Kitobni o'qish: «На обломках рая»

Даже оставшись один, человек должен бороться за свою жизнь. Кто-то их древних.

Глава 1

То, что мы не одни, я понял еще в раннем детстве. В пять лет я сломал ногу и в течение двух недель был без сознания. По-современному, находился в коме. Эти две недели промелькнули для меня как одно мгновение, во время которого я был где-то там, где темно и темнота до такой степени густая, что в ней совершенно ничего не видно, и там не холодно, и не жарко. Примерно так, как я находился в животе у матери перед самым своим рождением. Потом я вернулся к людям, но ощущения от нахождения там не забыты до сих пор.

После выписки из больницы меня отправили на деревню к дедушке для поправки здоровья на свежем воздухе и на натуральных продуктах, хотя этих продуктов было не так много, так как всего лишь десять лет назад закончилась великая война, последствия которой ощущаются и сейчас.

У деда была корова и с десяток куриц, которые несли кое-какое количество яиц. Да еще бабушка по утрам пекла серый хлеб, посыпанный сверху мукой, которая в печи приобретала соблазнительный цвет измороси и тянула съесть именно эту корочку. Надо сказать, что тот ржаной хлеб был удивительно вкусным, если к куску хлеба тебе еще нальют кружку молока.

Как раз в это время началась целинная эпопея и молодежь вместе с родителями бегом бросились из села в новые города российских областей, которых для увеличения целины передали в состав Казахской советской социалистической республики. Уезжавшие из деревни люди плакали, когда забивали досками окна домов. Но они ехали на относительную свободу, где могли получить паспорт и право распоряжаться своей судьбой, поступая на другую работу или на учебу. Молодежь мужского пола уходила в армию и не возвращалась, устраиваясь где-то в городе и перетягивая к себе своих родственников.

Зима одна тысяча девятьсот пятьдесят пятого года на одна тысяча девятьсот пятьдесят шестой год выдалась снежная. Жилые дома стояли без снежных сугробов, а вот брошенные дома были заметены до крыши. Никто не отбрасывал снег от жилых и хозяйственных помещений, и дома постепенно превратились в огромные сугробы.

Я катался один на лыжах с горки – заметенного по трубу соседского дома прямо в дедовский огород. Моих ровесников почти не было, а те, которые были, сидели дома, не имея нормальной теплой одежды. Все-таки городские жили несравненно лучше деревенских.

Снежный наст был твердый и по нему можно было ходить как по асфальту и без лыж, а на лыжах не было никакой опасности провалиться под снег глубиной не менее трех метров. Представьте себе пятилетнего пацана, который провалится в снег. Когда бы меня смогли найти и в каком состоянии, это и Богу не известно.

Я у бабушки был как бы под арестом, потому что увязался с взрослыми парнями поехать на лошадях за сеном для конюшни и для молочной фермы. Все было хорошо, но я сильно замерз и терял чувствительность рук. Парни поняли, что дело попахивае6т нехорошим. Если городской отморозит руки, то с них дома сдерут не одну шкуру. Меня на первых же санях быстро доставили домой и крикнули бабушке Марии, что я уже дома.

Бабушка сразу схватила меня за руки, потрогала их и потащила меня домой. Сначала я держал руки в студеной воде, недолго, минут меньше пяти, потом бабушка промассировала руки, надела на них теплые шерстяные рукавички из припечка и массировала мои руки в рукавичках. Я до сих пор помню боль в руках, которые стали восстанавливать свою чувствительность. Но я терпел, хотя и был весь в слезах. Затем я расчесывал руками бабушкины волосы. Я так понимаю, что от волос я заряжался статическим электричеством и восстанавливал свое энергетическое поле. Потом я пил горячий чай с сушеной лесной малиной, тогда за выращивание культурной малины в своем огороде, можно было заработать солидный штраф, как за посадку яблоневого дерева. А то и под суд можно пойти. Сначала он посадит кустик малины, потом яблоню, потом две, потом пойдет торговать яблоками с малиной, заработает денег, купит лошадь, пару свиней, с десяток баранов, будет кулаком, станет нанимать батраков и тогда всем станет ясно, что вся эта революция был не на пользу простого крестьянина, а только во вред ему. Потом меня разморило, бабушка с теткой перетащили меня на кровать и укрыли кожушком. Кожушок – это маленькая шуба. Утром я был как огурчик, но получил строгое наставление от деда и приказ бабушке смотреть за мной во все глаза, потому что я дома выскакивал из-под наблюдения своей мамы и попал под машину. А деревня не менее опасный объект для жизни, как город. Дед был коммунистом военного времени, старшиной артиллерийской батареи, орденоносцем и авторитет у него был непререкаемый как в деревне, так и дома.

