Kitobni o'qish: «Человек без истории», sahifa 2

Анри, тем не менее, урок усвоил.

«Это было во время войны, вам должны были рассказывать о ней в школе. А вот я видел ее вживую. Ничего хорошего, можешь мне поверить. Из Бельпра я уехал в 1939 году в чине капитана. Хотя это ты и так знаешь, форму мою видел. На восточном фронте меня взяли в плен. Это тебе тоже известно.

Но вот остального я еще не рассказывал никому».

Сколько Анри себя помнил, с ним в жизни не делились секретом, который до этого, по выражению Жана Рея, «не рассказывали еще никому». Видя эту привилегию, он посчитал своим долгом еще больше навострить уши, без всякого труда удвоил внимание и стал слушать обожаемого деда, неизменно щедрого на всякие истории. Хотя на такое откровение даже надеяться не смел.

«Мы тогда стояли в Арденнах, – продолжал Жан Рей, – и подвергались ужасным бомбардировкам. Потом нас обошли немецкие танки. В кино ты, наверное, видел всяких гордецов, готовых ринуться врукопашную, и все такое прочее. На деле же все обстоит совсем иначе. Уверяю тебя, хорохориться там никому даже в голову не приходило, ничуть. А многие даже бежали бы к матушке, если бы в тот день набрались храбрости дезертировать.

Прошел слух, что враг пошел в наступление. А я хоть и был капитаном, но ровным счетом ничего об этом не знал. И не мог ничего ответить моим парням, когда они спрашивали меня, когда их убьют ради Франции. В какой-то момент за мной явился ординарец полковника, сказав, что тот хочет меня видеть. Я последовал за ним в штаб. Там меня действительно ждал полковник, звали его Жанти¹, хотя никакой доброты в нем даже в помине не было. Впрочем, неважно. «Рей, – сказал мне он, – пойдете в разведку. Обогнете расположение врага и посмотрите, цел ли Бергьерский мост. Послать самолет мы не можем, немцы повсюду понатыкали зениток». – «Слушаюсь», – ответил я, потому как ничего другого сказать не мог, хотя понятия не имел, где находится этот чертов мост, и отнюдь не горел желанием соваться волку в пасть».

Жан Рей вытащил сигару, выдохнув облако серого, едкого дыма, хотя Анри его запах нравился.

«В конце концов я двинул прямо, но перед линией фронта свернул в сторону, стараясь его обогнуть. Мне дали какую-то карту, но патрулей на этом клочке бумаги, как ты понимаешь, не отметили. Вышел из лагеря в четыре дня, но к полуночи все еще блуждал по лесу, пытаясь отыскать путь. Потом свернулся калачиком у подножия дерева и попытался уснуть. А когда проснулся на рассвете, холод, как ты догадываешься, был просто собачий. Я пошел дальше. Мост оказался всего в сотне метров от меня! Я внимательно к нему присмотрелся. Повсюду сновали немцы. Я притаился на ветке дерева. Мост стоял целехонек. Я спустился вниз, чуть не свернув себе шею, и той же дорогой отправился обратно в свой лагерь. Но определиться на местности в этом лесу было невозможно. По правде говоря, в значительной мере я двигался наугад, пользуясь компасом, который потом потерял, черт бы его побрал! Где и когда, понятия не имею, наверное, когда спускался с дерева. Как бы то ни было, но отличить один дуб от другого я не мог. Надеялся, что утром направление укажет солнце, но не знал, какое именно, потому как не мог вспомнить, в какой стороне оно встает. О чем говорить, мне тогда было очень…

В этом лесу я скитался весь день. До самого вечера. Потом решил сделать привал и поужинать тем, что осталось в вещмешке. Но едва успел сесть, как метрах в пятидесяти услышал хруст. Вытащил пистолет и стал ждать, сжимая в руке оружие. До этого еще ни разу никого не убил, но уговаривал себя не колебаться, говорил, что в этой ситуации либо он, либо я, и все такое. А потом увидел его. Франц! Ну дела! Вспоминая об этом, я понимаю, что мы вели себя как два придурка. Увидев у меня пушку, он поднял руки и застыл как вкопанный. Я тоже не двигался с места, но что еще хуже, ничего не говорил. Не знал что. Он – тоже капитан – обратился ко мне первым. На французском, с сильным немецким акцентом, но все-таки. Это его и спасло. «Я дезертир», – произнес он. По сути, это был не аргумент, но я все равно расслабился и велел ему убираться на все четыре стороны. Но когда он уже повернулся, подумал, что он может мне помочь. «Подожди! – сказал я. – Как насчет баш на баш, а? Ты, случайно, не знаешь, как мне выйти в расположение французских войск?»

