Kitobni o'qish: «Небо Мадагаскар»

Солнце – осиное гнездо, разлетающееся вокруг себя тысячами ос – желтых лучей. Задача человека – заменить ос на пчел, чтобы они давали мед и подчинялись мозгу.

1

Мага вышел из дома и погрузился в горячий Степанакерт, прошелся по улице, вымощенной камнями, слезами и кровью, и зашел в кафе к Армену и Гоги. Там сидел за нардами Тофик и играл сам с собой. Он не удивился приходу знакомого, только надвинул кепку на голову и убил взглядом барана, светящего головой вместо люстры.

– Хорошо, – произнес он.

Мага закурил «Казбек» и выпил стакан сока из Телави. Присел на угол дивана и подумал о Ван Гоге, будто живущем в Грузии и рисующем психбольницы по имени Сергей, Гиви, Махмуд и Арам. «А ведь ничего не изменишь, так и должно быть, иначе – смерть и распад по имени Капитал, который нужно написать и заработать и стравить друг с другом оба эти пути». Появился Гоги и загрузил свое сознание в пожилой монитор комнаты.

– Что ты делаешь? – удивился Мага. – Сейчас всё на плоскости, девушки вон какие худые, жир отрезали и выкинули современные экраны.

– Вон как, – сказал Гоги и открыл бутылку пива «Тбилиси».

Они обналичили свои мысли и устроили фехтование тем, что тире. «Пить хочется опять, сознания плывут в виде туч и идут буквами, черными, серыми, но буквами, именно ими, свежесть стекает вниз. Так и надо издаваться на свете, чтобы лужи были романами, чтобы текли ручьи – предложения, поскольку босым – лафа». Мага вспомнил юность Нагорного Карабаха и судорожно сглотнул. Медведь его сердца заворочался и привстал немного, после чего снова уснул, так как – зима и холод. На это Тофик ничего не сказал, только задумался и стадо мыслей – коров – пустил пастись над горами и есть бытие, распластанное на них. Маге приятным се не было, но он промолчал и попросил официанта принести шашлык с прохладительным пивом – из Азербайджана и Грузии, чтобы Армения завидовала и тоже зашла сюда, села, вся в камнях и в Севане, и не ела раков, только скучала, подрагивала горами и землетрясениями, мыслила ими и писала стихи. «Хорошее есть Кавказ, он мощный мужчина, о нем мечтает каждая женщина, покоряет его, не вмещает в своем сердце, в уме, не может заставить его работать и кормить семью, бесится, уходит к Ивану или Сергею, Тому или Мигелю и стареет, как Али боксирует с грушей, не идя на войну, так как убийство – грех, жарящий мясо и жалящий плоть».

– Ваше мясо и пиво, – сказал официант и поставил заказ.

– Прекрасно. Благодарю.

Мага начал есть, поливая кетчупом мясо, похожее на Афганистан в 1983 году. Ему оно нравилось, приятен был аромат, тепло наполняло его, питало, дарило крылья его позвоночнику, горящему, как свеча.

– Так как пламя есть мозг, спускающийся к паху мужчины и женщины.

Мага закурил и задумался. «Война – это буханка хлеба, мир – тот же хлеб, но нарезанный». Он выдохнул паустовский дымок и огляделся по сторонам. Хорошо ему было. Наступал вечер, выплеснутый из сердца Набокова, и «Защита Лужина» всюду диктовала свои права, напоминающие сложносочиненные предложения, то есть томаты на веточке на прилавке Мехмета. «Именно так, иначе Турция взмахнет ятаганом и отрубит три тысячи голов, выбив из них признание в виде крови, фонтаны вообще, которые – шеи, даже жирафа, не говоря о том, что трубы – змеи, жалящие водой». Мага позвонил знакомой, пригласил ее, назвав по имени, прозвучавшем как выстрел и как Жаклин. Та сказала, что придет и прильнет к нему, не глядя на других, пахнущих Австрией и Венгрией, а также союзом меж ними. Ему это показалось интересным, потому он не стал сравнивать мозг с кишечником, а отметил расцвет Карабаха, ставшего независимым и живущего с сотнями национальностей, надевающих иногда ради приличия на себя человека. Ведь их прогулки и труды в невидимом виде давно начали смущать прочие страны, где люди двумя палочками ног или рук все еще доставали остальное тело и кормили пространство и время.