Я прокатился на лыжах один раз, затем снова поднялся на горку, с которой только что съехал. Скатился еще раз, но я тогда не знал старой поговорки: любишь кататься – люби и саночки возить. Если бы был механический подъемник, то можно было кататься бесконечно, но после приятного проезда вниз, нужно было подниматься вверх, а это быстро надоедает. Так и мне быстро надоело катание. Я поднялся на горку и стоял возле печной трубы занесенного по крышу снегом соседского дома. В трубе что-то гудело.

Я заглянул в трубу и увидел черноту, уходящую куда-то далеко. Если бы я тогда знал, что такое бесконечность, то я так бы и сказал – в бесконечность, но я тогда так не мог сказать. Я еще не знал, что если долго смотреть в бесконечность, то бесконечность сама заглянет в ваши глаза. Мой интерес подогревало и то, что бабушка запретила входить в этот дом, потому что он чужой и дому это может не понравиться.

Чудная моя бабушка. Старорежимная одна тысяча девятьсот четвертого года рождения. В Бога верует. Меня молитвам учит и показывает, как нужно креститься на иконы. Как сейчас помню: Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя твое, да придет царствие твое на земле, как и на небе. Прямо как коммунист, который живет на небе и за всем наблюдает. Ни дать, ни взять, как парторг в колхозе. Тот целыми днями говорит мужикам, что мы все идем в светлое будущее, которое называется коммунизмом и где всем и всего будет вдосталь. Я стоял рядом с дедом и хотел задать вопрос, а будут ли у крестьян каждый день щи с мясом, да только дед меня ловко учуял и прикрыл своей ладошкой мой говорливый рот. Городским лучше не встревать в деревенские дела, а то неровен час, приедет в деревню «черный воронок» и сгинет человек, как будто его не было, не воевал он по южным фронтам и не вернулся домой с орденами и медалями и бумажкой-благодарностью самого товарища Сталина за бои в районе венгерского города Секешфехервар.

Так как в трубу ничего не было видно, я спустился по завитку сугроба прямо к дверям пустого дома. Раньше дома не запирали. Вставили вичку в пробой и пошли по своим делам. А здесь в пробое вички не было. То есть – дом открыт и при желании можно было зайти, чтобы пообщаться с хозяевами.

Ручка двери блестела в луче солнца, заскочившего на крыльцо. Я уже знал, что блестящий металл очень опасен зимой и его нельзя хватать голой рукой и пробовать его языком, а то прилипнешь и никто не сможет тебе помочь. Так что, способности выживания закладываются в раннем детстве, как говорил Карл Маркс, эмпирическим путем.

Дом внутри был такой же, как и все дома в деревне. Сначала сени. Это, примерно, как огороженная площадка перед двумя квартирами. Слева – вход в жилую комнату. Справа – дверь в клеть, то есть в помещение, где хранятся как продукты питания, так и вещи, которые пока не используются. Одним словом, гардероб-кладовая.

На двери в жилую комнату была прибита ручка на уровне моего роста. Значит, в доме жили дети моего возраста и роста. Я взялся за ручку и потянул дверь на себя. Внезапно дверь распахнулась, чуть не сбив меня с ног, что-то невидимое выпорхнуло из комнаты и скрипнуло дверью сеней. Как будто это что-то сидело у дверей и ждало, кто же приоткроет дверь, чтобы оно слетало наружу по нужде.

