна замолчала, словно не хотела продолжать.

– Мама, ты всё подробно мне расскажи, я хочу знать, как оно было.

– Как… – Анна положила руки на колени и стала расправлять несуществующие складки на сатиновой, синей юбке в мелкий белый горошек.

– Тяжело помирала, всё тебя звала, и бусы просила тебе передать, только к вечеру затихла, захрипела и померла. А бусы всё в руке сжимала, еле-еле руку потом ей разжали. Обмыли, обрядили как надо, у неё все приготовлено было в сундуке: и смёртное, и для гроба всё убранство, свечи и все остальное. И денег аж целых сто рублей. На всё хватило, и на похороны, и на помин. Всё, как положено, сделали.

– Мам, а бусы то те куда делись?

Анна пожала плечами:

– Я и не знаю, дочка, должно, взял кто себе, да и не диво, уж дюже они красивые.

Мать посидела ещё немного и заторопилась на вокзал, нужно было успеть на электричку и потом еще до глубокой ночи добираться с пересадками в родное село.

Перед выпиской Валя долго не могла уснуть, всё смотрела в окно на огни большого города Воронежа. Завтра за ней приедет старший брат Николай, телеграмму ему по просьбе девушки отправила пожилая нянечка тетя Клава. Завтра домой, а как теперь жить дальше, когда в толстой истории болезни столько диагнозов? Страшно. Валя горько вздыхала, ворочаясь на скрипучей кровати, но, наконец, стала засыпать. Кто-то вдруг присел к ней на край кровати, Валентина приоткрыла глаза и аж подскочила от удивления: В белом платочке, сложив руки на коленях, на кровать сидела Онюшка. Она улыбалась и ласково смотрела на Валю.

– Баба Оня, ты зачем здесь? – удивлённо спросила Валя и вдруг ахнула, испугавшись своей догадки:

– Ты за мной пришла? Я ночью умру?

– Да что ты, девонька, – Онюшка улыбнулась светло и ласково, – жизнь тебе ещё долгая предстоит. А пришла я вот зачем: ты когда домой вернёшься, приди меня проведать, гостинчик тебе передать хочу. Придёшь?

– Приду, – пообещала Валентина.

– Не забудь, я на старом погосте похоронена, рядом со свекровью, свёкром и Мишенькой моим, одна на всех у нас оградка.

– Не забуду, – пообещала Валя и проснулась.

Ей казалось, что она только на мгновение закрыла глаза, а за окном уже рассвело.

«К чему это Онюшка мне приснилась? Да ещё и проведать просила?» – подумала Валентина и тут же забыла о своём сне. Больница просыпалась, потянулись люди на утренние процедуры, зашла в палату дежурная медсестра с таблетками в пакетиках с фамилиями, звякнули металлические иголки в лотке у процедурной сестрички. Валентина стала готовиться к обходу и выписке.

***

На следующий день после возвращения домой Валя спросила у матери:

– Мам, а Онюшку где похоронили?

– Так на старом погосте, в ограду к Одинцовым положили. Они там все в одном месте схоронены. А ты чего это удумала? Или сходить хочешь?

– Хочу, снилась она мне, проведать прийти просила

– Ну, так пойди, да вон конфеток возьми, пшена немного, на могилку посыплешь.

Валентина надела свитерок и юбку. Юбку пришлось заколоть в поясе булавкой, так девушка похудела за время болезни. Сверху накинула модный бордовый плащ. Папаня с областного центра привёз, три часа в очереди простоял, но взял дочери. Что б его Валюша в техникуме не хуже других была. Эх, какой уж теперь техникум… В палисаднике пестрым ковром цвели махровые астры. Валентина нарвала большой букет и отправилась на погост, прихватив с собой литровую банку.

Могилу она нашла быстро, Одинцовы были похоронены на западной стороне старого кладбища. На глиняном холмике лежала пара венков с расплывшимися от дождя надписями на траурных лентах. Воду Валя налила из колонки подле школы и теперь, утопив немного банку в сухой глиняной крошке, воткнула в воду нарядные астры, положила на перекладину деревянного креста несколько карамелек и высыпала на могилу крестообразно пшено.

– Ну, вот и проведала я тебя, Онюшка, как и обещала.

Валентина поправила неровно стоящую банку с цветами и вдруг заметила кусочек белой ткани, торчащий из глины возле самого креста. Девушка осторожно потянула за этот уголок, и на свет явился туго завязанный в узел обычный головной платок. Валентина дрожащими от нетерпения руками принялась развязывать узел платка, тот легко поддался, и через мгновение на ладонь Вали легли тяжелые янтарные бусы. На нежарком осеннем солнце засияла, заискрилась каждая бусинка, повинуясь непреодолимому желанию, девушка надела нитку янтаря на шею и радостно засмеялась: янтарь согрел кожу приятным теплом.

