Kitobni o'qish: «Лишний»

Глава 1. Мы не одни здесь

– Мы не одни здесь, – гнетущим двоящимся эхом неслось в высоте полутёмного подъезда нежилого дома очередное предостережение. – Мы здесь не одни…

В том, кто эти невидимые «мы» и где именно находится такое вот сомнительное «здесь», Лёше пора бы уже разобраться. Только трезво мыслить именно сейчас не получалось, ведь на этот он попал в такую передрягу, что вероятность уцелеть была ничтожно мала.

Крутая лестница с ободранными перилами, по который Лёша, то и дело оступаясь, мчался вниз, тонула в удушливом мраке. И он, конечно же, понимал, что ступени её вовсе не на улицу вели, а загоняли его – одержимого тревогами безумца в затхлый подвал, но обратной дороги уже не было.

Да, скорее всего после долгих блужданий в лабиринте из захламлённых комнат, тупиковых коридоров и пустующих кладовых в этой разорённой многоэтажке, он безусловно застрянет в непроглядной тьме собственных страхов и безнадёги, погрязнет в очередном приступе отчаяния и не выберется к живым. Но и шанс спастись, пусть и самый крохотный, пока оставался.

Как вошёл сюда, Лёша, к ужасу своему, не помнил. Где выход, не представлял. Кто преследует его, и вообразить боялся. А сам уже точно знал, что за спиной.

– Смерть там, Лёх, знаешь ведь – это твоя смерть, – с вызывающей усмешкой внушал он самому себе, ежеминутно оглядываясь на бегу и отирая испарину со лба. – Давно думаешь о ней, ждёшь. Сегодня точно за тобой. Беги теперь, найди уже эту чёртову дверь с домофоном или сдайся и умри!

Сдаваться так просто он не собирался, но как ни бодрился он, как ни подначивал самого себя, лишь бы не скатиться в ту самую проклятую обречённость, неотступно следующую за ним последние полгода, силы уходили слишком быстро. Потому два лестничных пролёта спустя Лёша всё же замедлился, перейдя на быстрый шаг, и наконец окинул беглым взглядом давящие на него плешивые в разводах грязи стены. А потом и вовсе остановился и замер, уловив новые отголоски эха в высоте над собой.

– Мы не одни здесь, – напряжённо гудело оно с верхних этажей. И тотчас тревожно отзывалось само себе с нижних: – Мы здесь не одни…

Внезапно ярусом выше суетливо закопошились, то и дело шаркая чем-то по полу и беспорядочно громыхая по батареям, и Лёша мгновенно притаился в углу. Он ещё надеялся, что, если не будет излишней вознёй привлекать к себе внимание, всё и на этот раз обойдется, и его просто не заметят, как уже было этаже, кажется, на восьмом. Однако пару секунд спустя на макушку ему посыпалось крошево штукатурки, и он без оглядки кинулся в сумрак очередного марша – не обошлось.

Спасаться бегством в незнакомом месте оказалось нелегко и даже глупо как-то. Он не сомневался, что со стороны выглядел жалким запыхавшимся и взмокшим ничтожеством, не иначе. Ну, а уж когда, спотыкаясь, вновь и вновь налетал на повороты ржавых поручней, вышибая из себя воздух и делая так больно, что невозможно становилось дышать, причислить его к лица с самоповреждающим поведением мог кто угодно, ставший тому свидетелем. Однако свидетелей рядом не наблюдалось, а о самоповреждениях Лёша не в состоянии был думать именно сейчас. Ведь едва болезненная пульсация под рёбрами от таких побоев утихала, он, зло сопя, бешено пинал стойки бездушных ограждений и вновь пытался бежать.

В груди трепетала паника, и как бы часто он ни задирал голову, пытаясь рассмотреть преследователей в темноте, всё зря. Да и не мог он ничего толком увидеть, ведь глаза в очередной раз подводили его в самый неподходящий момент: картинка реальности всё больше двоилась и расплывалась. Ещё немного, и кроме иллюзии тоннеля впереди, Лёша не будет способен различать ничего.

– Иди ко мне, – внезапно понёсся этажом выше до того вкрадчивый женский голос, что Лёша похолодел. – Иди же ко мне, Алёшенька…

На чужой оклик Лёша не поддался и вот уже добрался до следующей площадки лестничного марша. Второй или третий этаж, не выше. Теперь то он точно успеет, он найдёт нужную дверь.

