Kitobni o'qish: «Пластуны. Золото империи. Золото форта»
Золото империи
С присягой вере и царю,
Присуду и родной державе
Вы службу верную свою
Несете под орлом двуглавым.
Пусть ваши семьи далеко,
Родные хаты и станицы,
Но чувство долга высоко
Под небом северной столицы.
Пролог
Солнечный диск, цепляясь теплыми лучами за редкие облака-барашки, медленно скатывался с небосвода.
Закат в эту пору в предгорной местности был по-особенному красив. Сочная темно-оранжевая краска разливалась по водам реки Марты и, казалось, разносилась течением по многочисленным ерикам и затонам. Вся живность, чуя приближение вечера, замирала в плавнях и зарослях чакана. Лишь изредка слышалась перекличка лысух и чирков, да чапура, охотясь на чабака, издавала свой типичный грубый хриплый крик, похожий на низкое короткое карканье.
Небесное светило, не торопясь, покидало свой небесный трон, бросая последние, но все еще яркие и теплые лучи на окрестности, словно проверяя, все ли в порядке там, на земле. Горные склоны, стоящие стеной по ту сторону Марты, отбрасывали тени на близлежащие леса и перелески. На дальних постах в недвижимый летний воздух потянулись струйки дыма. Казаки, несшие дозорную службу, готовили ужин: кулеш или шурпу – то, что быстро и сытно.
Со степи, нарядной в это время года, одетой в лазорево-сиренево-серебристые тона, доносилось громкое ржание пасущихся коней. Терпкий запах вольных просторов, замешанный на чабреце, полыни и конском кизяке, легким суховеем доносился до станичных угодий.
Станица Мартанская, расположенная на левом притоке реки Кубани, отдыхала после летнего рабочего дня. Девки да бабы с семенушниками в руках собирались небольшими группами, чтобы всласть полузгать семечки да обсудить все станичные новости. Казаки кто шел на станичный Майдан, побалакать за жизнь, послушать станичных стариков, кто, наладив снасти, отправлялся на реку Марту, порыбалить на вечерней зорьке. Малые казачата гуртовались, чтобы погонять «чижа». Мирная жизнь чувствовалась во всем. И в спокойствии, в котором пребывала станица, и в тихом течении реки Марты, обрамленной зоной широколиственных предгорных лесов, несущей не торопясь свои воды к матушке Кубани. Именно эта река и определила название для станицы. Название реки произошло от древнеадыгейского слова «амард» или «амарт» – «крутой склон (склоновая)».
Основана станица была в одна тысяча восемьсот шестьдесят четвертом году. До этого здесь был черченеевский (одно из племен адыгов) аул Псегуб. Во времена Кавказской войны большинство черченеевцев сопротивлялись русским войскам. А в ноябре одна тысяча восемьсот пятьдесят первого года генерал Григорий Рашпиль, заручившись поддержкой горцев – хамышеевцев (еще одно племя адыгов), провел экспедицию по принятию присяги на верность Российской империи черченеевцами.
Все черченеевцы, населявшие эти места, присягу приняли, один только аул Псегуб отказался. В наказание за свою непокорность весь поселок был сожжен русскими войсками. Через два года после основания в станице Мартанской была построена и освящена церковь во имя Михаила Архангела. В которой, спустя время и на радость самих станичников, настоятелем был определен отец Иосиф.
Билые – Марфа с Миколой да маленьким сынишкой Димитрием – не торопясь прогуливались по станичной улице. «Здорово живете», «Здоровэнькы булы» – то и дело слышались приветствия станичников. «Слава Богу, и вам того же», – отвечали Марфа с Миколой. Даже малой Димитрий, семенивший за батькой, останавливался, наклонял в ответ на приветствия свою голову и звонким детским голосом говорил: «Слява Богу!», делая акцент на характерное «г».
Незаметно семейство Билых вышло к берегу реки Марты. Хотелось уединения. Побыть друг с другом. Совместное житье с родителями да и строгие станичные правила не позволяли открыто показывать свои чувства. Солнце клонилось на закат, оставляя на воде золотисто-оранжевые блики.
