Kitobni o'qish: «Недосказанное»
Маленькая предыстория
Сохранился листок: «Первое стихотворение».
Тихо-тихо ветер веет.
В небе ярко солнце светит.
Речка под горой блестит.
А за речкой лес стоит.
1947 год. Ученица 3 класса Гольевской школы Нина Каверина.
На память милому Папочки».
Нашлась и тетрадка со стихами подростка. В стихотворении «Родина»
есть такие слова: «Твердо по заветам Ильича Сталин к коммунизму нас ведет».
Пионерское воспитание! В 10 классе по заданию учителя немецкого языка должны были сделать перевод из Гейне. Получилось. Заставили читать в классе несколько раз. А потом пришла юность, и мечты, и печали:
Еле-еле голубеют небеса.
Голоса
не слышны в немом лесу.
И росу
солнца луч не шевелит.
Так лежит
на листе она сыром,
смятом сном,
слезкою холодной.
Родились дети, читала им длинные стихи-песенки. Особенно любили про зайца, убежавшего от лисы в домик брата.
Работа в школе отнимает все время. Два стихотворения запечатлели суматошное, славное время.
Утро ясное, утро теплое.
Ледяная роса на траве.
Редким золотом осень выткала
первый след свой на темной листве.
Еще рано, пустынен мой город.
В золотистом тумане дома.
Только мне он особенно дорог,
когда жизни кипит кутерьма.
Первый день сентября молодого.
Он нахлынет потоком детей
и цветов. И, наверное, снова
каждый вспомнит о дальней своей
школьной юности, ею зажжется,
провожая глазами ребят
и не сразу, не скоро вернется
в трудный день свой из детства назад.
Ну, а я… Я останусь в том крае,
где взрывная живет тишина,
то пугает тебя, то ласкает
детских душ кочевая волна.
Закружится, как шар многоцветный,
зазвучит, заиграет мой день.
А пока час безмолвный, рассветный
не спеша гонит сонную тень.
У меня есть пятый класс – малыши задорные.
Очаруют тотчас вас души непокорные.
Раз – дерутся, два – лежат на полу, сцепились,
три – вскочили и уже где-то растворились,
растеклись по этажам. Переменка школьная!
Но звонок. Сидят, пыхтят. Где ты, жизнь привольная?
Надо суффиксы искать, падежи, склонения
и писать, писать, писать – аж, до помрачения.
А средь них девчонки есть, пишут, не собьются.
Все четверки и пятерки им и достаются.
Всё это помнилось, тревожило, занимало и не давало покоя.
Благодарение
Осень поздняя. Рано темнеет.
Теплый сумрак заполнил мой дом.
Слышно, дождь, будто нехотя, сеет.
Как там улица? Что за окном?
Подошла. Красота-то какая!
Реки движущихся огней,
Белых, красных тревожная стая
Еле тянется. Надо б быстрей!
Едут, едут усталые люди,
Потрудились, пора отдохнуть.
Моих сверстников с ними не будет,
Где-то рядом проходит наш путь.
Грустно? Да… Нас упрямое время
Попросило сойти на ходу.
Пережитых лет тяжкое бремя
Не отбросить, оно на виду.
Тихо движемся. Как же иначе?
И в пути появляется вдруг
Удивительная задача:
Вновь вглядеться в себя и вокруг.
Нас несло ежедневное «надо»,
Как экспресс мимо милых картин.
Я теперь их приветствовать рада
Иль с собой быть один на один.
Жизнь всегда и сечет, и ласкает.
И, свободу найдя, человек
Понимает, ох, как понимает,
Что недолог заманчивый век,
Что шагать, даже тихо, непросто,
Что друзей сокращается круг.
Вопреки всему радуйся – во сто
Раз сильней, чем и правнук, и внук!
Благодарен будь каждому утру:
Ты шагаешь по теплой траве
И лицо подставляешь ветру,
Машешь вслед отгоревшей заре…
Появилось время – родились стихи. О чем они?
Давно то было
Дары памяти
Рождается ребёнок – белый лист,
на нем ни буковки, ни малой точки.
Мелькают годы, и уже не чист
листок: из запятых возник росточек.
Стал заполняться памяти архив.
Год сорок первый – ранняя ячея.
Сигнал бомбежки – ноющий мотив –
в землянку гонит строже и бойчее.
У взрослых сумрачный, суровый взгляд.
Темно. Язык коптилки сонно светит.
Все ждут, где новый громыхнет снаряд.
Считают: раз… второй, неужто третий?
Давно то было… Мой архив созрел,
заполнен так, что отлетают крышки.
Но странно: целый ворох не у дел,
мертвы, оттуда голосов не слышно.
Другие голосят и гомонят,
цветные запускают киноленты.
Какой закон высвечивает ряд
живой, взрывая памятью моменты?
