Kitobni o'qish: «Свободные Звезды. Дилогия»
Книга 1
Глава 1
Тяжелее всего давался четвертый километр. Почему – не знаю, у меня всегда так. По противности с ним равнялся еще и седьмой, на котором хотелось остановиться и отдышаться, да и мышцы давно уже ныли от перегрузки.
До седьмого еще бежать и бежать! Эта мысль вводила в уныние, хоть я и привычная к марш-броскам, как папа их называл. Да и холод – кажется, под минус двадцать – меня не пугал. Кого в Сибири удивишь морозами в начале января? Зато снег поскрипывал под подошвами тяжелых «армейских» ботинок. Одинокие снежинки срывались с неба, таяли в белых клубах дыхания, едва различимого в свете луны. С двух сторон на дорогу наступал лес, набегал разлапистыми заснеженными ветками.
Холодно, пустынно, одиноко. Мне не привыкать.
Издали донесся собачий вой. К нему присоединился еще и еще один. Нет, не волки. Дворовые псы, скорее всего, из ближайшей Алфеевки, затянули жалобную песню, сетуя на судьбу проглядывающей сквозь черные облака луне.
Привычным движением сдернула со спины рюкзачок. Вытащила телефон, не сбиваясь с шага, контролируя дыхание. Экран навигатора вспыхнул, подтвердив мои догадки. Так и есть, Алфеевка справа, метрах в трехстах начинались первые дома. Через полкилометра поворот. От него до заправки – пять километров, а оттуда – еще два до черты города. С автовокзала идут рейсовые автобусы, доберусь до райцентра. Оттуда и до Малаховки недалеко, а там уже до дома. Могу своим ходом или дяде Сергею позвоню, чтобы забрал.
Засунула телефон в рюкзак. С сожалением подумала, что не стоило ездить на эту вечеринку. Собирались одноклассники, которых я полтора года не видела. Не сказать, чтобы скучала, но… В общем, поехала.
Говорят, как Новый Год встретишь, так его и проведешь. Встретила я так себе, далеко от дома, в компании малознакомых людей. Одноклассников-то приехало – раз, два и обчелся. Закончился праздник ночной дорогой, собственным ритмичным дыханием, шорохом рукавов куртки и скрипом снега под подошвами ботинок. Неужели весь год по лесам бегать?
Хотя могу и бегать, привычная! Да и ночной лес меня не пугал. Дед частенько повторял, что самый страшный зверь – это человек. Пока что из людей вокруг – только я…
Тут услышала звук мотора. Натужно зарычал двигатель, заглушая горестную собачью песню. Машина приближалась, судя по всему, свернув на дорогу, по которой я бежала, из Зверево. Гм, надо же, как совпало! Усмехнувшись про себя, понадеялась, что водителем окажется добрейшей души человек и подвезет до райцентра. Сдернула с лица маску с прорезями, которую надевала, когда бегала в мороз. Отец долго и упорно вбивал в голову, что всегда надо продумывать пути отхода. Поэтому на дурацкой вечеринке с собой оказалась подходящая для бега одежда, да карту перед поездкой изучила.
Поморщилась, вспоминая начало нового, две тысячи четырнадцатого, года. Мужская половина компании к двум часам ночи заметно перебрала. Разговоры пошли неадекватные, да и руки некоторые стали распускать. Я, попрощавшись, ушла спать, решив, что не стоит ломать эти самые руки. Дом, куда нас пригласили, был большим, и нам с Ленкой, моей школьной подругой, выделили одну из комнат на втором этаже. Мне показалось, что мое отсутствие никто не заметит.
Показалось. Когда почти задремала, после того как долго прислушивалась к звукам музыки и взрывам смеха, притопал Ромка Морозов – тот еще идиот, со школы ко мне неравнодушный. Закрыл за собой дверь и, покачиваясь, пошел к кровати, при этом стаскивая с себя штаны. Наверное, думал, что мы сольемся в оргазме. В Новогоднюю Ночь происходят чудеса, и, быть может, я сменю гнев на милость.