Старик захохотал, будто услышав хорошую шутку. Потом дважды пыхнул сигарой и вновь удобнее устроился в кресле. Анри ждал продолжения и даже не думал смеяться. Это была одна из тех ситуаций, в которых ему ничуть не хотелось оказаться, потому как от нее за километр несло проблемами.

«Что ни говори, но когда я вспоминаю те времена, они кажутся мне на удивление странными. Наконец, он мне ответил. Сказал, что действительно знает, но туда далековато. А потом объяснил, как мне добраться до своих, не попав в лапы немецким патрулям. Я сначала запоминал, но когда он назвал четвертую деревню, бросил это дело, зная, что меня все равно сцапают. Потом сказал, что для верности запишу, на что он предложил проводить меня, потому как вернуться к бошам все равно не мог. Немного поколебавшись, я ответил: «Валяйте, черт бы вас побрал!» Потом велел сесть со мной, дал немного колбасы и хлеба. Он же вытащил флягу со шнапсом. Но недоверие между нами, что с моей, что с его стороны, до конца еще не исчезло. Тогда он предложил отложить в сторону пистолеты и ножи. Мы встали, нашли большую ветку в двух метрах над землей и в том месте, где она отходила от ствола, повесили всю нашу артиллерию. Словно заключили между собой перемирие, понимаешь?»

Анри тряхнул головой – главным образом для того, чтобы дед не делал долгих пауз.

«А потом опять сели. Можешь мне верить, можешь нет, но посмеялись потом мы вволю. Этот вечер, пожалуй, был одним из лучших в моей жизни. Мы хохотали с видом двух идиотов, которые оказались в арденнском лесу, не зная, что делать, а где-то недалеко грохотали пушки. Поделились рассказами о жизни и стране. В смысле каждый о своей. Я рассказал, что делал в Бельпра обувь, он поведал, что был энтомологом в Мюнхене, это Бавария. Изучал насекомых, понимаешь? Я сказал, что у него хорошая профессия. На что он ответил, что это скорее страстное увлечение – его семья так невероятно богата, что ему в жизни не было надобности работать. Тогда я сказал, что ему страшно повезло. Мы щедро угостились его шнапсом и здорово посмеялись. Думаю, каждому из нас пришла в голову мысль, что в других обстоятельствах мы могли бы стать хорошими приятелями, что от войны одни только беды и больше ничего. Так прошла добрая часть ночи. Потом мы, пьяные в стельку, завернулись в шинели и уснули, думая о том, как выбираться из всего этого дерьма и будет ли когда-то конец войне. Для таких пацанов, как ты, все очень просто, вы смотрите на эти события со стороны; для вас война закончилась в 1945 году, только и всего. Нам же казалось, что она будет длиться вечно, понимаешь?»

Жан опять пыхнул сигарой, прищурил глаза и посмотрел на внука – теперь уже серьезнее.

«Утром я проснулся от того, что мне заехали ногой в живот. Только не Франц, а эсэсовец в длинном, черном плаще и с черепом на фуражке. Лучи солнца, едва поднявшегося над горизонтом и пробивавшегося сквозь ветки, окружали его будто нимбом. На дать ни взять падший ангел, посланец дьявола. Клянусь тебе, такого страха, как тогда, я в жизни не испытывал. В руках он сжимал автомат, направив его на меня».

Анри откинулся на стуле. Жан устремил взор в потолок, будто пытаясь привести в нужный хронологический порядок свои старые воспоминания.