Не знаю… Ими линия, судьба
прочерчена, блестит передо мною.
Уже семья, работа и – борьба
с самой собой, с нехватками, с бедою.
Ошибки, есть особые. В глазах
темнеет при одном воспоминанье.
Оценки изменились, но назад
дороги нет. Бессильно их признанье.
Тут словно бы из табакерки черт,
выскакивает память о постыдном.
Ну, мелочь, ну, случилось, низкий сорт
моих поступков… Их уже не видно!
То совести отчаянный порыв
дать подзатыльник за дела былые.
…А памяти священные дары
вычерчивают линии святые.
Прикосновение
Мосточек шаткий через речку,
согретый золотым лучом.
Девчушка принагнула плечи,
присела, нет, легла ничком.
Взгляд утонул в воде студеной,
в тенетах плавающих трав.
Мальки застыли отстраненно
от глаз ее. Намок рукав.
Приподнялась – исчезла стайка,
рассыпав блестки тонких стрел.
Где рыбий домик? Угадай-ка!
А глаз уже во тьму глядел.
Песок на дне ребристый, светлый,
а под корягою темно.
Корней живых свисают петли.
Там рыба спит или… бревно?
В тени моста лягушка дремлет.
Распялив лапки, поплыла.
Стрекозы задевают стебли,
от них кружится голова.
Прикосновенье к тайне новой
произошло. Нет сил уйти!
Глаза закрою и – готова
той сказки сладость обрести.
Стихи мои, свидетели живые…
Стихи неловкие из-под пера подростка –
в них шутка зазвенит и озорство.
У дочки расцветающей? Да просто
любви, еще неясной, волшебство.
А чем же дышит на краю, на краешке
пути земного разбежавшийся ходок?
Присел устало он на теплый камешек
и в думах долгих, тяжких изнемог.
Глаза закрыты, но вослед желанью
в глубинах памяти затеплились огни.
«Родные лица! К ним любви признания
вложу в стихи. Прочти и помяни!
Был путь мой по земле не очень ладный:
вот кочка – по воде слепой бреду,
там берег впереди манит туманный,
приковылял, а вышло – на беду.
Кого-то слабого обидел без стеснения,
за кем-то, торопясь, недоглядел…»
Стихи сложились, трудное прозрение
он пережил – таков его удел.
Не только прошлое цепляет за живое –
рой нынешних событий и страстей:
как плотно тень легла для жадного разбоя,
как трудно совестью озолотить детей…
Открыл глаза: земля в красе осенней
сияла в бледных солнечных лучах.
«Порадую тебя я тихой песней,
пока играет свет в моих очах.
Одна ты мир даешь моей душе
даже на самом трудном рубеже».
Родные люди.
Отец
Серенькие фотоснимки я держу в руках.
…За столом сидит отец. Это на Брусках.
Не спешит за завтраком. Значит, выходной.
Этот снимок маленький – самый дорогой.
Жизнь с ее насущным хлебом предо мной встает.
Веет от нее покоем, словно нет забот.
Здесь отец – ровесник внуку (его еще нет).
До печали, до разлуки много-много лет.
* * *
Кинопленку памяти разверну в тиши.
Набегут видения – выбирай спеши.
Из прожитой дали свет угасших звезд
Мчится и являет время в полный рост.
/Послевоенные годы/
…Домик бабы Дуни. От печи тепло.
Снегом в блестках лунных окна занесло.
Вся семья расселась за большим столом.
Ждут: отец раскроет снова старый том
И начнет читать нам о тайге глухой,
Об эвенках мудрых и простых душой.
Час тот как награда за скупые дни,
Светлою отрадой полнились они.
Сохранились с той поры как наследство наше
Две большие книги – для меня нет краше –
«Пушкин» и «Некрасов». Желтые страницы
Осветили детям и сердца, и лица.
/Шестидесятые годы/
Расслоилось племя: три семьи теперь.
К деду с бабой внука не пускает дверь.
Все-таки пробрался – никого! Присел
На диван, печально, тихо засопел.
Дедушка явился:
– Миша? Как дела?
– Плохо, очень плохо: мама забрала
Все мои игрушки.
– Шутишь?
– Не шучу,
Я с тобою рядом полежать хочу.
Все подушки убраны, улеглись вдвоем.
– Вот теперь мне хорошо! Сказочку начнем?
/Семидесятые годы/
Я тружусь в далекой сельской школе.
Транспорт – никуда! Так поневоле
За полночь порой спешишь домой
(Педсовет, театр иль путь иной).
Кто стоит в низине у шоссе
Под зонтом весь в дождевой росе
С тростью алюмин(и)евой в руках?
Ни души кругом, тревожит страх
Вряд ли за себя, скорей за дочь.
Выпускай ее, колдунья-ночь!
Ждать и догонять – нет хуже ремесла.
И забот отцовских много, нет числа.
