Kitobni o'qish: «Смертоносный цветок»

Издание выпущено при поддержке отдела культура муниципального образования «Южно-Курильский городской округ»

© Ризнич О. И., текст, 2015

© Геликон Плюс, оформление, 2016

* * *

От автора

Некоторые названия могут иметь значение для понимания специфики курильской жизни и потому используются. Упоминание их в тексте не является рекламой.

Автор не стремится придерживаться действительности, исторических и географических фактов, хотя и опирается на них.

Всё, что автор считает необходимым пояснить, а также просто интересным, отмечено в сносках.

Все события и характеры вымышлены. Все совпадения случайны.

А теперь пристегните ремни и запомните, что спасательные жилеты находятся под вашими креслами, наш самолёт отправляется на остров Кунашир – самый южный в Курильской гряде…

Часть 1
Мой приют одинокий¹

По воле недобрых сил мой господин, сэйи-тайсёгун² Мацумото но Итиро, отнял у диких эдзо³, звавших себя словом «айну», их священные книги (тому способствовали и сами эдзо, коих много набрал он в свою армию). Книги писались ещё до времен, когда народ айну сошёл с небес на землю и разделился на эмиси – воинов и земледельцев и кувэй⁴ – охотников и мореплавателей. Позже с юга пришли «дети солнца», объединились в государство Яматай, а «сошедших с небес», не желавших подчиниться яматайцам, стали звать варварами. Но злые языки говорят, что и основателем империи Яматай на самом деле был айну – принц Пикопоподэми. Должно быть, поэтому принц, хоть и придавал значение священным текстам, всё же не прельстился ими, и книги оставались у айнских старейшин, пока не проведал о том великий сёгун.

Итиро хотел овладеть древними знаниями для укрепления своей власти, но священные книги не помогли ему уберечься от интриг двоюродного брата Дзиро. Зависть Дзиро стала причиной междуусобной войны, и после нескольких сражений враги принудили Итиро прятаться в роще, что неподалёку от реки Фурукава. Всего трое оставалось нас, верных преследуемому сёгуну, и, понимая безнадёжность положения, господин гнал меня прочь: «Ты – женщина, так беги! А то люди будут смеяться, что Итиро в предсмертный час прятался за женскую спину!»

В обиде я поскакала врагам навстречу: пусть никто не упрекнёт моего господина и его вассалов в трусости! И слетело с плеч немало голов, прежде чем рука моя, качнув повод, направила коня прочь от поля битвы⁵.

Зимний ветер понёсся вдогонку, цеплялся, причитая, за кожу доспехов, надрывным свистом полз под шлем ближе к уху, но так и не заставил меня обернуться. Не видела я, как упало на землю тело моего господина, но донёс безжалостно ветер последний шёпот, слетевший с губ его: «Беги, Томоэ-годзэн…»

Обнаружив после смерти Итиро священные книги, брат его Дзиро возомнил, что может стать равным императору, воплощающему бога на земле, или даже самим богом. Угрожая применить тайные знания, будто бы уже открытые им в священных книгах, он потребовал у императора титул сёгуна и, получив желаемое, в скором времени начал почти единолично править всей страной. Но вскоре, как говаривали, что-то нашло на Дзиро: он отказался от титула и, построив в горах хижину, удалился в неё, взяв с собой и эдзоские фолианты.

Весенним вечером Дзиро сидел подле зажжённого светильника, листая первую из таинственных книг. Бывший сёгун посматривал в окно, сквозь которое проникал тонкий, как предчувствие, аромат цветущих деревьев. И подчиняясь разлитому в воздухе ожиданию, произнёс Дзиро: «Приди же скорей в мой приют одинокий! Сливы в полном цвету. Ради такого случая и чужой навестил бы…»⁶

Тогда я отодвинула сёдзи⁷ и вошла.

Дзиро схватился за меч, но не успел и двинуться в мою сторону, как его голова покатилась по полу. Так я отомстила за своего господина, а книги попали ко мне.

Долгой была после этого моя дорога – я ехала в земли Эдзочи⁸. Никто не будет искать Томоэ-годзэн среди эмиси и кувэй. Никто вообще не будет меня искать: я слышала на рынке, как люди судачили о битве на берегах Фурукавы и о том, что наши с Итиро головы стали украшением для пик самураев из клана Миура. Но убийцу Дзиро искать будут.

