Kitobni o'qish: «Нет чужих бед»

Пролог

Она висела над миром, огромная и яркая, как вторая луна. Она светила по ночам, и в каждом доме жители перед сном гасили огни, выходили на улицу или на балкон – и смотрели, улыбались и повторяли: «Она золотая, теплая и прекрасная, как подобает настоящей мечте».

Она – это великая Ами, которую эльфы до сих пор по привычке называли черепахой, помня ее детство. Нелепо называть черепахой самый быстрый корабль цивилизации Саймили! Но разве допустимо именовать кораблем или даже мазвом – магическим зверем – разумное существо, вмещающее самодостаточный мир? И странствующее вместе со своим экипажем не по приказу или принуждению – да и как можно принудить Ами? – а исключительно по причине общности интересов и родства с пилотом, принцессой Риолой, дочерью королевы эльфов Сэльви-а-Тэи. И еще из любопытства: Ами стремилась узнавать новое каждый день. Или хотя бы беседовать и учиться. Поэтому без экипажа, точнее, без собственного населения она скучала. Особенно теперь, когда выросла и была вынуждена отказаться от визитов в атмосферу родной планеты Саймили, где вылупилась в свое время из яйца, то есть мазвзародыша. Правда, у повзрослевшей Ами есть два малых корабля планетарного класса «А», как их называют дотошные люди. Эльфы именуют их детьми Великой, а гномы уже три десятка лет азартно спорят, выбирая малышам подходящие имена. Все же именно они, подгорники, совершенствовали зародыши мазва, наделяя детей Ами новыми интересными способностями и навыками. Потом встраивали в живую ткань дополнительные модули: анализаторы атмосферы и грунтов, силовые щиты, малые запасные двигатели. Так надежнее! Гномы полагают, эти слова объясняют всё. Точнее, почти всё.

Ведь нельзя смириться с логичным и продуманным решением общего совета планеты: в первый полет Ами уходит, не имея в составе экипажа ни одного человека или гнома… Вернее, в ее корпусе нет бодрствующих людей и подгорников. Для них, имеющих ограничение в продолжительности жизни, время полета – непростительная растрата лет. Поэтому до первого интересного объекта и далее – в пути между звездами – беседовать с Ами, прокладывать курс и изучать черноту неба останутся эльфы, не обремененные проблемой учета прожитых веков.

Когда-то давно люди мечтали о бессмертии, даже пытались тайком исследовать эльфов, добывая образцы ткани и крови. Хотя подданные королевы Сэльви снова и снова повторяли: их жизнь определяется чем-то иным, нежели генетическим кодом или пресловутым «вирусом бессмертия», выделить который стремились люди.

Со временем общими усилиями удалось отодвинуть смерть и обеспечить людям если не бесконечную, то очень длинную жизнь. Первое поколение обновленных возникло два века назад. И некоторые его представители еще живут, не ощущая бремени одряхления. Они признали сами и растолковали другим: старость приходит в душу, мозг, подсознание. Пробирается туда и откладывает личинки пресыщенности, высокомерия, самовлюбленности, лени. Человек перестает стремиться к новому, утрачивает наивную, почти детскую, готовность учиться и познавать. Мир становится серым, праздники лишаются своей сути, сохраняется лишь внешний блеск. И смерть перестает восприниматься как наказание рода людского или его тяжкое бремя. Она – врата к обновлению.

Эльфы умудряются сохранять в душе восторженную радость ребенка – это и есть тайна их вечности. Которую, впрочем, никто и не прячет. У эльфов есть Единственная, именуемая также Сердцем этого народа. Уникальное существо, способное сливаться с природой, ощущать ее полно и живо. Каждую осень Единственная становится на год старше – говорят эльфы. А следующей весной она молодеет…

За три сотни лет до начала первого дальнего плавания Ами королева Сэльви-а-Тэи отпраздновала рождение своей внучки, получившей имя Тиэса, прежде принадлежавшее древней правительнице эльфов.

Гордо продемонстрировав крошечное агукающее существо в пеленках, Сэльви сказала:

– Однажды мы обретем возможность полететь к иным мирам. И тогда у эльфов будет два Сердца. Мое останется биться и тосковать здесь, с вами. А прекрасная королева Тиэса в числе первых увидит новые звезды.