Не знаю почему, но я совершенно не чувствовал страха. Вероятно, я еще не знал, что такое страх и как его испытывать. Я боялся родителей, хулиганов, но боязнь, по моему тогдашнему разумению, никак не могла быть страхом. Хотя и сейчас мало кто может провести грань между боязнью и страхом. Глаза боятся, а руки делают. Это, пожалуй, единственная аксиома, которую нужно учитывать при исследовании природы страха. Мы не будем полемизировать на эту тему, но каждый из нас внутренне понимает, что такое страх или боязнь.

Я вошел в комнату и закрыл за собой дверь. День был солнечный и в щели между досками, которыми были заколочены окна, прорезались лучи яркого света.

Комната была обыкновенной деревенской комнатой в доме, состоящем из одной комнаты на всю семью. Слева от двери деревянная кровать, на которой моги уместиться не менее трех-четырех человек. Прямо над головой полати, на которых могли спать три или четыре человека. Справа русская печь, которая была ближе к правой стене. Справа от двери была лесенка на печку. Между лесенкой и стеной был уголок для умывания, где на цепочке висел медный умывальник с изогнутым носиком. Наклоняешь носик и по нему течет вода. Неудобно умываться, но ко всему привыкает человек. Привыкли и деревенские люди умываться из разных допотопных рукомойников.

Слева за кроватью начиналась длинная лавка, уходящая в красный угол. То есть в тот угол, где всегда висят иконы. Приходит в гости человек и сразу крестит лоб на красный угол. В этом доме в красном углу не было никаких икон. Вероятно, хозяева забрали. А могли и оставить. Это уже потом по пустым домам ходили предприимчивые люди, собиравшие оставленные иконы и после этого дома начинали рушиться.

Из красного угла лавка идет вдоль стены под окнами и заканчивается у старенького и черного от времени комода с фигурными коваными ручками.

Что можно делать в пустом доме? Да практически ничего. Разве что с домовым поиграться? Но ведь домовой не приглашал тебя в чужой дом. Да и хочет ли он играться? Для него главное тишина и покой в доме. Возможно, что хозяева еще вернутся нальют ему в чашку молока и положат кусок ржаного хлеба.

Не зная, зачем я пришел в этот дом, я просто из любопытства открыл ящик комода. Пусто. Второй ящик – пусто. Третий ящик – тоже. А я так любил, когда бабушка открывала свой сундук, где лежат ее сокровища, например, большой серебряный рубль, которым ее мать благословила на свадьбу, дедовы ордена и медали и вообще все самое интересное для пацана, у которого было не так много радостей в жизни в первое десятилетие после Великой победы, день которой проходил обыденно, разве что отец всегда на девятое мая покупал бутылку водки и выпивал вместе с матерью за победу.

День победы был рабочий, хорошо если праздник приходился на воскресенье. Это потом, году в тысяча девятьсот шестьдесят пятом день победы стал нерабочим днем. Нерабочих дней было мало. Зато был всенародный праздник – день Сталинской Конституции 5 декабря, который праздновался с 1936 года. Праздник с демонстрацией был 1 мая – День Интернационала в молодом советском государстве. это уже потом, в 1972 году он стал днем международной солидарности трудящихся. Другой праздник с демонстрацией и военным парадом был 7 ноября в годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. Зато престольные праздники народ знал наизусть и не забывал отмечать довольно большой списочек церковных праздников. Кстати, коммунисты и комсомольцы не чурались этих праздников.

