Ультрафиолет

Наташка рассмеялась в полный голос, я строго на нее посмотрел, но она сделала вид, что не заметила. Фиолет сильнее смутился и втянул голову в плечи. Я похлопал его по плечу, пытаясь приободрить.

– На самом деле это ничего не значит, это старые поговорки, – сказал я мягко.

Петя вновь заулыбался, крепко прижал к себе свой шар, стал болтать ногами и что-то курлыкать под нос. Все молчали.

Я вновь начал клевать носом. Мне срочно нужен отдых, вяло подумал я.

– Уважаемый Сеня, хочешь еще разок посмотреть мой шар? – звонкий голос фиолета вновь вывел меня из дремоты.

– Что за шар? – с любопытством спросила Наташка, заглядывая через плечо Пети. Но тот, к моему удивлению, прикрыл шар полой пиджака и огрызнулся:

– Ребенкам нельзя показывать! У тебя есть шоколадка! А Сеня со мной по-де-лит-ся, – по слогам произнес фиолет новое для него слово и широко мне улыбнулся.

Я был уверен, что Наташка в ответ на его слова надуется. Но, к моему удивлению, девочка выглядела скорее обеспокоенной, чем обиженной.

– Конечно, Петя, показывай свой шар, – сказал я фиолету.

– А может быть, не нужно смотреть шар? – обратилась ко мне Наташка. – Чего там может быть интересного?

Фиолет медленно повернулся к девчонке и прищурился:

– Мне очень нужно, – сдавленно сказал Петя, – показать шар.

Мне послышалась в его голосе угроза, и я уже собрался было возразить, но вдруг с удивлением обнаружил, что держу в руках игрушку и завороженно наблюдаю за круговертью снежинок вокруг домика. Нет, я не просто смотрю на снежинки, я тоже снежинка и кручусь в этом вихре все быстрее и быстрее, пока домик не растворяется в белой мгле.

****

Я прихожу в себя. Вокруг темно, только где-то высоко виднеется круглое светлое окошко. Я пару раз смаргиваю и понимаю, что сижу на дне ямы-колодца, а окошко – это кусочек голубого неба. Я пытаюсь встать, но ноги скользят по глиняному дну, только через пару минут мне удается подняться.

Яма очень глубокая, даже с моим ростом небо-окошко почти не приближается. Я смотрю на свои руки и задыхаюсь от изумления – это руки ребенка! Ощупав себя, я понимаю, что нахожусь в теле мальчика лет шести. Меня прошибает холодный пот – этого не может быть!

Но факт остается фактом – мне шесть, на мне холщовые штаны, растянутая майка, я босой, сижу на дне глубокой ямы.

…Эту яму с утра дядя Миша и Коля Трезуб выкопали для нового колодца. А потом пошли за глиной к реке. Мы с Сережкой Никитиным с ними просились, но они нас не взяли…

Стоп. Откуда я это все знаю? Мне становится жарко, я прислоняюсь к стенке ямы и морщусь от боли – при падении ободрал локоть. Боль кажется настоящей.

Я переминаюсь с ноги на ногу и слышу хлюпанье под ногами – в яму постепенно просачивается вода. И если дядя Миша и Коля Трезуб выбрали верное место, то вода будет прибывать быстро.

У меня кружится голова, сознание мутнеет: я – это я, и в то же время я – это ребенок! Как такое возможно? Наши (мои?) мысли перемешались в голове – я здесь! Я здесь заперт внутри мальчишки! Что это? Чьи-то воспоминания или самая что ни на есть явь?

– Сенька! Ты куда это намылился? – мать смотрит на меня строго. С утра она уже поставила опару и сейчас, собираясь печь хлеб, повязывает белую косынку на голову.

– Мам, там колодец будут новый рыть, мы с Сережкой договорились помогать, – отвечаю я ей.

Над забором в этот момент появляется лохматая голова Сережки.

– Теть Кать, отпустите Сеньку! – просит он и, помолчав, добавляет. – Здрасьте!

– Тоже мне, помощники. Идите уже, только к обеду чтобы вернулся, поможешь Наташе ягоды собирать, – мать машет рукой и уходит в дом.

Мы со всех ног бежим к дому Степановых, говорят, что там рядом будут искать воду.

Еще издали мы видим стайку мальчишек и прямиком направляемся к ним.

– Уже начали? Уже начали? – громким шепотом спрашивает всех Сережка.

– Не, дядя Миша только что пришел.

Дядя Миша был лозоходцем и выкопал все колодцы в округе. Этим летом он взял к себе в ученики Колю Трезуба, и мальчишки страшно Коле завидовали.

Вот дядя Миша достает два гибких деревянных прута и показывает Коле, как правильно сделать лозу. А потом они вдвоем начинают ходить кругами в поисках подземной воды, выбирая место будущего колодца.

Сначала мальчишки толпятся вокруг, но через пару часов все потихоньку расходятся, остаемся только мы с Сережкой. А когда дядя Миша и Коля уходят за глиной для колодца, нам тоже ничего не остается, как пойти по домам.

– Сенька, а как ты думаешь, они глубокую яму выкопали?

– Я не знаю, наверное.

– А бабушка говорит, что в колодцах водятся русалки, – заговорщицки говорит Сережка.

– Да ну, брехня, – отвечаю я неуверенно.

– Да честное слово! – таращит на меня глаза Сережка. – Она говорит, что русалка может утащить на дно, поэтому нельзя долго у колодца сидеть.

– А что ж русалки дядю Мишу не утащили?

