Kitobni o'qish: «Охота на Лань. История одной одержимости»

 
С ланью грудною,
извилисторогою,
мать потерявшею
 
 
В темном лесу,
боязливо дрожащая
девушка схожа.
 

Анакреонт

Часть 1
Сестра

Глава 1
За три дня до начала охоты

Высоко под купол храма возносилось пение хора. Утреннее солнце било в витражные окна. Падая на мраморный пол, лучи света превращались в разноцветные лужи, а на лицах молящихся они и вовсе устраивали презабавную игру цвета, света и теней. Джованна скользнула взглядом по рядам молящихся и при звуке колокольчика перед принесением Даров вздрогнула. Несмотря на то, что Джованне было тогда не более трех лет, ей всякий раз вспоминалось багровое пятно, растекающееся по каменному полу. Тогда, апрельским утром, в совсем другом храме она стала свидетелем покушения на именитых граждан Флоренции. То кровавое происшествие глубоко потрясло всех, а ее словно выдернуло из мягкого сна детства, в котором она тогда пребывала¹.

В такой же солнечный день, как этот, приехавший в город кардинал поднял вверх чашу, раздался торжественный хор, прихожане опустились на колени… Все, как сейчас. Только мгновение спустя на двух человек, стоявших у самого алтаря, обрушились удары ножей, и завязалась драка.

Джованна тогда вцепилась в одежду отца, инстинктивно загородившего дочь от зрелища, а потом опрометчиво взявшего ее на руки, а старшие братья были наготове, если придется защитить свою семью. Тогда-то, с высоты отцовских рук, маленькая девочка и увидела то, что надолго поразило ее детскую, такую еще хрупкую и впечатлительную душу. Кровь.

После, из-за того, что девочка отказывалась ходить в тот собор, семья перешла в более уютную маленькую церковь, в которой перед глазами ребенка не вставали воспоминания о безжизненном теле на мраморном полу, с растекающейся вокруг темной густой лужей. Кровь, пролитую в храме, замыли в тот же день, убийц повесили на главной площади, но память была неумолима.

Джованна опустила глаза на молитвенник, открытый на страничке начала богослужения. Но сильнее, чем молитва, написанная красивыми буквами, ее привлекала игра света на драгоценных камнях перстней. Тонкие белые пальцы покоились на странице раскрытой книги. Рядом ревностно молились ее тетушки – одетые в черное старушки, сжимавшие в костлявых пальцах четки. Какое разительное отличие от них представляла Джованна! Белизна ее кожи становилась ярче, если посмотреть на пятна на руках соседок. Пальцы – изящнее и длиннее, если сравнивать с узловатыми суставами старушек. Одежды богаты настолько, насколько может себе позволить благородная флорентийская девушка, пришедшая на церковную службу. Укорив себя за праздные мысли, Джованна снова сделала усилие, чтобы вслушаться в голос священника, но тщетно: задержавшись на мгновение взглядом на молитвеннике, она украдкой обернулась назад.

Позади нее молились трое юношей. Старший из них носил рыжеватую бороду, был серьезен, сосредоточен на молитве. Тот, что казался самым младшим, с отсутствующим взглядом смотрел в свой молитвенник: Джованна была уверена, что он, как и она, не видит там текста, а думает об охоте. Средний из них поймал ее взгляд и подмигнул. Девушка тут же повернулась к себе, еле сдерживая улыбку. Как она любила всех троих! Любовь переполняла ее, словно вот-вот не хватит больше места в душе, и она лопнет от этого невероятного счастья. Три ее сокровища, три брата, тройное богатство и счастье. Вот за это она благодарила Бога от души каждый день, в часы молитвы и часы досуга. Благодарила за великое счастье, что ей было даровано. Быть сестрой.