Раз уж мы отвлеклись на праздники, то думаю нужно вернуться к Сталинской конституции 1936 года, чтобы не забыть. Кто-нибудь из вас слышал о Законе СССР от 1 февраля 1944 года «О создании войсковых формирований союзных республик и о преобразовании в связи с этим Народного комиссариата обороны из общесоюзного в союзно-республиканский народный комиссариат»? Подписали Закон Председатель Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинин и Секретарь Президиума Верховного Совета СССР А. Ф. Горкин. И был Закон Об образовании союзно-республиканского Народного Комиссариата Обороны РСФСР. В каждой республике создавалось свое министерство обороны и создавалась своя армия со своей формой одежды с включением национальных элементов. Мне как-то довелось смотреть цветные картинки с изображениями генералов союзных республик в парадной форме.

У Беларуси белые мундиры с шитыми золотом белорусскими орнаментами на груди и по воротнику, как на вышиванках, белые и темно-синие брюки в сапоги с напуском. Кушаки с таким же орнаментом, красные кунтуши на манер гусарских венгерок.

Примерно такая же форма у Украины. Страны Балтии в полукафтанах с орнаментами на синем фоне по цвету моря Балтийского. Среднеазиатские республики в серых халатах, белых папахах басмаческого образца и кривыми саблями с отделанными золотом ножнах. Казахстанские и киргизские генералы в островерхих шапках и длинных кафтанах как будто только что слезли с коней в войсках Салавата Юлаева. Но самая шикарная форма у Азербайджана, Армении и Грузии. С турецкими широкими шароварами, туфлями с загнутыми носками, газырями для патронов на груди, кинжалами на поясе и чалмами с пером. Я представляю реакцию москвичей на появление генералов всех республик, например, на каком-нибудь военном параде. Да что там москвичи, все телевизионные станции мира транслировали бы наши парады.

Сталин еще в 1936 году предполагал, что СССР развалится, потому что каждая республика имеет черты суверенного государства: конституцию, гимн, знамя, правительство, парламент, армию, но вернемся к дому, который исследовал пятилетний мальчик.

Последний ящик комода я даже не стал открывать, будучи уверенным, что и он такой же пустой. Но вдруг я услышал какое-то звяканье у входной двери и мне почему-то подумалось, что это все-таки домовой, который сидит здесь и охраняет сокровище, лежащее в этом последнем ящике.

Я открыл этот последний ящик и увидел коричневую общую тетрадь с закручивающимися дерматиновыми обложками. Вся тетрадь была исписана неровным почерком. Все девяносто шесть листов. Я взял тетрадь в надежде, что младшая сестра моей матери прочитает мне, что здесь написано и я решу, нужна ли мне эта тетрадь или ее можно выбросить.

Я подошел к входной двери и толкнул ее наружу. И сразу что-то влетело в комнату, чуть снова не сбив меня с ног. Я быстро выскочил в сени и плотно закрыл дверь. Не задерживаясь, я вышел на улицу и услышал голос бабушки, которая уже искала меня.

– Ты где же это был, анчутка? – отчитывала меня бабушка. – Только что видела тебя в окно и вдруг исчез, как сквозь землю провалился.

Увидев мои следы у соседского дома, бабушка серьезно посмотрела на меня и спросила:

– Ты разве забыл, что в чужие дома нельзя заходить?

– А почему? – спросил я.

– В пустых домах живут души умерших хозяев, и они могут мстить тем, кто тревожит их покой. Если ты мне пообещаешь больше не ходить в пустые дома, то я не расскажу деду о твоей сегодняшней прогулке.

Деда я побаивался и обещал не ходить в пустые дома.

Тетрадь у меня была спрятана под пальто, дома я ее спрятал на полатях, а потом перепрятал в клети.

После этого мне по ночам стали сниться покойники и мне действительно стало страшно от того, что рядом с нами живут неупокоенные души, домовые, банники и прочие обитатели земли русской, которые в большинстве своем добрые, но есть среди них и такие злодеи, от которых хоть святых из дома выноси.

На следующий день было достаточно холодно и бабушка не отпустила меня гулять на улицу.

– Будем вместе домовничать, – сказала она и стала заниматься приготовлением муки и закваски для хлебной квашни на следующий день.

Потом дойка коровы, уборка в хлеву, обед, уборка в доме, и я как хвостик ходил за бабушкой и помогал ей, чем мог.