Марфа, шедшая до этого чуть поодаль от Миколы, как того требовали традиции, обняла мужа руками и прижалась к его спине. Маленький Димитрий резво подбежал к берегу реки и, поднимая лежащие на песке ветки, стал бросать их в воду.
Казак, ощутив близость супруги, слегка отклонил голову назад. Марфа, прижимаясь к спине мужа еще сильнее, поцеловала его в плечо. Микола улыбнулся и закрыл на мгновение глаза. Затем, высвободившись из объятий жены, привлек ее к себе и страстно впился своими губами в ее губы. Казачка вся зарделась, сердце бешено застучало, из груди вырвался тихий стон.
– Коханый мой! – чувственно произнесла супруга, глядя на мужа томным взглядом. Казак тихо рассмеялся, лихо тихонько гикнул, дурачась, подхватил ее на руки и пошел к берегу, где играл с веточками сынишка – строя не то шалашик, не то крепостицу. Зайдя по щиколотку в реку, Билый опустил жену в воду. Черевички сразу намокли. Марфа засмеялась в легком волнении и, зачерпнув пригоршню воды, брызнула на Миколу. Тот ответил тем же, и через минуту оба, мокрые и радостные, вновь стояли обнявшись. Димитрий, не понимая своим детским разумом, что делают родители, но видя их настроение, подбежал, громко смеясь. Руки его сжимали тонкий надломанный стебелек камыша. На верхушке еще остался белесый пух соцветия.
Билый взял сына на руки, перехватился удобно и обнял жену, привлекая к себе. Так, в молчанье, они долго смотрели: на горы, лес, дальний пост, где нес дозорную службу односум Иван Колбаса, на реку Марту, качающую в своих водах оранжево-золотистые лучи солнца.
Марфа счастливо вздохнула, проникаясь моментом, прижимаясь к плечу Миколы, тихим, вкрадчивым голосом произнесла:
– Божечки ж мий! Яка красота! Блещить, як то золотые монеты сыплет! – В минуты волнения она переходила на родную каждому станичнику балачку.
Казак крепче прижал супругу к себе, коснулся губами ее темно-каштановых волос, пахнущих летом и степью, и глубокомысленно ответил:
– Не все то золото, что блестит.
В дуновении теплого ветерка, донесшего полынно-чаберный дух со степных просторов, послышалось конское ржание. Микола повернул голову в сторону степного шляха, ведущего до соседней станицы, где располагалось атаманское правление, а там и до самого Катеринодара. Верстах в двух над степью клубилось пыльное облачко, медленно продвигающееся в сторону станицы Мартанской. «Всадник, – мелькнуло в голове у Билого – Идет наметом, значит, срочные вести везет».
Облако пыли приближалось. Действительно, по шляху, ведущему от Атаманского войскового правления в сторону станицы, мчался всадник. Копыта коня так быстро мелькали, что казалось – животное скользит над землей, не касаясь ее. Человек размахивал правой рукой и что-то кричал. Но подъесаул Билый не мог разобрать в сливающемся с топотом копыт крике вестового, какое именно известие казак вез.
Всадник приблизился настолько, что среди клубов пыли уже можно было различить его фигуру. Это был Рудь, посланный накануне станичным атаманом в Атаманское войсковое правление. К бабке не ходи, Василь везет важное известие. И судя по всему, это донесение касалось его, подъесаула Билого, иначе вестовой прямиком направился бы в станицу и не подавал настолько отчаянные знаки, привлекая внимание.
– Вашбродь! Господин подъесаул! Дядько Микола! – донеслось отчетливо до слуха Билого. Марфа в легком напряжении еще крепче прижалась к супругу. Микола слегка отстранил ее и еле слышно ругнулся в сторону: «Ну, затараторил, шельма!»
Лицо его стало серьезным. Он вновь из любящего мужа и отца превращался в несгибаемого воина, готового к любым испытаниям.
– Микола, ридный, шо там?! – с волнением в голосе спросила супруга. – Неужто беда яка?! Вийна?
– Полно, Марфа! Какая война? – убедительно ответил Билый. – Беда по-иному выглядит, да и приходит иначе. Никак пакет важный с правления Василь доставил.
Хоть и был уверен подъесаул, что вряд ли Рудь скачет со сполохом, но внутренняя чуйка держала его в некотором напряжении. Микола, выждав мгновение, добавил:
– Сейчас и узнаем, с какими вестями односум вернулся!
