Kitobni o'qish: «Пассажир без лица»

Shrift:

Было у них много детей, и жили они счастливо…
Двум моим феям, Жюльетте и Еве, и моей принцессе Каролине.

NICOLAS BEUGLET

LE PASSAGER SANS VISAGE

Глава 1

Две янтарные миндалины, висящие в темноте, уставились на Грейс из-за оконного стекла. Она ежедневно просыпалась в три часа утра, а он уже был здесь и смотрел на нее не моргая. Вздрогнув, она спустила одну ногу с кровати и поправила немного сползшую майку, чтобы скрыть грудь от чужого гипнотизирующего взгляда. По темной комнате, слабо освещаемой лишь светом уличных фонарей, прошла к окну, скрестила на груди руки и посмотрела на визитера сверху вниз. Она рассматривала его с легкой гримаской сомнения в углах губ, как смотрела бы на свидетеля, который, как ей казалось, лжет.

Но и сегодня она быстро сдалась на шантаж двух фосфоресцирующих шаров, горящих безмерной надеждой, и открыла окно коту, который мяукнул от удовольствия.

Порыв зимнего ветра поднял пушок на руках Грейс. В ночном воздухе висела приглушенная тишина, небо было затянуто тяжелыми снеговыми тучами.

Шерстка кота отражала размытый свет уличных фонарей и луны; он лизнул спинку, явно ожидая от молодой женщины реакции на подарок, который принес ей.

– Еще одна мертвая птичка, как мило… – прошептала Грейс еле слышно, чтобы не разбудить своего соседа и друга старика Кеннета, который – редкий случай – не проснулся сегодня ранним утром в рыданиях.

Кот перестал заниматься своим туалетом и нагнул голову. Грейс приняла сочувствующий вид, как будто обращалась к ребенку:

– Ты ни разу не видел меня охотящейся и, стало быть, спрашиваешь себя, чем же я питаюсь…

Кот аккуратно тронул лапой птичий трупик.

– Я принимаю к сведению твои сомнения относительно моих способностей к выживанию. И знай, твоя забота о моем спасении от голода меня очень трогает. Но, как ты можешь убедиться, у меня не только кожа да кости, – пошутила Грейс, похлопывая себя по небольшой складке на талии.

Кот выгнул спину и стал тереться о руку молодой женщины, но та отстранилась.

– Я прекрасно поняла, чего ты хочешь, но решила жить одна, совсем одна, без родственников, друзей, без всех, только с моими книгами… – сказала она, бросив взгляд на кольцо на пальце.

Кот сел и перенес свое внимание с Грейс на какую-то точку возле кровати, на которую уставился не моргая.

– Что это ты так рассматриваешь?

Животное пожирало глазами ночной столик.

– А, ты помнишь, – прошептала она. – Ты знаешь ритуал моей трусости…

Каждое утро, встав с постели, Грейс опускалась на колени перед столиком, открывала его единственный ящик, запускала внутрь руку и касалась пальцами клавишного пульта, колебалась и, наконец, вынимала руку, после чего резко захлопывала ящик.

– Знаешь, всего шесть месяцев назад я нашла в себе мужество взять ключ и открыть дверь. Но, когда снова увидела то, что за нею… дрогнула и тут же вышла. Я думала, что готова снова столкнуться с правдой… с той самой правдой, от которой зависит моя жизнь и которая меня так пугает.

Кот по-прежнему сидел, уставившись в одну точку, как будто стерег мышь у ее норы.

Грейс посмотрела в пустоту, потом глубоко вздохнула и села на край кровати.

– Порой бросаешься в расследование душой и телом, а когда приближается момент развязки, потихоньку его забрасываешь. Не из лени, а потому, что предчувствуешь ужасную правду, которую собираешься открыть. – Грейс состроила насмешливую гримасу. – Инспектор Грейс Кемпбелл, прославляемая властями Глазго за смелость, боится… самой себя.