Тогда черепаху Ами еще не звали великой. Диаметр ее панциря составлял всего-то шестьдесят метров. Неплохо для межконтинентальных полетов. Но не более того.

Прошли годы, сложились в десятилетия, соединились в века. Ами поднялась в пустоту над миром Саймили. На дальних орбитах системы родной звезды она облюбовала пояс астероидов. Вкусных, крупных и разнообразных. Черепаха выбирала подходящие, поглощала, перерабатывала – и росла. Училась, меняла себя, обретала полноту сознания.

Наконец, выбравшись из детского возраста, Ами стала все чаще общаться с королевой Сэльви. Она жаждала измениться полностью и стать не магическим зверем, а чем-то гораздо большим. Самостоятельным миром, пусть сперва и небольшим. Ведь иначе нельзя путешествовать, имея в корпусе экипаж…

Ами, создавшие ее эльфы, люди и гномы вместе усердно трудились, заполняя жизнью плоский мир под куполом панциря. Там появились довольно обширные и глубокие недра, фильтрующие воду и возвращающие ее на поверхность сотнями родников. Сама поверхность обрела незначительную вогнутость профиля, уподобившись чаше: по краям расположились горы, от них потекли к большому центральному морю, используя естественный уклон, ручьи и реки. На берегах зазеленели леса, распластались степи. Воздух стал обновляться, дыхание мира породило ветер.

Самым красивым и запоминающимся этапом развития стало купание в солнце. Ами нырнула в его верхние слои, называя свое имя и признавая себя еще одним ребенком звезды – таковы планеты, выращенные родным солнцем. Ее признали.

Назад черепаха вернулась недавно. Заняла удобную стационарную орбиту, не нарушающую порядка в системе родного солнца, что важно при размерах и массе Ами, позволяющих считать ее планетой. Под сводом панциря-неба появилось собственное светило. Мир ожил. Наполнился пением птиц, сухим стуком конских копыт по степной равнине, гудением пчел. На скалах, в долинах и у моря возникли города. Их строили для себя люди и гномы. Заранее готовили жилье к длительному полету без присмотра. Встраивали бытовые системы мазвконтроля, исключающие возможность накопления пыли и появления таких врагов бесхозного жилья, как грибок и плесень. Заклинали материалы против старения, а краски – против выгорания.

Это была кропотливая работа. Точнее, ее завершающая стадия. Потому что Ами кружила на дальней орбите. А на Саймили – далеком, сияющем, синем драгоценном шарике в ожерелье солнца – до хрипоты спорили, утверждая окончательный состав экипажа.

Вот тогда и стало понятно: первое плавание Ами по темным водам безбрежного моря межзвездной пустоты начнется очень скоро. А экипаж великой черепахи будет многочисленным – но не настолько, чтобы в его состав вошли все желающие.

Часть первая
Багряное солнце

Глава 1
Не жить взаймы

Изоэ'айа крался по коридору привычно ловко, тихо и быстро. Ночь давно погасила все огни города Зинн'э. Его жители наглухо закрыли свои крошечные жилые отсеки, и в коридорах поселился холод. Он сочился влагой со стен, а на верхних ярусах похрустывал кристаллами льда, выступающими на потолке. Темный, мучительно-опасный, порождающий ужас – вот каков этот холод. Никто не рискует выбираться ночью из-под теплого одеяла. Потому что не желает видеть и принимать то, что известно каждому с рождения. Этот ледяной мрак – их неотвратимое будущее. Однажды во всем мире Дзоэ'та не останется ни капли тепла. Его люди запрутся в своих отсеках, чтобы заснуть в последний раз – навечно.