«Старина Франц, уже воспользовавшийся правом на пинок в грудь, стоял теперь спиной к дереву, а в его глазах – бог ты мой! – стоял такой страх, будто на него смотрела сама Старуха с косой. И можешь мне поверить, что так оно и было! А эсэсовец стоял перед нами и улыбался. Я увидел в нем садиста. Он что-то заорал по-немецки, но я все же понял, что ему больше нужен не я. Мы столкнулись с охотником на дезертиров. Он искал Франца. Но французского капитана тоже сожрет на завтрак с удовольствием.

Когда он приказал нам встать, мы подчинились. Бедняга Франц знал, что ему конец. Теперь его расстреляют – либо прямо на месте этот ворон, либо через пару дней его коллеги, сыграй он по правилам. У меня, по крайней мере, оставался небольшой шанс стать лишь военнопленным. Поскольку наручники у фашиста были только одни, он сковал ими нас с Францем – меня за правую руку, его за левую. А потом завопил: «Schnell! Вперед!» Мы пошли. И в этот момент мне на глаза попался он. Франц тоже его увидел – я перехватил его взгляд. Один из наших пистолетов свалился с дерева и теперь торчал из листвы рукояткой. Боже правый! Даже не подумав, я понарошку споткнулся о корень и растянулся, увлекая за собой в падении и Франца. Мы оба лежали на земле. Эсэсовец заорал по-немецки. Я специально упал на оружие, поэтому ворон ничего не заметил, тем более что на мне еще и лежал Франц. Потом схватил пистолет – левой рукой, хотя всегда был правшой. Немецкий капитан кивнул мне головой, резко откатился в сторону, и я выстрелил – как мог! Для эсэсовца это оказалось полной неожиданностью. Я выпустил ему в плечо две пули, одну за другой. Он упал и выпустил из рук автомат. Мы с Францем бросились на него – неуклюже из-за наручников. Франц схватил лежавшую рядом ветку и стал лупить его ею по голове. Я же держал ворона как мог. Наконец, его крики стихли и он больше не издавал ни звука».

Анри зачарованно смотрел на деда. В его взгляде явственно читались изумление, восхищение и ужас. Теперь перед ним был не милый, обожающий посмеяться старик, а сошедший с экрана киногерой.

«Немного ошарашенные произошедшим, мы замерли где-то на полминуты, напрягая слух и пытаясь понять, не подняли ли его дружки из-за всей этой возни тревогу. Однако все было тихо. Мы хоть и выглядели неважно, но все же в обнимку поднялись, обыскали у эсэсовца карманы и нашли ключ от наручников. О том, дышит он еще или уже нет, не знали и проверять ничего не стали. Думаю, что ни я, ни немецкий капитан не хотели отягощать свою совесть смертью другого человека, будь он даже трижды нацистом. Мы подтащили его к подножию дерева с торчавшими из-под земли корнями и там приковали. Потом забросали листвой и галопом понеслись прочь. Два километра пробежали, после чего перешли на шаг и топали весь день. Франц, как и обещал, дорогу нашел, и мы вышли в расположение французских войск. Я предложил проводить его к моему полковнику, который, вполне возможно, как-то решил бы его вопрос, но он решил не рисковать и сказал, что отправится к родственникам в Швейцарию, чтобы дождаться там окончания войны. Тем более что там водились интересовавшие его насекомые. Затем мы немного посмеялись, пожали друг другу руки, и я, дабы помочь ему выйти из затруднения, дал из своих денег несколько франков.

Но перед уходом Франц предложил мне что-то вроде сделки. Что ни говори, а с нами произошло нечто весьма важное и мы спасли друг другу жизнь. Поэтому, немного пораскинув мозгами, решили обменяться запонками, но не комплектом, а только по одной – поклялись, что это будет неким подобием пароля, причем не для нас самих, потому как мы друг друга и так знали, а для потомков. Вот так».

Жан Рей положил сигару в выемку пепельницы, медленно достал из ящичка коробочку, положил ее на стол и открыл. Наклонившись вперед, Анри увидел перед собой запонки из двух разных пар.