Казак успокаивающе тронул жену за плечо и пошел навстречу всаднику.
Вестовой осадил коня, спешился, проворно спрыгнув.
– Господин подъесаул! – подбегая к Билому и отдавая честь, выпалил Василь.
– Оставь! Не на параде и не в строю, – остановил его прыть Микола и, кивнув на пакет в руках приказного, добавил: – Докладывай без формы, что там?
– Не томи, Василь, – прошептала Марфа.
– Пакет с войскового правления. Что там, не ведаю, но на словах намекнули, что вас касаемо! – отчеканил вестовой.
– Ясно! – ответил Микола и голосом, не терпящем возражения, добавил: – Так какого ты беса не к атаману прямиком, а ко мне?! – Выгоревшие на солнце брови его сурово сдвинулись.
– Так я, – замялся Василь, – вам сообщить сперва хотел! Я подумал, что так правильнее. Ведь вас касается же сообщение.
– Так я…. Сперва хотеть нужно приказ вышестоящего начальника исполнить, а не демагогию здесь разводить! – слегка повысив голос, сказал Билый. – Атаман пакет ждет, а ты здесь. Живо в станицу! Исполнять!
– Есть!
Приказной повернулся, щелкнув задниками ичиг. Быстрым шагом направился к своему коню. С ходу впрыгнул в седло, и через минуту его силуэт скрылся в клубе пыли.
– Доложи, что я буду через четверть часа! – выкрикнул Микола вслед удаляющемуся Василю.
– Шо там, Микола? Шо может быть? – спросила Марфа, когда Билый, поборов в себе негодование халатностью Василя, подошел к ней.
– Пакет срочный. Что в нем, неизвестно. Но каким-то образом касается меня, – спокойным, но серьезным голосом сказал подъесаул.
Марфа ойкнула, прижав ладонь к губам. На ее лице появились черточки неподдельного волнения.
– Ну, ну, сердешная! – попытался успокоить ее Микола. – Главное, что войны нет. Остальное ерунда!
Бабье сердце подсказывало, что неспроста тот пакет везет Василь атаману. Чувствовала перемены в их тихой, мирной жизни, и от этого тревожно становилось на душе.
– Бери малого на руки и идите до хаты, – распорядился Микола, вскакивая на коня. – Я хамылем до батьки. Узнаю, что да как.
Билый поцеловал наскоро супругу, взъерошил волосики на голове сынишки, развернулся и, слегка сгибая ноги в коленях – привычка пластунов, – помчался в станицу.
Василь, получив взбучку от господина подъесаула, пустил коня во всю прыть, стрелой домчался до станицы и, почти не сбавляя напора, сопровождаемый недоуменными взглядами станичников, пролетел на своем ахалтекинце до хаты станичного атамана, Ивана Михайловича Билого.
У хаты осадил коня:
– Тпрууу, чертяка скаженный!
Приказной, выпрыгнув резво из седла, накинул узду на плетень, и, наскоро отряхнув пыль с черкески, со всей силы постучал в ворота. Прислушался. Но кроме того, как сердце набатом било в груди, сначала ничего не услышал.
С минуту, показавшейся Василю вечностью, он стоял в ожидании, и вновь с силой затарабанил в дубовые доски, из которых были сделаны узорчатые ворота.
– Чего шумишь?! – раздался внезапно окрик.
Михась вздрогнул, увлеченный занятием – управлялся с овцами на базу, наконец-то услышав стук, воткнул вилы в стожок свежего пахучего сена и направился к воротам.
– Пакет срочный атаману! – ответил в запале Василь, прыгая чертиком не хуже своего нетерпеливого коня. Горячая и буйная пара была словно создана друг для друга.
– Ну заходь, раз срочный! – отворяя калитку, сказал, зевая, Михась. Утро не заладилось и сейчас хотелось завалиться в сено. И если бы не настойчивость друга, то непременно так бы и сделал.
– Чего сонный такой?! – с ходу спросил приказной, нетерпеливо толкая приятеля в грудь. – Спать надо ночью, а не хамылять по пластам!