Без приключений я добралась до самого севера Эдзочи, где в долине Сяри, густо поросшей тростником, жили эмиси. Не желая показываться даже этим диким людям, я обошла их котан⁹ и двинулась в горы. Скоро мне подвернулась вросшая в землю хижина, похожая на ту, в которой окончилась жизнь вероломного Дзиро. Воспоминание об этом событии не грело мне сердце исполненной местью, а пробуждало в нём только печаль о моём любимом господине, но выбирать не приходилось. Мой лук оставался со мной, и меч тоже – я носила его спрятанным в складках одежды так, что ни одна душа не могла заметить, но при необходимости я бы выхватила его немедля и покончила с противником. Лес вокруг хижины изобиловал дичью, и первое время только охота была для меня источником пищи. Миновали два полнолуния, прежде чем я решилась спуститься в Сяри. Там нашла старика, который за скромную плату согласился тайно приносить в мою хижину рыбу и рис.

Не было смысла читать первую книгу – ту, что успел открыть Дзиро. Эта книга не спасла его от смерти, вот почему я сразу принялась за вторую. Священная книга сопротивлялась, и я не замечала течения времени, стремясь разгадать тайнопись прародителей айну. Не один старик поменялся из тех, что носили мне рыбу. Не одно одеяние из тех, в которые я облачалась, превратилось в тряпьё. Деревня в предгорье то становилась совсем безлюдной, то разрасталась до размеров небольшого города, то делилась на несколько селений. Как-то мне пришлось нанять мальчика – сына одинокой бедной женщины. Он долго служил мне. Его голос постепенно менялся, из звонкого детского превращаясь сначала в ломкий голос подростка, потом – в сильный голос взрослого мужчины, но я не обращала на это никакого внимания и никогда не смотрела ему в лицо – так была поглощена разбором рукописи, где каждый знак мне давался с огромным трудом. Мальчик стучал в дверь, называл своё имя, я разрешала ему войти и поставить корзину в раз и навсегда указанном месте.

Однажды он, как обычно, постучал и окликнул меня. Голос его показался слишком хриплым и как будто больным. Тогда я сочла необходимым узнать, что с ним – мне не нужны были хвори, которые мальчик мог принести из деревни.

Седой сгорбленный старик глядел на меня выцветшими глазами.

– Кто ты?

– Я Хагука, госпожа, тот, который уже много лет приносит вам еду.

– Но ты старик, а я нанимала мальчика…

Хагука вздохнул, его сандалии прошаркали по полу, и корзина с едой водрузилась на привычное место.

– Да, госпожа, я состарился и скоро умру. Поскольку жизнь моя почти прошла и мне уже ничего не приходится бояться, скажите: почему вы не стареете? Почти всю мою жизнь я прихожу сюда и вижу вас такой, какой вы были в тот самый первый день, когда мы встретились.

– И что же ты думаешь обо всем этом, Хагука? – спросила я его.

– Думаю, что вы – оборотень, – ответил Хагука и опустил глаза. Всё-таки ему было страшно.

– Я скажу тебе моё имя, старик. Но поклянись, что ни одна душа не узнает о моей тайне.

Хагука поклялся, и я открыла ему правду о моём происхождении. Когда я рассказывала о событиях, произошедших подле Фурукавы, слёзы невольно навернулись мне на глаза. Окончив рассказ, я велела ему уходить и молчать об услышанном.

После разговора со стариком я задумалась: правда ли бег времени не коснулся меня? Найдя в лесу стоячую воду, скопившуюся после дождя в небольшой впадине, я склонилась над ней. Отражение в воде было таким же молодым, как в тот день, когда я впервые осознала свою женскую привлекательность. Чтобы сосчитать годы, проведённые в лесной хижине, я долго записывала имена тех, кто носил мне пищу, и путём утомительных подсчётов пришла к выводу, что минуло более пяти веков.

Старик не сдержал слова, и в окрестных селениях пошли разговоры, что в горах живет кицунэ¹⁰. Меня это не беспокоило, потому что корзины с едой неизменно появлялись в положенный срок. К тому времени я разобрала почти все знаки в книге.