– Ну и где же? – снова отчитывал он самого себя, не сбавляя темпа. – Где, где этот чёртов выход, Лёх?

Преодолев ещё два пролёта, он всё же остановился – дыхание подвело, как ни старался он выровнять его. Всё эти чёртовы регулярные самоповреждения тому виной. И хотя они почти всегда давали знать о себе не меньше полчаса спустя, сейчас решили ускориться и заявились в три раза раньше.

Лёшу бросило в жар от внезапно накатившей рези под рёбрами. Он задержал дыхание и, привалившись к облупившейся стене плечом, болезненно сжался, пережидая очередной прострел. Но когда по спине прокатилась волна до того нестерпимого холода, что Лёшу сразу же начало знобить, он медленно обернулся и обречённо выдохнул:

– А вот и твоя смерть, Лёха. Без обид, но чёртов выход из этого адового места отменяется…

По пяточку этажом выше плавно кружила высокая статная женщина в глухом чёрном платье в пол. Сквозняк из перекошенного окна слева трепал чёрную вуаль на ней, полностью скрывавшую лицо. Останки стекла в окне при этом противно позвякивали от порывов ветра снаружи, а растрескавшаяся засаленная фанера, неумело прибитая к массивной чумазой раме, тоскливо поскрипывала.

– Иди ко мне, – гнусовато напомнила о себе женщина без лица. – Иди же, мальчик мой…

Потом она изящно взметнула руками, и краска на исписанной граффити стене рядом с Лёшей, подавленно разглядывавшим собеседницу, с мерзким хрустом растрескалась, съёжилась и скрутилась, как тонкая бумага от времени или от огня. Вот только огня не было, и времени тоже – был замогильный холод.

Неизбежность смерти Лёша так и не принял и не смирился с ней, сколько бы не внушал себе, что времени почти не осталось. И хотя податься вперёд и уцепиться за перила, было его очередной ошибкой, – по ним тут же поползли глубокие трещины, кроша металл в рыжую труху, – другого варианта отсрочить свой слишком ранний исход, он не видел.

За ошибку он расплатился мгновенно. Его рука сразу закоченела – она больше не слушалась и словно примёрзла к поручню, а пальцы свело такой мучительной судорогой, что хоть вопи. Зря он, конечно, задёргался, выворачивая онемевшее запястье, замогильному холоду словно только этого и нужно было, и он в пару секунд присвоил себе часть тела бесполезно брыкающегося в его мертвецкой хватке глупца – от кончиков пальцев до плеча.

А глупец наконец сообразил, что с каждым рывком лишь быстрее приближает свой последний миг и с размаху так разъярённо ударил ногой в гнутые прутья заледеневшего ограждения, что они, визгливо скрипнув, лихорадочно затряслись вместе с поручнем. А потом уязвлённо лязгнув, отшвырнули озлобленного пленника в угол.

Больно приложившись спиной к стене, Лёша не устоял и, неуклюже завалившись, ударился виском о высокий подоконник. Грязно-серые краски вокруг на пару секунд потускнели, насколько это вообще возможно в и без того подслеповатом полумраке заброшенного подъезда. Когда же они проявились во всей своей отвратительной мышиной контрастности, за ними поспешил увязаться не менее тошнотворный голос:

– Иди ко мне. Иди ко мне, Алёшенька…

Женщина без лица, ну кто бы сомневался. Куда ж он теперь денется от неё. Конечно, сбежать вполне себе успеет. Дама, похоже, застряла где-то парой этажами выше, но для начала ему нужно изловчиться, чтобы подняться. Что не так-то просто, когда в висках колотит невыносимая тупая боль. Особенно в левом, приложив пальцы к которому, Лёша перепачкался кровью и нащупал приличную ссадину.

Сверху потянуло сквозняком, и, задрав голову, он сощурился, заметив на раме окна непонятный символ – чёрный разорванный снизу круг. Он медленно поднялся и шагнул ближе, но неудачно оступился среди битых кирпичей и подвернул ногу. А дальше и ахнуть не успел, как перед ним с сокрушительным грохотом обвалились ступени. Лёша шарахнулся назад и вжался в стену, словно та спасла бы его, обрушься лестница целиком, и замер, прикрыв глаза.

– Вот чёрт, – издевательски прыснул Лёша, недоверчиво приоткрывая один глаз. – Вот этого мне как раз и не хватало для окончательного помешательства.

Минута прошла. Потекла другая. Дышать ровно и не смотреть вперёд было для Лёши непосильным испытанием – изнутри его всё больше и больше колотил нервный озноб. Радовало хотя бы то, что омертвевшая кисть пусть и лениво, но приходила в себя. Правда, чувствительность возвращалась, а тот самый неестественный холод, совсем недавно отнявший её у Лёши, уходить не спешил. Напротив, он всё больше и больше проникал под его одежду и расползался по спине и левому боку.

Дыру в пролёте под ногами заволокло удушливой пылью и жуткой высоты пока было не рассмотреть. И хорошо, потому что высота добьет Лёшину хрупкую вменяемость окончательно, и тогда всему конец. А ступени он обязан выдержать, ведь они просто осыпались, хоть и оставили после себя переломанную ржавую арматуру.

– Иди ко мне, – ухнулся в рваную пропасть посреди лестницы голос женщины без лица и понёсся по невидимому дну отстранённым отзвуком.

Идти, куда ему ещё идти? Да и зачем? Он совсем выдохся и измотался, к тому же просто глупо потерялся в обычной, на первый взгляд, запустелой высотке. Да и если уж честно, что его ждёт, если он всё-таки выберется? Только нескончаемые страхи! Ведь проклятые панические атаки таятся в потаённых уголках его сознания, когда за окном светло, и пожирают рассудок, как только смеркается.

Перепачканный грязью и кровью, в синиках и ссадинах, с содранными руками и разбитыми коленями, то и дело хлюпающий носом и потряхиваемый паническим ознобом, он вдруг так разозлился на самого себя расклеившегося и не способного управлять собственными здравомыслием, что единственным действенным вариантом заглушить голос страха, больше и больше затоплявшего сознание Лёши, оказалось отыграться за всё на раме окна.

– Сдался? Так просто? – вскипел Лёша. – Нет, уж точно не так и не здесь!

И с размаху так саданул кулаком по крепкой с виду старой раме, что она пошла трещинами. А вот чёрный разорванный снизу круг, оставленный кем-то на раме размашистым мазком, не просто уцелел после внезапного побоища – он проявился ещё чётче и угрожающе чернее.

Картинка происходящего вновь начала двоиться, от пропыленного воздуха в голове помутилось, и не только в голове. Лёша попятился, сутулился, зажмурился и прикусил нижнюю губу, надеясь, что хотя бы боль поможет остаться в сознании. Когда же он снова открыл глаза, то так внезапно ослеп, что его охватил всепоглощающий ужас. Обхватив голову руками, он, отчаянно взвыв, заметался по площадке, напрочь позабыв о провале впереди. Оступившись, он упал и тут же жалко скорчился в ближайшем углу. А потом перекатился на живот и закопошился среди строительного хлама вокруг себя.

– Не умер ведь я? – зло прошипел он, шаря по невидимому полу изодранными в кровь руками. – Ведь не умер, правда?..

Голос его оборвался – необъяснимый паралич сковал его горло так сильно, что кроме жутких хрипов, он не мог выдавить из себя ни единого звука. Судорожно вздрагивая, он из последних вменяемых сил царапался о куски кирпичей, чтоб чувствовать жгучую боль, а значит и себя живым. Но едва он наткнулся на невидимые им стальные штыри, как те впились в него и так глубоко рассекли ладонь, что Лёша придушенно вскрикнул и слепо дёрнулся вперёд. Вот только руки его тут же провалились в разлом в полу, и в то самое мгновение пробудилась она – его одержимость.

Страх погибнуть в падении с огромной высоты в секунду взорвал мозг, и Лёша рванул назад, опрокинулся на спину и погряз в безумии. Глухо провыв, он скорчился на краю пролома, а потом заметался в неуправляемом истерическом припадке. И хотя он снова и снова пытался остановить собственное помешательство, затыкая рот кулаком, чтобы заглушить себя, всё зря – оно не останавливалось.

Сколько прошло времени, прежде чем беснования всё же оступились от Лёши, определить он не мог. Да и не нужно ему всё эту уже стало. Он, окончательно вымотанный не только физически, но и психически, и так был рад, что наконец затих и больше его тело не ломало и не гнуло в неестественных болезненных позах, что сжавшись в комок, уткнувшись лбом в колени и впившись в грязные волосы окровавленными пальцами, только и смог выдавить из себя один единственный стон облегчения.

– Иди ко мне, Алёшенька, – вновь протянул из сумрака бесчувственный голос. – Иди…

– Тебе надо… ты и иди, – сбивчиво прошептал он, понимая, что своё теперь уже точно отходил.

И нигде не скрыться ему от собственных страхов. Как и встречи с женщиной без лица теперь уж точно не избежать. Ведь он – Лёша, совсем один непонятно где, некого позвать, никто ему не поможет – и вот теперь он уже совершенно точно умирает, чего, собственно, всегда и боялся. Допрыгался.

– Да прыгай же, Лёша! – раздался из сумерек впереди глубоко простуженный голос то ли девочки, то ли девушки. – Прыгай немедленно, или Пагуба расправится с тобой!

Глава 2. Таять больно

Дрожащие ладони с трудом сползли с глаз, и Лёша увидел над собой обычную девушку: бледное без капли косметики лицо, колючий взгляд тёмно-синих глаз и светлые непослушные волосы, что выбивались из-под капюшона короткой куртки терракотового оттенка.

То и дело оглядываясь на женщину без лица, которая спускалась к ним, девчонка молчала, поджав тонкие губы. Как вдруг бросилась к Лёше, схватила его за плечи, приподняла, встряхнула хорошенько, кивнула на окно справа и совсем неприветливо процедила:

– Прыгай же!

– И не подумаю, – заупрямился он. – Это ещё хуже. Только не так. Нет!

Взять и самому шагнуть в окно? Ага, конечно! Ничего у них не выйдет!

– Не дождётесь! – взбунтовался он и рывком отпихнул в угол невменяемую собеседницу.

И хотя подняться на ноги получилось у Лёши на удивление быстро и просто, поймать же равновесие и, не глядя вниз, перескочить пролом в марше и снова броситься к выходу – прошло неважно. Ну, как броситься – это, конечно, слишком громко сказано. Его прилично так пошатывало, но измученный паникой Лёша пока держался и старался перейти с быстрого шага на бег, даже не думая о малейшей передышке.

Следом за ним расползались по перилам всё те же рваные трещины, что парализовали его ладонь совсем недавно, и без того тусклый свет то и дело мерк, но конца лестницы так и не было видно.

– Иди ко мне, Алёшенька… – настаивал на своём монотонный голос в пелене мглы над ним.

– Сколько ж можно? – разнервничался он, нестерпимо желая отыграться да хоть на тех же поручнях, но держался – ещё одно окоченение в его планы не входило. – Сколько мне ещё идти? И куда? И почему именно Алёшенька?..

Внезапно подъезд закружился: обычное зрение снова подвело и без предупреждения сменилось тоннельным. Потом перед глазами заплясали разноцветные пятна, и Лёша остановился. Он прислонился к очередной иссохшей фанере ближайшего окна, надеясь вернуть чёткость картинки, часто поморгав, и отдышаться, но не успел ни того, ни другого – со спины его настигла женщина в чёрном.

Словно тряпичную куклу, она рывком развернула его лицом к себе и так крепко ухватила за плечо, что Лёша и сориентироваться в происходящем не смог, как тысячи ледяных игл одновременно вонзились в кожу. Он вскрикнул, но голос его оборвался жутковатым гортанным хрипом. Когда же кожу его лица начала болезненно драть непонятно откуда взявшаяся тонкая корка льда, он дёрнулся к окну, бросил в сторону рамы руку, ещё надеясь выбраться из дома хотя так, но мгновенно закоченел, словно в секунду промерз насквозь.

Ему бы увидеть в последний раз её – ту, что так хладнокровно расправлялась с ним, но мешали припорошенные инеем ресницы. И только траурная вуаль перед глазами, и не разглядеть лица убийцы.

Где лицо?..

– Алёшенька, – чуть слышно выдохнули ему в затылок. – Иди ко мне, мальчик мой…

Женщина в чёрном подалась вперёд, и ключицу парня пронзили её костлявые пальцы – он дрогнул, не способный теперь не только кричать, но и дышать. Потом ухо его резанул до того скрежещущий визг, что померещилось будто слуха он тоже лишился. Однако он слышал. А хватка женщины внезапно ослабла, и Лёша наконец судорожно задышал, хватая ртом затхлый воздух. Потом с размаху свалился в хлам на полу и сжался, обхватив руками горящий от боли живот – внутри драло так, словно натолкали туда битых кирпичей. Непослушные пальцы он толкал себе поддых, чтобы угомонить там пекло, но напрасно.

– Больно, – стонал он, в жалких попытках подняться хотя бы на колени. – Папа, где ты? Помоги, папа? Мне очень больно…

– Прыгай, Лёша, прыгай же! – над ним снова нависла незнакомая девчонка. – Прыгай, Лёшечка, ну, пожалуйста!

А что, если и правда махнуть в окно, чего ему терять-то? Нет, слишком поздно, – допрыгался он, зачем себя обманывать, – ведь в одиночку он просто встать на четвереньки и то сумел не с первого раза.

– Уходи, – пропыхтел он, когда на карачках всё же дополз до ближайшего угла и наконец просто сел, упираясь спиной в обледеневшую стену.

К удивлению своему, он отметил, что женщина без лица отступила и теперь словно статуя возвышалась над ними чуть выше по ступеням. Вопрос, что именно её спугнуло и вынудило отдалиться от него, разбитого необъяснимым параличом, пока оставался без ответа. Ведь Лёша всё никак не мог справиться ни с собой, ни с собственным голосом.

Зато девчонка рядом с ним оказалась намного проворнее: любые попытки женщины без лица приблизиться к ней заканчивались неудачей. В ладони девушки помещался небольшой фонарик на лямках. Она светила им на безликую тётку при малейшем шорохе, а та изворачивалась и шипела, но ближе подбираться не решалась – причудливое парящее мерцание, источаемое фонариком, похоже, обжигало её.

Кое-как поднявшись и с трудом волоча ноги, он наконец шагнул к окну, но сразу сжался от спазма в животе. Потом к горлу подступила дурнота, и едва он ухватился за храбрую блондинку рядом, как захлебнулся потоком из себя же – самой обычной водой.

– Сейчас пройдёт, – успокаивала бесстрашная попутчица, толкая его спиной к подоконнику.

Вот и дряблая рама, а на ней неприметным затаился такой же символ, что и парой этажами выше – разорванный снизу чёрный круг.

– Горячий душ, горячий чай, и ты оттаешь, – подбадривала она, усаживая обессилевшего парня на подоконник. – Привыкай, Дефект, таять больно. Сопротивляйся.

Девушка стянула с себя странный фонарик и убрала его в карман куртки. Следом резко выпрямила Лёшу – он сдавленно всхлипнул. А она стала выталкивать его в окно. Он слышал звон стекла, бьющегося позади, видел пронзительный взгляд её тёмно-синих глаз, слышал крик из темноты лестничного марша:

– Аня, прыгай! Аня, Пагуба не одна здесь!

Вцепившись в каркас, что рассыпался в прах, и зажмурившись, чтобы не видеть безразличие на по-детски невинном лице напротив, Лёша только и выдохнул:

– Не хочу…

Но девушка не отозвалась и не пощадила – с размаху ударила Лёшу в грудь. Пальцы его проскребли по деревянным откосам, и он опрокинулся и соскользнул вниз.

Потом случилась внезапная короткая слепота, резь в животе, удар затылком о пол.

Больно. Он застонал и изогнулся чуть вверх, чтобы успокоить горение в пояснице и под рёбрами. А через минуту отдышался и, недоверчиво чуть приоткрыв глаза, замер – над ним светлый потолок его комнаты и знакомая с детства люстра. С её плафонов свисали серебристые кольца на тонких витых цепочках.

Когда пришло осознание, что он дома, а всё, что приводилось ему – это всего лишь очередной ночной кошмар, Лёша скрючился на ковре, подтянул колени к груди, уткнулся носом в ладони и приглушённо простонал:

– Я умираю, мам… И не могу это остановить… Помоги мне… Помогите мне хоть кто-нибудь…

Лежал он так долго, успокаивался и оправдывался перед собой же за мысли о собственной смерти настойчиво повторяющимся жутким сном. Ведь этот навязчивый кошмар не отпускал его из ночи в ночь вот уже две недели. Он мучил Лёшу, выворачивал наизнанку, выматывал, забирал силы и рассудок.

Он сейчас дома, и был дома. Не было никакого пропыленного подъезда, женщины в чёрном, проморозившей его до смерти, и хмурой девчонки, безжалостно вытолкнувшей его из окна. Нервы снова шалят, какие ещё нужны всему этому объяснения. Это обязательно пройдёт само, нужно просто немного подождать. Ну, а то, что, чуть приподнявшись, он зашипел от боли в левом плече, так это оно пострадало при падении с окна в его комнате. Да, несколько дней подряд он просыпался именно на подоконнике – створка распахнута, а он стоял на самом краю, почти на улице, цепляясь за раму. Нервы, не иначе.

Или что-то с ним такое происходило, чего он и сам себе объяснить не мог? Происходило: засыпая, он каждый раз попадал в подъезд заброшенного дома, где женщина без лица шла за ним и всё звала ненавистным именем «Алёшенька», а сегодня чуть не убила.

Что, если он попросту с ума сходит? Возможно такое? Возможно. Как именно люди теряют разум и себя, никто ведь наверняка не знает. Лёша вот каждую ночь в клочья самого себя разносит и пылью рассыпается, хоть спать не ложись. Сны как реальность – чувства, запахи, холод, боль. И это только сны. А вдруг по-настоящему всё?..

– Лёш, ты в порядке? – послышался за дверью взволнованный голос мамы. – Ты что-то уронил?

– Да, – соврал он, поднимаясь и крепко прижимая руку к животу. – Стул. Всё хорошо, мам.

Снова подкатила тошнота.

– Я на работу, Лёш. Еда на столе. До вечера.

Лёша не ответил. Поперхнувшись, он ссутулился, упал на колени, и из него опять полилась вода. Так вот оно, то, что распирало и резало его изнутри. Может, замёрзла вода вместе с ним в том доме и драла нутро кусками льда. Бред, конечно, он просто съел что-то, отравился. Почему вода тогда?..

Поломанный судорогами, он снова свалился, а болезненные приступы всё выталкивали из него новые и новые порции непонятно откуда столько в нём взявшейся жидкости. Ковёр под ним промок насквозь, да и на самом Лёше уже сухой нитки не осталось. Но он никак не мог всё это остановить. И самое страшное, он не понимал, что «это» такое с ним происходит.

Сколько так пролежал, разобрать даже примерно не смог. Время словно перестало существовать, растянулось и переродилось в материю из клокота, всхлипов и стонов снаружи, и прострелов и ломоты внутри.

Просто сесть и то получилось у Лёши далеко ни сразу. А уж на то, чтобы встать и, пошатываясь, цепляясь за стены и косяки дверей, добраться до душевой кабины, ушли и без того его последние силы. Но когда горячая вода полилась на него, стало легче. Правда прошло полчаса, прежде чем он перестал дрожать и задышал без боли. И только когда наконец вытерся полотенцем, он заметил кровоподтёк на левом плече – наверное, ушиб, когда упал с окна.

– А вдруг всё правда? – недоверчиво косясь на припухший сустав, обронил Лёша. – Чушь, конечно. Возможно, стоит маме рассказать, и она поможет. Или не стоит. А если испугается и в психушку сдаст? Кому тогда довериться? Кому…

Противоречивые сомнения ещё долго не давали покоя, и чуть отступили от Лёши, только когда он совсем согрелся. Есть не стал. Какой ещё завтрак, когда из него фонтан как из пожарного шланга только-только бить перестал. Поёжился, надел толстый вязанный свитер поверх чёрной футболки, растянул рукава и спрятал в них ладони.

Он должен разобраться в происходящем как можно скорее. И желательно на свежем осеннем воздухе. Потому он поспешил в прихожую, и осторожно, чтобы лишний раз не бередить травмированную руку, накинул куртку.

А вот ещё что странно, внутри так необъяснимо отпустило, словно оттаяло там нечто заледеневшее и вытекло. Смешно и глупо одновременно: что именно оттаяло внутри живого человека? Улыбнулся сам себе уголками губ, потёр лоб, взъерошил и без того непослушные тёмно-русые волосы и вышел.

Но что же это? Перед ним снова проклятый лестничный марш! Неужели всё сначала? Отскочив, Лёша прижался спиной к двери собственной квартиры. Следом сердце заколотило, потом пальцы задёргало. Да нет же, нет! Здесь светло и чисто, ещё вон и изумрудный плющ по всему подоконнику на межэтажной площадке расползся.

– Псих, ты, Лёха – это всего лишь лестница, опомнись! – шёпотом выговорил он сам себе. А после, как и обычно, стал оправдывать самого себя же: – Это мой подъезд и дом. Это просто ступени, а все остальное – твои идиотские детские страхи!