– Не учи, – протянул казак, снова давя в себе зевок.
Василь Рудь и Михась Билый были почти одногодками и не раз по мальству вместе с другими станичными подпарубками то рыбалили в ериках Марты, то гоняли в чижа, а то просто шаландались по окраине степа от нечего делать, гоняя тушканов да байбаков.
Вместе учились в Министерском училище, открытом в первый год существования станицы. А после его окончания Василь Рудь, не проявлявший большого рвения к наукам, занялся обучением ремеслу коваля, Михась Билый, под нажимом отца, Ивана Михайловича, в ту пору уже занимавшего должность выборного атамана станицы, продолжил обучение, окончив, как и старший брат Микола, мужскую гимназию.
Жизненные пути бывших приятелей разошлись, но чувство братства, типичное в казачьей среде, связало их, как, впрочем, и других их сверстников, на всю жизнь.
Рудь заозирался, ища взглядом атамана на базу.
– Да у хати батько, иди ужо, – опережая немой вопрос Василя, сказал Михась. – Аккурат сейчас за бумагами сидит. Только постучи, прежде чем входить в хату. А то батько дуже не любит, когда без стука-то!
– Да знамо дело, – отмахнулся Василь. – Что я, совсем дурной – без стука к атаману соваться! Не впервой!
Вспомнилась ему история, когда выполнял Рудь свое первое поручение и на радостях, что справился быстрее, чем гадал, без стука вбежал в хату атамана.
Иван Михайлович как раз в этот момент кумекал над очередной цидулкой в атаманское правление. Василь и слова произнести не успел, как Билый, нахмурившись и стукнув своим пудовым кулаком по столу так, что опрокинул чернильницу, стоявшую у края, спустил на оторопевшего казака всех собак. Крепко запомнился ему этот случай. Мало того, так еще и дед Трохим, когда младший из рода Рудь вернулся домой, прочитал лекцию, оттянув своими костлявыми, но словно лещетки крепкими пальцами ухо Василя. «Сукин ты сын. Бисова душа, – по чем зря отчитывал дед внука. – Меня, старого казака, перед атаманом позорить! Шоб ты варился и воды три дня не было! Еще раз позволишь к начальству по панибратству, а не по форме докладывать, шкуру спущу!»
Крепко досталось тогда Василю. Урок был выучен. Поднявшись на крыльцо атаманской хаты, казак краем глаза увидел через открытое окно сидящего за столом атамана. Склонившись над листом бумаги, тот что-то писал, макая то и дело перо в чернильницу. Василь негромко, но так, чтобы было слышно, кашлянул и постучал в дверь. Иван Михайлович оторвался от своего занятия и посмотрел в окно. Цветастая ситцевая занавеска заколыхалась в легком дуновении ветерка. Через окно был виден участок база и сада.
– Входите, кто там! – властно сказал атаман.
Приказной оправил черкеску, подтянул пояс с кинжалом и, сняв запыленную папаху, вошел в хату. Перекрестившись на образа в красном углу, Василь поздоровался:
– Здоровенькы булы!
– Да слава Богу! Слава Богу! – ответил Иван Михайлович. – С чем пожаловал в такой час?! Михась! Слышь?! Принеси квасу! Друг твой упрел. Только обмороков мне не хватало.
Казак покачал головой, но на шутку не обиделся – батька он такой, за всеми все видит: пить действительно очень хотелось.
– Мигом! – донесся голос сына с база.
– Давай. Продолжай.
– Господин атаман! Ваше поручение выполнено! – отрапортовал Василь.
– Всё? – удивленно спросил старший Билый. Иногда молодежь его пугала – шума и возни много, а из-за чего – непонятно.
– Никак нет! – чеканя каждое слово и стоя навытяжку, доложил Рудь. – Пакет срочный для вас!
– Вот ведь скаженный! Так чего ты тянешь! – недоуменно выкрикнул Иван Михайлович. – Давай сюда скорее!
Приняв из рук вестового пакет, Билый с минуту вертел его в руках, то поднося к носу, словно принюхиваясь к тому, что лежало внутри, то смотря на него со стороны, вытянув руку. Пыхтел и даже покрякивал, задумчиво собирая густую бороду в пятерню. Затем, решившись, положил пакет на стол, взял нож и одним ловким движением вскрыл сургуч с оттиском войсковой печати.
