Kitobni o'qish: «Право на жизнь»

Пот начал заливать глаза, височные артерии набухли и запульсировали. Взглянула на наручный сейр¹ – система на грани, легочные клапаны не справляются с давлением, да и сосуды могут не выдержать, надо выравнивать нагрузку. Вдох – четыре шага, выдох – четыре шага. Бежать, чего бы это ни стоило, бежать и не сходить с дистанции. Мелькнула заманчивая мысль – а может, отдохнуть? У меня же есть две остановки для пит-стопа. Какой соблазн – отдаться в умелые руки техников, сменить спортивный костюм, прокачать кровеносную систему, остудить корпус, успокоить сердечный ритм. Нет, еще не время, еще не пройдена даже треть пути, пока нельзя, надо бежать. Вдох – четыре шага, выдох – четыре шага, к заветной цели, вперед.

Так уж получилось, что в десять лет я попала в жуткую катастрофу. Полученные мной повреждения оказались несовместимы с жизнью – уцелели только сердце и мозг. На биологически воссозданное тело у родителей просто не хватало денег, но и похоронить свою дочь они не могли. Выходом оказался симбиоз бионического корпуса и живых органов, а проще говоря – симбионик. Разработчики киберпротезов и имплантов давно вышли на новый уровень – биоконструирование. За очень большие деньги они могут вырастить новое настоящее тело, в которое перенесут твои сердце и мозг, а все остальное синтезируют из биомассы. Если средства ограничены, сердце и мозг могут поместить в бионический корпус, аналог человеческого тела из композиционных и нанобиохимических материалов. Именно так со мной и поступили. Совокупность физических и химических процессов, протекающих в моем организме, позволяет осуществлять обмен веществ. Как и обычный человек, я ем, сплю, справляю нужду, потею, иногда даже чихаю и кашляю, но при этом абсолютно ничего не чувствую. Я – пустышка, наполненная детальками и проводками, без чувств и эмоций. И все эти детали, узлы, проводки и механизмы подчиняются моему сердцу и мозгу, которые синхронизируют работу всех систем. Однако я лишена главной привилегии живого организма – я не могу размножаться, у меня нет права на обычную жизнь. Вдох – четыре шага, выдох – четыре шага.

Помню, когда первый раз после катастрофы открыла глаза, нахлынувшая пустота просто оглушила. Я могла бы сказать, что испугалась, но это стало бы неправдой, ведь я ничего не чувствовала. Не было боли, запахов, даже звуков вначале не было. Перед глазами смазанной картинкой виднелись потолок и стены медико-инженерного блока, иногда в фокусе появлялись люди в голубых халатах. Потом прорезался слух, и противный голос начал командовать: «Вдох, выдох, вдох, выдох, вдох, задерживаем дыхание, выдох». И так бесчисленное количество раз. Я могла бы сказать, что устала, но это тоже было бы неправдой – я ничего не чувствовала. Как потом объясняла мама, биотехники налаживали работу моего искусственного тела довольно долго, мозг никак не хотел приспосабливаться к новым условиям существования. Сколько раз потом я задавалась вопросом: а надо ли было так усердствовать? Но, видно, судьба считала иначе, и в десять лет я начала существовать заново.

Вот черт, кажется, в суставе левой нижней конечности начинает закипать жидкость, а ведь говорила я биомеху, что с коленной чашечкой что-то не то. Запустить бы расширенную диагностику, но для этого необходимо хотя бы тридцать секунд покоя в строго горизонтальном положении. Пит-стоп или не пит-стоп?! Допустим, в колене все-таки перегрев. Водный отрезок начнется через двадцать километров, ожидаемая температура воды тридцать два градуса, длина отрезка сто километров, теоретически есть шанс остудить перегревшийся узел. А если там не только перегрев, а еще и потеря смазки?! Тогда точно финиш и – конец всем надеждам. Вдох – четыре шага, выдох – четыре шага. Решено, перед водой беру пит-стоп. Надо сбросить с сейра свои параметры, просьбы и пожелания техникам, пусть работают, все-таки мы в одной связке.

Первый раз я посмотрелась в зеркало на седьмой день после того, как пришла в себя. Это была я и не я: знакомое лицо, но разрез глаз чуть шире, крылья носа немного тоньше, и ушки идеально симметричные, маленькие красивые ушки. Мама не смогла удержаться, попросила исправить ошибки природы. Спасибо, что не очень увлеклась и не сделала из меня Мэрилин Монро или Мадонну (в тот год была популярна старина, и байтеры² вовсю копировали звезд двадцатого века). Я могла бы сказать, что удивилась, обрадовалась, огорчилась, но это снова было бы неправдой – я ничего не чувствовала.

Я была маленькой десятилетней девочкой, и я ничего не чувствовала. Я не ощущала ног и никак не могла встать на них, я не ощущала рук, и никак не могла взять ложку или чашку. Глаза, а точнее, оптические линзы неизвестно какого поколения, передавали картинку в мозг, и я видела чашку, мозг знал, что такое чашка. Мозг отдавал команду взять чашку. Рука поднималась и промахивалась бесконечное множество раз. Я могла бы сказать, что каждый такой промах погружал меня в пучину отчаяния, сомнений и тоски, но и это было бы неправдой – я ничего не чувствовала. Уже позже, когда мной стали заниматься технореабилитологи, я поняла, что фактически стала машиной, а машина понимает только четкие команды. Чтобы взять чашку, надо сначала оценить расстояние от кончиков пальцев до объекта, задать вектор направления, рассчитать силу и скорость движения, угол наклона и поворота кисти, дать команду на каждое действие и много-много чего еще, что обычный человек делает даже не задумываясь, машинально. Теперь вся моя жизнь состояла из программирования, чтения и выполнения команд. Я могла бы сказать, что это было тяжело, сложно, выматывающе, но и это тоже была бы неправда – я ничего не чувствовала. Это ощущалось как бесконечное «вдох – четыре шага, выдох – четыре шага».