Не сменила. Да и противно стало до ужаса. Пока он искал меня в пустой кровати, рассказывая о своих эротических фантазиях и о том, как в меня с четвертого класса влюблен, выскользнула из комнаты. Натянула лыжные штаны, запихнула единственное выходное платье в рюкзак. Затем – спортивная куртка, ботинки, шапка, варежки. Написала СМС-ку Ленке, чтобы не волновалась. Отвлекать подругу не стала – судя по звукам из гостиной, всем давно не до Машки Громовой – меня то есть, – у которой явные проблемы с противоположным полом.
Не могу я так! Чтобы сразу – и в постель. А даже и не сразу… тоже не могу. Мне этого не надо! Мне вообще никого и ничего не надо.
Папа всегда говорил, что любовь – это боль. Я ему верила. Он был единственный, кто меня любил. Кроме бабушки с дедушкой. Правда, папа всегда хотел мальчика. Мама, наверное, тоже. Настолько разочаровалась, когда я родилась, что бросила нас, пропав навсегда. Все эти годы – мне скоро девятнадцать – не давала о себе знать. Воспитали меня отец, дед и бабушка. Жили мы в лесу, километрах в восьми от Малаховки. Дед – лесник, отец получал военную пенсию, вернувшись домой после ранения. Бабушка досрочно вышла на пенсию, уволилась из школы, потому что у них случилась я. Я случилась совсем малышкой, от силы несколько месяцев, не больше. Где моя мама – никто не говорил. Подозреваю, потому что не знали.
Так и жили. У нас был хороший дом, большой, с баней. Как раз около реки, на другую сторону которой вел шаткий мостик. Мы купались с отцом, как только сходил лед, а бабушка говорила, что мы – странные. Мы были не странными, а закаленными. Папа с дедом поставили еще несколько сараев, в которых хранили дрова, технику и снегоходы. Еще у нас жили собаки – кавказцы – добрейшие и ласковые создания. Бабушка разводила огород и, кажется, совсем не скучала по работе и городу. До пенсии она была учительницей младших классов и занималась со мной по школьной программе. Бабушка меня очень хвалила, говорила, что не в отца умом пошла. С папой же постоянно ругалась, когда думала, что я не слышу.
– Артем, мы не можем больше тянуть! Ее надо отправить в школу. Посмотри на Машу – это Маугли, а не ребенок! Она и детей-то живых не видела…
Я пряталась на чердаке, свисая оттуда летучей мышью, чтобы удобнее было подслушивать. Хотела возразить, что детей я видела. Целых два раза. Меня в райцентр возили, когда обувь новую покупали. Ничего такие дети, смешные. Только странные немного – бегают и кричат не по делу. Отец обычно отмалчивался либо бурчал, что сами меня вырастят. Но бабушка заводилась сильнее и сильнее:
– Причем Маугли с винтовкой в руках! Она ведь девочка, а вы кого растите? Спецназ, подразделение «Альфа»?! Артем, опомнись! Ей в куклы надо играть, а не в войну. И рысь эта… И ты, Аркадий, – деда так звали, – туда же, старый дурак! Еще бы тигра притащил!
Дед, посмеиваясь, возражал в усы, что тигры у нас не водятся. В Сибири живем, а не на Дальнем Востоке, а то бы притащил. Он был потомственный охотник, на медведя ходил до семидесяти лет. Научил меня стрелять из всех видов оружия, что в изобилии водилось дома. Я предпочитала обычную гладкостволку. Нравилось ощущать, как вдавливает приклад в плечо, и чувствовать в руках приятную, уверенную тяжесть.
– Посмотрите на девочку, в ее возрасте ей надо иметь друзей! – заводилась бабушка.
– У нее есть все, что нужно, – отвечал отец. – У нее есть главное – семья.