Рудь, недоуменно наблюдавший за такими приготовлениями к важному делу, отмер, шелохнувшись.
– Эх, Василь, Василь, – не злобно проговорил атаман, – никак тебя жизнь не учит. Сначала о пакете доложить следовало, а уж затем о том, с чем я тебя посылал! – И, посмотрев в сторону обескураженного приказного, махнул рукой: – Та!
Через секунду, словно забыв о казаке, станичный батька снова взял пакет в руки и достал из него аккуратно сложенный лист бумаги. Рудь почувствовал, как заалели краешки ушей, и с усилившимся интересом стал наблюдать за всем, что происходило. Кто знает? Может, и он когда-нибудь так сядет в кресло.
Атаман пробегал глазами по листу бумаги, на котором ровными строчками красовался каллиграфически написанный шрифт. В конце письма стояла круглая войсковая печать – такая же, как была на сургуче. Иван Михайлович, читая, то слегка хмурился, то широко открывал глаза, а в конце письма его губы растянулись в довольной улыбке. Он разгладил усы, мельком глянул на казака и снова прочел все письмо от начала до конца.
– Ага! Так – то! Ай маладца! – раздавалось в тишине хаты.
Видно было по всему, что новости добрые. Василь стоял навытяжку, боясь задать вопрос. «Сколько бы ни продлилось, буду ждать!» – пронеслась мысль.
Иван Михайлович, дочитав, снова аккуратно сложил лист бумаги. Взяв в руки конверт, чтобы положить письмо внутрь, он удивленно крякнул и повернул бумажный склеенный сверток. Из него выпал еще один, сложенный так же, как и предыдущий, лист бумаги. Билый раскрыл лист, и вновь улыбка отразилась на его лице.
– Ай, да добрые ж вести привез ты, Василь! – хлопнув ладонями, воскликнул атаман. – Ох и добрые! – И, повернувшись к образам, истово перекрестился. – Слава Богу за всё!
– Дозволь, батько? – Дверь хаты отворилась, и на пороге возникла фигура старшего сына. Прежде чем появиться перед очами отца, Микола тщательно вычистил пыль с бешмета и шаровар и натер голенища ичиг. В руках он держал кувшин квасу и шепнул Василю, не разжимая губ: – Отомри. Пей.
Приказной принял кувшин и с благодарностью отошел в угол.
– Аааа, сынку! – радостно воскликнул Иван Михайлович. – Ну проходь, проходь! Хотя постой! Кликни за одним и Михася. Шоб опосля десять раз не повторять одно и то же. Да живей!
Что-то важное заметалось в воздухе. Птицей забилось в светлой комнатке. Миколе передалось волнение отца. Но судя по его настроению, вести, которые привез Василь, обещали быть добрыми. Подъесаул вышел на крыльцо и, повернувшись к базу, позвал брата:
– Михась! Батько кличет! Ходи до хаты!
– Так овцы же?!
– Живо стараться!
– Есть!
Михась положил охапку молочая овцам, отер рукавом бешмета пот со лба и нехотя пошел к хате. Кивком головы задал немой вопрос Миколе, тот, пожимая плечами, так же, не произнося ни слова, ответил, мол, не знаю, требует батька к себе – значит, надо исполнять.
Глава 1
Через минуту оба брата, перекрестившись на образа, стояли перед Иваном Михайловичем. Чуть в стороне так же, по стойке смирно стоял Василь. Глаза остекленели. Кувшин на лавке. Готов исполнять любой наказ. Только не выгоняйте – дайте послушать последние добрые новости.
Подъесаул, глянув на приказного, невольно улыбнулся, но тут же спрятал улыбку в кулак, делаясь серьезным. Момент требовал блюсти дисциплину. Да и отец выглядел слишком торжественным.
– Сынки.
– Батько, – эхом отозвался младшенький. Отец сердито свел брови, но слишком делано. Разулыбался.
– Ну шо, сынки! – начал Иван Михайлович. – Добрые вести пришли в нашу хату. Такие добрые, шо лучше и не бывает!
– Да уж не томил бы ты нас, – отозвался Микола. Сам думая: «Неужто крест пожаловали?»