* * *
В веке горьком-горьком довелось родиться.
Ухватил не журавля – невеличку-птицу.
Скудно, трудно выживали мама и отец.
Беды не охолодили добрых их сердец.
Жизни радости простые мимо не прошли.
Все сумели, все сложили, все нашли.
* * *
С днем рождения, отец! Сто десять лет!
Буду помнить, пока буду видеть свет.
Мама Аня
В тумане времени далеком
ловлю картинки пестрых дней.
В крестьянском доме вышли сроки
родиться матери моей.
Сестер, братьёв немала куча.
Раздор подросших мужиков
с отцом. Глухая бедность мучит.
Но светел день, хоть мир суров…
На удивленье, баба Дуня
была улыбчива, смела.
Судьбу не проклинала втуне,
семью держала, как могла.
Характер тот достался Анне.
Жизнь уготовила войну,
и труд, как марш по полю брани,
и коммуналку не одну.
Удача главная: муж в силе,
опора, друг, отец наш. Дом!
Мы в нем тепло и дружно жили
в тот трудный век в краю родном.
Смеяться мать не разучилась,
петь песни и озорничать.
И так нечаянно случилось
до девяноста достучать.
Ценю в себе следы благие
душ женских в маминой родне.
Полегче век пришел, другие
созрели в сытой тишине…
Благословляю тех, кто в схватке
судьбы с судьбой за право жить
любовь и силы без остатка
отдал, чтоб горюшко избыть.
А там как Бог даст…
Позарастали стежки-дорожки…
Козловская дорога
теряется в кустах,
безлюдна, бесприютна.
Одолевает страх:
вдруг кто-то злой появится,
кругом ведь ни души.
Бегом, бегом, и вышла я
в поселок из глуши.
Но – стоп! Остановилась,
глазами повожу.
Клубком назад полвека
и больше отвожу.
И вижу я воочию:
брусчатые дома,
согреты ранним солнышком,
глазеют из окна.
Горошинами катится
народ со всех сторон,
соседа и товарища
зовет, скликает он.
И вот уже колонна,
как в красный Первомай,
тянулась по Козловке.
Всех разом принимай,
завод, своих рабочих!
Потоку нет конца…
Здесь вижу пару тихую,
родных мать и отца.
Десяток лет по тропке
заветной проходили.
Для них светило солнце
и тучки дождик лили…
Промчалось все, как в детстве
хорошее кино.
Дарить и обворовывать –
то времени дано.
Завод не собирает
народ, как сердце кровь.
И умерла Козловка.
И жаль былого вновь?
Нарядные автобусы
везут народ привычно,
маршрутки обгоняют –
зачем пешком ходить?
Цветные иномарки,
удобный транспорт личный,
в Москву с утра увозят,
чтоб денег раздобыть.
Память о крёстном
«Но огоньки есть. С надеждой на них будем терпеть, думаю, недолго… Все уляжется, и жизнь пойдет своим чередом». /Из письма с фронта/
Предо мной листочек пожелтелый,
сбережённое отцом письмо.
Из годов смертельных прилетело.
Почему одно? Всего одно?
Весточка от дяди Серафима –
сына, брата, зятя. В тех годах
радость без границ: промчалась мимо
пуля-дура, чуть слабее страх.
Оживает робкая надежда,
манит в черной дали огоньком
и Анику-воина. Он прежде,
нет, всегда берег её …тайком.
А сегодня, брату отвечая,
хочет верить с Ваней в унисон.
Хоть и трудно: где Сибирь чужая –
где Донбасс горящий? Быль, не сон…
В том конверте есть и похоронка.
В сорок третьем мокрою весной
приютила дальняя сторонка
в погребенье братском прах родной.
Навсегда для матери остался
без вести пропавшим, но живым!
«Пламенным» (с еврейского) – так звался
не случайно воин Серафим.
Лепечут малыши
Сохранились записи смешных и трогательных словечек, произнесенных моими детьми в младенческом возрасте. Некоторые приведу здесь.
Стихи? Их цель – изобразить ситуацию, которая вызвала реакцию ребенка. Сами детские слова не ввела в стихи, чтобы не ломать, оставить нетронутыми.
* * *
Ножки неокрепшие по полу топочут.
В кухне перед бабушкой голову поднял
И уткнулся в фартук, быть один не хочет.
Волоски сияют в мягком свете дня.
– Внучек, дай поцеловать твои лапки!
– Они сахайные? К чаю?
* * *
Ах, апрель, апрель… Мокрые дорожки.
Наконец-то дома! Отдохну теперь.
Прискакал сынишка, постоял немножко.
Как я мою туфли, смотрит через дверь.
Вдруг взглянул с сочувствием в глаза
И лукавым шёпотом сказал:
– По лужам ходила?
* * *
Сказки. Ох, как любят! Чтобы пострашней.