Когда умирает солнце, надежды нет. Однако живым свойственно верить в лучшее. Да и немыслимо это – уйти по своей воле, погубив все, что удалось спасти тогда, последней осенью, покидая поверхность. Они принадлежат миру Дзоэ'та. Они его часть, важная и неотделимая. Потому должны жить несмотря на отчаяние, ведь мир отдает им последние крохи тепла своих недр. И сам еще не умер – тоже на что-то надеется…

Изоэ'айа торопливо расстегнул куртку, сунул замерзшую ладонь во внутренний нагрудный карман, на миг извлек своего светлячка и тотчас убрал, не желая мучить малыша ночной стужей. Краткой вспышки достаточно, чтобы оглядеться. Еще пять шагов, затем принять правее. Тридцать шагов, выбрать левый средний из четырех рукавов ветвящегося коридора. Еще девять шагов. Всё. Мороз крепко впился иглами льда в кожу возле крыльев носа. Дыхание давалось тяжело, с болью. За последние пять лет город заметно остыл. Он верхний в вертикальном поселении. И уже понятно: скоро его придется покинуть.

Отец работает в службе расселения. Он сказал – внизу потеснились и изыскали место для младших, здоровых и сильных. Тех, кому нет еще двадцати циклов. Остальные заснут вместе со своим Зинн'э. Иного выхода нет… Каждый род, стремясь сохранить себя, отправит вниз, в тепло жизни, хотя бы одного наследника. Изоэ'айа тоже придется жить, оставив в городе почти всех родных и знакомых. Так полагают старшие.

Потому что до сих пор не выведали его тайну.

Каждый ребенок, еще будучи младенцем, лишается права стать по-настоящему взрослым человеком. Лишается сути народа и'наэ, главного устремления, смысла жизни и ее полноты. Не зря эта простая операция – всего-то два движения луча-скальпеля – именуется стерилизацией. После удаления лишнего дети растут в глухих коридорах подземного города, не зная всей глубины тоски и не мучаясь бессонницей неодолимой жажды. По-другому нельзя.

Операция очень редко не дает полноценного результата. Ее делает не человек – слишком жестоко было бы заставлять людей лишать себе подобных смысла жизни. Автомат же не видит и не осознает некоторых тонкостей. Обычно дети, перенесшие операцию без ущерба для полноценности, выдают себя очень быстро, их поведение разительно отличается от обычного для стерильных и'наэ. Чаще всего к концу третьего цикла, самое позднее к шестому, таких малышей оперируют повторно.

Увы, подросших детей вмешательством скальпеля уже невозможно спасти от тоски. Сознание, однажды проснувшееся и вдохнувшее запах мечты, не способно ее забыть. Часто такие дети просят, чтобы их оставили в верхних галереях вместо стариков. Оттуда открыт путь наверх. Жить на поверхности, в мертвом мире вечной зимы, нельзя. Но уцелеть там в течение часа, а то и двух – посильно. Можно сидеть, закинув голову, и ощущать, как холод превращает тело в лед. Смотреть вверх, в круговерть нескончаемой метели. И надеяться различить сквозь прогалы в тучах небо.

Небо, которому принадлежит душа каждого истинного и'наэ…

Изоэ'айа осознал, что отличается от прочих, весьма поздно. Первые восемь циклов он был нормальным, спокойным. Спал, ходил по коридорам, не ведая тоски. Но потом поврежденные скальпелем ткани все же срослись правильно, стали меняться. И изменили всю жизнь мальчика.

Он хорошо помнил день, когда нашел в семейной шкатулке рода Айа сокровище. Незнакомая, вспыхнувшая внезапно острая и тревожная тоска была столь велика, что доводила до тошноты, до спазматических болей и озноба. А еще душу терзал и сминал зов, подчиняющий себе все существо. Сперва лишь невнятный шепот, потом все более настойчивый зов. Изоэ из рода Айа искал источник своей тоски долго и настойчиво. Его сразу опознали бы как полноценного, если бы увидели в тот день. Но папа был на дежурстве, а мама… Увы, она покинула их, едва родилась Дали, второй ребенок в семье. Мама была родом из города, еще двадцать циклов назад живого и теплого, располагавшегося выше Зинн'э. Ей разрешили уйти вниз, потому что следовало сохранить род. Позволили дышать, питаться и греться – взаймы. Недолго.

