Kitobni o'qish: «Командарм»

Серия «Военная фантастика»

Выпуск 116

Оформление Владимира Гуркова

Глава 1

Ставшее уже привычным басовитое урчание двигателя «хеншеля» начало убаюкивать мой мозг. Этот трофейный трёхосник стал настоящим домом, штабом, да много чем, не только для меня, но и для Шерхана, Якута, красноармейца Лисицына и ещё трёх бойцов. Иногда вся эта наша гоп-компания вызывала у меня внутренний гомерический хохот. Ещё бы – формально старший сержант Асаенов (боевой позывной Шерхан) персональный водитель командира шестого мехкорпуса генерал-майора Черкасова, то есть меня, а на самом деле этот хитрющий татарин обучил водительскому ремеслу молодого красноармейца Лисицына и спихнул на салагу свои обязанности. После чего спокойно дрых в кузове во время перемещений по фронтовым дорогам Белостокского выступа. И не просто отсыпался после напряжённой боевой работы, а наверняка потреблял в тёплой компании генеральские харчи – вернее, то, что раздобыл у штабных интендантов, прикрываясь моим именем. А тёплая компания у него была знатная: во-первых, это его старый друг, ещё с Финской войны, сержант Кирюшкин (боевой позывной Якут), по внешнему виду которого и не подумаешь, что этот скромный тихий человек может сделать кому-нибудь плохо. Однако Якут уничтожил столько врагов, что их могилами можно было заполнить довольно большое кладбище. Снайпер и следопыт Кирюшкин был великолепный, и я верил его словам, что до призыва в армию он был лучший охотник-промысловик в своём районе. А район, в котором сержант проживал до призыва в армию, по площади побольше, чем какая-нибудь Швейцария. Правда, расположен был в Восточной Сибири, а население имел меньше, чем проживало в одном кантоне этой не маленькой европейской страны. И почти тридцать процентов жителей сибирской Швейцарии принадлежало к той же малой народности, что и Якут. Оленевод, как его в шутку обзывал Шерхан, всё грозился пулями навести маникюр пальцам своего приятеля. Как бы намекая этим, что тому пора не зубоскалить, а заняться своим внешним видом – хотя бы постричь свои ногти, напоминающие когти хищника.

Вот примерно так эти мои боевые братья, ещё со времён Финской войны, пикировались в свободное от боёв, сна, перекусов и передачи опыта другим бойцам время. А если прямо сказать, свободного времени после 22 июня практически не было. Вот и сейчас, несмотря на мои предположения о том, что подальше от глаз командира в кузове ребята сладко дрыхнут (объевшись трофейными продуктами), присутствует и мысль, что, может быть, всё это и не так. Что они настолько правильные бойцы, что более опытные Шерхан и Якут обучают молодёжь, как сподручнее давить фашистов, а трое из ларца всему этому внимают, становясь всё опытнее и опытнее. Не зря же трое земляков-рязанцев буквально на моих глазах превратились из беспомощных щенков в настоящих волкодавов – бойцов, способных сразиться с самыми подготовленными немецкими диверсантами. Конечно, чувствуется подготовка в роте, работа теперь уже капитана Курочкина (боевой позывной Ряба). Это ещё один мой боевой брат по Финской войне, ставший там комвзвода в роте, которой я командовал. После призыва рязанцы проходили обучение в батальоне Рябы, однако и то, что умеют Шерхан или Якут, в их боевых навыках тоже присутствует. Хорошие бойцы получились из этих парней – вполне можно доверить им прикрывать свою спину в любой заварушке.

«Хм… трое из ларца», – внутренне усмехнулся я. Хоть и в полусне, но характеризовал я этих ребят верно. Похожие друг на друга, они появлялись неожиданно из крытого брезентом кузова «хеншеля» и быстро решали возникшие проблемы. Кого нужно арестовывали (это когда требовалось навести порядок в дивизиях 6-го мехкорпуса), а при встречах с немцами раздавали тем тумаки, и неслабые (как это было при захвате участка железной дороги на польской территории вблизи города Сокулки). Этим они для меня и ассоциировались со сказочными персонажами, а ещё тем, что были земляками и все призывались из Рязанской области, пускай из разных районов, но повадки и характеры у них были похожие. По этим ребятам становилось понятно, почему Россия стала независимой, и никто её не мог покорить. Попробуй покори таких орлов – их можно только убить, но заставить, чтобы чужеземец диктовал свою волю, это было невозможно. Свой – да, свой мог гнуть их в бараний рог, и они это терпели, правда, матеря его между собой. Вот, например, как Рябу – как он их только ни дрючил, воспитывая из парней настоящих бойцов, а ненависти у ребят к нему не было, только уважение заработал своей требовательностью. А я это знаю – сам как-то случайно подслушал их разговор о жизни в армии и о дальнейших планах. Если бы это слышал какой-нибудь комиссар, то мотать ребятам срок за антисоветчину где-нибудь за Полярным кругом. Ну а для меня главное был патриотизм ребят, а на идеологию мне было глубоко наплевать. Не любят коммунистов, ну и чёрт с ними. Главное, жизни готовы отдать за свою большую и малую родину.