Я была с ним согласна. У меня были папа, деда и бабушка. А еще друг – Дымок. Когда мне исполнилось девять, дед принес из леса маленького рысенка, оставшегося без матери. Я выходила его, выкормила молоком из бутылочки. Когда Дымок был маленький, спал в моей кровати. Затем, когда подрос, мы выпустили его в лес, но далеко рысенок не ушел. Бегал везде за мной, и мы даже охотились вместе. Бабушка смирилась с его существованием, когда однажды он положил у дверей ее комнаты зайца. Знал, чем подкупить ее неподкупное сердце.
– Все это ваши тренировки! – иногда ворчала она, смазывая лечебной мазью мои синяки и царапины. Правда, на мне заживало все быстро. Папа говорил, даже слишком, и если попаду к врачам, меня разрежут на опыты. – А эти твои страшные зеленые человечки… Артем, прости, но это глупости!
Я не знала, каких зеленых человечков боялся отец. Он не рассказывал, а они ни разу не появились. Перерыла книги – у нас была большая библиотека, в которой я пропадала по вечерам после тренировок и хозяйственных дел, когда дед с бабушкой пили чай с вареньем и смотрели старенький телевизор, а отец курил на улице, уставившись в звездное небо.
Я любила книги, но, сколько ни искала про зеленых человечков, нашла только про лилипутов и еще про лунных жителей из «Незнайки на Луне». Все равно ждала врагов во всеоружии – с охотничьим ножом под подушкой и Дымком в ногах. Винтовку брать в кровать не разрешали, и меня это очень расстраивало.
Отец тоже всегда был начеку, да и дед не терял бдительности. Они тренировали меня на пару. Отец в юности был чемпионом области по рукопашному бою. Пошел в армию, воевал в «горячих» точках. Был ранен, вернулся в родные края. Сторонился людей, никогда не рассказывал о службе. Затем появилась я. Нет, наверное, сначала была мама. Мама пропала, а я осталась. Наверное, чтобы со мной ничего не случилось, он научил всему, что знал. Дед тоже внес свою лепту – стреляла я хорошо, отчего он кивал одобрительно, говорил, что в семью пошла.
Когда бабушка умерла – у нее оказалось слабое сердце, – меня все-таки отправили в школу. Сразу в четвертый класс. Отцу удалось подделать медицинскую карту, хотя врачей вживую я не видела, и договориться с администрацией школы, в которой бабушка когда-то преподавала. Я тут же доказала, что уровень домашнего образования на порядок выше того, что знали дети в моем классе. За что и получила. От отца.
– Не высовывайся, Машка! – сказал он вечером после того, как рассказала о школьных успехах. – Они должны думать, что ты – такая же, как все.
– Но Ромка Морозов – идиот! Ты уверен, что мне надо быть такой же, как он?
– Маша, – вздохнул отец, – притворись нормальным ребенком. Не показывай, что умеешь или знаешь больше, чем другие. Не хвались, что сильнее. Наблюдай за врагом, изучи его, узнай слабые стороны.
– Они мне не верят, – пожаловалась отцу через несколько дней. – Ромка сказал, что я – отмороженная. И еще – странное слово – фрик. Не фриц, деда, не фриц…
На четвертый день мы с Ромкой подрались. Он постоянно издевался надо мной – от рождения у меня был смуглый цвет лица, словно все лето загорала под жарким солнцем. Странный загар не сходил даже зимой. Морозов сказал, что моя мама – китаянка. Я промолчала. Он был не прав – у китайцев узкие щелки карих глаз, а у меня – нормальные, синие, да и волосы светлые. Точнее, золотистые.
В общем, в отместку, что не поверила, попытался приложить портфелем по голове. Увернулась. Удар в ухо, и местный хулиган прилег у моих ног. Причем надолго. Если точнее – пролежал две недели дома с сотрясением мозга. Ох и досталось же мне! С директором и завучем беседовал отец, и скандал замяли. Дома папа сказал, что меня чуть не отчислили. Затем мне попало от него по полной программе. Бегала полночи – два раза до Малаховки и обратно. Отжималась, пока не упала лицом в холодную сентябрьскую грязь, подвывая от собственного бессилия. И это было лишь начало…
После того происшествия я притворялась намного старательнее. Семь лет в школе, затем, по привычке, продолжила в университете. Настолько вжилась в роль серой мышки, что, кажется, и стала такой. Училась на «отлично», подруг близких не завела. От мальчиков шарахалась, хотя они не давали проходу. Длинные волосы и высокая спортивная фигура не выходили из моды, подозреваю, уже какое столетие. Как и всегда, как и сегодня. Ох уж этот Ромка Морозов!