– Жаклин, – произнес Мага, – мы все еще не женаты, мы все еще порознь, нас все еще нет.

И она вошла, села к нему и улыбнулась улыбкой квитанции или чека, вообще – страницей из Бабеля, воюющего в гробу со всеми питейными заведениями Москвы.

– Бабель, – сказала Жаклин, – рифмуется со словом «штабель», потому что его рассказы – штабели дров.

– Они горят?

– Они мокнут.

Они заказали по пиву, так как Жаклин не захотела есть, и заскучали в разные стороны, разбросали скуку вокруг. А та скукожилась и облезла, опылила воздух и обмазала лица людей виною и равнодушием к небу и вечерам. «Не лучше ли слушать клипы? Не знаю, но есть разница между звуком с картинкой и без, слушать телевизор больше, чем слушать радио». Мага глотнул пива и растекся мыслью по полу и потолку, чтобы она начала стремиться к соединению, прессуя столы, стойку, стулья, людей и их слова, невидимые, но существующие везде. Жаклин положила ногу на ногу и закачалась немного, погрустнела даже, но больше осталась спокойной, как море, в которое упала бомба и не взорвалась. «Ну и пусть, женщина именно для того, чтобы быть пешкой, офицером и ладьей, уничтожая остальные фигуры – черные и белые, невзирая на их принадлежность, которая – сигарета и дым от нее». Они допили с трудом и легкостью пиво и вышли на улицу, когда расплатился Мага. Присели на лавке и закурили сигареты – карандаши, пишущие дымом по небу – на века. Не иначе, потому что Мага так понял и ощутил, пронесся легко и воздушно сутью своего тела и ума, не сходя с места и не двигаясь, так как вблизи Жаклин. «Пусть будет рядом, нет любви между нами, но она в любой момент может накатить и пройтись в виде верлибра и сонета по дороге, исчезая вдали, где солнце – перманентный взрыв, разлетающийся светом и теплом. Потому война – всегда, постоянно, ведь, скажем, свет – постоянное поражение рук, ног, головы и пупка. Свет бьет, ранит и уничтожает, просто не дает подняться и встать, изничтожает всего человека или животное, пронзает их, проникает в кровь, устраивает в ней ураган и топит эритроциты и лейкоциты, плывущие открывать США».

– Почему ты молчишь? – спросила Жаклин.

– Потому что полон.

– Так похудей.

– Я полон мыслей и чувств.

– Я это и имею в виду. Качайся и разбрызгивай все то, что внутри. И передавай железу внутреннее свое. Пропитывай его им.

– Хорошо.

– Наполняй воздух содержимым своего сердца и ума.

– Я понял.

– Ну вот. Замечательно просто.

– Тренируешься?

– Да.

Мага заметил мужчину, идущего к ним. Он был похож на перса. Иран исходил от него. Мужчина шел, окруженный Ираном. Обернутый в него. Сцепленный с ним.

– Барев, – сказал он, когда добрался до лавки.

Мага и Жаклин поздоровались. Мужчина сел рядом и заговорил.

– Весь мир на перепутье сейчас, – молвил он, – одни хотят умереть, другие ничего не хотят. И вот они сливаются вместе. Стекаются в одно и порождают вечность. Людей из двух человек. И этот союз хочет только бессмертия и Вселенной. Счастья, в конце концов. И все это прет с Кавказа. И персы, и турки хотят жить на Кавказе, едут сюда. Ломятся со всех ног. Льются, бегут, текут. Потому что Кавказ точка силы. Ее поставил Ной на вершине Арарата.