«Вот они, – продолжал он. – Если в один прекрасный день к тебе явится какой-нибудь немец, покажет точно такие же запонки и скажет, что они достались ему от отца, деда, дяди или друга – точный круг родных и знакомых мы устанавливать не стали – Франца Мюллера, ты в память о деде угостишь его глотком, чтобы он промочил горло, и поможешь чем только сможешь. Согласен?»

«Да, дед, клянусь тебе, я все сделаю как надо…» – очень хотел ответить Анри и вытянуться по стойке «Смирно!», но, ошеломленный и очарованный таким откровением, лишь пробормотал едва слышное «да-да».

Он так вытаращил глаза, что добрых пять минут ни разу не моргнул. Пережив столь неординарное событие, дед явно был герой.

– И ты ни разу не пытался отыскать Франца после войны?

– Отчего же, пытался! Не очень активно, но все-таки. Однако отыскать в Германии Франца Мюллера, мальчик мой, – то же самое что во Франции Пьера Мартена. Это не так-то просто. Да и потом, твоей бабушке, да упокоит Господь ее душу, совсем не нравились подобные истории. В довершение всего у меня и самого не было особого желания ворошить прошлое. Особенно войну. В той ситуации выбор был прост: либо он, либо мы… Но так или иначе мы бросили умирать в лесу живого человека. Доподлинно мне известно только одно: если в один прекрасный день Франц обратится ко мне за помощью, я расшибусь ради него в стельку. А он ради меня. И вот это, как ты понимаешь, просто замечательно».

Через три года Жан Рей умер во сне. Анри в одночасье понял, что такое смерть, но одновременно из его жизни ушла невероятная, легендарная история, единственная за весь короткий срок его земного существования. В итоге эти запонки он бережно хранил – как ради прекрасной, мрачной, легендарной истории, которая их окружала, так и в память о героическом деде.

Царапать машину, вечно лезть вперед, называть его Анриком, заныкивать почту, лохматить волосы, трепать за щеку – пусть себе. Он в ответ лишь обращал к небу взор и сжимал кулаки. Но вот запонок касаться не смей!

Вот почему в среду, через несколько дней после вечера в «Белой лошади», примерно в половине шестого Анри пришел в такое бешенство, пусть даже только в душе, обнаружив пропажу запонок. Один-одинешенек в доме, он без конца цедил сквозь зубы:

– Свинство! Свинство! Какое мерзкое свинство!

Вернувшись с работы, он тут же ринулся к ящику. А перед этим, вразрез со своими привычками, даже поддал шагу и расстояние до дома преодолел на три минуты меньше обычного. Ошибки быть не могло. Незадолго до этого, после обеда, Анри столкнулся у ксерокса с Людовиком Деле. Как всегда, когда к обоюдному сожалению, их пути пересекались в коридорах компании «Пибоди», они в знак приветствия лишь слегка кивнули друг другу и пробурчали положенное в таких случаях «бонжур». Когда в нос Анри ударили флюиды дешевого парфюма Людовика, тот поднес к голове руку, дабы убрать непослушную прядь, и на несколько мгновений – треть, а может, и четверть секунды – запястье Деле оказалось в поле его зрения. Ему показалось, что на манжете врага мелькнула его запонка (из французской пары). Он глазам своим не поверил.

Возвратившись на улицу Лавуар и констатировав пропажу шкатулочки с сокровищем, его разум, наверняка подстегнутый непривычно высоким кровяным давлением, сопровождавшимся массированным притоком кислорода в мозг, понесся размышлять семимильными шагами. Рассмотрев последние несколько дней под другим углом, Анри попытался воссоздать сценарий, приведший к драматичному исчезновению запонок. В то, что бесценный аксессуар украл забравшийся в дом вор, пусть даже сам Людовик Деле, при этом не тронув больше ничего другого, ему верилось с трудом. Но тогда кто? То ли сопоставив мысли, то ли прибегнув к логике финансиста, он вспомнил шутку Антуана о гипотетическом любовнике Гвендолины. А что если… Анри перерыл все вещи дражайшей жены и в одной из курток на вешалке в прихожей обнаружил записку следующего содержания: «Спасибо за милый подарок, он просто прелесть. До завтра, моя сладкая Печенюшка. Я заказал в «Кабачке» столик. Твой Людо». Благодаря этому витиеватому стилю пазл сложился без особого труда. Гвендолина спуталась с его единственным врагом; так могла поступить только особа самая что ни на есть извращенная. Хотя когда вся ненависть сосредоточена только на одном человеке, это все же лучше появления новых недругов. Впрочем, вопрос был совсем в другом. Он нашел причину своих бед – Гвендолину.