Машина приближалась. Я прижалась к обочине, вытянула руку. Свет фар ослепил, но вскоре разобралась, что на заснеженной дороге навстречу резво катил старый молоковоз. Даже не видя цвета, знала: голубая кабина, желтая цистерна. В Малаховке был молокозавод, вот они и бегали недовымершими мамонтами.
Машина, скрипнув тормозами, заскользила по подмороженной дороге. Остановилась в трех метрах от меня, приглашающе моргнула фарами. Я не заставила себя ждать, поспешила в кабину. Долгий бег согрел, но как только остановилась, мороз полез под куртку, кусал сквозь лыжные штаны, морозил ноги, холодил щеки.
Дернув дверную ручку, оказалась в теплом царствии табачного дыма, плакатов полураздетых девиц в бикини, которые никак не вязались с сугробами за окном. Над всем этим властвовал усатый водитель лет пятидесяти. У приборной доски горела небольшая лампочка. Рядом – пластмассовая собачка так же, как и хозяин, недовольно качала головой. Водитель окинул меня взглядом, фыркнул неодобрительно, приказавзакрыть дверь.
– Ну поехали, красавица! – произнес мужичок.
Я сразу и не поняла, к кому обращался: ко мне или к машине. Дернула старый ремень безопасности, разыскивая, где замок. Наконец, нашла среди кучи старых тряпок, кокетливо прикрывавших поржавевшую монтировку.
Тут молоковоз дернулся и заглох. Водитель выругался ничего себе так живописно, обвинив «искру», что она опять ушла к такой-то матери. Наконец, после нескольких попыток, когда стартер крутился вхолостую, беглянка смилостивилась и вернулась. Машина, чихнув на сибирском морозе, завелась.
– Как зовут-то? – спросил у меня водитель.
– Ма-маша! – ответила ему. В тепле голосовые связки меня подвели.
– Мамаша? – удивился он.
–Да Маша я, Маша! Замерзла только…
– И куда же ты, Маша, собиралась в новогоднюю ночь?
– В Малаховку. Подкинете? – с надеждой спросила у него.
Он кивнул, и я возликовала. Как и думала, спешил на молокозавод. Коровам, однако, все равно – Новый год на дворе или Пасха, они изволят доиться в любые праздники.
– Из чьих будешь? Из малаховских? – допытывался водитель.
Из них самых! Затем выяснилось, что водитель дядя Вася знавал моего деда. Охотились вместе. Я вздохнула. Боль потери, как всегда, была рядом. Притаилась в груди, готовая напомнить о себе.
– Домой приехала. На каникулы, своих проведать, – сказала ему.
От своих остались три могилы за оградой деревянной церквушки. Первая – бабушкина, затем дедова. Год назад, как раз на Крещенские морозы, у отца тоже случился сердечный приступ. Врачей папа не любил, пил какие-то таблетки, которые выписывал старый как мир доктор, друг деда. «От всего, – заверял отец, – отлично помогает». В тот раз не помогло. Умер у меня на руках, так и не дождавшись «Скорой». Я помнила его последние слова. Не слова, а бред какой-то. Отец твердил о свободных звездах и о том, что мне надо сделать выбор. Затем приказал взять браслет матери.
– Папа, какой браслет? – даваясь слезами, спросила у него. Не ответил. Сказал, что он меня любит, и…
И все, все! Он умер, и я его похоронила. Закрыла дом, вернулась в Екатеринбург, где училась на втором курсе журналистки. Хотела стать военным корреспондентом. Правда, мне всегда нравилось рисовать, и я даже подумывала о художественном, но отец сказал, что это не профессия.