Под колокольный звон паства поднялась со скамей. Словно птица, рвущаяся на волю, Джованна устремилась к выходу. Братья, как всегда, тут же окружили ее, чтобы уберечь от толчеи. Старушки еле поспевали за молодежью, и их беспокойное копошение с четками и книгами, мелкие быстрые шажки вызывали у юношей добрую усмешку. Джованна шла так быстро, что все ее платье и легкое воздушное покрывало, укрывавшее тугие завитки уложенных на голове медных толстых кос, относило назад, и они летели вслед, пока она разрезала быстрой поступью толпу. Братья успевали по дороге мельком поприветствовать знакомых, Джованна же замедлила шаг, лишь оказавшись на улице, на воле, под синим и бескрайним небом и ярким солнцем, освещавшим площадь. Здесь подождали они тетушек и медленно пошли к дому. Нетерпение Джованны не прекратилось с выходом из храма, просто ей стало свободнее и покойнее на душе. Медлительные тетушки вызывали досаду, которую девушка едва могла скрыть. На улице она стала замечать знакомых и отвечать на приветствия, и, как всегда, путь был разделен на три части в зависимости от того, кто шагал рядом с ней – Джакомо, Лоренцо и Валентин.

Джакомо, как старший брат, вел ее первую часть пути.

– Ты сегодня снова отвлекалась, – укорил он сестру между делом.

– Если бы ты был погружен в молитву, ты бы не заметил, – парировала она.

– Ты вертелась, как грешница в костре, было странно не заметить, – усмехнулся он в рыжую бороду.

– То-то мне казалось, что было душно, – засмеялась Джованна.

– Знаешь же, что мне за вас всех отвечать, – вздохнул Джакомо.

Джованна смолчала. Он действительно обычно отвечал за все проказы младших, оттого и сделался раньше времени рассудительным и серьезным.

Лоренцо перехватил ее, как всегда, у поворота возле Виллы Деи Санти.

– Как красива ты была в свете витражей сегодня, когда повернулась к нам! Уверен, епископ заметил отсутствие интереса к молитве: весь скукожился, как высушенная возле огня кожа.

– Я считала минуты до конца службы. Сегодня повторим? Уверена, что обгоню тебя, как и вчера.

– Я лишь уступил тебе, – увильнул Лоренцо.

Валентин втиснулся между ними, разъединив их руки, и средний брат со смехом уступил младшему.

– Итак, сестрица, выбирай, Стрела или Резвый?

– Стрела.

– Бери Резвого, сестрица, Стрела после вчерашнего прихрамывала.

– Ты сегодня со мной в паре?

– Как всегда.

Они перекидывались короткими, отрывочными фразами, но могли бы и молчать, как шутили братья, ведь между Джованной и Валентином с детства возникла крепкая связь, такая, что развести их не представлялось возможным: казалось, для этого придется разрезать между ними воздух, который тут же закровоточит и наполнится болью.

Эти двое не мыслили ни одной проказы один без другого, ни одного приключения друг без друга. Такой тесной была их дружба, что вне семьи Альба она казалась странной. Между ними был всего год разницы. Брат и сестра потянулись друг к другу сразу, как только родилась Джованна. Более непохожих младенцев было сложно представить: молочно-белая девочка с рыжими прядками волос на макушке и годовалый карапуз, загорелый, с темными глазами и черными кудрями, который вечно просился к ней в колыбель. Один без другого они устаивали истерики и плач, умолкая только когда уставшая кормилица вновь соединяла их. Когда Джованна пошла, Валентин водил ее повсюду, ужасно гордый и счастливый. Их дружный смех раздавался по всему дому, и, глядя на неуклюже качающуюся Джованну и Валентина, пытающегося ее оградить от острых углов, взрослые невольно вздыхали, желая и себе в жизни такой поддержки.

Джованна повторяла все проказы Валентина, училась вместе с ним, а он точил оружие или зубрил латынь у ее ног, пока она, высунув язык от усердия, пыталась учиться вышиванию. Они вдвоем пропадали на конюшне, вдвоем освоили верховую езду, вдвоем учились владению оружием. Разделить их было невозможно, как ни пытались. В конце концов все просто приняли их отношения как должное, ведь, как сказал отец-исповедник семьи Альба, «нет такой силы, чтобы могла разделить две души, если их соединили на небесах». В ответ на жалобы отца отец-исповедник говорил: «Пути Господа неисповедимы. И нам неизвестно, почему Он наделил их такой тесной любовью. Но такие чувства, если они чисты и невинны, не нам ломать».