Анри сел в гостиной на диван, откинулся затылком на небольшое покрывало и устремил взор в подвесной потолок, намереваясь сначала успокоиться, а потом привести в порядок в голове мысли.

«Кабачок», «Кабачок», – думал он. Так назывался небольшой ресторанчик на берегу реки недалеко от Салон-сюр-Эвра. Ехать туда было километров двенадцать. Да, эти влюбленные не дураки. Только вот когда? «До завтра, моя сладкая Печенюшка». В этой куртке Гвендолина была вчера. А если тряпица сейчас здесь, значит, сегодня надела что-то другое. Стало быть, «завтра» на деле означает сегодня, так? Пожалуй, пожалуй… И что из этого? Нагрянуть туда? Застукать на горячем? Вырвать из манжет рубашки запонки? Устроить скандал?» Хоть в принципе все эти идеи и проносились у него в голове, мозг отвергал их сразу же после появления.

Все так же склонив голову, пылая растревоженным челом и дрожа от ярости всем телом, Анри услышал шум открываемой двери и характерный вздох, который, переступая порог, всегда издавала Гвендолина.

– Анри, дорогой?! Ты уже дома? Смажь как-нибудь петли на этой двери, она такая тяжеле-е-е-е-е-е-енная!

Тот, все еще ошеломленный сделанным открытием, придал лицу естественный вид, однако с такой силой стиснул зубы, что у него непроизвольно задрожали губы.

– Что?.. Да-да… Как-нибудь смажу.

И тут же умолк. Его голос переходил с низкого рокота на визг, лишенный всякой связности, а каждый произнесенный слог не соответствовал предыдущему.

– Что-то случилось? – с напускным беспокойством спросила Гвендолина, входя в гостиную и окидывая быстрым взглядом Анри, который к этому времени уже повернулся, уперся локтем в спинку дивана и теперь сидел почти прямо.

Как-то реагировать ему не пришлось, потому как она, не дожидаясь ответа, направилась по небольшому коридорчику в ванную и скрылась из виду. Но на ходу продолжала говорить, теперь уже гораздо громче:

– Ты не забыл, что этим вечером я иду к Мэгги? Я ведь тебе говорила, да? Говорила или нет?

– Да-да… – прошептал Анри.

И тут же перешел на крик и повторил:

– Да-да!

Ему явно изменило чувство меры.

– А почему это ты на меня кричишь?

– Я… Ничего я не кричу. Просто подумал, что ты закрыла за собой дверь в ванную. Да, ты мне действительно говорила.

На этот раз Гвендолина и в самом деле закрыла за собой дверь и через полчаса вышла с раскрашенным лицом – зелеными ресницами, фиолетовыми губами и оранжевыми щеками.

– Ладно, я пошла. А ты вечером, чтоб не терять время зря, смажь на двери петли! – сказала она и адресовала ему улыбку мнимого заговорщика.

Потом подхватила сумочку, накинула коротенькую куртенку и ушла.

Просидев в ошеломлении несколько секунд, Анри одним прыжком вскочил на ноги, а вторым оказался на кухне, в окно которой просматривались небольшая улочка на задах дома и перекресток. Сначала увидел стоявший на нем «супер 5», затем семенившую на каблучках Гвендолину. В машину она села через открытую дверцу со стороны пассажира. «Рено» взвизгнул шинами и рванул с места, подняв за собой в кильватере столб мелкой пыли. А попутно подтвердив все его догадки.

Чтобы Анри Рей потерял хладнокровие, надо было очень постараться. В подобное состояние в этом подлунном мире его могла привести единственно Гвендолина, если бы украла запонки и подарила их Деле. Именно так она, собственно, и поступила.