– У него же были обе ноги, – возразила Жаклин.

– Ну он с тростью был. А трость ставит точку.

– Ясно, – рассмеялась Жаклин.

Мужчина представился Саидом и спросил у Маги и Жаклин, чем они занимаются.

– Я тренируюсь и пощу фотки в инсте, – отвечала Жаклин, – ну, так, рекламой еще.

– В основном я пишу, – признался Мага и закурил сигарету.

– Что пишешь?

– То, чего боюсь больше всего.

– Все боятся, конечно, не ты на свете один, – ответил Саид и достал бутылку иранского коньяка.

Они выпили из небольших стаканчиков, которые нашлись у Жаклин, нарезали лимон из кармана Саида, закусили дольками и порадовались бытию.

– Коньяк – это топливо, дизель, – сказала Жаклин.

– Его пьют люди-автобусы и люди-грузовики, – нашелся Саид. – Прекрасно, – добавил он.

– Еще бы, – отметил Мага.

Он вторгся в самого себя, вырезал свои сердце, почки и печень и повесил их на кишках сушиться внутри себя. Устроил геноцид внутри отдельно взятого человека и не испугался суда и ответственности, которые сели вокруг него и начали ждать хлеба.

– Это птицы, – сказал Саид, – они души мертвых детей, умерших и лежащих в люльках – гробах.

– Плохо им там? – спросила Жаклин.

– Да ничего, терпимо. Ждут. И дождутся.

Они выпили еще и замолчали, пока коньяк строил в их головах высотки и врезал в них самолеты, начиненные людьми – самыми взрывоопасными веществами на свете. «Ну и пусть взрываются эти люди, это еще Гоголь описал, когда в мешках у него сидели люди, которых потом заложили под здания и вознесли дома». Мага перестал думать и начал дергать заусенцы, похожие на травинки с семенами, которые падут и взойдут или их выклюют птицы.

– Что молчишь? – вопросил Магу Саид.

– Коньяк обрабатываю.

– Конечно. Это посылки. Каждая рюмка – почта, ее надо обрабатывать и рассылать через артерии и вены по органам – по провинции.

– О, – сказала Жаклин, – конечно, рука – это провинция, она завидует сердцу и хочет вонзить в него нож, чтобы стать центром. И вообще, самоубийство, когда вешаются, – это революция, а не смерть. Это Ленин, а не Андрей или Сергей, Вахтанг или Георг.

– Понимаю, – промолвил Мага. – Ведь самоубийц вне решетки хоронили, означая свободу – войну красной и белой крови.

– Сталин красный, – вмешался Саид.

– Он черный, – поправил Мага. – Сталин вытекшая и запекшаяся кровь.

– А красные – это рассвет и закат, а между ними – белые, облака или дни. Крайности победили, – сказала Жаклин.

Все накатили и мельком посмотрели на группу армяно-азербайджанцев, идущую мимо и пьющую глазами друг друга.

– Они говорят на русском, – сказал Саид.

– Ну, это великий и могучий, – рассмеялась Жаклин.

– Русский объединяет, – ответил Мага.

– Кого здесь больше? – поинтересовался Саид.

– Сейчас? Очень трудно сказать. Курортное место, омываемое водой, – ответствовал Мага.

– Метафизической, – добавил Саид.

– Может, – сказала Жаклин и закурила трубку.

– Ну а как? Взмоем в небо? – посмотрел на Магу Саид.

– Трудно сказать, есть тексты, есть жизнь.

– И они не пересекаются? – спросила Жаклин.

– Они – рельсы, если пересекутся, поезда не смогут идти – будут крушения, – пояснил Мага.

– Поезда будут идти на одном колесе, балансируя на нем при помощи селфи-палки, – догадалась Жаклин.

– Снимая себя? – не понял Саид.

– И выкладывая в инсту, – закончила мысль Жаклин.

Они выпили и все вместе подумали, что это будут глаза на кончиках усов, если поезд будет снимать сам себя. Насекомое, решили они. Их головы соединились сильнее и обменялись грузом мозгов.