Тоска привела Изоэ в семейный отсек. Заставила рыться в вещах отца – немыслимое и позорное дело! Тоска вынудила искать, извлекая вещи торопливо, но бережно, добираясь до самого дна кофра. Там покоилась шкатулка, сплетенная из особого сорта древесной коры прежних, ныне навеки мертвых лесов поверхности. Эта кора обладала свойством хранить содержимое, поддерживая нужную влажность и температуру. А помогали ей умные приборы, встроенные в хранилище айа, как и во все прочие такие хранилища. В шкатулке – он не открывал, но знал точно – лежали они. Сокровища рода, оберегаемые более тщательно, чем собственная жизнь. Изоэ долго сидел, ощупывая кору и вслушиваясь в дивный запах. Тот самый, породивший приступ тоски. Рядом с сокровищем боль угасла, томительное безумие улеглось. Мальчик успокоился, положил все вещи на их законные места и твердо пообещал себе не допускать впредь даже малейшей тени слабости. Если он хочет стать взрослым и полноценным, надо уметь таиться. Чтобы там, наверху, не сидеть и не ждать ничтожного шанса все свои последние два часа.

Природа истинного и'наэ жестко и требовательно меняла его и дальше. Обостряла слух и обоняние. Делала кости тоньше, мышцы – суше, движения – легче. Он нуждался в меньшем количестве пищи для поддержания формы. И потому мог выполнять свои ночные обязанности, а утром не выглядел утомленным и ослабленным. Полноценные и'наэ куда выносливее стерильных. Давно известно, что возможности отказа от операций просчитывались много раз. Но, увы, нет места для истинных в подземных городах…

Изоэ'айа дернул рукав куртки ниже, на ладонь. Через ткань повернул ручку двери малого отсека тренировок: нельзя оставлять явные следы. Вошел, ежась от холода. Выпрямился, вздохнул и начал свой еженощный урок. Истинному и'наэ следует непрерывно развивать себя, готовя к взрослению. Особенно с пятнадцатого по семнадцатый циклы. Историю рода людей – истинных и'наэ, живших на поверхности, – из учебников никто не убирал. Там все изложено подробно. Про тоску, поиск и занятия. Про Становление… Стерильные читают достаточно спокойно, для них все изложенное – лишь слова, пустые, мертвые и холодные. Они не искали и не жаждали так мучительно и неотступно, не ощущали запах сокровища рода столь полно.

Два часа спустя Изоэ'айа вышел из отсека. Стало еще холоднее. Миновала полночь, и стены остыли до самой низкой температуры. Теперь изморозь добралась и на этот ярус. Кристаллы шуршали вполне отчетливо для слуха полноценного и'наэ: они росли, вскормленные стужей…

Ничего. Скоро включатся системы отопления и погонят снизу, из недр Дзоэ'та, кровь мира, чтобы новый день наполнился теплом. Изоэ заспешил домой. Горло едва соглашалось впускать шершавый ледяной воздух. В остальном же тело не ощущало озноба. Движения обрели удивительную мягкость и точность, как обычно после занятий. Тело наполнялось радостью предвкушения скорого Становления.

Изоэ'айа миновал коридоры яруса отдыха, спустился на два уровня ниже, тихо царапнул ногтем дверь семейного отсека. Сестра открыла, ежась от холода. Молча отдала одеяло. Два часа она грелась под обоими, своим и брата, а заодно и согревала их. Ей, слабенькой и маленькой, всего девять циклов. И прожиты они в самые холодные времена для умирающего города. Поэтому сестра часто кашляет. Вряд ли ее признают годной наследницей, если у старейшин будет выбор. Только его – нет!

– Зачем тебе это? – грустно спросила Дали, младшая из рода Айа. – Ведь все равно узнают.

– А почему ты меня не выдаешь? – благодушно уточнил Изоэ'айа. – Ведь обязана!

– Не могу. Тебя отправят наверх, как маму, – всхлипнула сестра. – Нельзя так. Одним жить, а другим…

– На всех тепла не хватает. – Изоэ'айа сел на кровать Дали'айа. – К тому же мои занятия ничего не изменят. Скоро наш город умрет. Вниз пойдет всего один ребенок из рода Айа – ты. Всегда хотел этого! Я не стану жить взаймы. Лучше отдать долг сейчас. Мой и отца – тебе, за маму. И за то, что не выдала.

– Они охотнее возьмут вниз здорового мальчика, наследника по линии отца. – Дали сообщила известное обоим и жалко сжалась под одеялом. – Признайся сам, тебя простят.