Анри не сводил с перекрестка глаз, хотя пыль улеглась уже добрых десять минут назад. Синаптические контакты в его мозгу никак не могли справиться с этими странными, неслыханными переходами от одного состояния к другому. Рефлексы ему больше не подчинялись, электрические посылы нейронов утратили всякое чувство направления и бесцельно блуждали в черепной коробке, не зная ни отправной точки, ни конечной цели. Если же смотреть со стороны, то Анри Рей стоял на цыпочках, опираясь сжатыми кулаками на край кухонной раковины, и невидящим взглядом смотрел в окно. Неподвижно, хотя и немного дрожа. Заори ему в этот момент прямо в ухо, схвати за плечи или попроси Фредди Меркьюри в черно-белом трико спеть арию «Пусть никто не спит» из оперы «Турандот», все было бы нипочем. Нервная система Анри Рея выключилась, и, чтобы вновь привести ее в действие, требовалось несколько минут.

Но вот в глубине глаз Анри опять затеплилась жизнь, в груди вновь застучало сердце, заработал спинной мозг, к мышцам и нервам вернулись основополагающие функции, чуть расслабились руки. Медленно приходя в себя, он опустился с цыпочек на всю ступню, навалился грудью на раковину, открыл воду и брызнул ею на лицо. Кухня, на его счастье, была оснащена современным оборудованием и все необходимые аксессуары находились прямо под рукой. Не чувствуя ног, лежа головой на краю раковины, он все же сумел схватить тряпку, нащупал за спиной стул, резким жестом повернул его к небольшому кухонному столику и рухнул.

Но всего через несколько мгновений Анри встал, готовый ринуться в бой. В противовес всем своим принципам налил и выпил кофе, хотя с самого начала, сделав первый глоток этого напитка в возрасте одиннадцати с половиной лет, твердо решил не вводить в организм кофеин после трех часов дня, чтобы тот вечером не мешал уснуть. Однако стрелки приближались к семи и Анри проглотил его практически без зазрений совести с таким видом, будто бросал вызов миру и жизни в целом.

Чуть успокоившись, он опять сел и принялся приводить в порядок мысли и события. Гвендолина отправилась в «Кабачок» со своим любовником – по случаю его единственным, а значит, и злейшим врагом. Да еще и подарила этому кретину Деле запонки, доставшиеся ему в наследство от деда. Они были на нем сегодня, он наверняка воспользуется ими и вечером во время ужина, по всей видимости, устроенного в честь какой-то годовщины. О том, чтобы действовать публично, естественно, не могло быть и речи. Гвендолину можно было уличить в краже и заставить ее вернуть запонки, но в споре между ними она в конечном счете могла одержать верх, а Анри знал себя достаточно и поэтому осознавал весьма существенный риск того, что под занавес ему самому придется принести извинения, а украшение ему все равно никто не отдаст. Нет, так не пойдет. Их надо будет вернуть не силой, так хитростью.

Впервые за много лет Анри Рей никак не мог уснуть. Его разум то впадал в гнев, то полыхал ненавистью, то вынашивал план. Он слышал, как возвратилась Гвендолина, сопровождая свое появление громкой, пьяной бормотней, а потом на слух определил, что она, сшибая углы, бесцельно побрела сначала на кухню, затем в ванную, потом вновь вернулась на кухню, зашла в гостиную, зачем-то подошла к входной двери и, наконец, прошла в спальню. После чего лихо вытянулась рядом с ним, еще немного поворчала и забылась сном, оглашая комнату раскатистым храпом.

На следующее утро Анри встал как обычно. Перед этим решил ничем не выдавать своих намерений и соответствующим образом действовать, не меняя ничего в своих привычках. Побрился. Принял душ. Причесался. Оделся. Позавтракал. Потом поцеловал Гвендолину в левую щечку и вскоре уже, по обыкновению, сидел у себя в кабинете, сосредоточившись на работе – или хотя бы пытаясь, – но при этом доводя до совершенства разработанный им план. Когда в кабинет нагрянули Аделаида и Жан-Марк, он покраснел, будто его застукали выплясывавшим голышом, да попутно еще пожевывавшим гроссбухи. Они же лишь хором крикнули ему «Привет, Анри» и, следуя повседневному ритуалу, захихикали в углу. Анри в ответ скороговоркой буркнул «бонжур», не отрывая взгляд от калькулятора, опасаясь, что стоит ему на них посмотреть, как они тут же догадаются, что он планирует крупную кражу со взломом.