Мысль о комиссарах резко изменила настрой. Благодушные и слегка ироничные мысли о ребятах, располагающихся сейчас в кузове, сменились тоской о погибшем друге, бывшем как раз комиссаром 681-го артполка, Осипе Шапиро. Да, мой старый дружище погиб. И не банально, как сейчас погибало множество людей – шальная пуля, осколок бомбы или снаряда, а героически, пожертвовав собой ради нашей победы. Вызвал огонь артиллерии на себя, когда держать позиции не было никакой возможности. Он лично упросил меня отдать приказ перенести артиллерийский огонь по позициям дивизиона, которым в тот момент командовал. А последствия огня целого полка 152-мм гаубиц ужасны – всё живое и не живое тоже в районе падения тяжёлого снаряда переставало существовать. А по позициям дивизиона, над которым взял командование Ося, гвоздило 48 гаубиц. После боя я лично посетил позиции героического артдивизиона – была робкая надежда, что Ося, пускай раненый или контуженый, но всё-таки найдётся. Но после нескольких минут карабканья по многочисленным воронкам, на дне которых всё ещё присутствовали лужицы крови, а в вырванной земле проглядывали фрагменты человеческих тел, одетых не в нашу форму, все мои надежды умерли.

Невозможно было уцелеть в такой мясорубке. И отозвав ребят, тоже занятых бесполезными поисками, направился на позиции штабной батареи. Вот там усилия оказались не напрасны – удалось отыскать троих наших тяжелораненых и одного контуженого. Про немцев я и не говорю, их было гораздо больше. Но с ними было проще – пнул тело в чужой форме, и если оно начинало подавать признаки жизни, то оттащил на ровную площадку недалеко от сгоревших КВ под присмотр радистов, один из которых исполнял роль санитара, а второй охранника и одновременно занимался рацией – был, как говорится, на связи. А причина грубого обращения с ранеными немцами была очень проста – эти сволочи в упор добивали наших раненых. Вот и причина, почему их было найдено так мало, хотя позиции штабной батареи никто не забрасывал крупнокалиберными снарядами. С нашими ребятами мы обращались совсем по-другому. Если повезло и прощупывался пульс в районе сонной артерии, то тут же к найденному герою подбегали минимум двое и, конечно, Шерхан, который обрабатывал обнаруженное ранение, а затем со всевозможными предосторожностями бойца переносили на носилках к «хеншелю». Вот там раненым начинал заниматься Якут, который, что-то приговаривая, разматывал наложенную Шерханом лёгкую повязку, а затем посыпал открытую рану каким-то зеленоватым порошком из своих запасов. Шаманил, одним словом. Что интересно, после его манипуляций тяжелораненый спокойно засыпал.

Только один раз Якуту не удалось использовать свой чудо-порошок – открытых ран на пациенте не было. Да и пришёл он к «хеншелю» на своих ногах, только поддерживаемый красноармейцем Тюриным (одним из рязанцев). Хотя на человеке была командирская форма, но сразу я его не узнал. Ещё бы – вся форма и лицо были измазаны землёй, а глаза стали красные от лопнувших в белках кровеносных сосудов. Но, даже не узнав, я всё равно обнял этого парня, а затем, собственноручно смочив носовой платок, начал обтирать лицо герою. Лучше бы я этого не делал, измазанное землёй оно выглядело менее страшным, а когда вода смыла землю, то такие лица мало видели даже опытные врачи-травматологи. Сплошной вздувшийся кровоточащий синяк, а не лицо человека. От открывшегося зрелища меня передёрнуло, и от неожиданности я выронил фляжку.