– Признаюсь, прямо сегодня утром, – весело пообещал Изоэ.

Девочка недоверчиво вздохнула. Пошарила под одеялом, нащупывая личного светлячка. Изоэ достал своего быстрее, еще раз, при свете, кивнул и улыбнулся. Он не обманывает. Почти. С самого утра пойдет и скажет. Лиловые глаза Дали наполнились тихой радостью; она поверила, успокоено прикрыла все веки и тотчас заснула. Брат заботливо укутал младшую ее одеялом и поверх – своим, плотно подоткнул ткань. Лег на жесткую кровать как был, в куртке. Ему не холодно. Он занимался, и он истинный и'наэ. Выносливый. К тому же в жилом отсеке тепло. Почти.

Утром наследник рода Айа прошел на самый нижний ярус города. Теплый, там даже жарко в плотно застегнутой куртке. Отсек дежурного старейшины в полном соответствии с традициями встретил распахнутой настежь дверью.

– С чем пожаловал, малыш Айа? – ласково улыбнулся наставник, разглядывая серьезное лицо любимого ученика.

Он, самый пожилой человек города, возлагал на Изоэ большие надежды. Мальчик усердно учился, был не только понятлив, но по-настоящему любознателен и одарен. Достоин стать истинным врачом. В нем есть и доброта, и понимание живых. А через десять циклов, если все сложится удачно, сын рода Айа займет место младшего в совете. У него светлая душа, он умеет замечать и устранять чужие беды.

– Мне очень стыдно, – честно признался Изоэ. – Я знаю, как вы ко мне относитесь, но я вас обманул. Всех обманул. Мне казалось, город вне опасности и я не отнимаю пищу и жизнь у сестры.

– Не надо так, – мягко посоветовал старейшина. – Нам всем больно, но ведь есть еще и долг. Наш общий – перед миром, который нам стал родным. Мы пытаемся сберечь его, пока можем. Ты тоже должен хранить доверенное роду Айа сокровище. Дали мала и слаба, увы…

– Зато она не нарушала закон, – сухо сказал Изоэ. – Я не могу снять куртку. И сплю я давно уже только на боку или на животе. Понимаете?

Старейшина мрачно кивнул. Усмехнулся и огорченно откинулся на спинку своего кресла. Некоторое время переваривал услышанное, пытливо вглядываясь в лицо ученика, рассматривая его тонкие сильные пальцы, сухие крепкие плечи, лихорадочно блестящие глаза.

Изоэ с удивлением отметил: наставник Итао'ими смотрел без малейшего гнева, словно знал заранее. Но зато – с самым настоящим, неподдельным огорчением… Старейшина молчал, расстроено перебирая тонкими пальцами по кромке стола. Изоэ впервые отметил – у Итао очень легкие руки. Даже, пожалуй, слишком. И двигаются они так знакомо, словно танцуют.

– Я не думал, что все зашло настолько далеко. Последняя фаза Становления? Жаль.

– Вы все знали? – едва смог выговорить Изоэ. – Как же так?..

– Не рассчитали время, – огорчился еще сильнее старейшина. – Ты нас перехитрил. Видишь ли, мальчик, все управляющие городами не вполне стерильны, то есть до Становления росли полноценными. Мы – бывшие истинные. Иначе нельзя, иначе мы совсем забудем, кем были и для чего бережем наши сокровища. Вас оставили такими сознательно. Сперва пятерых. Затем, после первичного отбора, троих. Наконец двоих. Чем позже прервать изменения, тем более взрослым успеет стать и'наэ. Мы полагали, есть еще две доли цикла, а то и больше. Я хотел бы видеть тебя в совете. Но я опоздал. В нынешнем состоянии ты уже не останешься здесь, даже если мы тебя станем удерживать силой. Теперь ты точно знаешь, почему других оперируют.

– Да, жажда сильнее меня, – отозвался Изоэ, и в его голосе не было и тени сожаления. – Я пойду наверх?