Комнаты их находились рядом, и они до глубокой ночи могли перестукиваться одним им известным кодом. В итоге даже кровати пришлось сдвинуть к одной стене, потому что Джованна простывала, пока стояла босая ночью во время переговоров. И те, кто входил к ним, видели, как Валентин и Джованна спят, прижав ладонь к стене, словно ощущали друг друга через преграду.

Отец-исповедник нашел описания тесной дружбы между близнецами, пытался убедить отца детей, что в них заключены души близнецов, рожденных с разницей в год. И это в итоге успокоило синьора Альбу, который волновался, что взросление может свести детей с невинного пути. Отец-исповедник много времени проводил с Джованной и Валентином, объясняя им, что вскоре они станут взрослыми, и каждому нужно будет обзавестись семьей, и пути их будут разными. Дети кивали, но при этом держались за руки, словно защищая свой союз от слов священника. Они все понимали, но пока было возможно быть вместе и не выбирать, они хотели просто быть друг с другом. Братья их любили, они приняли с самого начала этот союз, не чувствуя ревности, потому что, когда они были вчетвером, никто не чувствовал себя за пределами семьи. Напротив, семьей были они четверо.

Они шли по Флоренции, и прохожие оборачивались вслед: все четверо были статными, красивыми. Старший брат и сестра были рыжими с зелеными глазами, а средний и младший братья – темноволосыми и кареглазыми. Мать Джованны умерла от родильной горячки вскоре после рождения девочки. И Джованна, похожая на мать, стала для мальчиков одновременно и сестрой, и воспоминанием о матери. Для отца она была так дорога, что он не торопился обручать ее, как было принято, малышкой. Он ждал…

Отец ждал у окна кабинета, глядя на приближение своих детей. Яркие, солнечные, смеющиеся, счастливые… Словно пение птиц, доносились до него их возбужденные голоса. Франческа, будь она жива, стояла бы сейчас рядом с ним: рыжие косы ниже пояса, ямочки на щеках от улыбки, блеск в зеленых глазах. И как бы хотелось прижаться к ложбинке между ее шеей и плечом, вдохнуть ее запах, скользнуть ладонью по талии и бедру, изгибу, словно созданному для его ладони, будто их подлаживали друг под друга до их встречи, задолго до того, как она улыбнется ему в первый раз, задорно и кокетливо, и в последний, собрав все силы, пытаясь подбодрить.

– Так что вы думаете об этой кандидатуре, синьор Альба? Семья Торнабуони весьма богатая, влиятельная в Генуе: корабли, склады, прочные торговые связи с другими странами. Целый флот, по правде сказать. Нам пора налаживать продажу тканей за пределы Республики, свой флот в этом предприятии очень пригодился бы. И Рауль Торнабуони – молодой человек весьма многообещающий. Он уже зарекомендовал себя как опытный моряк и купец. Со своей стороны семья Торнабуони будет счастлива укрепить отношения с Флоренцией и торговлей льном и шерстью.

– Я подумаю, – синьор Альба улыбнулся, глядя, как Джованна искренне смеется шутке Валентина, с задором запрокинув голову. – Кандидатура действительно прекрасная. Благодарю тебя, Марчелло.

Черноволосый Марчелло, маленький и толстый, вперевалочку приблизился к окну. Вздохнул:

– Как же она похожа на матушку!

– Да…

– Поверьте мне, синьор Альба, я старался найти не только выгодного партнера нашему предприятию, но и хорошего мужа Джованне.

Синьор Альба усмехнулся и пригладил седую аккуратную бородку, острым клинышком торчащую вперед:

– Я знаю, Марчелло. Знаю.

Он положил руку на плечо своего доверенного секретаря и друга.

– Просто расстаться с ней очень больно.