А ведь речь шла именно о ней. Свою экспедицию Анри спланировал самым тщательным образом, собираясь вернуть запонки, чего бы ему это ни стоило. Планировка дома Людовика Деле была ему хорошо знакома – там долго жила давняя подруга его бабушки Бернадетт. Порой она приходила забрать его из школы, они шли к ней, и в ожидании родителей она угощала его пирогами с сушеной ванилью. Так или иначе, он знал, как открыть дверь в подвальном гараже, а оттуда попасть в коридор на первом этаже, в который выходили двери всех комнат небольшого домишки. А там уже можно будет обшарить пещеру этого примата и отыскать свое имущество.

Операцию он назначил на нынешний вечер. На чемпионат по боулингу между департаментами наверняка соберется половина Бельпра, в том числе Деле, капитан их команды (это уж обязательно), и Гвендолина, не пропускавшая ни одного происходящего в городке события.

Не в состоянии больше ломать комедию и изображать из себя сосредоточенного сотрудника, Анри встал и пошел прошвырнуться по коридорам «Пибоди». Проходя мимо кабинета директора, увидел его секретаршу Мари-Катрин и вежливо выслушал рассказ о ее семейных неурядицах. А когда выходил, столкнулся с Саломе – та тоже покраснела, они оба глупо улыбнулись, после чего он задал стрекача. Потом нарвался на Пьера Делепо, президента «Пибоди», который окидывал взглядом обувь каждого, кого перед собой видел. То оценивал мягкость кожи, то констатировал посредственность модели, но, пребывая в постоянном поиске идеальной обуви, искал ее, как и положено, на ногах собратьев. Однако порой эта особенность стоила ему пары секунд непреднамеренной толкотни, после чего он, не поднимая головы и не отрывая от земли глаз, опять в кого-нибудь врезался. Хорошо зная патрона, в «Пибоди» столкновений с ним избегали, порой в самый последний момент. Но мысли Анри были заняты другим, рефлекс не сработал, поэтому голова Пьера Делепо врезалась ему прямо в солнечное сплетение. Они синхронно рассыпались в извинениях, и каждый двинулся дальше по коридору своей дорогой. После чего Анри прошел мимо небольшого кафетерия и спустился в производственный цех. Сделал вид, что ему ничуть не мешает ни запах кожи, ни грохот резаков, и прогулялся между участками, в знак приветствия кивая направо и налево. Но вскоре заметил, что его провожают взглядами. По сути, на него смотрели почти все, потому как в цех он не спускался как минимум лет десять. Вот она, первая ошибка. Он нарушил привычки и в конечном счете привлек к себе внимание. Надо же быть таким идиотом! Анри быстро вернулся в кабинет и не вылезал оттуда вплоть до обеденного перерыва, прилежно занимаясь рутинными делами. Выставлять себя на всеобщее обозрение в такой день лучше не надо.

После обеда Анри испытывал одни огорчения. С ужасом обнаружил, что проделал только половину положенной за день работы. Эту заминку предстояло наверстать, ведь всякие задержки и проволочки, как известно, были ему ненавистны. Он был вынужден не раз и не два отдавать правой ноге мысленный приказ не дрожать под столом – это непроизвольное, раздражающее движение давало ему понять, что он, вопреки всем своим принципам, ею притоптывает. Но все же проявил терпение, не стал уходить домой ранее положенного часа, хотя, когда кабинет остался позади, помимо своей воли ускорил шаг – в точности как накануне, когда понял, что его жизнь разваливается на мелкие кусочки.