Моя хижина была уже в столь плачевном состоянии, что дождь местами беспрепятственно проникал сквозь крышу. Однажды я открыла двери, чтобы сквозняк высушил воду, скопившуюся на полу, и задержалась посмотреть, как лепестки осыпаются с дикой сливы прямо к порогу. Откуда-то прилетела трясогузка¹¹ и пробежала по камням прямо передо мной. Сладко заныло сердце, предчувствуя перемены.

Но весна прошла без значительных событий, за ней – лето, и осень тоже пролетела, как будто не было. Наступила зима.

В одну из ночей, когда метель разыгралась особенно сильно и ветхие стены моей хижины сотрясались от ветра так, что казалось – вот-вот обрушатся, шум послышался мне снаружи. Открыв дверь, я увидела лежащего в сугробе человека. Он совсем замёрз, даже снег на лице не таял. Его правая рука протянулась вперёд в стремлении нащупать порог, и пальцы чуть шевельнулись, когда я его окликнула. Что было делать? Я втащила его в дом.

Заблудившийся путник был молод и красив. Сердце моё, которое вот уже несколько столетий билось спокойно и твёрдо, дрогнуло. Три дня он горел в лихорадке, а я шептала над ним все известные мне молитвы. Наконец он открыл глаза.

Когда Хагука добрался до моей хижины сквозь снега, я распорядилась впредь приносить вдвое больше еды, а ещё мне понадобилось сакэ: ничто так не спасает от простуды, как этот напиток, подогретый и выпитый на ночь.

Путник шёл на поправку быстро, и скоро я уже знала его имя – Саито. Он по сто раз на дню благодарил меня за спасение, а когда я сказала, что не стоит это благодарности, стал осыпать меня комплиментами и расточать похвалы моей красоте. Долгое одиночество, должно быть, упало повязкой безумия мне на глаза. Я радовалась каждому слову Саито, и сердце моё пело, будто жаворонок, поднявшийся в небо над песком побережья. Довольно быстро от жарких слов Саито перешёл к не менее горячим ласкам. Когда он брал меня за руки, казалось, что само солнце спустилось с неба в мои ладони и греет их, а когда он обнимал меня, я даже забывала дышать.

Безмятежно и беззаботно мы предавались любви несколько недель. Но время шло, снег выпадал всё реже, и с появлением первых ручьёв Саито стал проситься домой.

– Почему тебе непременно надо уйти? – спрашивала я его снова и снова.

И он нашёл ответ, возразить на который было нечем:

– Мои родственники, должно быть, считают меня погибшим, я должен обрадовать их тем, что жив.

В ту ночь я совсем не спала, да и можно ли уснуть, когда любимый решил оставить меня?! До самого рассвета я всматривалась в черты дорогого лица, как будто хотела впечатать их в память. Когда ресницы его затрепетали, а тело утратило неподвижность глубокого сна, я опустила голову на подушку и притворилась спящей. Глаза мои были прикрыты, дыхание – притворно спокойным, в мыслях же я готовилась к минуте прощания. Но Саито, собравшись украдкой, выскользнул за дверь, и наступила тишина. Спешно я выбежала вслед, но он уже скрылся за деревьями.

Долго я тосковала о любимом и ждала его возвращения. Но уже и лето подошло к концу, а Саито всё не возвращался.

От тоски я как-то даже разговорилась с Хагукой. Пряча глаза, старик рассказал, о чём говорят на рыбном рынке. Будто бы некий человек по имени Саито был заморочен кицунэ и пропал на всю зиму. Долгое время родные ничего не знали о нём и уже отчаялись увидеть его живым. Случайно Саито сбежал от кицунэ, когда та спала, но долго ещё был не в себе. Теперь Саито везде похваляется, как ему удалось провести оборотня. Также рассказал мне Хагука, что будто бы Саито собирается жениться на самой красивой девушке из самой богатой семьи в округе. А ещё рассказал Хагука, будто бы люди, сочувствующие Саито, с которым приключилась такая печальная история, собираются пойти в горы и убить кицунэ.