Марчелло понимающе кивнул и вышел, синьор Альба глубоко задумался. Голоса детей уже не доносились до него: они наверняка перешли на задний двор, в сад, где можно было вволю смеяться и играть, не отвлекая отца. Он знал, что через некоторое время с виноватым видом проскользнет в кабинет и сядет за свой стол Джакомо: ему не хотелось уходить раньше остальных из сада, но долг наследника – работа, и потому он приходил, чтобы помочь отцу. Но с некоторых пор отец стал привлекать к делу и остальных братьев: Джакомо был слишком строгим к себе и другим, слишком погруженным в вопросы веры и долга. А торговля и производство нуждались и в легком, элегантном влиянии Лоренцо, и в открытом новому, внимательном уме Валентина. И отцу предстояло поговорить с братьями о союзе с Генуей и семьей Торнабуони. А значит, и о союзе Джованны, и он не знал, как они отнесутся к этой сделке. Вспыльчивая Джованна тоже должна все узнать, но сначала сделку должны обдумать братья.

В саду было и в самом деле шумно. Играли в любимую забаву Лоренцо: противники становились в пары и старались наступить на ногу друг другу, при этом назад отступать нельзя. Получалось, что постепенно они сближались и кружились, почти касаясь друг друга. Тот, кому удавалось наступить на ногу соперника, имел право залепить пощечину, если соперник не успевал защититься от пощечины рукой. Игра развивала быстроту реакции и ловкость, которые необходимы при тесном сражении с кинжалами.

Слуги принесли им воды, ягодный освежающий напиток, сыра и хлеба. Ели стоя, раскрасневшись после игры, переглядываясь. Джованна с улыбкой смотрела на озаренных солнцем братьев, которые еще норовили наступить друг другу на ногу и надавать тумаков. Валентин вскинул голову и встретился с ней взглядом. Сердце сжалось от огромной и непомерной любви к нему. Брат улыбнулся ей, словно почувствовав то же самое, что и она. Лоренцо подхватил брошенную с вечера в кресле лютню и начал наигрывать мелодию. Валентин с вызовом поднял подбородок и протянул Джованне руку. Девушка радостно вдохнула сладкий запах роз из сада и, обретя тут же, как по волшебству, мягкость и статность, из разбойницы превратилась в даму. Она так плавно двинулась к Валентину, что Джакомо задержал дыхание: лютня Лоренцо и движения сестры словно стали единой волной, порывом ветерка, порхающего по верхушкам деревьев. Валентин не обладал этой легкостью, но мог предугадывать движения Джованны, от того танец становился непрерывным и красивым.

Глядя на сестру, Джакомо всегда испытывал чувство страха перед ее странной красотой, словно не до конца верил, что она явилась на свет из того же чрева, что и он. Когда белая рука сестры доверчивой голубкой ложилась в его по-мужски грубую ладонь, он чувствовал себя крестьянином, идущим рядом с королевой. В зеркалах они отражались похожими: белокожие, рыжие, но даже видя ее лицо рядом со своим, он ощущал ее иной. Возможно, дело было в том, что она была девочкой, и он не всегда понимал ее. Джованна иногда совершала поступки и говорила вещи, которые ему были чужды. Валентин сестру понимал, но с братом Джакомо не испытывал этого томительного волнения, словно ожидания раската грома, после яркой вспышки в небе. Такой была для него Джованна: яркой, пронзительной, порой даже опасной.

Однажды в пять лет она нашла выпавшего из гнезда птенца. Тот уже еле дышал, когда девочка принесла его братьям. Она была уверена: они спасут его. Братья отбросили деревянные мечи, которыми дрались, кинулись к сестре. Джованна торопливо шла к ним через высокую траву, держа перед собой ладони, сложенные чашей. В волосах запутались ветки и листья: она в то время испытывала тягу к лазанью по деревьям. Девочка звала их на помощь, братья подбежали к ней, окружили. На ладошках она держала маленького черного птенца с желтыми уголками на клюве, с кожей, проглядывающей сквозь редкий пух. Малыш едва дышал, его круглые черные глаза смотрели уже без страха, с отрешенным отчаянием.

– Он лежал на земле, – Джованна торопилась переложить птенчика в руку Джакомо, словно это могло защитить его от смерти.

– Ему ничем не помочь, – покачал головой старший брат, так и не протянув ладонь.

– Сестрица, нам его не спасти, – Лоренцо мягко положил руку ей на плечо. – Он слишком маленький.