Гвендолины дома не было, она ушла к Мэгги, чтобы потом отправиться от нее прямо в боулинг. Так что подготовиться ему будет легче. Порывшись в ящичке жены, он нашел черные чулки, встал в холле перед зеркалом и натянул один на голову по самую шею. Однако ничего перед собой не увидел. Слишком темно. И слишком тесно. Анри отыскал другие, на этот раз телесного цвета, и проделал всю операцию еще раз. Так уже лучше. Эти пойдут. Найти черный свитер и брюки не составило никакого труда. Но ходить с туза и совершать ограбление в лакированных ботинках у него намерения не было. Почесав макушку, он залез в шкаф и через несколько минут выудил из его глубин старые кроссовки, которые в последний раз надевал на физкультуре в школе, и примерил их. Годится. Но поскольку до наступления ночи ему предстояло убить еще четыре, а то и пять часов, Анри взял черный крем и замазал им кроссовки, дабы довести до совершенства маскарад. Потом с головы до ног оделся, пару раз присел и проделал несколько упражнений на гибкость. Но в чулке чуть не задохнулся, поэтому сорвал его с головы и закашлялся. А когда отдышался, решил натянуть его только до кончика носа.

Он в полном облачении сел на диван с чулком в руке и застыл в ожидании. Ужинать не стал. А потом долго, неподвижно сидел, глядя перед собой невидящим взглядом, пока в черепушке устроили поединок инстинкт и разум. За их страшной баталией Анри наблюдал в качестве пассивного, глухого и слепого зрителя.

В конечном итоге верх, как это часто бывает, взял инстинкт, вероятно, благодаря своей яростной воинственности, не подвластной сдерживающей силе сомнений. Логические рассуждения пали под напором всплеска эмоций. Пора. В гостиной уже темнело. У Анри были все основания полагать, что Гвендолина придет домой не раньше двух часов – раньше она из своих ночных вылазок просто не возвращалась, – но от непредвиденных злополучных поворотов судьбы он больше гарантирован не был.

Ночь стояла безлунная, в темноте он едва видел ноги, но все же убедил себя, что будет благоразумнее не включать маленький карманный фонарик, дабы не навлечь подозрений какого-нибудь мучимого бессонницей соседа.

До дома Деле от улицы Лавуар было километра полтора – если чуть припустить рысцой, минут десять ходьбы. Сначала Анри неспешно шел, пока глаза не привыкли к темноте, потом прибавил шагу и двинулся быстрее – думал, получится тайком, а вышло гротескно. Скользя мимо кустарника, он слегка пригибался, к невысоким стенкам и живым изгородям прижимался чуть ли не вплотную и с большим запасом перепрыгивал через цветочные клумбы. Какой-нибудь подозрительный сосед, увидев такие его выкрутасы, наверняка с удивлением бы решил, что перед ним перебравший ниндзя, однако таковых в округе не было и в помине.

Подобным образом Анри пытался заглушить в душе тревогу. Эта ночная эскапада шла вразрез со всей его жизненной философией. Однако ему, так или иначе, надо было вернуть свое бесценное сокровище. «Вперед! Вперед!» – in petto² повторял он. «За деда!» Тот, вероятно, от него такого даже не ожидал.

Вскоре Анри оказался в тупике, заканчивавшемся небольшой площадью, вокруг которой выстроились три дома, в том числе и тот, в котором обитал Деле. Она носила то же название, что и улочка: Ла Таньер-де-Ренар³. Почему – в точности не знал никто, потому как лис в окрестностях никто не видел уже давным-давно. Эта мысль приходила в голову Анри и раньше, но теперь ему в особенности надо было сосредоточиться, чтобы не дрожать всем телом от адреналина и охватившей его тревоги. Буквально вжавшись в живую изгородь, окружавшую владения Деле, он прокрался к калитке. Оттуда по гравийной, чуть покатой дорожке можно было пройти к гаражу. Или же повернуть налево и воспользоваться небольшой каменной лестницей к входной двери, на подстриженной лужайке, чем-то похожей на ручей. По ходу заметим, что дверь эта была совершенно бесполезна, ведь большинство жителей Бельпра попадали домой через гараж, а парадный вход приберегали для торжественных ужинов и незнакомых гостей типа торговцев вразнос, мусорщиков и пожарных, обожающих продавать свои календари.