– Стыковка произошла успешно, – сказала на это Жаклин и скосила глаза, чтобы видеть Китай.

2

Утром Мага встал, оглядел снимаемую комнату, потянулся, вспомнил окончание прошлого дня, когда он напился и приставал к Жаклин, а Саид сдерживал его, стыдил, объяснял восточные правила поведения. Маге теперь было стыдно, хотя все его приставание было в словах, ими он ублажал Жаклин, омывал ее, набегал на нее, охватывал, гладил и уносил песчинки ее внутреннего мира с собой, оставляя взамен влагу и тепло. «Ну хорошо, меньше надо пить, а то я совсем армянин и грузин, даже второе – посиделки и вино, текущее в рот по веткам деревьев. Слава Кавказу, где мир и покой братьев, воистину их». Он смутился своего пафоса, протер глаза, убрал из них морские песчинки и во всю свою мощь загрустил. Грусть касалась прошлого дня, что тот ушел, унося знакомых и боль, данную ими в качестве оборотной стороны счастья. Он подошел к джинсам и нашел в их кармане номер Жаклин.

– Надо же, – сказал он и сунул полсигареты в рот.

Он заварил кофе, поставил его на балконе и начал медленно пить, куря и молча. Дым кофе мешался с дымком сигареты, объявляя вековечный союз – двух государств, текстов и букв – людей. «Люди живут на карте или глобусе – между ними война, на круглом жить или плоском. На глобусе все каждую секунду падают вниз, кроме тех, кто наверху. На карте все хорошо, если она не висит на стене. Тогда надо ходить по вертикали. Пока побеждает глобус, так как он копия головы. Но существует скальп». Он выкинул бычок в банку, почувствовал напряжение, исходящее от людей, от них самих или их следов, сполоснул кружку и лицо, обозначил свое преимущество над временем, засунув пальцы вместо батареек в часы, и вышел на улицу. «Улица, на которую нельзя попасть, каждая такая, все равно, что снаружи, потому что есть переход – зебра, и на ней нельзя ничего прочесть, но это пока – скоро расшифруют и ее, и ее собрата, бегающего по Африке, прочтут эти строки, черное на противоположном, разберут иероглифы, и тогда многое прояснится в миру». Он позвонил Жаклин, но та не взяла телефон, потому Мага зашел в издательство «Карабах» и начал искать редактора. Секретарь указал на дверь и попросил подождать. Мага уселся на стул и начал рассматривать стены и ногти. «Набоков – азербайджанский писатель, сейчас так решил, он духом из них, взят через время, пространство, театр, гараж и кино. Он лежал на боку и писал, «Лолиту», «Машеньку», прочее. Силой воспел Кавказ. Так, Лолита – Армения, Грузия – это Машенька, сам Набоков не-Гумберт, просто «Остановка в пустыне», чтоб напоить верблюда и скакать в Карабах». Вышел редактор, представился Мамедом, завел к себе Магу, принял флешку с романом, пробежал глазами по тексту.

– Такое печатать не будем, – сказал агрессивно он, рассмеялся и закурил.

– Почему? – спросил Мага.

– Потому что будем! Каждый кавказский писатель дорог.

– А почему не будем?

– Ну, это ворота, которые не успели открыться.

– Ясно.

– Оставьте свои данные, мы свяжемся с вами и пришлем договор. Вы здесь живете?

– Пока.

– Не имеет значения. Я сразу понял, кто вы.

– Приятно.

– Давайте выпьем.

Мамед достал виски, наполнил рюмки, осушил их с Магой и проводил его до двери.

– Ну, теперь мы знакомы.

– Да, – согласился Мага.

Он вышел на улицу Анара и прошел по ней до вечера, стоящего на углу и испускающего темноту из себя. Темнота кружила и танцевала. Рядом стояла девушка и снимала ее.

– Меня зовут Софья, – сказала она, когда Мага поравнялся с ней.

– Я Мага.