Братья переглянулись и затем вдвоем посмотрели на Василя. Тот, заметив их взгляд, слегка помотал головой. Мол, нет, хлопцы, не знаю ничего, хотя и пытался ребус разгадать.
Иван Михайлович светился и пыхтел, как новый самовар. Взял в руки первое письмо и, смахнув на радостях слезу, прочитал вслух. Это был приказ войскового атамана о направлении подъесаула Билого Николая Ивановича, за особые заслуги, для прохождения службы в Собственном Его Императорского Величества Конвое сроком на три года, с определением во Второй Кубанский казачий эскадрон.
Лицо Миколы менялось при каждом зачитываемом отцом слове. За что?! За что такая честь?! Что он сделал такого?! Конечно, каждый казак мечтал о службе в Конвое с самых ранних лет. Но то были такие далекие несбыточные грезы, что проще было в Америку уехать и селиться там колонией. Может, так оно и будет? Может, Аляска ждет все же в конце жизненного пути? Надо же когда-то успокоиться. Да и поговаривают, шо золота там непочатый край. Золото Аляски, етить. Отпустит ли батько из станицы? Поймет ли?
Но тут новость громом обрушилась с неба, ошеломив казаков.
Еще одна мечта Миколы Билого становилась реальностью. В голове лихорадочно проносились мысли о предстоящих трех годах службы, о столичной жизни, о балах и императоре и о том, что его семья остается здесь. «Нужно не поддаться искушению, а трезво все обдумать», – сказал сам себе подъесаул, а вслух произнес:
– Радостно на душе. Слава Богу за все!
– Ладно, еще вернемся к этому. Более основательно, – спокойным голосом сказал Иван Михайлович и добавил, обращаясь к младшему сыну: – Теперь что касаемо тебя, Михайло.
– Меня? Я шо? Тоже в Конвой?
– Не дерзи. Сначала стань офицером и отличись! Пример есть с кого брать!
– Офицером, – хмыкнул младшенький и с долей ехидства подумал про себя: «Конечно! Нет ничего проще стать среди воинов, людей, закаленных постоянными стычками, то с горцами, то с другими врагами империи, офицером. Пустяк».
Однако Михась сдержал эмоции и удивленно посмотрел сначала на батьку, затем на старшего брата и вопросительно взглянул на Василя. Тот снова слегка приподнял плечи, мол, я-то тут при чем, ни сном ни духом, меня вообще здесь нет.
– Ты, Михайло, направляешься для зачисления в юнкерское училище, так как удостоен непосредственным начальством, – не менее торжественно произнес Иван Михайлович. – Срок обучения два года. А так как ты с аттестатом об окончании восьмилетней гимназии, то имеешь полное право поступать сразу же в старший класс. Но советую не торопиться и начать с младшего класса, как делают большинство. Такой мой отцовский наказ.
– Благодарствую, – сын поклонился.
А затем Михась от радости подпрыгнул на месте и, повернувшись к старшему брату, обнял его:
– Стало быть, вместе поедем! Братко, новость-то какая!
Микола спокойно отнесся к эмоциям брата. Знал по себе, что, вырвавшись из тихой станичной жизни в кутерьму жизни столичной, можно лихо попасть в такой омут, что и не выберешься из него.
– Ну, будя, – остановил он прыть Михася. – Ты радуйся, но рамки держи. На досуге еще потолкуем за жизнь станичную и за училище. Напутствие ты и мое получишь.
– Да уж будешь приглядывать за ним!
– Не сомневайся, батько.
– Да что я вам – дитя малое? Честь рода не запятнаю.
Михась слегка обиделся на слова брата, но виду особо не подал: «Пусть шо хошь думает брательник, а у меня свободная жизнь начинается!»
– Ну шо, сынки. Готовы?
– Когда выдвигаться, батько? – спросил Микола.
– Неделю на сборы даю, натешиться с женой, и про родителей чтоб не забыли! – распорядился Иван Михайлович, скупую смахивая слезу, все-таки двух сынов махом на три года службы отправлять. Атаман уже представил реакцию матери. – А там и в путь с Богом и ангелом-хранителем.
– Есть, – четко, как и подобает офицеру, ответил Микола.