Она с досадой махнула рукой и воздела глаза к небу, осознав, что откровенничает с котом, пусть даже сочувствующим ей.

А тот вздрогнул от прикосновения снежинки, упавшей ему на мордочку. Грейс открыла комод, достала из него одеяло, свернула и положила его на каменный карниз, смастерив нечто вроде гнезда рядом с животным.

– Можешь туда забраться, согреешься… Но давай на этом остановимся.

Она аккуратно закрыла окно, чтобы не прищемить виляющий хвост кота. Потом взяла с ночного столика фонарь и зажгла свечу, которая затрещала в тишине комнаты. Пламя осветило лицо молодой женщины, окрасив в оранжевое ее добрые карие глаза и полные губы. Грейс обернулась.

В окне отражались лишь приятно округлые формы ее фигуры. Кот исчез. Она почти пожалела о том, что он ушел так быстро. Ей бы хотелось, чтобы он настаивал на своем чуть дольше, чтобы снова посмотрел на запретный ящик. Чтобы вызвал в ней чувство вины за то, что она постоянно оттягивает час расплаты.

Грейс подобрала с пола свою одежду, улыбаясь от мысли, что сторонний наблюдатель мог бы усмотреть в этом признаки нетерпения от нахлынувшей страсти. Действительность была куда более прозаичной. Вчера вечером, вернувшись домой позже обычного из-за светского приема у мэра Глазго, она не нашла в себе сил разложить вещи по местам. Появиться на приеме Грейс упросил ее начальник. Проведенное ею расследование убийства в Айонском монастыре наделало много шуму, и в течение последних шести месяцев ей, вопреки собственному желанию, пришлось исполнять на многих мероприятиях роль посла полиции Глазго. Держа в руке бокал шампанского, Грейс любезно рассказала в общих чертах обстоятельства громкого дела, а потом, сославшись на необходимость покормить кота, поспешила покинуть вечеринку, чтобы вернуться в тишину и покой своей квартиры.

Она отнесла вещи в корзину для грязного белья и вернулась в гостиную, где свет фонаря скользнул по книжным полкам, занимавшим все стены, за исключением части одной, занавешенной бордовой бархатной шторой. Проходя мимо нее, Грейс немного отшатнулась и почувствовала обычный укол в сердце. Затем она включила радио и легла в центре комнаты на ковер, чтобы сделать утреннюю гимнастику.

Она вполуха слушала ночные новости, следовавшие одна за другой: тревога в Эдинбурге из-за угрозы загрязнения окружающей среды, голосование в шотландском парламенте по вопросу внедрения цифровой идентификации… Закончив гимнастику, Грейс освежилась под душем, оделась и приступила к легкому завтраку, читая «О дивный новый мир»¹. И так продолжалось до того момента, когда ее внимание привлек скрип паркета, донесшийся с лестничной площадки.

В этот час в доме обычно просыпалась только Грейс. Она подумала, что это кот нашел способ пробраться в здание, но скрип досок вызвал некто, намного более тяжелый.

Молодая женщина осторожно приблизилась к входной двери. В глазок был виден лишь пустой коридор. Она отперла замок и открыла дверь. Никого. Но на пороге она нашла конверт.

Глава 2

Грейс едва успела увидеть, что конверт формата A4 из крафтовой бумаги. Босая, она бросилась к лестнице, пулей пронеслась по ней вниз и распахнула входную дверь дома. Под бледным светом фонарей в ватной тишине заканчивающейся ночи летали хлопья снега. Ни силуэта, ни звука шагов по тротуару. Никого. Только несколько припаркованных у тротуара машин, припорошенных снегом, и изредка далекое урчание мотора.

Грейс поднялась на четвертый этаж. Конверт лежал на прежнем месте, но она, не обращая на него внимания, постучала в дверь к соседу.

– Кеннет, это Грейс.

Наконец она услышала шаги, и дверь открыл мужчина лет восьмидесяти. Его волосы, густые по бокам головы и редкие на макушке, придавали ему вид немного рассеянного дирижера. Но взгляд был далеко не безумным, а спокойным и глубоким. Он смотрел на молодую женщину с благоговейной симпатией и, казалось, совсем не был удивлен столь раннему ее визиту.