– Согласно закону, – устало кивнул старейшина. – Мне в свое время не хватило одной доли цикла до Становления, когда мой наставник рассказал обо всем. Двадцать семь лепестков-дней отделяли меня от взрослости, я еще мог слушать и понимать. Думаю, тебе сегодня безразлична жизнь и даже смерть… Но все же жаль! Я едва оправился после операции. И гораздо позже приучил себя к мысли об ответственности перед нашим народом. Нелепо убеждать тебя в чем-то. Ты слишком молод и слишком близок к изменению. Иди. Прямо сейчас. Так будет проще и твоей сестре, и отцу. Ему очень трудно и без этого груза боли. Через полдоли мы отошлем наверх многих. Зоэл'айа окончательно определяет, кому жить, а кому…

– Смотреть в небо, – рассмеялся Изоэ. – Вы правы, сейчас я не могу ничего понять. Но одно знаю твердо: он любил маму и будет рад, если Дали выживет. Прощайте.

Изоэ улыбнулся и вышел в коридор. Тесный, темный, мерзкий коридор. Душа пела и рвалась наверх. Туда, где нет холодных серых стен, а есть простор и небо. Пусть давно уже не синее, как на картинках в учебнике. Пусть посеченное, истертое до мутности ледяной пылью метели. Но бескрайнее. И никаких потолков!

Ярус, еще и еще. Снова, опять – лестницы и лифты. Шлюзы, сервисные коридоры. Воздух все холоднее и свежее. Потому что небо – рядом. Зовет, стучит в висках назойливой и неотступной жаждой, смешанной с пьяным восторгом. Да, наставник прав, теперь Изоэ знает, зачем остальных лишают этого. Чтобы они согласились жить долго в тесных коридорах. Чтобы не бежали наверх, забыв обо всем, отказавшись от будущего и заодно прошлого. От родных, долга и обязанностей.

В учебниках сказано: состояние Становления краткосрочно. Постепенно и'наэ восстанавливает над своим сознанием полный и четкий контроль. Но, увы, после Становления для него непригодны коридоры. Узкие, низкие, тесные, темные.

Последний шлюз. Незнакомый человек без единого вопроса открыл дверь. Изоэ на миг задержался, торопливо сунул руку в нагрудный карман и отдал своего светлячка. Зачем малышу мерзнуть и погибать? Он-то – исконный житель подземных пещер, здесь его дом. Дежурный молча принял подарок, кивнул провожая. И запер дверь. Наверняка с ним уже связался наставник. Предупредил, велел не мешать. Описал, назвал по имени – иначе бы не пропустили. Мало ли кто вздумает глянуть на небо? Такому дорога не наверх, а к врачу. Народ и'наэ состоит из сознательных людей, чтущих закон старейшин.

Поэтому у шлюза выставлена охрана. Здесь дежурят нижние, жители теплых городов: даже одни сутки, проведенные в таком холоде, требуют длительного полноценного восстановления.

Голос мечты звучал в сознании все громче. Холод? А что это такое? Изоэ бежал наверх, задыхаясь от счастья и не чувствуя ног. Ярус за ярусом. Через брошенный мамин город. К старому центральному скоростному подъемнику.

Кабина проснулась, легко прыгнула вверх, прижимая к полу, сбивая с ног… И замерла, с едва слышным шелестом распахнув двери, высокие, удобные. В первом подземном городе еще жили истинные.

Изоэ пошел по коридору к далекому пятну ослепительного, притягательного света. На ходу стащил куртку и сорвал майку. Повел плечами. Сухая, туго натянутая кожа на спине треснула, с хрустом лопнула по двум правильным швам. Юноша не мог видеть, как за плечами раскрываются крылья. Разворачиваются из невзрачных, складчатых, беспорядочно смятых пленок. Но слышал до головокружения восхитительный звук – шелест, щелчки, похрустывание. Смятые пленки сохли, обретали прочность и натягивались. Он даже представить не мог, что это произойдет так быстро и легко!

Пещера оборвалась узким карнизом над бездной. Метели не было – вот чудо из чудес! Внизу под обрывом сплошным слоем лежал снег, розово-сиреневый, с густыми багряными тенями. В небе, у самого горизонта – Изоэ рассмеялся от восторга – висело косматое багрово-чернильное, покрытое сложным узором пятен солнце. Такое слабое, что глаза человека, выросшего в коридорах нижнего города, свободно терпели его сияние.