– Понял, – сказал вчерашний гимназист Михась. Сна уже ни в одном глазу как не было. Да еще и приятель Рудь уже подмигивал вовсю, предчувствуя гулянку.
Через открытое окно со двора донесся звонкий смех Димитрия. Иван Михайлович обернулся и подошел к окну. Любил дед внука до беспамятства и баловал порой излишне. «Кровинушка наша! Наследник рода!» – радостно восклицал дед соседям, гордо прогуливаясь с внуком по станичной улице.
– Унучок, – ласково позвал Иван Михайлович внука. – А подь-ка до дида. Шось тебе дам.
Димитрий поднял голову, улыбнулся в ответ деду и, опираясь на руки, поднялся на крыльцо. За ним шла Марфа, готовая при каждом случае подхватить, если понадобится, сына. Отворив двери в хату, пропустила вперед ребенка, и тот, ловко перепрыгивая через порог, помчался к деду. Иван Михайлович подхватил любимого внука на руки и прижал к себе:
– Здоровеньки булы, унучок!
– Дидык мой!
– Твой, – добродушно хмыкнул атаман.
– Слява Богу! – громко крикнул Димитрий.
Дед довольно крякнул, оценивая, затем повернулся к красному углу.
– Шо мы первым робым, когда у хату заходым? – вопрошал он внука.
Димитрий с серьезным лицом сложил свои маленькие пальчики в крестное знамение и осенил, не торопясь, лоб, живот и плечи.
– Ай молодца! – воскликнул дед, довольный тем, как внук повторяет то, чему он его учил. – Прям как ты в детстве! – сказал он Миколе. И, повернувшись к столу, увидел все еще стоявшего в ожидании Василя и хмыкнул. – А за тебя-то, Василь, я совсем запамятовал на радостях! Свободен, казак. Спаси Христос. Иди до хаты, отдыхай!
– Есть! – бодро ответил казак, отдал честь, ловко повернулся через левое плечо и быстрым шагом вышел во двор. Через минуту за воротами послышался удаляющийся стук копыт. А затем разбойничий свист с лихим гиканьем. «Ну все, сейчас новость разнесется по станице!» – подумал старший Билый.
– А где мать-то? – спросил Иван Михайлович у снохи, опуская внука на пол. – Куда запропастилась?
– Да вона к шаберке пийшла, – ответила Марфа. – Сказала, что мигом обернется.
– Задерживается что-то. Вечерять пора бы, – добавил глава станицы. – Устал сильно, ноги не держат. Михась, беги за квасом опять. А то Рудь все вылакал, а у меня горло на радостях сводит.
– Зараз, батько!
– Да не беспокойтесь, тато, – сказала Марфа. – Я соберу живо на стол!
– Ну и добре, доченька. Спаси тя Христос! – по-отцовски сказал Иван Михайлович и перекрестился. – Постой, Михась! – оклик отца остановил младшего брата в сенях. – Ну что, сынки, – обратился атаман к сыновьям. – Стало быть, покидаете отчий дом? Засиделись, соколы? Не терпится? Признавайтесь!
– Как покидают?! – удивленно всплеснув руками, воскликнула Марфа.
– Потом расскажу, – сказал словно отрезал Микола. – Собирай на стол. Вправду в животе уже урчит.
Весть о том, что подъесаул Билый удостоился чести быть направленным в царский конвой, моментом облетела всю станицу. Конечно же, не без помощи Василя и деда Трохима, которому дорогой внучек, придя домой, тут же поведал о новости.
– Бери пример, а то будешь всю жизнь вестовым гонять! – с легкой досадой в голосе наставлял внука дед Трохим.
– Да кабы война! Вот там отличился бы!
– Ага, герой. Ретивый шибко! Рано тебе еще. Не всю науку жизни познал. Ишь, офицера на полях захотел получить, – сердито ворчал дед Трохим, но тут он лукавил. Потому что верил в внука и видел, чего тот достоин.
Станица загудела. Даже собаки стали звонче гавкать. Станичники радовались событию, как великому празднику. Не каждому казаку довелось служить в конвое его величества. Были этой чести удостоены единицы – лучшие из лучших. Такая честь если доставалась, то не только казаку, но и всей станице.