Пока Хагука не ушёл, я хранила молчание и лицо моё было непроницаемым. Но после…

Будто ветер снёс с лица земли старую лесную хижину.

Несколько женщин плавно двигаются вокруг красавицы Нацуми Такихиро. Вот уже несколько часов её одевают и причёсывают. Напудренное лицо девушки становится белее цвета свадебного кимоно, и цунокакуси¹² торжественно повязывают ей вокруг головы.

Нацуми три ночи «тайком» впускала Саито к себе в комнату, и сегодня он наконец вышел к её родным с деланно виноватым видом. Родственники, будто случайно пришедшие к ним завтракать, сурово хмурили брови и сокрушённо кивали: что ж, раз уж так вышло, ничего не поделаешь, придётся обмениваться поясами¹³. И впрямь могло показаться со стороны, что они не участвовали в переговорах о заключении брака, выгодного обоим кланам.

И вот жених за перегородкой кормит хитро поглядывающую родню принесённой ещё с вечера снедью, в который уже раз переливается через край чашек сакэ, и речь гостей становится всё громче и бессвязней. Все это время Нацуми готовится покинуть родительский кров. Наконец хакосэко¹⁴ вталкивают с правой стороны под оби¹⁵, и Нацуми предстаёт перед женихом. Молодые символически меняются поясами, родственники, шумя и радуясь, провожают их до повозки, и супружеская чета отправляется в дом семьи Саито.

Там вокруг Нацуми вновь начинается суета: надо сменить свадебное кимоно на простое и накормить с утра не евшую невесту. Саито, уставшего от обязанностей жениха и мужа, отправляют в сад.

В саду неподвижный воздух глушит звуки, лишь в кронах деревьев едва трогает листья слабеющий ветер. В тягучем покое, залитом послеполуденным солнцем, голоса, пробившись сквозь бумажные стены, кажутся резкими криками чаек.

– Зачем ты оставил меня, Саито? – доносятся вдруг слова, сказанные так тихо, что молодожён решил, будто ему послышалось. Однако беспокойство закрадывается в душу, потому что Саито узнал голос. Но та, что могла произнести слова упрёка, должна быть сейчас далеко. Подумав так, самурай устыдился своего страха и решил обойти вокруг дома, чтобы убедиться, что и впрямь здесь никого нет.

Он прошёл между рядами деревьев гингко, сыплющих под ноги солнечно-жёлтые листья; песчаная дорожка пересекала аллею, маня к пруду, и ноги сами свернули на неё. Старая черепаха, заслышав шаги, высунула нос из воды в ожидании крошек, да так и не дождавшись, поплыла к ближайшей кормушке. У самого берега медленно шевелили плавниками толстые карпы. Саито отвёл рукой свисающие до земли ветви ивы и увидел спину юной жены: Нацуми, склонившись низко к воде, с ладони кормила карпов. Смутная тревога охватила Саито при виде белого кимоно, на котором танцевали вышитые золотыми нитями журавли, и он протянул руку, желая коснуться плеча Нацуми.

– Как мог ты оставить меня? – услышал он вновь, и я повернулась к нему лицом.

Вздрогнул молодой самурай, и краска стыда и гнева залила его щёки.

– Кицунэ?! Как ты посмела прийти сюда?!

– Я так любила тебя, Саито, – тихо сказала я, глядя изменнику прямо в глаза.

– Э… – протянул он, не зная, что ответить. – Я должен был…

– Мне так жаль, Саито, так жаль… Мы могли бы быть счастливы вместе. Я ждала тебя, но ты не вернулся.

От неожиданности и удивления Саито не мог двинуться с места. Я обняла его в последний раз, а когда отпустила, безжизненное тело мешком свалилось на траву с перерезанным горлом.

– Я не кицунэ! – крикнула я мертвецу, и он уже не мог поспорить со мной.

Сев на траву, я подтащила к себе Саито, положив его головой на свои колени. Долго смотрела я на бывшего возлюбленного, не замечая, что моё кимоно насквозь пропитывается кровью.

Лёгкий вскрик раздался позади, и я вмиг вспомнила о том, что Саито вполне заслужил свою смерть.

– Бедная Нацуми… Где твой хакосэко со спрятанным в нем кайкэном¹⁶? Сейчас он был бы кстати.