Вечер зимой наступает быстро и как только на небе засветились звезды, пришел дед с молочной фермы. Хозяина встречали не только мы с бабушкой, но и кошка, которая терлась об его валенки, а вот ко мне на руки никак не хотела идти.

После ужина при свете коптилки дед присел на лавку перекурить. В то время он еще курил. В деревнях не было ни сигарет, ни папирос. В сельпо привозили только махорку, крупку, да и той было недостаточно. Дед контрабандно выращивал у себя табачные листья и потом мелко рубил их своим плотницким топором.

Дед закурил и стал рассказывать, как прошел день на молочной ферме. Как он наладил запариватель для соломы, чтобы коровы могли хоть чем-то питаться и давать молоко для поставок жителям города.

Вдруг бабушка перебила деда и тревожно сказала:

– Гли-ко, Василей, как крыша у дома Иванихи гуляет.

Мы все посмотрели в окно и увидели, что снег, заваливший соседний дом до крыши, где я вчерашним днем катался с ней как с горки, осыпался и крыша как будто взмывает над домом, а потом осаживается, то всплывает, то осаживается.

– Надо пойти посмотреть, кто там балуется в заброшенном дому, – сказал дед и стал одеваться.

– Не ходи никуда, – попросила его бабушка. – Это нам просто покарзилось. Снег обвалился, а нам показалось, что там кто-то есть. Если там кто-то и есть, то он никак оттуда не выберется, снег-то завалил все окна и двери. Завтра утром с мужиками посмотрите.

Дед махнул рукой и сел к столу пить чай.

Я сидел у окна и думал о том, что в доме бесновался тот, который выскочил из дома, а потом снова заскочил туда. Может, он искал тетрадь, которую я взял?

Вечером бабушка укладывала меня спать на печке и сказала:

– Больше в тот дом не ходи. Путаные там люди жили, как пришли неизвестно откуда, так и ушли неизвестно куда. Нечистая сила там живет. Не буди лихо, пока оно тихо.

Через день приехали мои родители и забрали меня с собой домой в город.

Глава 2

О тетрадке я как-то забыл, хотя все, что происходило со мной в то время я помнил. После путешествия в то черное, где я был во время нахождения в больнице, у меня улучшилась память, и я в больнице сходу запомнил содержание отрывного календаря за 1955 год. Из областного центра приезжал профессор медицинского университета, чтобы посмотреть на маленького уникума. Мне был устроен настоящий экзамен, и я четко выговаривал должности, имена, фамилии и отчества политических и государственных деятелей того времени. Хрущев Никита Сергеевич. Первый секретарь ЦК КПСС. Булганин Николай Александрович. Председатель Совета министров СССР. Молотов Вячеслав Михайлович. Министр иностранных дел СССР. Ворошилов Климент Ефремович. Председатель Президиума Верховного Совета СССР. Микоян Анастас Иванович. Первый заместитель Председателя Совета министров СССР. Большинство взрослых этого не знали, а я знал.

Потом я чуть не каждый год приезжал в гости к деду и бабушке, но память не подсказывала мне, что я должен сделать что-то такое, как найти тетрадь и прочитать ее. Возможно, что была жива детская установка, что эту тетрадь мне кто-то должен был прочитать, поэтому я и не вспоминал о тетрадке.

В один из приездов я заметил, что соседний дом исчез, а на его месте густо рос бурьян, лебеда и нежно-фиолетовые цветки иван-чая.

– Приезжали какие-то дальние родственники, разобрали дом и перевезли его в дальнее село, – рассказала мне бабушка. – Как дом убрали, так и в нашем доме стало светлее и вода в колодце стала прозрачнее.

А потом начали исчезать русские деревни. Сельское хозяйство стали укрупнять и малые деревушки пустили под нож. Конечно, это громко сказано, но когда в деревне нет ни электричества, ни магазина, ни медпункта, ни работы, то тут хоть волком вой, хоть ревом реви, а придется переселяться в центральную усадьбу.