– Я так и знала. У меня несчастье – нужно двести рублей, таких вот страдающих и плачущих двести рублей, сложенных пополам, словно крылья.

Мага залез в карман и достал деньги.

– Спасибо, – промолвила Софья. – Мне на эти деньги нужно купить тапочки, чтобы ходить в них по улицам.

– Потому что вся земля – дом.

– Нет, так нежней.

– Понятно.

– Угостите мороженым. И давайте на «ты».

– Хорошо.

– Сколько тебе минуло?

– Тридцать семь горных лет.

– Пушкин?

– Пока не знаю.

– Ну хорошо. Мороженое?

Они вышли на Хачатуряна и зашли в кафе «Гоча». Там уселись в углу и заказали пломбир. Впрочем, Мага взял еще пива, чтобы не отставать от Довлатова, сидящего через стол. Довлатова из предположений и вымыслов, хотя и, возможно, воскресшего, чтобы здесь сидеть и писать, попивая вино.

– Жарко и хорошо, – сказала Софья и расстегнула кофточку.

– Мы же не Гумберт с Лолитой?

– Ты моложе, я старше.

– Вот и всё сходится, – вымолвил Мага.

– Пусть. Стереги меня. Свяжи речью и взглядом, иначе я убегу.

– Куда?

– Ну, к другим мужчинам.

– Беги.

– Да я не хочу.

Покрутили пальцами возле висков, отправили пару фаланг себе в головы, погрызли орешки, как белочки, живущие в голове, и расслабили свои внутренние сущности, так как наружные сбежали от них, в горы всея Арцаха, звучащего, как колючая проволока или антенны – пучок, но все равно что-то колючее. «Строительство неба идет своим чередом, его строят здесь, в этом городе, подвозят кирпич, песок и бетон. И арматуру – да. Небо будет стоять на земле, и в нем будут жить люди, не мешая офисам и библиотеке внизу».

– О чем думаешь? – вопросила Софа.

– Так, малое делаю большим в голове.

– Понятно. В голове? Что ты знаешь о ней?

– Разное.

– Ну вот, я скажу тебе. Голова – шар, который выдуло тело. Она из жвачки.

– Вся?

– Целиком. Тело может в любую секунду выплюнуть голову или втянуть в себя.

– Страшно.

– И я про то.

Как ни странно, страшно им не было, потому что пиво и мороженое образовали Северный полюс, с морем и льдом, пеной и таянием, с медведями, спящими в животах. Также они стопроцентно видели себя в городах, окружающих этот, подернутый дымкой и вносящий коррективы в лица солнца, луны и планет, которые есть на земле. К примеру, есть люди с Меркурием на плечах, есть с Марсом, есть с Фаэтоном – разлетевшимся на куски лицом, с частицами вместо лица.

– Может, возьмем лаваш? – предложила внезапно Софа.

– Просто?

– Ну нет, шаурму.

– Хорошо.

Мага взял шаурму и пиво, открыл его и налил в кружку Софе.

– А себе?

– Хорошо. Просто сперва тебе.

Мага сделал глоток из бутылки и вылил ее содержимое в желудок бокала, чтобы он впитал его в себя, если сможет, а нет, так Мага перельет его в свой.

– Тебе не кажется, – сказала Софья, – что желудок – кастрюля, вот дырявая, скажем, питающая организм из дыр?

– Есть такое, конечно, но она может быть без дыр, просто наполняющейся едой и потом переворачивающейся, кормя и питая тело.

– Нет, не так, желудок без дыр, и он не переворачивается, нисколько, ничуть, просто течет за края. Ну, представь: он полон, он доволен едой, он не тратит ее, просто отдает лишнее телу, кормит его излишками.

– А крышка?

– Это лепешка. Ею накрывают желудок, и тот засыпает, дремлет и видит сны, где он – мать, а ребенок ее – еда.

– Да как? Ребенок рассасывается в животе матери?

– Именно, в ласке и неге с ней.

– Разве так можно?