Изоэ шагнул на край обрыва, раскинул руки, сделал еще один шаг, самый главный и важный, и полетел. Сперва, само собой, вниз.

Но крылья тотчас наполнились ветром, нашли опору и деловито зашумели, загудели, восстанавливая равновесие. Скоро Изоэ осмотрелся, освоился и устремился вверх. У него слишком мало времени, чтобы терять его впустую! Всего один полет. Холод уже вгрызается в тело, прокалывает кожу острыми зубами игл-снежинок, гасит радость. Мешает подняться достаточно высоко, чтобы оглядеть весь мир, доступный крылатому. Но если постараться…

Сзади коварно и внезапно ударил ветер. Подсек, жадно подхватил, как капризный ребенок – незнакомую игрушку. Смял, бросил на скалы – надоела. Подумаешь, мотылек… Такие уже попадались. Ничего нового.

Изоэ в последний раз увидел багряное солнце в прорехе серой метели, ощутил, как рвутся и ломаются только что обретенные крылья. И как мир бескрайнего неба утрачивает сияние дня, погружается в чернильный мрак, куда более глубокий и окончательный, чем тьма подземных городов.

«…Стоил ли один полет всей непрожитой жизни? Глупый вопрос. Если у вас нет крыльев, не судите о том, что не в состоянии почувствовать и понять».

К своему огромному изумлению, Изоэ лежал и думал именно эту мысль. Медленно, виновато и удовлетворенно. Осознавал запоздало и мучительно: стыдно предать надежды наставника ради одного полета. Мальчишество это, не более того. Рефлекс.

Пусть рефлекс. Сладко осознавать, что ты – летал.

Непонятно до помрачения рассудка – а почему ты еще думаешь? Почему вообще лежишь, не ощущая боли? Отчего свет над тобой – золотой и яркий? Наконец, с чего бы стало так замечательно тепло, словно вернулось настоящее лето?

Изоэ попробовал открыть глаза. Невозможно! Они и так открыты. Смотрят на непрозрачный жесткий щиток. Попытался пошевелиться. Тоже безуспешно! Тело чужое, расслабленное, как сырая биомасса в кормовом отсеке.

И тогда стало по-настоящему страшно.

– Эй, первый живой летун! – позвал веселый громкий голос на родном и ничуть не искаженном языке. – Ты очнулся? Живуч до изумления! Мы думали, уже не вытащим. Хорошо хоть, по природе своей ты на нас похож. По строению, по реакции на лечение. Я сперва вообще не сообразила, что ты не такой, заклинала всем, что в голову влезло. А влезает туда, было бы тебе известно, невесть что. Нашей семье свойственна наследственная непредсказуемость действий.

Живость и веселость невидимой собеседницы – Изоэ сразу решил, что это женщина, – слегка обидели юношу. Во-первых, чудовищно невежливо затевать разговор вот так, не представившись, не назвав свой род, город и наставника, не пожелав тепла дому. Во-вторых, совершенно непонятно, чего ждет в ответ странная женщина. Он не может говорить!

– А ты просто слушай, – посоветовал прежний голос с новой, еще более мерзкой интонацией поучительного ехидства. – Я твоя нянька на сегодня. То есть дежурю тут и жду, когда очнешься. Зовут меня Алесия. Коротко Аля. Еще у меня есть прозвище – Рыжее Солнышко. Оно довольно длинное, обычно сокращают до Рысь или Рыся. Еще и потому, что я драчливая и капризная. И рыжая, как рысь… ох, ты же ничего не знаешь! Ладно, я попробую начать сначала.

Женщина некоторое время посопела и повздыхала, собираясь с мыслями. Изоэ между тем обдумал уже услышанное и предположил, что она молода, а может быть, вообще ребенок. На таких не обижаются. Например, сидела бы возле больного его сестричка Дали. Что она сказала бы? Что рада. Что все будет хорошо… А потом вспомнила бы, как следует себя вести. От мысли о сестре стало тепло и легко на душе. Изоэ простил незнакомке ее поведение. В конце концов пусть старается как может, пока взрослые заняты своими делами, более важными и неотложными.