Брошенные и снесенные дома стали мстить людям, которые их уничтожили. Чаще жертвами мести были совершенно непричастные люди, но дома и духи домов в этом не разбирались. В чем выражалась эта месть? Просто человек, шагающий по пустому месту, внезапно проваливался в заброшенный колодец или в погреб. И если он шел в одиночку, то часто он не доходил до того места, куда стремился. Или с земли подскакивала какая-нибудь ржавая железка, чаще всего осколок серпа, и ранил человека. Несвоевременно оказанная помощь частенько приводила к летальному исходу.

Потом умерла бабушка. Потом умер дед. Дом стоял заколоченный. Иногда в деревню приезжал мой брат на своем «Запорожце» как на дачу. Отдыхали в выходные, а потом возвращались домой. Ехать недалеко, всего сорок с гаком километров. Москвичи на свои дачи выезжают чуть ли не за двести километров и ничего, не воют.

Несколько лет назад был я у брата и зашел у нас разговор о дедовской деревне.

– Нет деревни, – коротко сказал брат. – Кончилась деревня. Все уехали. Дома перевезли в разные села, где размещались усадьбы совхозов. Потом совхозы приказали долго жить, а кто же поедет обратно в мертвую деревню. Помнишь на самом высоком месте у помещичьего дома росли высокие тополя, которым было не менее ста лет возраста. Все срубили. Как у них только руки не отсохли. Тополя-то им чем помешали? Через пару деньков я освобожусь, и мы с тобой слетаем туда, посмотрим, что и как.

– Ты на «Запорожце» уже летаешь? – засмеялся я.

– Не на «Запорожце», а на автожире, – степенно сказал брат. – Слыхал о таком? У нас это сейчас самый модный тренд.

Как же не слышать об этом. Штука хорошая. Я летал на нем в качестве пассажира. Ни крыльев тебе, ничего другого. Несущий винт сверху и толкающий винт сзади. Еще хвост небольшой для стабилизации. Короткий разбег по-самолетному и взлет по-вертолетному. Такая же посадка. Винт двухлопастный. Открываешь замки и лопасти складываются. Едешь по дороге при помощи толкающего винта. Не дай Бог, если таких автожиров будет много. Тогда народ в воздухе будет биться так, что все аварии на земле детской забавой покажутся. И тут я внезапно вспомнил о тетради, которая должна храниться в дедовском доме. И тетрадь эту нужно забрать так, чтобы об этом никто не знал.

– Да я на таком знаешь сколько налетал? – прихвастнул я. – Мастер. Где он у тебя хранится? Мне нужно сегодня обязательно слетать туда, дело одно есть.

– В гараже, – сказал брат, – но лучше будет, если я тебе дам провозной вылет, чтобы удостовериться, что все в порядке.

– Не боись, – сказал я, – все и так будет в порядке. Полечу туда с ночевкой, завтра утром вернусь.

– Смотри, – как-то протяжно и с сомнением сказал брат, – перед полетом заряди свой телефон и информируй меня, если что.

Брат довез меня до гаражей. Показал свой автожир. Самоделка, но на оборонном заводе такие мастера, что фору дадут многим авиастроителям. На автожире установлен «жигулевский» моторчик, бак полный. Брат показал, как лопасти приводятся в рабочее положение и сказал, что посмотрит, как я буду взлетать прямо от гаражей.

Когда я сел в кресло пилота, то у меня промелькнула мысль, а не слишком ли я самоуверен, собираясь лететь на автожире, имея только теоретические знания, которые я получил во время просмотра видеороликов о полетах этих летательных аппаратов. Но, как говорится, назвался груздем – полезай в кузов.