– Телу не объяснишь, ребенок полностью рассасывается и становится своей матерью, которая заболевает психически, то есть ничем не болеет, не считая детства, вселившегося в нее.

Сделали по глотку и закурили сиги. Софья улыбнулась слегка.

– Знаешь, – сказала она, – болезни бывают такие: мозг, печень, почки, селезенка, кишка. Глобальные такие болезни.

– Они охватывают всего человека?

– Конечно.

– Понятно.

– Да ерунда. Есть еще другие болезни: рука, живот, голова. Можно говорить: «я болею рукой», «я болею ногой».

– А заразиться рукой или ногой можно?

– Думаю, да.

– Хорошо. У меня глаза – ятаганы.

– Понятно, а у меня глаза – крик: ну классно же, люди, вы наконец поняли, что Карабах – универсальный, он для всех людей, без исключения, в нем должны жить все, все внутри него должны радоваться жизни, и пусть армян и азербайджанцев будет в нем побольше, чем остальных, но это не страшно, а если и страшно, то пустяк, ерунда, потому что Карабах – это победа над смертью, и здесь не суть важно быть первым, так как первый удален от последнего, а кто в середине, тот слышит и понимает всех.

– Вот тебя понесло.

– А то.

– Жить бы и жить всегда.

– За это надо сражаться.

– С кем?

– Со смертью. И с ней.

– А с кем еще?

– С собой, со своими частями тела. Со своими органами.

– А что с ними?

– Они враждуют. А вообще, человек – это МИД и МВД.

– И они враждуют друг с другом?

– Скорее внутри себя. Мозг никак верх не возьмет.

– Думаешь?

– Я уверена.

Сделали по глотку, цокнули языками, размечтались, разнежились, отдохнули, взмыли внутрь своих разгоряченных сердец, там покружили и искупались в крови, покачали ее, проверили узников в камерах, передали им таблетки и тапочки, почитали им Горького и прекратили всякие фантазии, вернулись в кафе и оплатили заказ. Вышли на воздух, облачились в небесное, земляное, червивое, расстались, потекли ручьями, растянулись, охватили несколько кварталов и даже не оглянулись, так как Мага встретил свою однокурсницу.

– Отдыхаешь? – спросил ее он.

– Ну да, – отвечала Нада. – Прилетела сюда.

– Здесь хорошо.

– Сама суть. Дан весь смысл.

– Что будешь делать?

– Чаю хочу попить. Ты с кем-то был?

– С Софьей.

– Кто это?

– Я не знаю.

– Здравствуйте.

– До свидания.

Он повел ее в кафе, где только что был, усадил Наду за столик, дал ей большую ложку и заказал каши и чая.

– Я и так кашу каждый день ем, – сказала Нада.

– Ну и хорошо, не надо будет привыкать.

– Я готова.

Он сел с ней рядом, спросил ее номер и написал ей в смс, что хочет целоваться с ней. Она ничего не ответила, только закрыла глаза и отвернулась. Мага повернул ее лицо в сумерках к себе и коснулся ее губ своими губами. Они слились, стали одним человеком, растворились друг в друге. Целовались кожи, кости, печени, почки, легкие и сердца. Мозги ползали по столу, как ежики, и совокуплялись. «Всё, я люблю ее, решено, потому что не любил раньше. Как она хороша, волшебна, тяжела в бедрах и легка, целебна, и ее невидимая часть, именуемая «эго» и «я», выделана из кожи динозавров, изготовлена из них, обернута в них».

– Так мы целуемся, – сказала Нада, оторвавшись от Маги и положив ладонь ему на бедро.

– А я смотрю из окна, там люди, и каждый сотый имеет в себе больше меня, чем себя.

– А я смотрю часто на закат и вижу в нем себя, будто мое лицо садится и горит тысячами рыжих лучей.

– Конечно, по улицам ездят не машины отныне.

– А что? – вопросила Нада.