– Это я не знаю. Может быть, потому что он сильный. А может, русалки не сразу в колодце поселяются.

Мы расстаемся с Сережкой на углу, но слова друга крепко засели в моей голове, и я решаю проследить, когда в колодец полезет русалка. Я сижу на краю ямы и так старательно вглядываюсь в мрак колодца, что, не удержавшись, падаю вниз…

Так, нужно выбраться, иначе я захлебнусь. Я начинаю ковырять стенки ямы, чтобы потом как по ступенькам подняться вверх. Дело это оказалось непростое – тело ребенка слабое, и после четвертой ступеньки я совсем без сил.

Меня вдруг накрывает отчаянье, и я неожиданно начинаю плакать, что немало меня удивляет. Стоп! Прекратить истерику! Такое странное ощущение: я рассуждаю здраво, как взрослый, но одновременно испытываю эмоции ребенка. Что со мной?

Я размазываю по лицу слезы вперемешку с грязью и продолжаю ковырять с большим усердием. Мне удается сделать еще три ступеньки, и я медленно поднимаюсь вверх. Но чтобы продолжать копать, прижавшись к стенке колодца, у меня нет сил. Я пытаюсь подняться вверх, пару раз срываюсь, падаю в жидкую грязь на дно, встаю, карабкаюсь и вновь падаю.

Я не знаю, сколько проходит времени, но сил у меня больше не осталось. Вода прибывает и уже достает мне почти до колен. Почему же дядя Миша и Коля не возвращаются? Почему меня никто не ищет? Осознание того, что обо мне забыли, накрывает новой волной ужаса. Глина засасывает ноги, вода ледяная, и меня начинает бить озноб. И вспомнились слова Сережки о русалках. Мне страшно и так жалко себя, что я реву во весь голос.

Вдруг где-то далеко я слышу:

– Сенька! Сенька, ты где?

Сердце у меня падает – это русалка меня зовет.

– Сенька! Мамка будет ругаться, а ну, где ты прячешься, негодник?!

Это не русалка, это сестра!

– Наташка! Наташка! Спаси меня! – отчаянно кричу я. – Я в колодец упал!

Светлое окошко закрывает тень.

– Сенька, ты здесь? – тихим эхом отзывается голос Наташки.

– Наташка, миленькая, спаси меня, – я рыдаю с новой силой, мой тонкий детский голосок срывается, и последние слова я шепчу.

– Сеня, ты не реви! Слышишь? Я тебя сейчас вытащу, – тень пропадает.

Вскоре слышатся голоса, и кто-то опускает вниз веревку:

– Сенька, я из веревки петлю сделал, затяни ее вокруг тела. Пока Коля за лестницей бегает, мы тебя попробуем вытащить, – громкий голос дяди Миши приводит меня в чувства. Я ловлю веревку и делаю так, как он велит, хотя руки закоченели от ледяной воды и плохо слушаются.

Когда меня вытаскивают, я на какое-то время слепну от яркого света. Помню, как крепко сестра обнимает меня, а я хватаю ее за руку и боюсь отпустить. Казалось, разожми я ладонь и снова окажусь на дне той ямы.

Весть о том, что Сенька Кобелев свалился в колодец, распространилась со скоростью пожара. И на полпути домой мы с Наташкой сталкиваемся с бегущей нам навстречу матерью. Она бросается ко мне, ощупывает руки-ноги, целует, вытирая мое чумазое лицо своей белой косынкой. По ее разгоряченному лицу текут слезы, она смахивает их тыльной стороной ладони и, смеясь, прижимает меня и Наташку к себе.

И я снова реву, теперь уже от облегчения.

Дома мать наливает нам с Наташкой по стакану молока и дает по большому куску свежего каравая. Сидя за столом, я отхлебываю из кружки сладкое молоко и постепенно погружаюсь в дремоту. Последнее, что я помню, как мать гладит меня по голове: «Спи, сынок. Я с тобой, ты дома, спи».

Белый вихрь вокруг, снежная метель, и я – снежинка. Я вновь падаю глубже и глубже. «Только не колодец. Прошу, только не колодец», – шепчу я.

****

– …Сеня! Сеня! – надрывно кричит Антон, по его щеке стекает тонкая струйка крови из раны на голове. Он досадливо вытирает лицо рукавом и продолжает меня трясти.

Во время взрыва корабль сильно тряхнуло, меня отбросило к стене, и я так сильно ударился, что на мгновение потерял сознание.

– Антон, прекрати, я уже очнулся. Все нормально, – вру я, поворачиваюсь набок и морщусь: локоть, к моему удивлению, все еще болит.

– Капитан! Два нейронных удара по левому борту! – выкрикивает вахтенный Вонг.

Он поворачивается ко мне, его раскосые агатовые глаза возбужденно блестят.

Я встаю и, чуть шатаясь, подхожу к портику:

– Говорит капитан. Включить дополнительный генератор в третьем отсеке. Создать защитное М-поле.

Поворачиваюсь к Антону и Вонгу:

– Доложить обстановку.

– Атака двух крейсеров противника вывела из строя систему навигации. Связи с базой нет. Мы отрезаны от основных сил. Из истребителей осталось только четыре машины, остальные накрыл последний нейтронный взрыв.

– Разобраться с электроникой сможете? – я посмотрел на бледного Антона.

– Нужно пару часов, но боюсь у нас их нет, – тихо отвечает он, вытирая лицо рукавом.

Я изучаю панель приборов – большая часть судна повреждена, я даже не могу определить, как далеко корабли противника и сколько их.