Я включил мотор и начал раскручивать несущий винт, наблюдая за показаниями тахометра. Весь аппарата затрясло как в лихорадке, вызывая не особенно приятные чувства. Лучше, конечно, сидеть на пассажирском кресле, наблюдая за всем этим со стороны и думая, как же легко управлять этим аппаратом. При двух тысячах оборотов аппарат понесло вперед, и он начал задирать нос, стараясь ударить хвостом по земле, так что для выравнивая его мне пришлось изо всех сил толкать ручку управления от себя. У самолета все наоборот. Там для взлета нужно брать ручку на себя, одновременно выпуская закрылки и самолет вспухает над землей. Здесь все наоборот.

Автожир несся по земле и поднимал нос, пытаясь чиркнуть хвостом по земле и, наконец, оторвался от земли с намерением клюнуть носом в землю. И тут я успел перехватить его, потянув ручку управления на себя. Автожир как бы успокоился и продолжил набирать высоту. Набрав примерно триста метров высоты, я уменьшил шаг несущего винта и автожир плавно полетел вперед, падая в каждую попавшуюся по пути воздушную яму. Ощущение не из приятных. Можно этого избежать, набрав высоту примерно полторы тысячи метров, но для первого раза и этой высоты для меня достаточно. По пути не должно быть никаких останкинских башен или других сооружений огромной высоты.

Сколько раз я корил себя за то, что многие поступки у меня спонтанные. Лучше заранее готовить эти спонтанные действия, тогда и результат будет положительным. Обычно все летательные аппараты летают по компасу, а я даже не знаю, каким курсом мне нужно лететь. Пришлось лететь к одному из видимых ориентиров, развилке дорог у дома моих родителей и ориентироваться по изгибам дороги. То есть, лететь над дорогой. Летчики так частенько делают.

Долетев до соседнего райцентра, я нашел речушку Филипповка и полетел вдоль нее прямо к деревне Векшино – родине моих родителей.

Весь полет у меня занял час с небольшим. Скорость небольшая, примерно сто километров в час, пока облетал один населенный пункт, другой, чтобы сориентироваться, а тут и деревня оказалась подо мной.

От деревни остался один дом. Дедовский и он уже не в том состоянии, в каком был раньше. Сделал облет вокруг и не увидел следов присутствия там людей. Да и кто будет топтаться в пустой деревне, от которой остался один дом, а до крупных населенных пунктов минимум десять километров.

Посадку я совершил прямо перед домом на старой дороге, которая была утрамбована как камень, на котором даже трава не росла. Посадка была не из легких. К месту посадки я подошел, плавно снижая скорость. Автожир упрямо пытался сесть на хвост, а я его выравнивал так, чтобы его нос не задирался вверх. Немного прокатившись по дороге, аппарат остановился, и я выключил зажигание. Все стихло. Я убрал фиксаторы несущего винта и лопасти упали как лепестки внезапно увядшей ромашки. Мало ли, вдруг поднимется ветер и начнет раскачивать аппарат, а лопасти очень восприимчивы к ветру и могут опрокинуть аппарат.

Перед посадкой я позвонил брату и сообщил, что приземляюсь и все в порядке. После посадки связь прервалась. Похоже, что поблизости нет ретрансляторов операторов мобильной связи.

Я выбрался из автожира и меня окутала тишина. Плотная тишина. Ни единого шумка. Ни лая собаки, ни пения петуха, ни мычания коровы, ни скрипа телеги, ни чирикания воробьев. Вокруг был пустыня с отдельным домом, вокруг которого на всей видимости глаз не было ни одного дерева. А когда-то возле каждого дома росла черемуха и обязательная сирень. Каждый хозяин хвастался вкусом свой черемухи и размером бутонов сирени, а мы, пацаны, рвали зеленую черемуху и стреляли ею из трубочек. Зеленые «пульки» довольно чувствительно прилетали к противникам и от них.

Дом был закрыт. В пробой вложена вичка как в старые и добрые времена. Хотя, кому они тогда были добрые? Разве что нам, городским внукам, приехавшим погостить к бабке с дедом. Для деревни российской времена испокон были недобрые и трудные. Как к деревне относился город, так и деревня относилась к городу.