Слезы текли у девочки по щекам, она не желала им верить, но глаза птенчика подернулись сизой пленкой, веки смежились, и он застыл, нелепо откинув голову и обмякнув. Смерть впервые прошла близко от Джованны. Не веря своим глазам, она ждала, что он пошевелится, проснется, но Лоренцо накрыл ее ладошки своей рукой и мягко забрал птаху. Валентин крепко обнял сестру, и она заплакала у него на груди.

Странная мысль вдруг закралась в ее головку. Никогда ранее она не представляла себе маму мертвой, мама жила в ее фантазии по рассказам старших братьев, жила на небе, как говорил священник. Но, став свидетелем прихода смерти, вдруг поняла: что-то похожее, страшное и неотвратимое, произошло с мамой, и тело мертвого птенчика стало отражением и той смерти тоже. И впервые Джованна испытала ужас перед тем, как легко из живых существ люди и животные становятся лишь бездушными телами, нелепыми в своей окаменелой неподвижности.

– Я не хочу умирать! – топнула она вдруг ногой, оттолкнув Валентина. – Не хочу! И не хочу, чтобы умер ты! И ты! И ты! – она показала на каждого из братьев, дрожа от гнева. – Мерзкая смерть. Грязная, мерзкая смерть!

Она бросилась было бежать, но Лоренцо успел схватить ее за рукав.

– Не смей убегать, Джованна. Этот птенец умер у тебя на руках, так будь достойна его доверия, надо похоронить его. Убежишь, значит струсила, не перекладывай на нас ответственность. Сейчас попросим лопату, и ты сама его предашь земле, тогда он будет тебе благодарен.

Они похоронили птицу в саду под яблоней, внезапно вспомнил Джакомо. Лоренцо даже прочел шутливую речь про короткую жизнь птенца, заставив Джованну улыбнуться.

И вот теперь эта угловатая и смешная девочка, напоминавшая сама желторотого неоперившегося птенца, вдруг обрела плавность, словно распушилась перед первым полетом молодая птаха. Она по-прежнему жалела животных, любила возиться с ними и лечить, плакала, когда они умирали, пряча лицо на груди Валентина. В нем она находила утешение любому своему горю, каким бы малым или великим оно не было. Стоило ей уткнуться носом в его грудь, крепко схватить за рукав, стоило ему прижать ее к себе, и плечи расслаблялись, словно он снимал с нее груз боли. Джакомо немного завидовал этой способности Валентина. У кого, как не у самого старшего брата, искать утешения и защиты? Но в то же время он понимал, что начнет уговаривать и учить ее испуганно, робко, словно обороняясь от ее проникновенного и отчаянного взгляда, в отличие от Валентина, который прежде всего давал ей любовь, а потом советы.

– Отец, но еще слишком рано, – Валентин старался держаться, но сжатые кулаки выдавали его с головой.

– Джованне шестнадцатый год. Союз с семьей Торнабуони выгоден для нас.

Джакомо просто молчал, не в силах высказаться.

– Джованна знает? – Лоренцо, как всегда, нащупал слабину в деле.

– Пока нет. Я хотел обсудить это с вами, – отец обвел взглядом троих братьев.

– Она не согласится! – пламенно вскинулся Валентин.

– Именно поэтому я поручаю тебе уговорить ее, – синьор Альба строго взглянул на сына. – Разве не понимаете вы, что Джованна слишком красива? И это опасно. Она пока еще дитя, ребенок, но в любой момент ее могут соблазнить. Я что, единственный, кто заметил, как смотрел на нее Лоренцо Медичи? единственный, кто видит, как по нашей улице туда-сюда прогуливаются щеголи? Представьте, что начнется после праздника! Ее необходимо обручить.

– Но мы не знаем этого Рауля, – осторожно заметил Лоренцо. – Возможно, он один из них.

– Марчелло говорит, что он красив собой, молод, силен, умен и богат. И нет о нем славы, как о тебе, Лоренцо.

Лоренцо ухмыльнулся. Красивый, дерзкий, с чувством юмора, он неизбежно имел успех у женщин. И славой бабника грозился затмить Медичи.

– Мы все знаем, что Джованна будет против. Но такова жизнь. Мне не хочется отпускать ее, но здесь, во Флоренции, я не нашел ей надежного мужа. Валентин, ты должен поговорить с сестрой.