Но вмиг ставшая вдовой соперница с испугом смотрела на тело Саито и, кажется, даже не замечала моего присутствия…

Нацуми нашли лежащей в глубоком обмороке неподалёку от Саито. Её домашнее одеяние было сплошь засыпано тёмными, как свернувшаяся кровь, кленовыми листьями.

За мной устроили охоту. Клан Такихиро назначил большое вознаграждение тому, кто принесёт мою голову.

Дважды попав в засаду и с трудом отбившись от охотников за оборотнями, я решила, что пора убраться отсюда куда подальше. И мне пришла мысль о тех островах к северу от Эдзочи, куда уходили от самураев племена кувэй.

По счастью, перевал Сиретоко ещё не засыпал глубокий снег. Перебравшись через горы, я купила лодку у старого рыбака в прибрежном селении и отправилась через пролив – там, на горизонте, виднелась земля айну, ещё не покорённых кланом Мацумаэ и не знавших ни правды о Томоэ-годзэн, ни сплетен о кицунэ Томоэ.

Северный остров оказался мрачным и необжитым, но я почувствовала себя в безопасности. В горах Сиретоко заморозки ранние, а на новом месте осень радовала тёплыми ночами. Непуганые зайцы легко попадали в петли, а в мелкие реки стадами шёл лосось, и рыбину можно было без труда выхватить из воды рукой.

Я не решалась выходить к людям, населявшим остров, и жила одна, наблюдая за ними исподтишка. Дикари, звавшие себя словом «куру»¹⁷, почти не строили настоящих домов – чаще землянки, крытые тростником. Они жили маленькой дружной общиной, охотились, били морского зверя, коптили рыбу. Их лохматые мужчины, чьи лица заросли нечёсаными бородами, были отчаянными и сильными, – охота на лесного и морского зверя занимала большую часть их дня. Женщины коптили рыбу, собирали съедобные травы, плели циновки и нянчили детей. Взрослые дикарки украшали лица татуировками вокруг губ, отчего безобразная улыбка растягивалась до самых ушей.

Скоро я уподобилась диким эдзо: остриженные до плеч волосы свободно висели, как у их женщин, а домом мне служила землянка, будто и впрямь я была лисой.

Когда сосульки повисли на южной стороне высокой ёлки, боги дали мне дочь – плод умершей любви.

Что мне было делать с этим ребёнком? Ночью я положила её в корзину и отнесла в ближайший котан айну. Там, у жилища старейшины, моя ноша и осталась. Последний раз посмотрела я на дитя, чертами лица напоминавшее Саито, и ушла. Снежные хлопья, будто холодные бабочки, слетались в корзину из глубин чёрного неба. Детский крик раздался в ночи, откинулся полог землянки, и куру забрали себе мою дочь.

Часть 2
Чёрный остров¹⁸

Глава 1

АН-24 шёл на третий круг¹⁹ над островом. Точнее, над тем местом, где остров должен быть. Пассажиры заметно нервничали.

– Да обычное это дело! Сколько раз так случалось: покружим-покружим – и назад, на Сахалин. Я лично не удивлюсь… – чему не удивится толстый мужик в правом ряду, Ким Динх Ван, больше известный как Виталик Ким²⁰, уже не слышал, уши от резкого перепада высоты заложило. Облачность разорвалась, самолёт нырнул вниз, как в колодец, и через пять минут посадочная полоса аэропорта Менделеево приняла на себя вес грузно подпрыгнувшей на бетоне «аннушки». Виталик зажал нос пальцами и, следуя совету знакомого водолаза, «выдохнул» через уши. Со второй попытки слух удалось вернуть. Он деловито пересчитал четыре головы своих подопечных и, заглянув за спинку впереди стоящего кресла, учёл пятую. Дверь открылась, пограничник проверил²¹ у прибывших документы, и пассажиры потянулись к выходу.

Они сгрудились на взлётной полосе: Изуми Оогума – крошечная японка, Костик Иваницкий – ладно скроенный парень с невыразительным, блёклым лицом, Геша Непочуйко – поджарый суетливый брюнет, бизнесмен Ашот Алмазян и Сергей Семёнович – тучный мужчина из Мытищ.

Взгляд Виталика скользнул по их лицам, и улыбка чуть тронула губы: он знал, какое впечатление производит Кунашир на туристов. Все считают, что едут на юг, а попадают… «Широта крымская, да долгота колымская», – посмеиваются в таких случаях курильчане.

Неприветливое небо нависало так низко, что клочья облаков цепляли хвост самолёта. Шуба тумана пыталась переползти через круто вздымавшийся конус кратера: Менделеевский вулкан, задерживая наплыв моросящих воздушных масс, создавал у подножия кратера то самое «окно»²², в которое отчаянный лётчик увидел аэродром и в считанные минуты посадил самолёт.

Порыв ветра чуть не сдёрнул с головы Костика синюю кепку с надписью Russia, он удивлённо присвистнул, успев ухватиться за козырёк.

Ашот оглядывался вокруг с таким видом, будто вообще не планировал оказаться в столь странном, даже диком месте, и его недовольно поджатые губы сплющивались, пока не превратились в тонкую ломаную линию.

– Идём, – позвал их Виталик и двинулся к одинокому, обитому вагонкой зданию на бамбуковом поле. Рулёжка²³ глухо звякнула под ногами.

На выходе с лётного поля, у металлических ворот, толпились встречающие. Моложавая женщина, одной рукой подняв табличку с надписью «Курило-японский центр»²⁴, другой поправляла на голове повязку с белым орнаментом.

– Айна²⁵, мы здесь, – приветственно махнул ей Виталик.

Изуми показала пальцем на повязку:

– В Японии тоже такие носят, в некоторых культурных центрах.

Приехал багаж на маленьком зелёном грузовичке. Пассажиры, обступив машину, тянули руки через невысокие борта и ворошили вещи, выискивая свои. Усатый водитель запрыгнул в кузов, с привычной быстротой начал подавать коробки и сумки в подставленные хозяйские руки. Последними на земле оказались шесть рюкзаков.

Видавший виды японский²⁶ микроавтобус петлял по непомерно широкой дороге меж двух отдельно стоящих сопок. То там то тут склоны уходили круто вниз от границы дорожного полотна.

– Посмотрите направо, – сказала обладательница замысловатой повязки, – вы видите фумарольное²⁷ поле вулкана Менделеева, а слева – тропа на Столбовские источники, по ней когда-то японцы спускали на побережье серу²⁸. А вот теперь посмотрите: контуры сопок напоминают лежащую девушку, вот вздёрнутый носик, а вот линия груди, этот вулкан ещё называют спящей красавицей. Впереди по курсу – Тихий океан, а слева – Охотское море. Ширина острова в среднем около девяти километров и только в районе вулкана Тятя около сорока.

– А где Чёртов палец? – спросил Ашот.

– Там, – Айна махнула рукой за ближайшую сопку, вынырнувшую из серой мути.

– О, здесь солнце! – воскликнул Геша.

Но микроавтобус тут же снова въехал в стену тумана.

– Деревья прямо карликовые, – Ашот сморщил нос. – Это что, берёзы? Кусты какие-то!

– Да, не брянские леса, – усмехнулся Виталик.

Автобус натужно пыхтел, карабкаясь вверх, потом очередная сопка сталкивала его вниз, заставляя колёса вращаться быстрее, и, едва выровняв своё автомобильное дыхание, он снова полз на подъём. Грунтовая дорога вилась вдоль ржаво-красного русла широкой и мелкой речки. Туман тянулся полосами – то моросящими и непроглядными, то пронизанными солнцем, и дорога тоже была полосатой – то мокрой, то совсем сухой. На этих сухих участках пыль лезла во все щели и повисала в душном пространстве. От бесконечных поворотов, спусков, подъёмов пассажиров слегка укачало. Наконец дорога вывернула на берег, где призывно маячила стела с корабликом на верхушке. Они сфотографировались на фоне надписи «Южно-Курильск», но сам посёлок прятался в тумане на противоположной стороне открытой бухты: там, на голом длинном мысу, курильчане вьют барачного типа гнёзда.

Автобус проскочил мимо чахлого ельника, где меж стволов проглядывали полусгнившие деревянные столбики кладбищенских памятников, промчался вдоль болота и пустыря, мимо развалин, расположением намекавших на присутствие здесь в прошлом улиц, притормозив, перекатился через мост над тёмной протокой, отрезавшей сопку Длинную от заболоченной низменности, и, преодолев крутой подъём, въехал в Южно-Курильск, затормозив в центре возле одноэтажного здания.

– Дом дружбы²⁹! – объявила Айна. – На входе надо снять уличную обувь и надеть тапочки, здесь – японский стиль.

Когда Геша снял кроссовки, оказалось, что носки не являются непременным атрибутом человеческого существования. Он смущённо наступил одной босой ногой на ковровое покрытие, а вторая так и осталась висеть в воздухе, не решаясь приземлиться.

– Кхм… – деликатно кашлянул Виталик. – Может, вам носки купить? Тут магазин за углом. А то мозоль можно натереть…

– А? Нет, не надо, – ответил Геша. – Я так привык.

Дежурная покосилась на Гешины ступни и выдала смущённому туристу тапочки, демонстративно протерев их дезинфицирующим раствором.

В четырёхместном номере не было ничего, кроме кроватей, встроенного шкафа и стола со стулом возле окна. Ашот провёл пальцем по столешнице, проверяя, нет ли пыли.

– Неужели я платил такие деньги за то, чтобы меня сунули в какую-то общагу? Где ванная? – удручённо уставился он на Айну. – Я хочу нормальный одноместный номер!

– Одноместных нет, это же японский стиль, – сладким голосом сказала Айна. – Но вы не беспокойтесь, в комнате вы будете жить совершенно один. Душевая вон туда по коридору, столовая слева от входа, жду вас там через тридцать минут.

– Я не хочу ходить по коридору в трусах, – крикнул Ашот ей вслед, – я хочу душ в номере! И я хочу ресторан, а не столовую!

– Ресторан через дорогу, – донеслось из коридора.

Через условленные полчаса все они разглядывали столовую, поделённую на две части: русскую, с обычного вида столами, и японскую – подиум, устланный циновками и уставленный низкими столиками. Куклы в цветных кимоно прикрывали веерами удивлённые лица, кокетливо прячась за причудливые икебаны и бонсаи.

Столовую зону от кухни отделяла полустена. Плотная занавеска над ней отодвинулась, и румяная, пышнотелая тётка шмякнула на стойку две тарелки:

– Подходим, забираем, приятного аппетита!

– Как это вам, а?! – возмущённо спросил Ашот.

Но Иваницкий уже взял тарелки и шёл к столу. Тётка бодро выкидывала на стойку тарелку за тарелкой, и вот уже и Изуми, и Сергей Семёнович, и Геша с Виталиком – все сидели за столом, покрытым белой клеёнкой, и уплетали за обе щеки наваристый борщ. Повариха поставила в центр стола горку котлет на большой тарелке и хрустальную вазочку, полную красной икры, веточки петрушки украсили картофельное пюре, и завершила композицию миска салата-оливье.

– У нас по-домашнему, – гордо сообщила повариха и уставилась на Ашота. – А ты чего стоишь, не голодный, что ли?

Ашот вздохнул и потянулся за своей порцией.

– Кому рыбы? – спросила тётка.

Геша поднял руку.

– Вот молодец, люблю, когда люди хорошо едят! – весело сказала повариха и шлёпнула на стол перед Гешей тарелку с порцией запечённой горбуши.

– Я тоже буду рыбу, – сказала Изуми.

– Вот молодец, – и её похвалила тётка и, убежав за стойку, вернулась с большим блюдом, на котором горкой лежали исходящие паром куски.

Ашот, всё ещё мрачный, хлебал борщ, но было видно, что поварихино усердие им отмечено как вполне удовлетворительное.

В столовую вошла Айна с папкой в руках.

– Приятного аппетита. Пока обедаем, я расскажу о дальнейшей программе. Сегодня ночуем здесь, в Доме дружбы. В четыре часа посетим краеведческий музей, а потом у вас будет свободное время, можно побродить по посёлку. Спать рекомендую лечь пораньше, потому что выезжаем ещё до рассвета. У пятого моста³⁰ нас подхватит МТЛБ³¹, недолго погуляем возле Чёртова пальца, и дальше – движение без остановок до нашей базы на ручье Болышева. Планируется прогулка на мыс Геммерлинга, но коррективы может внести погода. Ночёвка там же, на базе. Утром выдвигаемся к Тятинской комендатуре³². Восхождение на вулкан – на следующий день, опять же при условии нормальной погоды. Вторую неделю проведём на менее сложных маршрутах: кальдера вулкана Головнина, мыс Столбчатый и центральная часть острова. Вот, примерно так. Лишние вещи можно положить в коробки, которые вам дадут, и оставить в Доме дружбы. Ах да! – мобильные телефоны тоже можно оставить, всё равно связи практически нигде, кроме райцентра, нет³³.

– Что значит МТЛБ? – тихо спросил у Ашота Геша.

– Вездеход на гусеничном ходу, – ответил за Ашота Виталик.

– О! – восхитился Геша.

– Ты что, в армии не служил? – вяло поинтересовался у него Костик.

– Не-а, у меня плоскостопие.

– Дефективный, значит…

Геша возмущённо посмотрел на Костика, но промолчал.

Ровно в четыре часа Виталик привёл их ко входу в подвал трехэтажного дома. Видавшая виды вывеска гласила: «Краеведческий музей». Большой округлый камень стоял на бетонном пьедестале рядом с дверью, патина времени и лишайники покрывали бока валуна. Грубо высеченное на нём лицо равнодушно смотрело на туристов из-под полуприкрытых век, ноздреватая поверхность делала лицо рябым, а линии неровными, отчего изгиб губ казался капризным.

– Что это? – спросил Костик.

– Вулканическая бомба, а на ней вроде как изображение воина, если верить археологам. Этакий курильский сфинкс, – ответил Виталик.

– Мне кажется, лицо женское, – сказал Сергей Семёнович и задумчиво провёл пальцами по пухлым каменным губам. – А глаза с восточным разрезом.

– Трудно сказать, местные тоже считают, что лицо женское, – ответил Виталик. – Бытует легенда, что таких каменных баб на острове было три, они составляли магический треугольник и оберегали жителей острова от бед. В тот год, когда этот камень нашли и перевезли сюда, случилось сильное землетрясение³⁴. Половину посёлка сровняло с землёй³⁵.

– Много людей погибло? – спросил Сергей Семёнович.

– Без жертв обошлось. Но многие уехали с перепугу.

Когда Геша, входивший последним, ступил на бетонную ступеньку, железная дверь с лязгом закрылась за его спиной. Темнота подвала обступила их, лишь тусклый свет струился снизу из дверного проёма, ведущего налево. Пахло плесенью.

– Подождите, ступеньки покатые, упасть можно, – сказал Виталик. – Тут где-то выключатель…

Раздался щелчок, вспыхнули лампы, и темнота ускользнула за спину высокой седоволосой женщины. Смотрительница музея воззрилась на них без улыбки, и Ашот отпрянул назад, едва не сбив с ног Изуми.

– Добро пожаловать, – в голосе женщины скрипнули дверные петли. – Проходите. Здесь у нас зал дикой природы.

Они шагнули в небольшое помещение, где стены пестрели фотографиями каких-то людей, растений, листами гербария.

– Вот фото Николая Дроздова, он приезжал однажды к нам на остров, – женщина показала на чёрно-белый снимок. – Ельцин, кстати, здесь тоже был, и многие другие известные люди.

Ашот покосился на чучела птиц, которые явно потеряли первоначальный вид – кое-где перьев на них почти не осталось и проглядывали тонкие птичьи кости. Гипсовый слепок гигантского следа медведя стоял у стены. Изуми приложила маленькую руку к отпечатку лапы, едва закрыв его на четверть. Костик положил свою руку поверх, и след медведя стал казаться не таким уж и большим, на две трети закрытый растопыренными пальцами Иваницкого.

– Смотрите, объёмный макет Кунашира из папье-маше, – позвал Виталик. – В этой точке мы сейчас. А вот тут, на севере, Болышева и Тятя, а кальдера Головнина в противоположной стороне, на юге. Сами видите, какой маленький остров.