Деревенские чужие и брошенные дома не рушат. Это дело городских. Деревня завсегда готова порушить барскую усадьбу и взять оттуда что-нибудь для себя, потому что помещик всегда был врагом крестьян. А иначе и быть не могло. Чуть только дай слабину деревне, как сам будешь в рабах у этих обездоленных.

Второй момент. Закрывать на замок – это себе дороже. Если закрыто на замок, значит – закрыто что-то ценное. Замок как сладенький кусочек для любителей пограбить чужое.

И третье. Если замок открыть не смогут, то его сломают. Попортят нужную в хозяйстве вещь.

На калитке блестело металлическое кольцо, приводившее в движение язык защелки. Кольцо большое, кованое, отполировано руками и просто было удивительно, что его не тронула красная ржавчина. Как-будто это кольцо было сделано из метеорита, который мужики нашли в излучине реки.

Все пространство между калиткой и высоким крыльцом заросло травой и две доски, положенные в незапамятные времена, белели как обычно, но под ногой уже не было той привычной твердости дерева, а была труха, которая исчезнет через год или два.

Банька справа от дома еще глубже вросла в землю, а колодезный ворот под навесом предбанника блестел точно так же, как и во время моих приездов, ежедневно доставая большое количество нужной для приготовления пищи и других нужд прозрачной воды.

Глядя на колодец, мне вдруг остро захотелось пить. Как в пустыне, увидел воду, нужно напиться досыта и вдоволь. Сразу с улыбкой вспомнился старый восточный анекдот, как напоить верблюда так, чтобы потом семь дней его не поить.

Крышка колодца поросла мхом, стенки колодца были влажными и в некоторых местах покрыты паутиной. Но оцинкованное ведро было сухим и не тронуто ржавчиной. Кованое кольцо, приклепанное к дну, блестело точно так же, как и кольцо на калитке. Вода блестела внизу и от каждого моего движения по воде пробегала мелкая рябь.

– Эй! – крикнул я в колодец и не получил ответа.

– Не кричи в колодец, – говорила мне бабушка, – разбудишь водяного.

– Водяной живет в реке, – рассказывала бабушка. – А вода у нас где? Правильно, в реке, в колодце, в ведре и даже в чайнике. Поэтому лучше всего не трогать водяного, пока он в хорошем настроении и не напоминает о себе.

– А водяной плохой или хороший? – спрашивал я.

– Кто его знает, – начинала сомневаться бабушка, – у плохого человека он плохой, а у хорошего человека – хороший. А иногда бывает все наоборот.

Вот это «все наоборот» ставило меня всегда в тупик.

– Как это все наоборот? – спрашивал я.

– Под водяного работают русалки и мавки, – сказала бабушка, – а все сваливают на водяного.

– А кто такие русалки и мавки? – удивлялся я.

– Русалка – это дух покойника, который сам утопился. А мавка – это дух умершего некрещенного ребенка. Вот эти злые и всегда губят попавшего к ним человека, – рассказывала моя бабушка, которая считала себя человеком набожным и при каждом случае осеняла себя крестным знамением, а иконостас в красном углу был очень богатым, хотя дед мой был коммунистом.

– А кто у нас еще в доме живет? – допытывался я.

– Да много кто, – улыбалась бабушка. – В овине – овинник, в бане банник и банница. Во дворе – дворовой. В доме – домовой и кикимора, она по ночам прядет все, что под руку попадется.

– А они плохие или хорошие? – допытывался я.

– Если к ним плохо относиться, то и они плохими будут, – терпеливо разъясняла бабушка. – А если уважать их и кормить сладким, то они всегда и во всем помогают.

– А они в Бога веруют? – спрашивал маленький зануда.

– Типун тебе на язык, – ругалась бабушка и мелко крестилась. – Ты смотри, никому об этом не рассказывай, а то всякие упыри и лихорадки житья не дадут твоему деду, да и всей нашей семье. Времена-то нынче лихие. Сколько людей увели и сгинули они неизвестно где.