Мир таким и видится – сколько лет и дней…
С чудесами, тайнами, с верою в добро,
Где герою милому крепко повезло.
Но Снегурочка растаяла.
– А я?
Папа: – И ты из снега, растаешь.
– Мама, правда же я не растаю? Я летний!
* * *
«Дюймовочка».
– А меня не утащит ззаба (жаба) через окно?
* * *
Праздник. Стол обильный накормил гостей,
Подпоил немного, впрочем, без затей.
Расцвели у родичей и душа, и тело.
– Может, песню запоём?
– Это дело, дело!
– Ну-ка, дочка, запевай.
– А что будем петь?
Кроха ручки развернул – нечего робеть.
– Что? Кукареку!
* * *
Слышу, дверь закрылась,
Хлопнула уж слишком.
Ясно, то явились папа и сынишка.
Вижу: шапка набекрень,
На сапожках глина.
Обнимаю, целый день
Не видала сына.
От всего освободился
Вновь ко мне скорей.
Поднял личико, смутился
Зоркий воробей.
– Мама, у тебя глазки не светятся.
Сними очки.
– Вот теперь светятся!
* * *
Бесконечную тайгу
Раздвоили рельсы.
Поезд вдалеке «гу-гу»,
Уж дымок развесил.
А на шпалах этих
Рыжий олененок.
…Фото странное в газете
Увидал спросонок
Мой малыш
И, словно шквал,
С той газетой прибежал.
– Мама, дай скорее ножницы, я отрежу
олененка, а то его сейчас поезд задавит!
* * *
Мудрецы, ученые, пророки
Ищут правды столько лет!
Новые откроются им сроки,
А ответа не было и… нет.
Интересно, а с каких годков
Истину искать дитя готов?
– Мама, я большой?
– Большой.
– А гайдиёп (гардероб) большой?
* * *
– Мама, почему русских никто не победит?
– Потому что мы сильные и воюем за Родину.
– А если все фашисты возьмут спички и зажгут,
и на нас пойдут… Все равно не победят?
(три и шесть лет).
* * *
Первомайский праздник из домов нас гнал,
В сад цветущих яблонь город превращал.
Школьников колонны с ветками берез
Молодили улицы, трогали до слез.
Где-то марши ухал духовой оркестр.
Звуки разносились далеко окрест.
…А сегодня дождик. Дочку не беру
Простудиться может крошка на ветру.
Нет, не понимает ни на волосок
От обиды горькой дрогнул голосок.
– Да, мамочка, ты пойдешь на демонстрацию,
ты будешь новая, а я буду старая.
* * *
Детские рисунки, детские слова,
Резвые порывы тела и души…
То начало жизни, первая глава.
Чем вы удивляете? Чем вы хороши?
Родниковой чистотой маленьких сердец,
Радостью отчаянной, плачем без границ.
Много замечает маленький хитрец.
Взрослых повергает пред собою ниц.
А порой являет зазеркальный мир,
Где других размеров вещи и слова.
В нем он не уверен, хоть и командир.
Нам шутить вдогонку отдает права.
Полнолуние
Лунная дорожка так ясна,
на моём полу лежит.
При свече небесной не до сна:
тихим светом мир залит.
Чудятся знакомые глаза,
в них прощенье и печаль.
Давней милой жизни голоса
чуть слышны – такая даль!
Всей душой пытаюсь воскресить
дней заманчивых виток:
лето в деревеньке, деток прыть
и сухих грибов мешок.
Сколько лет прошло? Ох, много лет!
Растворился грустный взгляд.
В эту ночь колдует лунный свет –
в синеве глаза горят.
Возмужали сыны и дочери
Возмужали сыны и дочери,
в руки взяли забот короба.
То дорогой идут, то кочками.
Где осядут – в селе, в городах?
Время их не жалеет, уводит
от себя, от семьи, от детей.
Будней серых, невзгод хороводы
тихо кружат, порою больней.
Старики… Они ходят меж ними,
замечают, что пасмурен день
и, бывает, руками своими
сгонят облака тяжкую сень
добрым смехом,приветливой речью,
горкой пахнущих – всласть! – пирогов,
взглядом светлым, как малые свечи,
что горят у священных даров.
Взор сияет, а в сердце тревога.
С нею ночь до утра коротать,
на заре разговаривать с Богом:
не вернет ли в семью благодать.
Хорошо, коль хватает силенок
нужным быть – чем-ничем, а помочь.
И обласкан бывает внучонок
пощедрее, чем в давности дочь.
Поучать? Спотыкались когда-то,
обжигались – так стали умней.
Вряд ли примут, решат: староваты.
Ты хоть вскользь заикнуться посмей!
Так нужна ли ослабшая старость?
Что привносит в суровый наш быт?
Без неё сиротой станет младость…
С нею праздник любви не забыт…