– Заходите, Грейс.

– Нет, я просто хотела вас кое о чем спросить: это вы положили этот конверт к моей двери?

Он с озабоченным видом посмотрел на письмо.

– Нет.

– Вы спали и, стало быть, ничего не видели, ничего не слышали.

– Да, в кои-то веки мне не снились кошмары и не понадобился ваш голос, чтобы меня успокаивать, – улыбнулся он.

Грейс ответила ему легкой понимающей улыбкой.

– Ложитесь спать, – шепнула она.

– Вы хоть скажете мне, что в нем? Как знать? Вдруг признание от тайного воздыхателя.

– Если коты умеют писать, то возможно, если нет, никакого шанса.

Старик вопросительно посмотрел на нее.

– Эта шутка понятна только мне, Кеннет, не сердитесь. Вы же знаете, что значит жить одному. До скорого.

– Хорошего дня, Грейс.

Он закрыл за собой дверь.

Грейс перешагнула через конверт и вошла в свою квартиру, где надела кожаные перчатки. Потом вернулась на лестничную площадку, присела на корточки и взяла пальцами конверт.

Тут она обнаружила, что на обратной его стороне печатными буквами написано:

«ТЫ ИЩЕШЬ НЕ ОДНА».

Что ищешь?

С нетерпением, смешанным с тревогой и настороженностью, Грейс захлопнула дверь квартиры, села на диван, взвесила на руке конверт, в котором, казалось, лежал всего один документ, и решилась его распечатать.

Она вытряхнула содержимое на ладонь. Выпал обычный листок с печатным текстом, как будто взятым из передовой статьи в газете:

«Ты отлично знаешь, где начинается дорога к истине.
„Ивнинг таймс“, 14 ноября 1999 года, фото с. 5».

Ошеломленная, Грейс увидела, как листок задрожал между ее пальцев. Разумеется, она отлично знала, где находится эта вырезка из «Ивнинг таймс». Она знала это даже слишком хорошо. Ее взгляд неотвратимо обратился к бархатной бордовой шторе. Но кто мог быть в курсе? Кто ей прислал это сообщение?

Растерявшись от нахлынувших вопросов, она была вынуждена мобилизовать всю самодисциплину инспектора полиции, чтобы не поддаться панике: она отдаст конверт в научно-технический отдел, чтобы выявить на нем отпечатки пальцев, изучить бумагу на предмет особенностей, позволяющих установить отправителя, а также затребует данные с камер наблюдения в районе, расспросит соседей…

Ты снова лжешь себе, – думала Грейс. – Кем бы ни был таинственный отправитель, ты снова ищешь предлог, чтобы не замечать того, что подстегивает тебя посмотреть!

Она знала единственный вопрос, ответ на который был важен в данную секунду: что было в газетной вырезке, о которой говорилось в послании?

И вот, когда в ней снова ожили призраки и тревоги, Грейс почувствовала захлестывающую ее волну нетерпения, которую она не испытывала уже много лет. Сейчас или никогда! Надо взглянуть в лицо собственным страхам, чтобы получить надежду уничтожить их раз и навсегда.

Она бросилась в спальню, распахнула ящик ночного столика, набрала на пульте код, открыла маленький сейф и извлекла из него ключ с двойной бороздкой, характерной для замков от бронированных дверей.

С влажными от пота руками, она вернулась в гостиную и встала перед шторой, закрывающей единственную часть стены, не занятую книжными полками.

Она трижды сделала глубокий вдох, потом медленно отодвинула штору. За ней была металлическая дверь с выступающими стальными накладками.

Грейс прикусила нижнюю губу, затем ловким движением, остановившим сомнения в ее сознании, вставила ключ в замок и под щелчок хорошо смазанного механизма отперла тяжелую дверь.