Мысли принесли некоторое умиротворение, стерли острую обиду. Успокоившись, юноша подумал, что имя у девочки странное, если не сказать – невозможное. Нет в нем знакомого звона и жужжания крыльев. Намного лучше и приятнее звучало бы не «Алес'ия», а Алез'ия. Начальный звук прозвища «р», особенно в сочетании с «ы» – и вовсе непонятно. Как ни странно, произносится и удобно, и звучно. Но непривычно. Опять же, он не слышал прежде о роде Ия…

Значит, она не из знакомых городов. Может, в других пещерах научились побеждать холод? Было бы славно. Изоэ сделал усилие, пытаясь улыбнуться и показать, что готов слушать дальше.

– Значит, так, – важно вымолвила Рыся. – Мы прилетели издалека. Вообще-то не думали тут задерживаться, солнышко у вас мертвое. Смотреть на такое больно. Особенно нам, мне, маме и папе, – мы ведь родственны пламени звезд. Здесь как на похоронах… А потом королева Тиэса услышала вас. Мы вернулись по ее слову. С королевами не спорят. К тому же она оказалась права! Всего один цикл изучаем ваш мир – и вот, нашли тебя. Я нашла. Мы с Лиссом осматривали горную гряду и ощутили вдали боль. Когда смогли отыскать, ты уже не дышал. Пришлось много сил истратить, чтобы вылечить. Для этого нас с тобой слили. Или это тоже я учудила? А, неважно! Главное – результат. У тебя теперь матрица моего сознания в голове сидит, у меня – твое прошлое в мозгах копошится. Щекотно, жуть!

Исчерпав запас серьезности, девочка замолчала, понимая, что вот-вот снова начнет говорить не по делу. Изоэ воспользовался паузой и сосредоточенно обдумал сказанное. На душе стало тревожно. А если это никакая не и'наэ? Вдруг его спасли, а точнее, поймали проклятые наэ'ро? Те, кто повинен во всех бедах мира. Люди с холодными сердцами, сознательно утратившие полет…

Стоп. Наэ'ро никого не возьмутся спасать, рискуя собой и нерационально – так они это называют – расходуя силы. К тому же они не чувствуют страдание других. Тем более на расстоянии. А уж до погибающего солнца им никакого дела нет! Тогда кто?

Совсем чужие… Не годится! Чужие – но умеющие говорить на родном языке и'наэ?

– Не нервничай, тебе вредно, – расстроилась девочка Рыся. – Слушай дальше. Ты можешь двигаться. Просто моя матрица перепуталась с твоей. У тебя сознание двоится, как будто два человека дерутся за право управлять руками, ногами и даже языком. Делать надо вот что. Вспомни любой непроизвольный жест. Как пожимаешь плечами, как хмуришься или перебираешь пальцами. Свой, особенный жест. Хорошенько представь его и попытайся повторить.

Нетрудное задание. Каждую ночь он входил в отсек для тренировок, расправлял плечи, поднимал руки и проводил тремя пальцами по подушечке четвертого, большого. С напряжением, как раз получалось три коротких щелчка.

Кисти рук напряглись, оживая и повторяя знакомое движение. Тело отозвалось и стало рассказывать о себе – сперва нехотя, затем все полнее и подробнее. Изоэ постепенно осознал: он лежит на правом боку. Нелепо вытянувшись, поджав левую руку к груди. Точнее, рука привязана и неподвижна, чем-то ограничена от шеи до самых пальцев. Зато вторая свободна. Можно ощупать непривычно мягкую ткань одежды, тонкое покрывало, заменяющее обычные в подземных городах плотные стеганые одеяла. Рядом находится живое – Рыся. Бровные волоски хорошо различают ее тепло, что заставляет еще сильнее задуматься. Для ребенка – слишком велика. Да и излучает жар странно. Вроде немного, а словно светится…

Определенно: она не и'наэ! Едва ли вообще человек. Хотя… Кого считать людьми? По мнению Рыси, он тоже едва ли человек. Если порыться в ее памяти, то люди рослые, крепкие и бескрылые. Владеют магией – сообразить бы, что это такое. Живут довольно долго и уже много веков не конфликтуют с иными расами. Какими это еще – иными?