Часто размышляла над его словами. О чем он говорил в последнюю минуту? Какие еще свободные звезды? Они и так свободны, им все равно, какой бы выбор мы ни сделали!
Браслет, кстати, нашелся. Правда, только через год, хотя я перерыла все вверх дном. Вскоре наш дом купил новый лесник. Оказался папиным сослуживцем, и его семья настаивала, чтобы я приезжала, когда захочу. Я захотела. Сначала летом, и вот теперь, под Новый год, потому что не смогла остаться в пустом общежитии, где лезла на стенку от одиночества.
Вернулась в ставший чужим дом и не пожалела. Дети бегали вокруг меня, да и жена лесника Анна мне тоже нравилась. Отличная хозяйка, очень беспокоилась за меня, словно была моей мамой. Мне было приятно.
Даже Дымок пришел. Долго обнюхивал, затем лизнул в руку, нос. Узнал, бродяга! Дети, конечно, от большого «котика» были в восторге. Вечером дядя Сергей, новый лесник, отдал мне коробку, которую нашел в подполе во время ремонта. В ней оказался военный билет моего отца, несколько орденов – его и прадеда, что воевал на Кольском полуострове. Говорят – снайпер был отличный, но где похоронен – никто не знал. Так и сгинул на войне.
Еще в коробке лежал металлический браслет. Я осмотрела со всех сторон, но так ничего и не обнаружила – ни знаков, ни надписей. Зря надеялась, что приведет к маме! Нащупала лишь углубление, в котором находилась едва заметная кнопка. Нажала один раз, второй, третий – ничего! Бесполезный хлам, но расставаться с ним не стала, решив, что если уж он мамин, то буду носить. Всегда! Бывало, мне снились сны – странные, яркие, в которых незнакомая женщина качала на руках и пела колыбельные. У нее были светлые волосы, как у меня, и глаза цвета летнего неба. Утром я просыпалась в слезах, почему-то уверенная, что снилась мама.
Тут водитель кашлянул, вырывая меня из мыслей.
– А что по ночам шляешься? Страх потеряла? – пожурил меня. – А если бы не я, а какой дурак ехал?! Девица видная, мало ли, кому что в голову взбредет…
Хотела сказать, что если кому и взбредет, ходить ему без головы, но не стала. Вместо этого, вздохнув, объяснила, что поругалась с парнем. Сбежала, теперь вот домой иду. Затем, покорно кивая, выслушивала, как отчитывал незнакомый водитель дядя Вася. Мне нравилось, когда меня отчитывали. Казалось, кому-то небезразлична круглая сирота Маша Громова.
На середине тирады машина заглохла. Искра опять сбежала, в этот раз на скорости под восемьдесят километров в час. Как ни крутил водитель ключ в зажигании, возвращаться отказывалась. Даже лампочка, что освещала пластмассовой собачке обзор, и та погасла. Дядя Вася, ругаясь матерно, пытался затормозить, но тут на нас упал рев. Именно так – только что было тихо, и тут пространство разорвалось с оглушительным грохотом, переходящим в жуткий вой. Я не могла его описать, он бил по барабанным перепонкам, нарастая, набирая силу, приближаясь. Это… Будто над нами заходил на посадку реактивный лайнер, спутав взлетную полосу Екатеринбурга с расчищенной грейдером грунтовой дорогой из Зверево до Петровского!
Водитель вновь выругался, потому что машина завибрировала. Да так, что он с трудом удерживал руль. Стучали зубы, кости, мышцы. Я понимала, что нас сейчас накроет. И тогда – все! Все! В этот момент с неба перед нами упало черное, огромное, ревущее, пролетело дальше вдоль дороги, ломая деревья, мигая хороводом посадочных огней.
Черт! Это вовсе не пассажирский самолет, терпящий бедствие, а… Не знаю, что это! Военный истребитель? Я с изумлением увидела, как темная круглая громадина замерла метрах в сорока от нас, словно ей не требовалась полоса для торможения. Это невозможно, но мы сейчас в нее врежемся!
– Прыгай! – заорала я дяде Васе.