«Спасибо, Онюшка, за подарок, видно и вправду суждено мне эти бусы носить».Валентина спрятала янтарь под свитер, она решила пока не показывать бусы матери. Немного попозже, надо подождать. А папаня бусы и не заметит, он всегда был равнодушен к женским побрякушкам и не отличит настоящий солнечный камень от дешёвой бижутерии.

– Проведала? – спросила мать вернувшуюся Валю.

– Проведала, – коротко ответила Валентина. Из-под подушки она достала пачку писем, что прислал ей Валёк, пока она лежала в больнице и вновь стала их читать не торопясь, останавливаясь и вновь перечитывая особо понравившиеся места. Валентин писал, что знает о её болезни, переживает и желает ей скорейшего выздоровления. «Маленькая моя, если бы я был рядом, такого бы не произошло!» – читала девушка и улыбалась. Валёк много писал о свадьбе, об их совместной жизни, а сердце девушки сжималось от грусти: какая она жена, когда инвалидность на пороге? Но в глубине души теплилась надежда, что она может ещё выздороветь, и группу ведь тогда снимут. Случается такое иногда. Валентина вздохнула, достала из стола тонкую тетрадку в линейку и круглым, почти детским почерком, стала писать письмо любимому.

***

Встречать племянниц к автобусу Валя вышла заранее. Она не спеша прошла по стёжке и вышла прямо к сельскому клубу, там, присев в тенёчке, она стала ожидать автобус.

Затарахтел и остановился рядом мотоцикл с коляской, новенький, пахнущий заводской краской.

– Здорово, Валентина! – два молодых мужика одетые в одинаковые клетчатые рубахи с закатанными рукавами сидели в седле мотоцикла.

– И вам не хворать! – Валя хорошо знала братьев Осиповых: Кольку да Ваську. Добродушные близнецы, чуть постарше Валентины годами.

– Валь, мы тут вот к тебе обратиться решили, помним, как ты тогда всё, что с нами произошло, узнала и указала, где утопшего искать надо.

Да уж, самый первый свой вещий сон Валентина помнила в мельчайших подробностях. Случилось всё на следующее лето, после того, как Валентину выписали из больницы, и она получила инвалидность.

Июль был жаркий, уборочная в самом разгаре, ни днём, ни ночью не прекращалась работа. Ваську и Кольку председатель на комбайн не пустил, прав они не имели, а техникой в колхозе дорожили. Поэтому трудились братья на току, а надо сказать, что работа эта тоже нелёгкая. От пыли у обоих братьев отекли глаза, и хоть и Колька и Васька выходной брать не хотели, бригадир велел купить глазные капли и сутки на току не показываться.

Ну, коль выдался свободный вечер, решили братья отправиться на рыбалку с ночевой. Быстро собрались и до захода солнца уже расположились на берегу Польной Вороны, место они выбрали удачное. Слева поставили сетку, а чуть правее закинули резинки. А еще дальше по правую сторону начиналось самое гиблое место на реке, сплошные коряги да омуты. Там и не купался даже никто, рискованно было.

Стемнело, братья костерок разожгли, картошку запекли, натянули фуфайки со штанами ватными и подле костра улеглись, а сеть решили на рассвете вытащить. Лежат, переговариваются лениво, а потом и вовсе замолчали, дремать стали. Вдруг слышит Василий, по воде вроде как идёт кто-то. Приподнялся он на локте – идет по воде вдоль берега белая лошадь, не спеша так идет. Остановится, воды попьёт, и путь свой снова продолжает. Прошла мимо братьев и вправо дальше пошла, уже метров на двести отдалилась. Тут Ваську и осенило: в той стороне возле берега глубина большая, сразу с ручками уйдёшь, а лошадь идёт себе, а ей вода едва до колена достаёт. Растормошил Васька брата, а лошадь уже за поворотом скрылась. «Приснилось тебе, – говорит Колька, – там глубина, никак лошадь не могла по колено по воде идти».

Васька уж и сам засомневался, может, и вправду примстилось спросонья. Вдруг ветром ледяным с реки подуло и голос тихий, но четкий трижды произнёс:

– Рок пришёл, а человека всё нет…

Тут уж братья по-настоящему перепугались, лежат и зубами со страху стучат, шевельнуться боятся. С полчаса времени прошло, ничего не произошло. Луна светит, тихо вокруг, только цикады стрекочут, да вдалеке собаки брешут. Отпустило братьев, почудилось, наверное: и голос, и лошадь белая. Стали сами над собой подтрунивать да посмеиваться.