Как и полагается, устроили проводы, на которых гуляла почитай вся станица. Не поскупился Иван Михайлович на чихирь да закуски-разносолы всевозможные. Тосты за виновника торжества произносились без остановки. Песни с танцами продлились до полуночи. А на следующий день в хату атамана пожаловала делегация из пятерых стариков во главе с дедом Трохимом.
– Чем обязан такой чести, господа старики? – с уважением в голосе спросил Иван Михайлович после традиционного приветствия. – Проходьте в сад. Там прохладнее. Сейчас Наталья Акинфеевна чайку организует. Али шо покрепче?
Старики заволновались. Кому-то понравилась мысль, но пререкания на корню задавил их староста.
– Пришли мы к тебе, Иван Михайлович, по сурьезному вопросу, – ответил за всех дед Трохим, уполномоченный стариками быть в роли старшего. – Стало быть, «покрепче» отменяется.
– Добре. Тогда чайку с чабрецом и липовым цветом, – предложил Иван Васильевич и, обратившись к игравшей с Димитрием супруге, добавил: – Наталья, голубушка, сделай нам со стариками чайку да медка положи.
Наталья Акинфеевна, передав внука снохе, взялась заваривать чай.
– Мед в этом году на редкость тягучий и ароматный, – обращаясь к сидевшим на лавке под раскидистой липой старикам, заключил атаман. Те в ответ покачали утвердительно головами. Иван Михайлович, как водится, спросил за здоровье, за житье-бытье. Старики с удовольствием рассказали каждый о своем, не забыв упомянуть о радушии главы станицы.
– Так что вас привело ко мне, господа старики? – разливая чай в кисайки, вновь поинтересовался Иван Михайлович.
– Мы много времени у тебя не займем, атаман, – начал дед Трохим. – А суть нашего визита вот в чем. Миколе и почитай всей станице честь выпала в столице, в царском конвое служить. Сколько помню, из Мартанской только прадед Гамаюна такой чести удостаивался. Не каждому, стало быть дано. Служить в этом конвое почетно. Казак всю станицу, почитай, представляет. А для этого нужно казака и одеть, и обуть, и на доброго коня посадить.
Иван Михайлович, уважая традиции, слушал не перебивая, лишь догадываясь, к чему клонит дед Трохим.
– Так вот, мы своим стариковским советом посовещались и постановили, – продолжил дед Трохим, засунув ложку меда в рот и отхлебнув с кисайки горячего, душистого чаю. – Миколе твоему из станичного табуна самого лучшего коня выдать в подарок. Чтобы служил и честь станицы не уронил.
– Это вы, господа старики, никак за Кургана балакаете? – спросил Иван Михайлович, прищурив глаз.
– За него самого, – отозвался дед Трохим, а остальные старики утвердительно закивали седыми головами. – Сила в нем, выносливость, да и резвости не занимать. Всем коням конь. С таким не стыдно будет и рядом с ампиратором проехаться!
– Хороший конь!
– Вожак табуна!
– Племенной, шайтан!
– Ну что ж, – после недолгой паузы ответил Иван Михайлович. – Раз так, то будь по-вашему, деды. С честью Микола примет такой подарок от станицы и будет хранить, как зеницу ока. Потому что это больше, чем память. Это он Родину с собой увозит, станицу.
– Хорошо сказал, атаман, – закивали головой старейшины. Понравились им слова.
Провожая стариков, Иван Михайлович пожал руку каждому и обнялся по-православному троекратно. «Спаси вас Христос, господа старики. Мир хатам вашим», – напутствовал на дорогу дедов казак.
Марфа, узнав от Миколы новости, никак не хотела его отпускать, всплакнула украдкой в подушку. Но делать нечего. Такова судьба казачки. Казак на службе, казачке ждать его потребно. Свыкнется, не впервой.
Вечером, за трапезой, за которой собралась вся семья, Иван Михайлович, держа в руках пиндюрку с чихирем, произнес тост, в котором упомянул за свой род, овеянный славой, перечислив до седьмого колена предков. Затем сказал речь и за подвиги Миколы, благодаря которым тот удостоился чести служить, и напоследок сказал напутственное слово обоим сыновьям:
