Kitobni o'qish: «Пока не зазвонил телефон»
Пролог
О том, как мирный следователь Станислав Петрович Гущин задержал вооруженного преступника, хотели снять документальный фильм. Особенно старалась одна деятельная журналистка. Чуть ли не ежедневно навещая Гущина в больнице, где тот лечил простреленное колено, и заваливая его тумбочку дарами-апельсинами, она темпераментно втолковывала майору юстиции, что упустить такой сюжет никак не может: контраст сработает великолепно! Типичный кабинетный мыслитель с лицом потомственного интеллигента выдержал нешуточную схватку с обезумевшим преступником, заработал пулевое ранение колена, но таки задержал и обезвредил. Эпос, по ее мнению, совершенно героический, убойный!
Тридцатисемилетний майор, не находя в себе ничего убойного, терпеливо объяснял «акуле», что лавры, вне сомнений, принадлежат свидетельнице, сумевшей составить вменяемый фоторобот преступника. А самому Гущину невероятно повезло: случайно опознал, случайно выжил…
В итоге от полновесного документального фильма он как-то отвертелся, но упорная «акула» все же тиснула пару статеек в периодике и интернет-журнале, и слава просочилась на голову героя…
Август обещал стать жарким, июль уже отметился рекордными температурами. Гущин выходил на променад лишь ранним утром или поздним вечером – врачи приказали разрабатывать коленный сустав, который, к счастью, удалось спасти от протезирования. Колено ныло и поскрипывало, майор, опираясь на трость, наматывал круги по скверу возле дома. Его левую руку оттягивал поводок, прицепленный к ошейнику миниатюрной рыжей таксы Зойки…
Таксу, как действующее лицо (или морду?) этой истории, стоит осветить чуть-чуть подробнее. Кличка славной заграничной собаки была иной – длинной, заковыристой и труднопроизносимой. Включала в себя даже приставку «фон» в собачьем паспорте. Но Гущин, едва увидев крохотное лысоватое существо, подаренное его маме Маргарите Павловне на день рождения, недоуменно высказался: «На мой взгляд, мама, это не совсем собака.
Это червячок на лапках… заноза какая-то». В результате домашнее прозвище Заноза за псинкой зацепилось, чуть позже трансформировалось в Зойку и получило логично вытекающее отчество Маргаритовна. Гущин, правда, в минуты благодушия продолжал именовать таксу Занозой, но уже фон Маргаритовной.
Эти неспешные прогулки Зойка чрезвычайно одобряла и вела себя примерно, не заставляя хромоногого хозяина разыскивать ее по окрестным кустам и помойкам. Благовоспитанно вышагивала рядом, лишь изредка отвлекаясь на обнюхивание со знакомыми собаками.
Гущин тяжело добрел до лавочки, присел, подзывая Маргаритовну. Сегодня днем ему позвонил подполковник Коростылев, предупредил, что подъедет, и предложил встретиться в сквере. Мол, хорошо бы посидеть на свежем воздухе.
Подумав о начальнике, Стас автоматически потянулся к карману, в котором раньше лежали сигареты… Но вовремя опомнился: стерильный больничный режим быстро отучил его от дурной привычки. Однако получилось, что достаточно подумать о работе и начальнике, как руки снова потянулись к сигаретам.
Стас усмехнулся, поглядел направо и увидел бодро шагающего по аллее Анатолия Николаевича: невысокий, крепенький, с наметившимся брюшком и залысинами, он на ходу снимал надоевший за день пиджак. Раздеваться получалось не слишком ловко, под мышкой подполковник удерживал кожаную папку. Подцепив пальцем пиджак за петельку, Николаевич перекинул его через плечо и свистнул хорошо знакомой с ним Занозе.
Маргаритовна замерла, подергала носом… и, опознав персону, стремглав помчалась к подполковнику. Тот ухмыльнулся: забавное зрелище – уши собаченции развевались рыжими флажками, кривые лапы громко цокали когтями по асфальту, прут хвостика вращался, словно вентилятор.
– Прости, Маргаритовна, ничего тебе не захватил. – Поприветствовав собаку, Коростылев обратился к привстающему с лавочки Гущину: – Сиди, сиди, Стас! Как дела? Колено лучше?
Коллеги обменялись рукопожатиями, майор одним словом ответил сразу на оба вопроса:
– Нормально. Как вы там?
– Штатно, – так же коротко определился подполковник.
Сел. Пристроил папку на коленях, глубоко вздохнул и замолчал, утирая широкий лоб мятым носовым платком.
Гущин напрягся. Он слишком хорошо знал своего начальника, чтобы сделать вывод: Коростылев приехал не с визитом вежливости, а по необходимости, причем, пожалуй, неприятной. Патрон не раз навещал майора – и в больнице был, и дома, – и каждый раз пытался хоть как-то развеселить раненого сослуживца, рассказывая уморительные случаи из недавнего, делился новостями. Сейчас молчал и щеки надувал.
Подтверждая догадку, шеф набрал в грудь воздуха и неловко брякнул:
– Не ошизел еще от безделья-то? А?
«Приехали, – подумал Гущин. Грубоватыми шутками шеф обычно маскировал сильное волнение. – Что-то случилось. Или в запас меня списать решили?!»
Заметив, как напрягся дружище подчиненный, подполковник невесело буркнул:
– Ладно. Не буду тебя мариновать. – Раскрыл замок на кожаной папке и, пряча глаза, закопошился в бумагах. – Я, Стас, к тебе по делу. Где же это тут у меня… Ах, вот. Смотри.
Когда Гущин брал пластиковую обложку с документами, руки у него слегка подрагивали. Но, едва приглядевшись к лежащим в папке фотографиям с места преступления, о собственных проблемах майор забыл в одно мгновение: крупный план лица мертвой девушки с мокрыми светлыми волосами, несколько снимков знакомого речного берега с девичьей фигуркой на зеленой траве. Еще одним крупным планом криминалист сделал акцент на одежде покойницы: подол платья в стиле милитари – с карманами и погончиками – обрезан полукругом.
Разглядывая фотографии, Гущин пробормотал:
– Ага. Еще одна «русалка»? Новый эпизод по Водяному? – Прищурился на подполковника: – Который уже по счету?
Коростылев, играя скулами, ответил:
– Восьмой. У той же плотины. Эта «русалка» вторая за лето, Стас. Первую, правда, выловили за пятнадцать километров от заводи, но круг сужается. Раньше Водяной работал по большому радиусу, сейчас… обнаглел, зараза. Пять девушек из восьми найдены в одном районе.
Станислав поглядел на лужайку, по которой носилась Зойка в компании пуделя и молодой овчарки. Задумался.
Три года назад Гущин вел расследование гибели молоденькой девушки, труп которой обнаружили у водоподъемной плотины, представлявшей собой обычную деревянную планку, что позволяла воде свободно протекать. Тогда еще никто не знал, что дело станет серией. Гущин неплохо изучил окрестности: труп могли сбросить с нескольких мостов, расположенных выше по течению, или пустить в плавание с довольно протяженного берега – река с десяток километров текла практически по прямой линии. Статус серийного делу придали позже, когда в подмосковных водоемах были обнаружены еще две жертвы со схожими следами насилия. Всех трех девушек перед убийством изнасиловали, на их шеях имелись параллельные неглубокие порезы, которые от длительного пребывания в воде распухли и стали похожими на жабры. Порезы делались прижизненно, в тот момент девушкам, судя по синякам от пальцев на лице, перекрывали дыхание, зажимая рот и нос рукой. У всех девушек отсутствовала одна сережка. Убийца, вероятно, фетишист, забирал на память украшения.
Дела о гибели трех девушек объединили в одно производство и передали коллеге Мартынову, лихо работающему по серийщикам.
Стас тогда, надо заметить, слегка обиделся. Но на нем висело несколько серьезных многотомных дел, и досада забылась быстро.
Глядя на галопирующую Зойку, майор спросил начальника:
– А чего это вдруг во мне-то надобность возникла? Игорь не справляется?
– Ну… – раздул щеки подполковник, – Мартынов человек упорный, но если «русалок» все еще находят, то, значит, не справляется. Сам понимаешь, Стас, эта девушка – вторая за лето, а он убивает их по три за сезон… То есть надо ждать еще как минимум одно убийство.
– И?..
Стас повернулся к патрону и приподнял брови. Напоминать о предупреждении врачей «На больничный, уважаемый, вы как минимум на два месяца залетели» было незачем. Заново взять дело Водяного Гущин никак не мог.
Подполковник закинул руку наверх, помассировал макушку, поросшую коротким седоватым ежиком.
– Николаич, не тяни, – попросил майор. – В чем дело?
– В политике, – брякнул патрон. – Чтоб ее черти взяли.
– В смысле?
– В конкретном смысле и есть. Последняя «русалка» – горничная Евгении Сергеевны Львовой.
Произнеся имя, подполковник сделал паузу, и Гущин понятливо кивнул:
– Той самой?
– Угу. Мадам депутат в истерике, мы три дня в мыле бегаем. Всех собак на Игоря спустила. – Хмурый подполковник поделился подробностями. Мрачно посетовал на связи «истеричной бабы». Хотя закончил неожиданно и примирительно: – Но и Львову понять можно. Она живет в паре километров от плотины, имеет двух дочерей-блондинок, убийца орудует в непосредственной близости…
– Подожди-подожди, – перебил майор. – Львова, что… знает о серии с блондинками? – Шеф, подтверждая, мотнул головой, и Стас развел руками: – Но откуда?! О серии в прессе ни гу-гу!
– Вот. – Подполковник со значительной миной поднял указательный палец и повторил: – Политика, чтоб ее… В помощниках у Львовой подвизается младший сын замминистра из параллельного ведомства. Политического опыта у «львицы» набирается. – Коростылев вздохнул. – И то ли этот Владик решил полезность выказать, то ли попросту придурок… В общем, он о Водяном начальнице всю инфу выдал. Да так выдал, что у Львовой чуть инфаркт не случился.
Станислав поморщился. Ситуацию патрон обрисовал крупными художественными мазками: ретивый дуралей решил выслужиться перед начальницей и доложил ей – мама не горюй! Помощь бати-замминистра, поди, предложил. Карьерист, чтоб их всех вместе с политикой…
– Короче, – продолжал подполковник, – Львова затребовала для следственной группы лучшие силы. Попросила обеспечить свой поселок охраной…
– А у нее что, неохраняемый поселок? – удивился Стас.
– Поселок Львовых – отдельная история…
Неожиданно для Гущина местечко Игнатово, где жила мадам депутат, оказалось не супермодным обиталищем нуворишей, а обычной деревенькой – малой родиной ее супруга Дмитрия Михайловича. И, по словам Евгении Сергеевны, радела она прежде всего не о безопасности семейства, а беспокоилась о населении (электорате).
– О как. – Майор покачал головой.
– А то. Политика. Львова вроде бы и вправе требовать и истерить. Типа то, что у нее две дочери, двадцати семи и шестнадцати лет, уже вторично.
– Ну я б ее за беспокойство о дочерях тоже не стал упрекать.
– Согласен. У меня самого две внучки. Львову можно понять: где-то поблизости ходит убийца, дочки в самом аппетитном возрасте… Я бы на ее месте и сам все силы приложил.
– И в чем подвох? Я-то чем помочь могу?
Подполковник выпалил просьбу, как в канализационный люк прыгнул:
– Не мог бы ты пожить у Львовых, а?
– Как это? – подался назад майор. – Что значит – пожить? Где?
– В Игнатово. В загородном доме. Львова сама тебя предложила.
– Львова? Меня? – Раздельно и недоуменно выговаривая вопросы, Гущин думал о том, где депутат могла о нем услышать.
– Ну ты же у нас прославился, герой. А после еще услужливый Владик тебя пробил, вероятно, через батю: мол, да, есть такой гениальный сыщик-важняк, – ввернул комплимент Коростылев, – обретается без дела, когда-то, кстати, его от этого расследования отстранили, и сейчас никто…
– Да не отстраняли меня! – перебил Гущин. – Дела попросту объединили!
– Львовой в этом разбираться некогда. Ей донесли, что отстранили толкового сыскаря…
– Толя, Толя, подожди, – взмолился майор. – Дай опомниться! Я даже пока с мыслями собраться не могу… Как ты себе представляешь мое участие?!
Николаевич болезненно покривился:
– Стас, прости, дело, считай, решенное. Меня отправили тебя уговорить, а по сути, даже поставить перед фактом. В высоких кабинетах думают бесхитростно: ты не у дел, но многие задницы прикроешь – отвлечешь огонь на себя. Поживешь немного у Львовой, накал страстей спадет, депутатка постепенно переключится на какие-то другие проблемы…
– Или Водяного поймают, – обреченно дополнил майор. Сплел пальцы в замок и крепко их сжал. – Эта Львова такая влиятельная особа?
– О-о-о… – Подполковник поднял глаза к безоблачному небу. – Связываться не советую – бронебойная баба, деятельная, как четыре мужика. – Немного наклонившись, увещевательно шепнул: – Но главное, Стас, она действительно боится. Горничную убили, когда та шла домой в соседнюю деревню, буквально в двух шагах от Игнатово. Еще одну девушку в начале лета нашли в реке, что протекает возле их поселка. Как думаешь, у депутатки есть повод для беспокойства? Пожалей нас всех, дружище, если ты не согласишься… меня самого в Игнатово отправят! Лишь бы Львова перестала истерить.
Гущин не принял слова подполковника за чистую монету, решил, что тот элементарно жмет на крепкую струну приятельства.
– Николаич, – майор поморщился, – я в самом деле не понимаю, как это будет выглядеть. Какие у меня полномочия…
– Самые широкие! – не дав договорить, пообещал патрон. – С Мартыновым все оговорено, он – за.
– Еще б не «за», – уныло хмыкнул Гущин. – Я на себя бронебойную артиллерию отвлеку.
– Вот-вот, – обрадованно согласился подполковник, почуяв, что «струна» начинает поддаваться. – Игорю – что? Ему важно, чтоб Львова перестала под ногами путаться. Она же энергичная, дай только слабину, еще и руководить начнет.
К сидящим на лавке мужчинам подбежала Зойка с прутиком в зубах. Положила его у ног хозяина, села и, с надеждой глядя в глаза, завиляла хвостиком, предлагая поиграть.
Прутик поднял Коростылев, нешироко взмахнув, бросил на лужайку, но кривоватая палка улетела в кусты. Зойка смешно развернулась и, распластываясь тельцем по траве, понеслась разыскивать нехитрую игрушку.
– Что скажешь, Стас? – глядя на смешную таксу, спросил начальник. – Согласен нас прикрыть?
Вопрос Коростылев составил грамотно. Показал, что Стасу будут многие обязаны. Но Гущин еще пребывал в растерянности – просьба отдавала бредом, следователь, находящийся на больничном, не имеет полномочий, чего бы там ни обещал начальник. Стас опасался, что его положение будет выглядеть довольно-таки глупым: ни два ни полтора, как говорится.
– Я подумаю, Толя, – поглаживая ноющее колено, кивнул майор.
– Некогда думать, Стас. Если ты завтра не приедешь к Львовой, она возьмет главное управление на абордаж. Ей-богу, возьмет! У нее на нервах мозг переклинило.
– Ты ж говорил, что баба умная, – напомнил Гущин.
– Так баба же, – невесело отрекся шеф.
– А чего она своих дочек за границу не отвезет? Дума на каникулах, весь август впереди, съездили б куда-нибудь позагорать, поплавать. Я вообще, честно говоря, не понимаю: если Львова так боится за дочек, то почему оставляет их жить в поселке? Разве у них городской квартиры нет или денег на заграницу не хватает?
Подполковник отмахнулся:
– В городской квартире ремонт. Из-за границы они недавно вернулись.
– Ну так отправила бы их куда-нибудь еще! И сама б там пожила!
Анатолий Николаевич развернулся к майору всем телом и сердито выпалил:
– Слушай, чего ты на меня наезжаешь, а?! Я сам ей о том же намекал, но она отрезала: «Не могу. По личным обстоятельствам». Вот приедешь к ней и сам лично об этом спросишь, раз такой умный! Может, «львицу» на печалях родимого электората заклинило! Может, она думает: «Своих детей запрячу, а как же дети избирателей?!»
Гущин покривился:
– Не юродствуй, Толя. Все это дичь какая-то несусветная.
– Дичь не дичь, а уезжать она не хочет. Хочет жить в своем поместье в безопасности, и это ее право.
– Наверное, действительно имеются серьезные причины, – задумчиво глядя на подбегающую с прутиком Зойку, пробормотал майор.
Коростылев наклонился и, не дожидаясь, пока Маргаритовна положит поноску к его ногам, вытянул прут из пасти обескураженной таксы и снова зашвырнул его в кусты. Потрясенная человеческой беспардонностью такса посидела, подвигала рыжими бровями и неспешно поковыляла за прутом. Забава, по ее мнению, получилась скомканной, мимо собачьих правил.
Обтирая о бедро руку, испачканную об исслюнявленный Занозой прут, подполковник требовательно спросил:
– Стас, скажи мне прямо: ты согласен или я зря приехал?
– На раздумья времени нет?
– Нет, – признался подполковник. – Сегодня я должен сообщить о твоем согласии… или несогласии. – Коростылев просунул руку в наружный карман папки, достал визитку и протянул ее коллеге: – Вот контакты Львовой. Можешь сам ей позвонить и отказаться. Она ждет твоего звонка.
Гущин поглядел на прямоугольную картонку и покривился:
– Господи, ну почему же я-то?!
– Есть такая профессия, Стас, и есть такое слово – надо.
– Министерские портфели прикрывать?! Давай не будем путать божий дар с яичницей!
Анатолий Николаевич искоса поглядел на горячившегося друга, но в дискуссию вступать не стал. Гоняя по обширному лбу морщины, он с полминуты глядел на веселых собаководов и их жизнерадостных питомцев, двигал губами, как будто пережевывал кислятину и горечь.
– Как же я устал сегодня… – признался, сгорбившись. Опустил левую руку и погладил по спине вернувшуюся без прута фон Маргаритовну.
Печальный человек и огорченная потерей игрушки собака с пониманием смотрели друг на друга. Маргаритовна сочувственно лизнула свисающую руку подполковника юстиции.
Картина общей скорби заставила майора устыдиться. Слов нет, начальник угадал, когда предположил, что Гущин «ошизел» без любимой работы. Майор мечтал вернуться в свой уютный кабинет и приступить к работе…
Но чтобы так? Внезапно. В непонятном статусе…
Кем видит нетрудоспособного следователя Гущина влиятельная депутатка? Мальчиком на побегушках? Служивым для битья? Как сложатся их взаимоотношения?
И не сделают ли Стаса крайним в случае чего?
Деликатно подбирая выражения, майор донес эти мысли до подполковника. Тот легким шлепком по холке отправил Занозу обратно к кустам и пораженно поглядел на собеседника:
– Гущин, каким «крайним»? Ты ж, так сказать, на вольном выпасе – с тебя взятки гладки. Тебя пригласили – нет, уговорили! – погостить, ты добровольно помогаешь коллегам…
– Я могу ознакомиться с тем, что накопал Мартынов за два года?
– Конечно. Игорь будет ждать тебя завтра утром, все подготовит. Львова, кстати, обещала прислать за тобой машину, до Игнатово тебя довезут.
Станислав усмехнулся:
– Все продумали, да?
– На том стоим, дружище. Готовим сани летом, а спиннинги зимой.
Стас помолчал, снова открыл папку и, вынув оттуда фотографию-акцент, спросил:
– Только у этой жертвы отрезан кусок одежды? Или он начал забирать что-то из одежды и у других?
– Только у этой, – подтвердил Коростылев. – У девушки не было сережек, предполагаем, что он взял кусок материи на память.
– Он мог взять поясок или пуговицу, – поднимая лицо от фотографии, задумчиво проговорил майор.
– Водяной любит поиграть с ножом, может быть, резать ткань ему было приятно.
– Или на ткани остались биологические следы.
– Следы? Шутишь? Вода б все смыла.
– А орудие прежнее – медицинский скальпель?
– Да.
Гущин крутил в руке фотографию-акцент. Подполковник, внимательно наблюдая за задумчивым приятелем, улыбнулся:
– Захватило, да?
– Захватило, – согласился Гущин. – Я по маньякам и немотивированным преступлениям не люблю работать, но тут…
– Тут помощь твоя требуется, – подбил итог Коростылев. – А ты без дела засиделся. Все, Стас, один к одному складывается.
Гущин вздохнул, с сомнением поглядел на визитку мадам депутата:
– Звонить?
– Звони!
Коростылев уехал, майор и такса медленно брели домой. Набегавшаяся, присмиревшая Маргаритовна едва не утыкалась носом в землю и почти волокла по тротуару уши. Гущин рядом волок трость.
Внезапно он остановился.
– Поедешь со мной в Игнатово маньяка ловить, а, Зойка? Компанию составишь? Там все-таки природа, общество…
Такса, чихнув, мотнула головой. Майор решительно достал из кармана мобильный телефон.
Львова, с которой он беседовал десять минут назад, отозвалась мгновенно:
– Слушаю вас, Станислав Петрович.
– Евгения Сергеевна, а можно я приеду к вам с собакой?
– Да хоть с конем! – Пока растерянный майор воображал себя приехавшим на лошади, отправила уточняющий вопрос: – Ваша собака ест мясо или приготовить для нее какой-то особенный корм?
– Спасибо, моя собака ест все, но корм я привезу.
Реакция влиятельной дамы из Государственной думы прозвучала авансом добрых отношений.
Назавтра к крыльцу был подан шикарный джип с сыном замминистра за рулем.
Последнее обстоятельство, правда, слегка майора огорчило. Гущин предпочел бы минимизировать контакты с молодым тщеславным выскочкой. Но, поразмыслив, решил выжать из ситуации максимальную пользу: до депутатского поместья путь неблизкий, в дороге следует поговорить о ситуации в Игнатово.
Заноза, размещенная на заднем сиденье, ворчала и недружелюбно поглядывала на водителя – кажется, ей выскочка тоже не особенно понравился. Но, скорее всего, собаке в принципе не нравилась идея путешествия в автомобиле: ее в машинах зверски укачивало, и Гущин не кормил беднягу с вечера. Голодная Заноза не буйствовала и вела себя прилично лишь потому, что помнила: противные тряские путешествия обычно заканчиваются в лесу или на чьей-то даче, где много восхитительных кротовых и мышиных нор. Фон Маргаритовна надеялась, что за страданием последует охота. Но пару раз не утерпела и принялась поскуливать.
– Скоро это прекратится, – извинился Гущин, знающий, как многих раздражают заунывные собачьи страдания. – Потерпите, Владислав, Занозу скоро укачает, и она отключится.
– Не проблема, – улыбнулся депутатский помощник. – Вы б видели, как я вожу на дачу тетушку с тремя котами.
Следователь кивком поблагодарил сына замминистра за понимание. Тут надо сказать, не будь Стас так предубежден к Владиславу, то обязательно попал бы под его обаяние. Причем, пожалуй, моментально, поскольку Владик относился к людям из породы обаяшек. Высокий блондин лет двадцати семи, с широкими плечами, хорошо посаженной головой и голливудским оскалом. Встретившись с Владом, майор мгновенно понял, почему отец отправил парня на «стажировку» к Львовой: Владислава Иванцова легко представить в толпе избирателей – сияя открытой улыбкой, он пожимает руки и раздает авансы и автографы. Парень рожден для политики и, вероятно, это понимает. Улыбка намертво приклеилась к смазливому лицу.
На следователя она, впрочем, не действовала, вызывала противоположную реакцию – Гущина в принципе раздражал любой переизбыток, он приторности не любил, предпочитал горчинку. Но водопадное обаяние депутатского помощника отметил и понял, что его отец был прав, когда не стал закапывать врожденный талант сына, а помог ему с карьерой. Помимо внешних данных Влад обладал еще и чутьем: он быстро почувствовал, что Гущин не слишком-то доволен навязанной поездкой, смирил лучезарное давление и поменял тактику. Поймал волну майора, перенастроился и стал деловито хмурым.
– Спасибо, Станислав Петрович, что согласились на предложение Евгении Сергеевны. Она действительно взволнована. Я слышал о вас как об отличном следователе…
«Ты мне еще орден от лица папаши предложи!» – мысленно вскипел Гущин и оборвал помощника:
– Владислав, а откуда вы так много знаете о деле Водяного?
Интонационно Гущин дал понять мажору, что тот подставил папу. Да и себя, возможно. Болтун – находка для шпионов и в политических игрищах. Тому, кто не умеет держать язык за зубами, в высших эшелонах места нет.
Влад суть интонации расшифровал верно, осекся на полуслове и некоторое время ехал молча.
– Я понимаю, что виноват, – сказал, догадавшись, что следовало загодя покаяться. – Тайна следствия и все такое. Но события развивались стремительно, все как-то случайно вышло…
«Случайно» к папе Владика заглянул на шашлыки стародавний школьный друг, нынче судебный медик. Приехал, как назло, с вскрытия шестой жертвы Водяного, очень уставший. Немного выпил, снял усталость и разоткровенничался со старым другом. Поделился последними новостями, сказал, что продолжилась прошлогодняя серия убийств девушек-блондинок…
Мужчины, как из оправданий Влада понял Гущин, разговаривали приватно. Отошли от стола перекурить, сынишка увязался следом и стал невольным свидетелем беседы. Тот разговор и всплыл в памяти Владислава, когда к Львовым пришел следователь Мартынов с расспросами о погибшей горничной: когда она от них вышла и все прочее.
– Евгения Сергеевна поинтересовалась, как погибла Лариса! – горячо повествовал болтун. – Следователь сказал, что тело нашли у плотины, девушка была задушена. Ну я и… вставил свои пять копеек. – Владик покаянно вздохнул. – Спросил, а не было ли на ее шее нескольких порезов.
– Зачем спросил? – хмуро буркнул Гущин.
– А пес его знает. Я спросил, Мартынов отреагировал точно так же, как и вы, а Евгения Сергеевна позже уцепилась за оговорку. – Влад огорченно скуксился: – Знали бы вы, как Евгения Сергеевна умеет вытащить все, что ей нужно.
– Понятно. – Станислав поерзал по сиденью. История «находки для шпиона», оказалось, развивалась не совсем так, как интерпретировал ее Коростылев. Влад вроде бы и сам прилично пострадал от неловко брякнутого слова. Он лишь упомнил о порезах, а дальше все пошло-поехало само собой. – По загривку от папы получил? – вполне миролюбиво поинтересовался Стас. – В следующий раз умнее будешь.
– Вот уж не надо мне следующего раза! Одного хватило за глаза.
Возможно, обаяние помощника все-таки подействовало, возможно, искреннее огорчение вызвало толику сочувствия, как бы там ни было, майор позволил себе чуть оттаять. Посчитал, что ни к чему глядеть на парня букой, неглупого и ловкого помощника предпочтительно иметь в союзниках.
– А скажи-ка мне, Владислав, почему Евгения Сергеевна не захотела увезти семью из Игнатово?
– Спросите об этом лучше ее саму, – с кислой миной увильнул Иванцов.
«А мы, оказывается, быстро учимся. Или промашка с оговоркой действительно лишь единичный случай».
– Ну хорошо, – пошел на попятную сыщик. – А как ты думаешь, Евгения Сергеевна могла заподозрить кого-то из односельчан, соседей? Маньяк орудует на большой территории, а она вот меня вызвала. Трудно поверить, что это просто взбалмошность. – Помощник не ответил, и майор продолжил мягко настаивать: – Мне важно знать твое мнение, Влад, ты знаешь обстановку и свою наставницу. Или у тебя нет собственного мнения?
Собеседник был слишком умен, чтобы попасться на простейшую наживку. Покачивая головой, он изобразил лицом «грубовато действуете, господин майор», но все-таки ответил:
– Евгения Сергеевна никогда и ничего не делает просто так. По взбалмошности. – Последнее слово парень выделил.
«Туше, – подумал сыщик. – Кажется, мне продемонстрировали, что за наставницу – в огонь и в воду, и намекнули на мою приверженность к шаблонным подходам». Ситуация начинала забавлять майора. Влад, вначале показавшийся ненатуральным и киношно-голливудским, довольно быстро превратился в русскую матрешку. В лакированный сюрприз с начинками.
– Влад, я читал твои свидетельские показания о вечере, когда Ларису в последний раз видели живой. Там не упоминалось, почему ты тогда оказался дома у Львовых. Дума на каникулах…
– А я должен отираться на курортах, – закончил Иванцов. – Пить шампанское на яхтах. Так?
«Меня что, второй раз за тридцать секунд на штампах подловили?! – изумился следователь. – Теряю я сноровку, ох теряю… Прав Николаевич, без дела человек тупеет».
– Семья Евгении Сергеевны тогда вернулась из Испании, – объяснял Влад, – меня пригласили на барбекю, а заодно я привез кое-какие бумаги на подпись.
– Ты часто остаешься ночевать у Львовых?
– В тот день я выпил.
Коротко. Доходчиво. Без ненужных пошлых разъяснений. Помощник депутата не садится выпившим за руль, не подставляет патронессу и папашу, не козыряет корочкой перед гаишниками. Со всех сторон положительный персонаж!
Если б не промашка с Водяным… Едва дело перестало касаться маньяка как оплошности, Влад прекратил изображать раскаявшегося пустомелю и лакированная матрешка захлопнулась, закрылась напрочь. Потенциальный слуга народа снова стал тем, кем, по сути, и являлся: знающим себе цену отлично образованным молодым человеком. С хорошим светлым будущим и такими же мозгами, позволяющими быстро реагировать.
– А расскажи-ка мне, Влад, все, что знаешь об Игнатово, – усаживаясь поудобнее, предложил майор. – Что за народ там обитает?
– Изволь. – Владислав тоже перешел на «ты», и беседа пошла живее, поскольку речь перестала касаться непосредственно начальницы.
* * *
Пятидесятикилометровый отрезок от МКАД до поворота на Игнатово за разговорами пролетел незаметно. Влад, разумеется, был превосходным рассказчиком, он многое подмечал и умел это преподнести – с юмором или достоверностью, – опираясь не только на личные впечатления, но и на факты либо слова людей, знавших более его.
Стас понимал, что вызывать в людях симпатию – природный дар Владислава Иванцова, но ничего не мог поделать, постепенно поддавался. Подружиться с ним Гущин, совершенно точно, никогда не смог бы. У майора, когда при нем произносили «молодой человек» и добавляли «ловкий», «приятный» или «милый», во рту невольно появлялся тошнотворно-сладкий привкус. Когда-то Стас поморщился при упоминании «приличного молодого человека из хорошей семьи», и мама ехидно его отбрила:
– Завидуй незаметно, сын.
Игнатово встретило джип процессией. По обочине дороги шел щуплый кривоногий мужичок в трениках, майке-«алкоголичке» и шлепанцах. Катил перед собой садовую тележку, в которой, предъявляя небу могучее, оплывающее по бокам пузо, пребывал в анабиозе субъект еще более примечательный. Одетый примерно по такой же моде за минусом шлепанцев, он очнулся от звука мотора, обратил небритое лицо к подъезжающей машине и сделал неприличный жест, ударив кулаком по согнутому локтю. Джип еще и мимо не проехал, а абориген опять ушел в нирвану. Откинул голову назад и отключился.
Мужичок-носильщик эту голову бережно поправил, чтобы не терлась ухом о ручку тележки, и покатился дальше.
– Дружно живут, – обернувшись на процессию, сворачивающую ко второму от околицы дому, пробормотал Станислав. – В тележке, как я понимаю, Федор Редькин? Тот самый, что минимум лет десять лишних на свободе гуляет?
По дороге Влад уделил достаточно внимания персоне Феди, живущего почти напротив Львовых. Причем, как показалось Станиславу, внимание было уделено с определенной целью: на примере главного деревенского дебошира помощник высветил бесконечную доброту своей начальницы: Влад несколько раз предлагал Евгении Сергеевне избавиться от соседства беспробудного скандалиста – и поводы случались, и связи подключать не надо, достаточно участкового в деревню привезти. Но Львова всегда вступалась за соседа. Чего Влад, по его признанию, искренне не понимал. «Крайне мерзопакостное существо, – припечатал Редькина. – Просто Шариков какой-то, Клим Чугункин! – И, хорошо копируя голос профессора Преображенского из фильма «Собачье сердце», добавил: – Живет же на свете эдакая изумительная дрянь».