Наверное, действия по поднятию фляжки с земли очистили мозг от шелухи, связанной с внешностью командира, добравшегося до «хеншеля». Наконец-то я его узнал, это был старший лейтенант Сытин, практически перед самой атакой немцев назначенный мною формировать миномётный дивизион из трофейной матчасти. Он был опытный миномётчик, до войны служил в учебном миномётном дивизионе. После начала немецких бомбардировок и гибели всего руководства учебного дивизиона, не поддался панике, сумел навести порядок среди выживших курсантов и преподавателей и во главе получившегося подразделения начал выдвигаться к Белостоку. Цель Сытина была добраться до штаба 10-й армии и уже от старших командиров получить приказ на дальнейшие действия. Вот во время этого движения подразделение, сохранившее дисциплину, было встречено моим комиссаром, который согласно приказу направлялся в Сокулки. Надо знать моего комиссара, чтобы понять, что мимо такого подарка, как бесхозная боеспособная часть, он не проедет. Объяснив Сытину, что штаба 10-й армии в Белостоке уже давно нет, и вообще чёрт знает, где этот штаб сейчас находится, Фролов переподчинил это подразделение штабу 7-й ПТАБр. Сначала хотел использовать этот подарок судьбы как пехотное прикрытие штабной батареи, но потом появился я с целой кучей трофейных миномётов и боеприпасов к ним. И естественно, после доклада Фролова я посчитал неразумным использовать обученных специалистов как пехоту. И приказал начинать формировать отдельный миномётный дивизион, подчиняющийся непосредственно штабу 6-го мехкорпуса. Идея-то была правильная, но вот немцы не дали её исполнить, впрочем, как и много других нужных вещей. О силе и стремительности их удара я даже и помыслить не мог. Да никто не мог! Вот Сытин и попал под эту раздачу больших звездюлей. Ещё повезло парню, что жив остался.

Я попытался ободрить старшего лейтенанта. Начал говорить, что ребята погибли не зря, что мы всё-таки накостыляли немчуре. Но Сытин всё так же продолжал стоять с выпученными глазами, не понимая, что я говорю. Только когда я обнял его, он что-то невнятное промычал, а из глаз начали ручейками течь слёзы. Я в сердцах схватил его за руку и почему-то шёпотом произнёс:

– Да всё я понимаю, старлей! Но не боись – прорвемся! А что тяжело контузило, то это не беда – теперь нас двое таких!

После этих слов я подвёл Сытина к Якуту, который, видя, во что превратилось лицо старшего лейтенанта, отложил баночку с порошком и достал их своего сидора большую банку с уже знакомой мне мазью. Сегодня утром я у него спрашивал, какие такие чудодейственные вещества входят в ту замечательную мазь, после применения которой сильно обожженный в ночном бою Шерхан утром был как огурчик. Из объяснений для меня были знакомы только слова – медвежий жир, тёртый корень женьшеня, мумиё, остальные названия могли понять только его земляки, да и то не все.

Оставив Сытина на попечение Якута, я направился к радистам – наступало время связи с капитаном Рекуновым, мотострелковый батальон которого, вместе с «ханомагами» лейтенанта Костина и танками КВ, преследовал отступающих гитлеровцев.

Вот именно… мои ребята преследовали хвалёную 7-ю танковую дивизию вермахта. Как шавок гнали лучших солдат Германии. Наверное, первый раз в славной истории этой дивизии она была остановлена более слабым противником, и потом, получив по носу, её солдаты запаниковали и бросились удирать, спасая свои никчёмные жизни. Элемент неожиданности сработал – никак не думали гитлеровцы, что их будут убивать с воздуха. Черных сработал на отлично – даже меня ошеломил. А ещё, конечно, майор Половцев. Он и его ребята вообще совершили немыслимое – дерзкий рейд по тылам гитлеровцев был как удар грома в тихую январскую ночь. И целью этого рейда были аэродромы люфтваффе. Житья совсем не стало от немецкой авиации, даже походную кухню невозможно было перевезти, чтобы не попасть под удар какой-нибудь летающей нечисти.

Шерхан ругался страшно и, в запале грозя кулаком пролетающему «мессеру», выкрикнул:

– Сука, ну подожди, доберусь до тебя! Какой-нибудь брошенный броневик раздобуду и прокачусь до твоего аэродрома. Вот там уж повеселюсь, покатаюсь по вашим жопам, пока говно не начнёт бить из хлебальников долбаных арийских асов!