Джакомо почувствовал облегчение, что не ему уговаривать Джованну. И пожалел Валентина.

– Нет! – Джованна стояла перед отцом скрестив руки. Впервые она проявляла непослушание и надеялась, что он уступит.

– Дочка, такова жизнь. Рано или поздно ты должна вступить в союз, стать матерью. Я старался найти для тебя хорошего мужа.

Слезы катились по щекам, сердце в груди билось так часто, что было больно.

– Что я сделала? За что ты так со мной? Отец, прошу, не отсылай меня! – она упала на колени перед ним.

Ее косы разметались по полу. Валентин стоял рядом, с трудом переживая ее боль и страх. Он был способен взять часть ее страданий на себя, а потому пытался забрать как можно больше, но его бедная сестра была в полном отчаянии.

– Джованна, я доволен тобой, люблю тебя, поэтому и выбирал подходящего мужа не только по достатку, знатности, но и по характеру, – продолжал отец. – Ты должна понять, что любая благородная флорентийка с достоинством принимает свою судьбу. Я не выдаю тебя завтра и не выгоняю из дома через неделю. Все это займет время. Но я принял решение. И тебе необходимо с ним смириться.

Отец вышел, и только тогда Валентин бросился к сестре. Обнял ее, прижал к себе.

– Джованна, не плачь, мы что-нибудь придумаем.

– Что придумаем, Валентин? Тебя тоже женят, и мы будем разлучены навсегда. Я потеряю тебя!

– Ты никогда не потеряешь меня, – он целовал ее волосы, горячие от переживаний. – Послушай, я обещаю тебе, что мы будем жить рядом. Наши балконы будут смотреть друг на друга. Наши дети бегать друг к другу. Мы будем по-прежнему близки, сестренка. Только представь себе… и это сбудется!

Ее рыдания затихали. Она погрузилась вслед за ним в мечту.

– Рано утром ты выйдешь на балкон своего дома. Позади осталась ночь с прозрачными занавесями, взлетающими при легком ветре, с объятиями любимого. Твои босые ноги чувствуют прохладу плитки, устилающей балкон. Ты смотришь на дом напротив. И в слабом утреннем свете на балкон дома напротив выйду я. Я помашу тебе, и мы будем знать, что мы навсегда вместе. И ничто-ничто не разлучит нас.

– Это правда? Ты обещаешь?

– Обещаю, – горячо подтвердил он. – И даже больше тебе скажу: через несколько дней я поеду в Геную и познакомлюсь с Раулем Торнабуони. Я выпрошу у отца позволения узнать его поближе и клянусь, если он окажется недостойным тебя, мы разорвем помолвку. Даже если придется бежать из Флоренции. Я не отдам тебя проходимцу, клянусь.

– А мне можно с тобой? – доверчиво спросила она, всхлипывая, но уже не плача.

– Тебе придется остаться здесь, но я вернусь очень скоро, и тогда мы оба будем знать, что за человек твой будущий супруг.

Джованну передернуло.

– И когда ты думаешь поехать?

– Сразу после бала у Медичи. Забыла? Я обещал тебе три танца.

Она улыбнулась, и он поцеловал ее в лоб.

– Ты же знаешь, ради тебя я готов на все, Джованна.

Она крепко сжала его руку. Ради него и она была готова на все.

– Выше неба, – так отвечала девочка, когда ее спрашивали, как любит она брата, и все знали, что Валентин был для нее важнее всех. Но странно, это воспринималось нормальным, ведь и он любил ее так. У братьев не было ревности к ним, они любили своих младших брата и сестру, как единое существо. Джованна-Валентин, так иногда они обращались сразу к ним обоим, ведь чего хотел один, с тем другой был согласен. И ходили они по дому и по улице обнявшись, соприкасаясь плечами, руки на талии друг друга.