Отцепила ремень безопасности, стянула рюкзак. Дернула ручку и выпрыгнула на ледяную дорогу. Сгруппировалась, приземлившись правильно, переводя силу удара в кувырок. Ударилась, конечно, да и рюкзак мешал, но зато ноги-руки целы. Резво подскочила и прыгнула в сторону, в сугроб у поваленной ЭТИМ ели. Мало ли, сейчас ка-ак рванет! Зарылась по самую макушку, чувствуя, как снег холодит разгоряченные щеки.
Не рвануло. Выглянула, пытаясь оценить происходящее, хотя внутренний голос предлагал убираться подобру-поздорову. Дядя Вася прыгать не стал. Молоковоз летел в чудо техники. Оно было метров в тридцать длиной, черное, хищное, в бегающих по корпусу красно-белых огнях. Двигатели рычали, поднимая вихрь снежинок, метавшихся рождественской пургой в свете прожекторов. Кажется, современная техника шагнула так далеко, что мирные граждане – я то есть – за ее достижениями не поспевали!
Тем временем не только искра, но и тормоза покинули терпящий бедствие ЗИЛ, потому что остановиться ему не удалось. Вместо этого молоковоз свернул вбок и упал в канаву вдоль дороги. Затем, словно в замедленном кино, перевернулся. Так и лежал, выглядывая желтым хвостом цистерны, и я видела, как крутилось в воздухе заднее колесо. Тут рев двигателей и вибрация, от которой тряслись земля и деревья, посыпая меня мелким снежком с уцелевшей неподалеку ели, пропали.
А дальше-то что?!
Дальше открылся люк, и вышли пятеро. Замерли в свете огней. Все – в черных комбинезонах, на головах – шлемы с подсветкой. В руках – оружие. И вот тогда я подумала, что это – воинские учения. Еще пришла мысль, что, черт побери, началась война. Тревожно застучало сердце, а во рту стало мерзко, словно только что выпила яда. Внутренний голос уже вопил без остановки, призывая убраться отсюда – тихонечко, лесом, заметая следы.
Даже если это учения, дядю Васю надо вытаскивать! Я выбралась на дорогу, перебежала, пригнув голову, на другую сторону и нырнула в канаву, подсознательно ожидая свиста пуль или даже попадания особо меткой. Не стреляли. Вместо этого, пока бежала к ЗИЛу, проваливаясь по колено в снег, услышала мужской голос, многократно усиленный динамиками. Он полетел над лесом, распугивая еще не умерших от разрыва сердца ворон, которые с громким карканьем взметнулись в небо.
Я ничего, ничегошеньки не поняла из того, что говорили. Уж точно не на русском и не на английском. Может, китайцы? Да хоть вьетнамцы! Мысль о совместных российско-китайских учениях меня согрела, но чем дольше думала, тем она становилась все холоднее и холоднее. Добежала до лежащего на боку молоковоза, сдернула варежки, счищая снег с ветрового стекла. Мне показалось, что дядя Вася шевелился внутри, и это придало резвости. Оббежав вокруг кабины, залезла на колесо ЗИЛа. Рывком открыла дверь. Тут китайцы или не-китайцы решили, что поговорили и хватит. Оглянувшись, увидела, как черные комбинезоны двинулись к машине.
Почему-то показалось, что неприятности будут крайне неприятными.
– Дядь Вася! – крикнула в полутьму кабины, потому что лампочка опять горела. – Как вы?!
Водитель застонал в ответ. Его лицо было в крови. Он лежал на спине, повернувшись жутко неудобно, даже не пытался подняться. В кабине был снег, стекла и какие-то черные ветки, что проникали сквозь разбитое боковое стекло. Что же делать? Вызывать «Неотложку» и спасателей, но сначала… Нырнув в машину по пояс, выловила среди тряпок монтировку. Хоть какое, но оружие! Сунула под куртку. На всякий случай. А случаи, как известно, бывают разные. Спрыгнув в снег, пошла навстречу группе в черном.
Для начала решила поговорить. Как сложится дальше – время покажет.