Я был с ним полностью солидарен, но у меня, кроме эмоций, была голова на плечах, петлички подполковника и, самое главное, мой новый резерв – остатки двадцать пятой танковой дивизии под командованием майора Половцева. В момент эмоционального взрыва Шерхана в моей голове всё сложилось. А когда добрался до базового аэродрома 11-й САД, а её командир генерал Черных начал сокрушаться о громадных потерях истребительной авиации, меня тоже понесло. Но не с точки зрения летуна, а жертвы, которую уже заклевали воздушные сволочи. На его стенания я проорал в ответ:

– Тебе тяжело, а нас скоро будут уже дерьмом забрасывать, пока доблестные ВВС, не имея самолётов, сидят на гигантских запасах топлива и боеприпасов. Вон у меня семнадцать танков и больше двадцати броневиков стоят, не имея бензина, снарядов и патронов к пулемётам. Да если их этим снабдить, то они раскатают аэродромы люфтваффе за милую душу. Сам знаешь, какой сейчас фронт рыхлый – кати куда хочешь, если, конечно, ты на броне и пушка заряжена. У немцев сплошного фронта нет и бардак не хуже, чем у нас. Пока до командования вермахта дойдёт, что русские проникли на их территорию, мы уже несколько аэродромов превратим в склады металлолома. И всё, нет на нашем участке немецкого воздушного господства.

Почувствовав, что Черных начинает прогибаться, я усилил нажим, сделав основной упор на то, что сама его дивизия начнёт летать. Перед этим генерал говорил, что многие лётчики со сбитых самолётов выжили, воспользовавшись парашютами, и дивизии, чтобы снова стать боеспособной, просто нужна новая техника. Сдуру, как человек, уже несколько раз использующий трофейные автомобили, я заявил:

– Если поможешь организовать этот рейд, то с захваченных аэродромов твои летуны перегонят хорошие немецкие самолёты, и не нужно будет ждать милости Госплана, который сейчас вряд ли выделит тебе новую технику. Сам знаешь, какое сейчас положение с самолётами в ВВС, если даже у тебя округ вытребовал эскадрилью истребителей для защиты Минска.

Когда я это говорил, то понял, что несу чушь. Самолёты-то это не автомобили, и без дополнительного обучения лётчик, привыкший к нашим самолётам, на иностранных летать не сможет, по крайней мере хорошо. Я же слышал, что лётчикам приходится переучиваться, если они получают самолёт того же типа, но разработанный в другом КБ. И это техника, произведённая в одной стране.

Как ни странно, Черных не обозвал меня дилетантом, ничего не понимающим в самолётах. Наоборот, он ухватился за моё безумное предложение. Это уже потом я узнал, что, оказывается, все его лётчики-истребители прошли курсы по управлению «Мессершмиттом-109» и даже налетали на них по несколько часов. Были в дивизии два учебных самолёта этого типа. А всё почему? Да потому что дружили мы раньше с Германией, и какому-то деятелю из министерства обороны очень захотелось закупить эти истребители. Вот в 9-й САД и начали изучать эти машины. Конечно, Германия не продала нам самолёты, но знания-то у людей остались.

Можно сказать, этот разговор и стал первопричиной рейда Половцева. Черных выделил ресурсы и людей, Половцев вложил в это дело душу и свой опыт, ну а я, вернее мой корпус, получается, явился благоприобретателем усилий этих людей. Надо смотреть на вещи реально – если бы не было воздушного налёта на почти размазавших нас немцев, то никакой победы бы не было. После такого вывода на меня накатило самобичевание. Как обычно, когда долго размышлял, начинал чувствовать себя человеком не на своём месте. Который делает всё не так, непродуманно и в общем-то дилетантски. И мой внутренний голос, вернее сущность моего деда, начал вещать, и ощущение было, как будто я веду беседу с каким-то сторонним, очень ехидным собеседником.

– Слушай, парень, поумерь свои амбиции, никакой Черкасов не великий стратег, и как бы ни пыжился, но историю делаешь не ты, а люди этой реальности. А то ишь, возомнил, что Всевышний наделил тебя сверхталантами, чтобы именно ты изменил историю. Вспомни, какое чмо ты был в своей реальности. Паршивый экс и то ваша компания исполнить чисто не смогла. Обычные бюргеры вас вычислили и, в общем-то, прикончили. Только тебя, дурака, почему-то перебросило в эту реальность, И что, от этого ты стал умней? Злей, может быть, но умней вряд ли. Прислушиваться надо к словам умных людей, а не считать себя святее папы римского. Что ты везде лезешь, пытаешься всюду успеть. Вспомни, что тебе говорили Черных, Пителин, даже твой друг Шапиро.

Я сразу же попытался вспомнить, что же такое умное и полезное для моего развития говорили эти люди. Но память начала выдавать столько информации, что я практически сразу же и запутался. Можно считать большинство высказываний таких людей, как Черных или Пителин, умными и полезными для меня. Что касается Оси, то не могу признать любую его мысль умной. Поэтому нужно порыться в его грамотных в моём понимании суждениях и посмотреть, как они совпадают с высказываниями Пителина и Черных. Думай, голова, думай! Так все-таки, на какое же из высказываний нужно обратить особое внимание? Ничего не получалось, не шла разгадка этого ребуса. Но на самом деле все загадки и поиски ответа на них происходили в одной голове. Пускай в ней и присутствовала какая-то частичка сущности деда, но главной всё-таки была моя, перенесённая туда из кошмарной реальности, где эту войну выиграли немцы. В моей реальности деда убил финский снайпер, а в этой он за мгновение до попадания пули потерял сознание, пошатнулся, и смерть миновала, теперь это наше общее тело. Вернее моё, ведь от деда остались только некоторые воспоминания, навыки и мерзкое брюзжание, достающее иногда до самой печёнки.

Вот и сейчас, вместо того чтобы дать поспать после тяжелейшего боя, затеял свои любимые психологические игрища. Я мысленно выругался матом и уже спокойнее обратился к внутреннему зануде:

– Не буду решать твои долбаные шарады, говори давай, к каким таким словам мне нужно прислушиваться.

Как обычно, на прямой приказ основной сущности моя занудная часть вроде горестно вздохнула, а затем выдала:

– Помнишь, когда последний раз видел Осю, чуть ли не половину этой встречи вы проржали, как два дауна?

– Это когда он заметил, что у меня штаны не генеральские?

– Да, вот именно перед самым боем.

– Ну и что такого? Может быть, мы этим смехом тревогу успокаивали. Или, по-твоему, идти умирать нужно с постными, трагическими лицами?

– Не в смехе дело, а в том, что тогда тебе Ося сказал одну очень правильную вещь.

– Какую? Что я на генерала не похож?

– Да, когда объяснял, почему ты не похож на крупного военачальника. Ведёшь себя как ротный – лично ставишь задачи сержантам и мелким подразделениям. Бегаешь практически по передовой с автоматом и гранатами, как будто бравируешь готовностью умереть за родину. Об этом же тебе твердит Пителин, да и Черных намекает, что генерал прежде всего должен думать головой. Ты же много воевал, прошёл разные ступени командования, в военной академии учился, и, пройдя эти этапы жизненного пути, должен понять, что командир твоего ранга не имеет права подвергать свою жизнь опасности.

– Ты что же, тоже думаешь, что я должен сидеть в штабе, а войсками руководить посредством делегатов связи? По другому-то связаться с подразделениями не получится – проводная связь повсеместно повреждена, радиоэфир засорён до такой степени, что мощнейшая радиостанция РАТ (которая установлена на бронепоезде) не всегда может его пробить, не говоря уже о менее мощных станциях.

– Ну, в общем-то да. Считаю, что нужно прекратить вести себя как сосунку и плакаться, что военный гений Пителин находится далеко от тебя.

– Да, дедуль… – туп ты до невообразимости! Мы же видим всё одними глазами, слышим одинаково, информацию ты имеешь такую же, что и я, и всё никак в ситуацию не въехал! Тебе пример Болдина или командарма-10 Виноградова ни о чём не говорит? Они опытные и грамотные военачальники, действовали ровно, так, как ты предлагаешь, и каков результат? Да никакого – всё просрали! А причина проста – люди! Во всех задумках этих генералов, да, в общем-то, и многих других, подчиненные это просто функция, ходячие носители своих должностных инструкций. Все их планы и действия выполнимы только в идеальных условиях, которые описываются в изученных ими книгах. В реальных условиях люди боятся, паникуют, теряются от быстро меняющейся ситуации. Соответственно ведут себя не так, как им предписано свыше. К тому же многие фигуры выбывают (просто-напросто их убивают), и это ещё больше вносит путаницу в разработанные планы действий. К тому же враг не дремлет и всячески способствует, чтобы бумагу, на которых увековечены эти планы, можно было использовать только в сортирах, вытирая грязные задницы победителей. Вот мои, казалось бы, малоответственные действия и направлены на то, чтобы сбить у наших бойцов чувство ничтожности своей персоны.

– Что, разве твоё шатание по передовой повышает боевую выучку красноармейцев и командиров?

– Ещё как повышает! Сам посуди – если твой генерал находится в окопах чуть позади, то ты всё сделаешь, чтобы не допустить врага до его окопа. Знаешь, тебе доверяют и надеются, что ты выстоишь. Даже плохо обученные бойцы мобилизуются и показывают чудеса стойкости. Сейчас, когда всё валится, такое поведение просто необходимо. Люди всё понимают и чувствуют, что в любой момент может произойти обвал, но генерал-то не паникует, не бежит в тыл и, не прикрываясь охраной, толкает речь о патриотизме, а, обвешавшись оружием, сам готов напрямую вступить в бой с фашистами. Болдин или, допустим, Виноградов этого не прочувствовали, не стали вести себя, как простые русские мужики, вот поэтому мы в такой заднице. Ну, они ладно, всё-таки всю жизнь находились, можно сказать, в академической среде, а вот маршал Кулик непонятно себя повёл. Всё-таки он прошёл горнило Испанской войны и вполне, по своим данным, мог объединить и повести за собой народ, но позорно спрятал свои маршальские причиндалы в лесу и бежал подальше от начинающегося образовываться Белостокского котла. Наверное, следуя твоей логике, посчитал, что в штабе он сделает больше, чем непосредственно в боевых порядках, организовывая оборону против захватчиков. Но думаю, что эта логика ущербна и порочна, следуя ей, мы точно окажемся в районе Уральского хребта. Правда, пока есть ещё в Москве Сталин, который, думаю, тоже эту логику не приемлет. Накрутит хвосты таким генералам и маршалам, и они насмерть встанут вокруг Москвы. Как в гражданскую поступали настоящие коммунисты. Лично поднимать в атаку полки и дивизии. А то не дай бог попадут за своё бездействие на зуб хозяину. Но этот страшный сценарий чреват миллионами жизней, так что лучше здесь под Белостоком генерал Черкасов немного покуролесит. Ты же знаешь, в той реальности меня готовили к борьбе с немцами в самой безнадёжной ситуации – школа сопротивления (эскадрон) это тебе не хухры-мухры.

– Эскадрон это считай диверсионная школа, а тут нужно вести широкомасштабные боевые действия с регулярными частями вермахта. А единичными диверсиями и нападениями из-за угла территорию не удержишь и немцев не остановишь. Нужны войсковые операции, а значит, штабная работа, снабжение и грамотное планирование.

– Правильно, но на это есть Пителин (гений штабной работы), Бульба (снабженец от Бога) и Бедин (самородок по организации службы тыла). А если привлечь ещё для разведки Рябу и его ребят, а в службу контрразведки и противодействия диверсиям Лыкова, то такому управлению корпуса цены не будет. Представляешь, какая гремучая смесь получится – скороспелый генерал с авантюрными замашками во главе и такие уникальные специалисты на подтанцовке? Да мы всю группу армий «Центр» на уши поставим.

В ответ в моём подсознании раздалось только хмыканье, и наступила тишина. Просто какое-то блаженное спокойствие, когда не грызут мозг, и сознание спокойно баюкается равномерным покачиванием мягкого сиденья «хеншеля». После недавней окопной нервотрёпки, как в люльке, ей-богу. Уставший мозг начал постепенно отключаться, дольше всех в воспалённом сознании продержалась сцена разговора с героями дня – капитаном Рекуновым и лейтенантом Костиным. С ними я разбирал перипетии и, самое главное, итоги нашего столь стремительного и неожиданного контрудара по немцам. А ещё память анализировала последний разговор по рации с командиром 7-й танковой дивизии генералом Борзиловым. Всё пытался доказать себе, что я отдал верный приказ, после того как мы сначала тормознули, а затем отбросили немцев. Железную необходимость этого моего, в общем-то, авантюрного замысла и соответственно приказа я так для себя и не доказал. Не успел – мозг всё-таки не выдержал запредельной нагрузки и просто отключился, уйдя в нирвану довоенной жизни. И опять рядом была Ниночка и воспоминания о том, как мы в магазине загружали большой мешок из-под сахара разными вкусностями. И какое счастье я испытывал, глядя в её сияющие глаза.