Глава 3

Затхлая атмосфера запертой комнаты с запахом старой бумаги была успокаивающей, потому что напоминала Грейс о ее убежище – книгах, и в то же время тревожной, когда молодая женщина думала о словах, напечатанных на листках, которыми были завешаны три стены. Уже пятнадцать лет она складывала сюда все документы, которые могли помочь ей открыть двери истины. Но в последние годы, после того, как лихорадочность из ее поисков ушла, она все время откладывала момент, когда следовало сделать выводы из собранных сведений. Она даже не переступала порога потайной комнаты. Один раз сделала это полгода назад и тут же выскочила.

Входя сюда после столь долгого перерыва, она чувствовала себя так, будто открывала для себя работу, проделанную кем-то другим.

На стенах идеально ровными рядами висели десятки пожелтевших газетных вырезок. Они были не только из крупнейших шотландских ежедневных газет, таких как «Ивнинг таймс», «Скотсман», «Скотиш дейли экспресс», но и самых крикливых бульварных газетенок. Некоторые статьи были обведены красным, к другим прилагались прикрепленные рядом разноцветные стикеры с рукописными пометками. Вырезками из прессы были увешаны все стены, кроме той, что находилась напротив входной двери, прикрытой шторой.

С сильно колотящимся сердцем, оробев, почти в панике, Грейс заперла дверь на ключ. Как при входе в церковь направляются к алтарю, она подошла к длинному столу, сделанному из положенной на козлы доски, и встала перед ним. Импровизированный стол занимал центр ее потайной комнаты. Она включила лампу на потолке и внимательно осмотрела статьи, не став сразу специально искать ту, о которой говорилось в письме.

Ей необходимо было постепенно заново привыкнуть к месту и спрятанной здесь информации. Хотя бы для того, чтобы не быть затопленной нахлынувшими тревожными воспоминаниями.

Она пробежала первую колонку статей, датированных с 11 по 14 ноября 1998 года и рассказывающих об исчезновении десятилетней девочки, проживавшей в маленькой деревне Киркоуэн, приблизительно в ста пятидесяти километрах к югу от Глазго. Ребенок не вернулся из школы, которую покинул, как и каждый день, в шестнадцать часов. Девочку видели идущей по направлению к ее дому обычной дорогой через лес. На нескольких фотографиях были изображены держащиеся за руку мужчина и женщина лет сорока, с лицами, на которых отражались страдание и отчаяние; как гласила подпись: «Моника и Даррен Кемпбелл, терзаемые тревогой оттого, что могут никогда больше не увидеть своего ребенка». Пропавшая девочка улыбалась с фотографии, распространявшейся в то время. У нее была ленточка на голове, поддерживавшая длинные волосы, и ласковый взгляд.

В Грейс зародилось неизъяснимое чувство. Настолько новое, что она смешалась. С тех пор, как начала свои поиски, она, всякий раз глядя на это фото, идентифицировала себя с той маленькой девочкой. Несмотря на то, что ей сейчас уже исполнилось тридцать три года, Грейс все еще была этой девчушкой, так и оставшейся в состоянии невинной и беспомощной жертвы. Она выросла телом, но не сознанием.

В это мгновение ей показалось, что перед глазами у нее портрет кого-то другого. Знакомого, ребенка, который мог бы быть у нее, но не ее самой. Только тогда Грейс поняла, насколько ее изменили испытания, пережитые во время последнего расследования. Она стала свободной женщиной.

Стиснув кулаки, Грейс сдержала ярость, кипевшую у нее в венах. Она знала, что нельзя слепо уступать ей, а, напротив, следует использовать как источник энергии. После этого она просмотрела вторую колонку вырезок из газет, выходивших между 17 и 30 ноября 1998 года, в которых на первый план вышел инспектор Скотт Дайс, ведший дело. Сурового вида мужчина, с вытянутым лицом, отвислыми щеками, наполовину облысевшей головой, который чаще всего заявлял, что не может ничего сообщить о ходе расследования. Журналистов это обижало, и они начали намекать, что, прикрываясь служебной тайной, полицейский пытается скрыть свою некомпетентность. Наконец Грейс просмотрела третью колонку статей, датируемых начиная с 12 декабря и сообщающих о возвращении девочки, которую нашли, когда она шла вдоль дороги.

Грейс села в кресло на колесиках, заставляя себя не отвлекаться от газетных вырезок, в которых, казалось, смаковали страдания ребенка вместо того, чтобы сообщать сведения, полезные для расследования. Убежденная, что ей следует выяснить все подробности и перипетии дела, чтобы придать смысл своей ярости, она попыталась вникнуть в детали событий.

Газеты сообщали, что на теле девочки обнаружены следы насилия. Сама она находилась в прострации и не могла объяснить полицейским, в каком месте ее держали, или вспомнить что-либо о своем заточении. Она смутно помнила лишь свой побег: ей удалось спрятаться в багажнике автомобиля и выбраться из него в тот момент, когда машина остановилась на заправочной станции, чтобы залить бензин. Она не могла сказать, сколько времени провела в пути. Пряталась за кустами, пока машина не уехала. Говорила, что больше ничего не помнит. Психологи определили эту амнезию как посттравматический шок, ставший для ребенка способом защититься, забыв пережитый ужас. Грейс обхватила голову руками, наморщила лоб и стиснула зубы в тщетной попытке что-то извлечь из памяти. Двадцать три года спустя к ней возвращались какие-то обрывки в форме ярких вспышек. Она видела себя отчаянно борющейся с мужчиной, но лицо его оставалось размытым. Иногда она видела кресло на колесиках. Она чувствовала в руках ручку молотка, потом стальная хватка заставляла ее разжать пальцы. Руки на ней и… прочее было такой абсурдной бездной, что она стерла воспоминания об этом. Единственными элементами, в которых была уверена и о которых сохранила четкое воспоминание, были страх, пережитый в багажнике автомобиля, и встреча с родителями. Только эти две картины и отпечатались в ее памяти.

Грейс повернулась к занавешенной стене и поднялась, чтобы отдернуть штору. Висевшие за ней листки зашуршали. Открылась серия карандашных рисунков. Крупный план, более общая панорама, законченные или незавершенные, все они были посвящены двум сюжетам. Первым был человек, облаченный в разноцветное одеяние, с лицом, скрытым под маской, в которой было лишь две прорези для глаз, чуть более светлые, чем остальной фон.

Грейс помассировала грудь, налившуюся свинцовой тяжестью, и сосредоточилась на втором персонаже. Более мягкие и более точные карандашные штрихи складывались в портрет мальчика лет двенадцати. Взгляд из-под челки выражал глубокую печаль. Последний набросок в серии изображал только глаза, словно воспоминание о видении, замеченном сквозь щель готовой закрыться двери. Точнее: крышки багажника, в который мальчик помог ей спрятаться.

Грейс долго рассматривала разные изображения паренька. Одно она сняла со стены и сунула в карман, чтобы иметь портрет своего спасителя при себе. Потом, с еще большей настороженностью, вернулась к лицу под маской. Какое дьявольское существо под ней скрывалось? Как человечество могло произвести подобного монстра? Этот человек уничтожил ее ради своего гнусного удовольствия. И никак за это не заплатил. Очевидно, он был свободен, благополучен, а она страдала все эти годы. Пришло время использовать опыт, накопленный за время работы в полиции, для того, чтобы самой свершить правосудие, чтобы кошмары наконец перестали терзать ее.

– Где ты, мразь? – выкрикнула Грейс, выплескивая яростную жажду мести, долго развивавшуюся в ней и вот теперь созревшую.

Задыхаясь, упираясь кулаком в стену, она закрыла глаза и стала преобразовывать свою ненависть в холодную и осмысленную ярость. Она должна быть успешной, организованной, профессиональной, какой была бы, пытаясь отыскать палача своей дочери.

Более или менее усмирив ярость, она решила найти вырезку из «Ивнинг таймс», на которую указывало таинственное послание.

Грейс нервно подошла к стопке газет в углу комнаты и стала перелистывать их до тех пор, пока не наткнулась на номер «Ивнинг таймс» от 14 ноября 1999 года. То есть почти день в день спустя год после ее исчезновения. Грейс вполголоса прочитала заголовок статьи.

– Дело Кемпбелл по-прежнему не завершено. Из-за неуверенности свидетельских показаний ребенка и упущений инспектора, которому было тогда поручено дело, тайна похищения девочки может навсегда остаться нераскрытой.

Рядом с длинной статьей, излагающей основные элементы истории, на пятой странице действительно находилась фотография. Это был снимок папарацци, и Грейс вздрогнула, увидев, что запечатлел объектив фотографа. На заднем плане она узнала дом своего детства и фигурку девочки. Но был на снимке ясно виден и кое-кто еще.

Ты отлично знаешь, где начинается дорога к истине.

Не важно, кто отправил это послание, подумала Грейс, он прав. Она давно знала, что если надеется пролить свет на это дело, то должна расспросить человека, изображенного на этом снимке.

Вплоть до сегодняшнего дня она боялась этой встречи. Но теперь жажда мести пересилила страх разворошить прошлое.

Настало время спровоцировать конфликт. Даже если приходилось опасаться худшего.

Глава 4

Грейс сделала крюк, чтобы завезти полученный конверт в научно-технический отдел полицейского управления. Она совершенно не представляла себе, кто мог его подбросить. Один из полицейских, расследовавших в свое время ее исчезновение? Сам инспектор Скотт Дайс? Какой-то журналист? Или еще одна жертва, разделявшая ее жажду мести? Вроде того мальчика, который помог ей бежать? Какими бы правдоподобными ни были эти гипотезы, они не объясняли анонимности отправителя.

Все это казалось абсурдом. К тому же, почему этот некто дал о себе знать только сейчас, спустя столько лет?

Получается, что, подталкивая ее к поискам правды, это послание еще больше сгустило тени вокруг расследования.

В управлении Грейс опечатала и зарегистрировала конверт под номером нового дела и передала дежурившему в этот воскресный день эксперту, чтобы попытаться выявить отпечатки пальцев или следы ДНК, которые могли соответствовать имеющимся в полицейских архивах образцам.

– Это связано с делом об убийстве на Айоне? – спросила молодая эксперт, умоляюще глядя на Грейс восторженным взглядом новичка. – Когда я скажу, что помогала вам в этом деле, это очень поможет моей карьере.

Грейс впервые использовала знания коллеги в личных целях, но, даже если это нарушение будет ей дорого стоить, она примет любое наказание, лишь бы получить возможность добраться до своего мучителя и свершить правосудие.

– Да, может быть, связь существует, – солгала она. – Но я бы хотела, чтобы результат вы пока сообщили только мне. Наш обожаемый шеф Эллиот не хочет, чтобы подвергались сомнению последние выводы, за которые он получил кучу поздравлений от всех местных шишек.

– О’кей, понимаю. Я вам позвоню.

– Если сделаете работу хорошо, обещаю замолвить за вас словечко, когда захотите отсюда перевестись. Идет?

Глаза молодого эксперта заблестели от гордости.

– Положитесь на меня.

Грейс вышла из лаборатории, занесла записку в кабинет своего начальника, Эллиота Бакстера, и под набухшими снеговыми тучами вернулась к своей машине. Посидев несколько секунд, чтобы хорошенько обдумать план предстоящих действий, она отправилась в путь.

Вот уже почти пятнадцать лет Грейс не возвращалась в поселок, где провела детство. В ее памяти он стал чем-то не совсем реальным, словно прошедшие годы укрыли его призрачным туманом, отодвинули на границу яви и грез.

Через два часа после того, как покинула Глазго, она катила по сельской местности под тусклым небом.

В окрестностях Киркоуэна пастбища скрывались под снегом, кое-где встречались рощицы с дрожащими на ветру деревцами, похожими на затерявшихся в тумане изнуренных лошадей.

Грейс сбавила скорость, как выезжающий из туннеля паровозик на ярмарочном аттракционе, и медленно поехала по главной улице еще спящего поселка. Что-то шевельнулось в глубинах памяти, когда она заметила маленькую булочную, куда родители впервые в жизни разрешили ей отправиться одной при условии, что она правильно сосчитает сдачу и не станет разговаривать с незнакомыми людьми.

Не станет разговаривать с незнакомыми…

По соседству еще дремал магазинчик одежды, который, по воспоминаниям Грейс, всегда выглядел заброшенным со своей пыльной витриной и устаревшими платьями, надетыми на бледные манекены с ярко-красными губами. Застывшие фигуры, но чуть-чуть более живые, чем опоры стойки кафе напротив, которые, казалось, каждое утро осушали один и тот же стакан, вяло бормоча какие-то сплетни.

Грейс часто задавала себе вопрос, о чем шептались за ее спиной и за спиной родителей по поводу ее похищения. Не исключено, что некоторые жители поселка знали нечто такое, что могло бы помочь полиции найти похитителя или похитителей. Но ничего не просочилось, как во всех деревнях, где все всё знают, но ничего никому не говорят. В глубине души Грейс разрешила себе ненавидеть этих людей, которые не только не помогли ей, но и смотрели косо, даже с некоторым осуждением.

Она повернула к старому кладбищу, каменные кресты которого укрывал толстый слой снега, и вскоре выехала на дорогу, карабкающуюся по склону холма уже за поселком. Температура медленно опускалась. На голых ветках деревьев лежал иней, туман сгущался. Грейс почувствовала, как в ней горькой волной поднимается предчувствие. Она приближалась.

Грейс ухватилась за свою злость, чтобы не потерять мужества и держаться твердо, после чего резко нажала педаль газа, не сводя глаз с дорожки, прорезавшей заледеневший лес слева. Приступ тревоги, такой сильный, какого она не испытывала уже много лет, оглушил ее. Вцепившись в руль, заглушив двигатель, она закрыла глаза, чтобы прийти в себя. Да, это произошло с тобой здесь, но это прошло, – мысленно повторила она. – Ты больше не та испуганная девочка. У тебя больше нет причин бояться.

Но боль от травмы была упряма, и сердце заколотилось еще сильнее. Грейс в ужасе открыла глаза, почти убежденная, что сейчас кто-то грубо вытащит ее из машины и похитит.

Она подняла подлокотник сиденья, ища коробочку с печеньем, которую обычно прятала там раньше на случай приступа булимии. Но она давно уже заменила ее бутылкой воды.

– Вот идиотка! – обругала она себя.

Фрустрация, по крайней мере, помогла тем, что оживила злость и жажду мести. Если она страдала до такой степени, что в течение долгого времени искала спасения в еде, то только из-за пережитых ею мучений.

Она с новой решимостью повернула голову к дорожке, по которой с тех пор никогда не ходила, и смотрела не моргая, как смотрят в лицо самой страшной опасности. В памяти всплыло все: пугающие шаги за спиной, ранец, который резко дернули назад, нехватка воздуха, когда чья-то вонючая рука зажала ей рот и нос, боль в коленках, когда она ударилась ими о дно кузова фургончика, и такой всеохватывающий ужас, что она от него потеряла сознание.

Пусть раны открыты, но страх ушел, – подумала она.

И нажала на газ.

Ветви деревьев закрывали дорогу, широкие ямы, прорытые дождями, и камни, царапавшие днище, свидетельствовали о том, что за дорогой не следили уже много лет.

Грейс ехала осторожно, опасаясь как рытвин, так и своей реакции, когда прибудет к месту назначения. И вот, через несколько минут, из тумана появился дом.

Молодая женщина заглушила двигатель, загипнотизированная этим пейзажем, относящимся к другой жизни.

Если абстрагироваться от снежного покрова, то ничего не изменилось: сад с зарослями рододендронов, любимое укрытие в еще счастливую пору детства, два розовых куста, карабкающиеся по стене и соединяющиеся аркой над входной дверью. Там для маленькой девочки, которой она была, находился портал в сказочный мир.

Сарай, наследие старой фермы, по-прежнему стоял на своем месте, сбоку от главного здания. Некогда склад старых вещей, в котором можно было найти всевозможные сокровища, он превратился в гараж, когда родители решили купить машину, чтобы возить Грейс в школу после «того случая», как они привыкли называть ее похищение.

Взволнованная сильнее, нежели могла себе представить, Грейс поддалась этой ностальгии, смешанной с отвращением, от которого перехватывало горло. По ее щеке скатилась слеза. Она вытирала ее тыльной стороной руки, когда на телефоне сработал звуковой сигнал о поступившем эсэмэс.

Эллиот Бакстер, ее начальник в управлении, подтверждал, что видел ее заявление о предоставлении внеочередного отпуска на три дня, когда заходил в свой кабинет за папкой досье, и беспокоился, все ли у нее в порядке.

Грейс ответила, что, поскольку срочных дел сейчас нет, она хочет немного отдохнуть. После своей реабилитации в качестве детектива, ей больше не приходилось оправдываться или опасаться произвольных решений со стороны начальства, которое публично поблагодарило ее за работу в деле Айонского монастыря.

Зато, хотела она того или нет, но в это мгновение на нее вновь накатил страх. Страх перед тем, как пройдет ее разговор с той, с кем она не разговаривала уже пятнадцать лет.

Она взглянула на часы: 8.32. Пора.

Несмотря на капюшон парки на меху, накинутый на голову, ее лицо обжег холод и стали колоть иголки снежинок. Она сделала несколько шагов по направлению к дому, слыша только скрип снега под ногами, остановилась перед входной дверью и опустила капюшон на плечи.

Деревенская тишина была такой безграничной, что слышен был едва уловимый шелест хлопьев снега, ложащихся на землю и листья. Словно в сказочном королевстве, которое фея погрузила в вековой сон.

Грейс и сама едва не превратилась в застывшую на морозе статую, но вздрогнула всем телом, когда холодная капля растаявшего снега, скатившаяся с розового куста, упала ей на шею. Очнувшись, она нажала на кнопку звонка, пока мужество не оставило ее.

Едва она успела справиться с волнением, вызванным в ней звонком из детства, как послышались приближающиеся шаги. Бряцанье ключей, раздраженные вздохи, звук отпираемого замка, и вот, наконец, дверь открылась.

Грейс почувствовала, что сердце заколотилось так сильно, что к горлу подкатила тошнота. Она шагнула навстречу шестидесятишестилетней женщине, которой из-за седых волос и несколько потерянного вида можно было дать все восемьдесят. Давний лифтинг натянул кожу вокруг ее носа, рта и глаз так, что ее сейчас было трудно узнать. Если бы не высокие скулы и когда-то пухловатые щеки, унаследованные Грейс, та не узнала бы свою мать.

– Думала, это Фрея, моя помощница по дому, уже пришла. Я еще удивилась, почему так рано! Чем могу вам помочь, мисс?

Грейс молчала, не в силах разобраться в том, что же она испытывает: это была хаотичная смесь сожаления, сочувствия и жалости с раздражением и непониманием.

– Ты меня не узнаешь? – пробормотала она.

Ее мать уставилась на нее с удивлением, почти с тревогой.

– Нет… кто вы? Чего вы хотите?

Несмотря на все свои страхи, Грейс не ожидала такой реакции. У нее задрожали ноги.

Тут Моника Кемпбелл нахмурила брови, глаза ее округлились, словно она увидела призрака.

– Господи, – прошептала она, поднеся руку ко рту. – Хендрике? Это ты?

1.Роман-антиутопия О. Хаксли (Здесь и далее примеч. пер.).