Откуда ни возьмись мужик на мотоцикле на берег подъехал.

– Здорово, ребятки! Как водичка?

– Да ничё, – Васька отвечает, – только выпазить холодно уже.

Стал мужик раздеваться.

– А вы местные, Семеновские?

Братья кивают утвердительно

– А чё не на уборочной?

– Да, – оправдываются Колька с Васькой, – на току глаза засорили, бугор велел денек отлежаться, ну мы вот сюда, приятное с полезным совмещаем.

– А, пыль – это дело такое, очки надо надевать, а то и ослепнуть недолго. А меня вот к вам из Перевозова отправили на помощь, комбайнер я. Сейчас пыль смою и за штурвал в ночь работать. Семён я, Вострецов. Будем знакомы.

Потрогал мужик ногой воду и нырнул в реку, вынырнул и снова нырнул. – Ух, хороша водичка!

А сам с каждым разом всё правее забирает. Хотел Васька ему крикнуть, что омуты в той стороне, да не успел. Нырнул Семён в очередной раз и не вынырнул. Тихо стало, даже кузнечики замолкли.

– Васька, – потрясённо прошептал Колька, – ведь Семён то утоп! Надо в село ехать, народ поднимать.

– Дурак, что ли?– зашипел Васька, – ну, как нас обвинят.

– Да мы-то здесь причем? – удивился Колька, – он же сам.

– А сделают виноватыми нас, и прощай армия или вообще, посадят – и вся жизнь наперекосяк.

– Так, а делать то тогда чего?

– Чего… Бежать отсюда скорее. Бросить бы всё к чертям, и сеть и удочки, только поп давки приметные на сетке, сразу догадаются, чья она. Вот что, ты мотоцикл Семёна откати вон в тот березнячок и одежду его там же оставь, чем позже найдут – тем лучше. А я резинки смотаю, да сеть выволоку, и уедем поскорее отсюда, не было нас тут и всё.

Через час братья уже крутили педали велосипедов далеко от проклятого места. В село зашли пешком, велосипеды тихо провели по тропинке через огороды, никто их и не увидел.

***

То, что пропал комбайнёр из Перевозова, обнаружилось только через день. Еще через день приехал следователь из района и стал опрашивать механизаторов. Происшествие всколыхнуло всё село, о пропавшем Семёне Вострецове говорили в каждом доме, слухи были один нелепее другого. Валя целый день страдающая от головной боли, лежала на кровати без сна и тоже думала о том, куда ж мог запропаститься этот Семён? Лёжа теребила свои бусы и сама не заметила, как уснула и вдруг оказалась на берегу Польной Вороны и как в кино увидела всё, что произошло той злосчастной ночью. Почему-то сразу поверила Валя в то, что сон этот вещий и с самого раннего утра отправилась к Осиповым. Братья уже вышли из дома и направлялись на работу.

– А ну, погодите, разговор есть! – Окликнула их девушка.

Колька с Васькой остановились.

– Чего тебе Валька, давай быстрей говори.

– Вы, паразиты, почему никому не сказали, что комбайнёр в омуте утоп? Зачем мотоцикл его спрятали? Мать этого Семёна вон как убивается, чуть не в петлю лезет, как она жить будет, не узнав о судьбе сына, не схоронив его, как положено?

Опешили братья:

– Валька, ты это как? Ты это откуда? Не было тебя там, и быть не могло! Никто не докажет, что мы там были.

– Не расскажете участковому – так я сама пойду и расскажу, – и добавила уже тише. – Не будет вам ничего, вы ж ничего не делали незаконного, а сетка эта – ерунда.

– Так-то оно так, – вздохнул Васька, – струсили мы, что и говорить. Пойдём, Колюнь, участковому всё расскажем, а он уж пусть решает сам, что делать.

Тело утонувшего Вострецова водолазы нашли только на следующий день, далеко затянуло под коряги да под топляк. Вскрытие показала, что лопнуло что-то в голове у Семёна, сосудик какой-то, смерть мгновенная была. Братьев в армию осенью забрали, а про Валентину слух пошёл, что ясновидящая она, и народ к ней потянулся самый разный. Погадать просили, присуху сделать, гнала всех Валентина, и отец сердился, ругался на дочь. «Разве я виновата, что люди невесть чего обо мне напридумывали? – отвечала Валя отцу. Но, постепенно, слухи улеглись, до следующего раза, когда Валя снова увидела вещий сон.

***

– Чего в этот-то раз у вас произошло? – спросила Валентина у братьев.

– Валь, – начал Колька, – ты знаешь, что я женился недавно. На учительнице приезжей, Людмиле Зотовой. Осипова она теперь. А дочку её Танечку, усыновил или удочерил, не знаю, как правильно.