Символ семьи Альба – белый олень с золотыми рогами на рассеченном красно-белом щите. В честь этого герба Джованну звали ланью Альба или белой ланью, что весьма шло ей. И три брата-оленя. Когда они проезжали верхом по городу, казалось, что едут высокопоставленные особы – так все смотрели на них. Девушка улыбалась, а трое мужчин вокруг нее гордо оглядывали толпу. Лоренцо обычно носил плащ закрепленным на одном плече, а на легкомысленно сдвинутом набок берете у него красовалось перо: то белое, воздушное, колышущееся при каждом движении, то острое, прямое, жесткое, что торчало, словно стрела. Старший брат одевался просто, но элегантно, избегал ярких цветов. Валентин старался подобрать одежду в пару к платью сестры.

– Вот едет лань с оленями, – шептали в толпе. – Красота и богатство.

Альба не были сказочно богаты, но достаточно состоятельны для того, чтобы с ними считались. Издавна эта семья была противником Медичи, их предки были изгнаны из Флоренции, проиграв в борьбе за власть. Но Джованна принадлежала иной ветви семьи, синьор Альба был таким честным, благородным и сильным человеком, что Медичи даже покровительствовали ему в некоторых делах. Дети Альба, особенно трое младших, были настолько красивы, что Медичи не раз обращались к семье с просьбой позволить сыновьям и дочери позировать для их художников и скульпторов.

Джованну сравнивали с Симонеттой Веспуччи, красавицей, что умерла в двадцать три года, но слава о ее красоте все еще звенела во Флоренции. Ее сердца добивались многие в семидесятые годы, даже Лоренцо Медичи, а ее образ вдохновил одного из художников Флоренции, Сандро Боттичелли, на создание прекрасных картин и штандарта Медичи для королевского турнира, королевой которого была провозглашена Симонетта. Она была блондинкой, а цвет волос Джованны не считался красивым, но весь ее образ и совершенно не свойственные рыжим темные ресницы меняли дело. И лица братьев стали лицами богов и античных героев, а лицо Джованны служило вдохновением для художников, что писали богинь и мадонн. Прекрасная Дама Флоренции Симонетта продолжала появляться на полотнах, но ее облик постепенно менялся, приобретая черты Джованны.

Отцу Джованны такое сравнение не нравилось. Симонетта Веспуччи была замужем, но вся Флоренция знала, что она – возлюбленная Джулиано Медичи, брата Лоренцо. Эти двое умудрились даже умереть в один день с разницей в два года. Не такой славы хотел синьор Альба для своей дочери. Слава богу, девушка совсем не проявляла интереса к балам и развлечениям, пока ей позволяли охотиться и развлекаться с братьями. Не раз отец задавал себе вопрос, не может ли случиться между его детьми кровосмесительной ядовитой связи, но, всякий раз глядя на искренность своих младших отпрысков, он успокаивался: было что-то чистое в них, сияющее и слепящее своей невинностью, отгоняющее дурные мысли. Так же говорил их отец-исповедник:

– Мы думаем дурно, потому что грешны, а они так невинны, будто души их все еще обитают в райском саду. Я смотрю на них и вижу, что такое святая любовь. Они даже чувствуют боль друг друга – как тут не поверить в небесную цель для этих двоих?

Исповедник имел в виду несколько случаев, когда Валентин получал травмы: однажды юноша упал с коня, преследуя оленя. Джованна в этот момент оставалась дома: девушка весело разговаривала с отцом, но вдруг сильно побледнела, задохнулась и застонала от боли.

Отец кинулся к ней, но она, уже вновь полная сил, с воплем «Валентин!», бросилась вон. Ее пытались удержать силой, но в ней словно проснулась невероятная мощь и ярость. Увернувшись от отца и слуг, она выскочила на двор, села на коня, которого конюх вел в ту минуту к конюшне, выдернула у него поводья и помчалась в лес. За ней последовали слуги. Через несколько часов привезли Валентина: упав с седла, он сильно ударился о землю спиной, дыхание перехватило, юноша не сразу понял, что травмировал лодыжку. Только когда братья подняли его, оказалось, что он не может ступать.

Джованна ехала рядом и держала брата за руку. Отец долго со страхом смотрел на свою дочь: ее глаза стали зелено-желтыми, удивительно прозрачными от волнения, и она была так невероятно и страшно хороша, что впервые родительское сердце почуяло, что ее судьба не будет доброй. Не может быть женщина так прекрасна и счастлива. Слишком сильно ее притяжение, слишком опасно очарование.