– Тепло, холод, рыдание, радость, апатия, шизофрения, астма, диабет, грусть, сострадание, туберкулез.

– Просто ездят?

– Ну, не только, еще везут людей, велосипеды, жареную курицу, термосы, рюкзаки, телефоны и всё.

Закурили, постряхивали пепел, пообнимались, даже поцеловались носами, потерлись ими, повдыхали дымки.

– Любишь меня?

– Люблю, – сказал Мага.

– Любить тяжело, тяжелее всего на свете, но без нее тяжелее еще.

– Тяжелее самого тяжелого?

– Да. А ты кто?

– По национальности? Кавказец.

– Нет, это понятно, азербайджанец, армянин, дагестанец, грузин?

– Кавказец.

– Понятно.

– Ну. Какой самый главный вопрос философии?

– По Камю?

– Нет, по тебе. По нему на вопрос ответил Рыжий.

– Думаю, главный вопрос философии в том, может ли быть она не женского рода.

– А еще?

– Могу сказать о главном вопросе религии.

– Хорошо.

– Он в том, может ли человек в зеркале увидеть себя, а не зеркало.

В кафе вошли азербайджанцы и разлили мужественность вокруг себя, стали источать мужское начало со всех своих пор. Официант принес им баранины и коньяк. Мужчины начали есть и подрагивать усами, ловящими радио. На всех языках заиграла музыка. Кавказцы достали нарды и начали в них играть. После чего встали друг другу на плечи и изобразили Хайдеггера. Тот посмотрел на Магу и сказал:

– Если сильно вытянуть ногу, то из нее может ударить лезвие.

– Я понял, – ответил Мага, – а насчет лезвия или жала скажу: озеро, река или море состоят из капель, и эти капли – пчелы, по-моему, если вода горяча, они жалят, если холодна, просто облепляют тебя, вот так, если идет дождь, это пчелы стекают вниз, и среди них есть матка, которая может ужалить и отдать свою жизнь тебе.

Азербайджанцы выслушали его, распались на произведения Хайдеггера и покурили в виде его работ. Каждый труд выкурил сигарету и выпил коньяк, став не стоящими строчками, а бегущими. «Ну и замечательно, пусть будет так, ведь обратное ныне немыслимо».

– Строки бегут, – сказал он, – убегают, атакуют или и то, и другое.

– Это же круто, – сказал один азербайджанец и добавил: – Децл – не еврей, конечно, так как азербайджанец, именно он, все так, и вообще – рэп явился от нас. Зародился в наших сердцах, животах и ниже. Азербайджанцы еще покажут настоящий рэп.

– Да никто и не спорит, – ответила Нада.

– Просто мы таились под водой, под поверхностью, не хотели показывать головы в слишком уж непростые времена. Головы рубят, если они вырастают не вовремя. Кочаны летят на землю. Нет древних и не древних народов, есть свет и есть тьма, ну, кто-то сидел во тьме, ну, любил темноту, не считал солнце своим, так как есть звезды.

– Звезды? – не понял Мага.

– Именно, так, тоска азербайджанцев по звездам, так как одна – их мать.

– Это не ваша земля?

– Нисколько.

– А почему вы так цепляетесь за нее?

– А армяне не цепляются за нее?

– Тоже чужие?

– Конечно. Просто здесь филиалы. И вот они мечтают стать центром. Хвост виляет собакой.

– Ясно. Вы просветили.

– Просветили? Как звать тебя?

– Мага.

– Ну, хорошо.

Азербайджанец выпил коньяк и начал медленно петь, но не просто песню, а гастрономию и базар, сеть продуктовых магазинов и последние мысли Христа. Мага слушал его и пощипывал бородку себе. «Хорошо ведь поет, потому что азербайджанцы, армяне и евреи сильны в торговле. Родственные? Не знаю. Не через субъект, но объект. А вообще, бывает так, что у человека армянский мозг, азербайджанское сердце, еврейские почки, грузинские руки, русское лицо и так далее и не обязательно, что так, поскольку у всех по-разному».