Kitobni o'qish: «Точка невозврата»
Книга «Точка Невозврата» написана в 2008 году.
Дорогие читатели!
Покупая на Литрес мои книги, вы помогаете больным детям.
Все гонорары, выплачиваемые Литрес за мои книги, будут перечисляться издательством в Русфонд, в помощь больным детям.
Спасибо Вам за Ваше доброе сердце!
Господи, эту книгу я посвящаю Тебе. Слава Тебе, Боже, во веки!
ПРЕДИСЛОВИЕ
Где та грань, которая отделяет наш реальный мир от мира фантастики? И существует ли она вообще, эта грань? То, что люди совсем недавно считали фантастикой, на наших глазах становится явью.
Многие из нас все чаще задаются вопросами:
«Что происходит вокруг нас? Что находится там – за пределами наших познаний и нашего восприятия? Что происходит в параллельных мирах? Что мы о них знаем? И есть ли они вообще?
Почему Земля до сих пор не развалилась на части от безумства людей, от их безудержного стремления к обогащению, стремления к задуманному нами прогрессу, от которого наша маленькая планета все больше заваливается мусором, а атмосфера вокруг чернеет от копоти дымящихся труб?
Куда бегут жители планеты? Куда так торопятся? – Говорят, что вперед! А что нас ждет там – впереди?.. Может быть, та же участь, что и другие цивилизации, жившие до нас на этой планете?
Кто хранит нас и защищает Землю от полного разрушения? Кто они? Как скоро мы с ними встретимся?» Я думаю, что скоро… очень скоро!
Посланники из другого мира уже находятся среди нас: они живут рядом с нами, на нашей планете. И это не вымысел – это уже реальность.
ТОЧКА НЕВОЗВРАТА
Друзья мои, я буду только рад,
Коль в споре этом окажусь неправ.
Когда пройдет сто лет и вновь цветущий сад
Увижу я средь шелеста дубрав.
Когда средь гомона и щебетанья птиц
Увижу я с небес своих потомков.
Улыбки, радость, свет счастливых лиц,
Детей веселых я услышу голос звонкий…
Глава 1. НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ
В московской квартире профессора Гроссмана, расположенной в доме на Кутузовском проспекте, в последнее время стали происходить очень странные вещи. Все чаще он ощущал в своем кабинете чье-то невидимое присутствие. В тот вечер, сидя за рабочим столом, он тоже почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Профессор оторвался от лежащих на столе бумаг, приподнял голову, расправил широкие плечи, прислушался. Где-то там, за его спиной, кто-то находился, он почувствовал это своим нутром. Было такое ощущение, что этот кто-то, стоя сзади профессора, внимательно изучает то, что написано в лежащих на столе бумагах. Гроссмана охватило волнение, по телу побежали мурашки. Возникло ощущение, будто бы кто-то схватил его голову огромными ручищами и с силой сдавил, проверяя ее на прочность. На моложавом лице профессора, на вид ему было лет пятьдесят, выразилось удивление, потом испуг. Его тронутые сединой коротко стриженые волосы встали ежиком, широкие густые брови удивленно приподнялись вверх.
Напротив Гроссмана, на мягкой подушке дивана, сидела пушистая кошка – его любимица Дашка, она водила своими красивыми серо-зелеными глазами из стороны в сторону и, по всей видимости, разглядывала того, кто находился за спиной Гроссмана. Сердце профессора сжалось, голову сдавило еще сильней. Казалось, что она вот-вот треснет и расколется на части. Гроссман резко обернулся. За его спиной никого не было. Да и кто мог находиться в это позднее время в его квартире? Было уже одиннадцать часов вечера. Жена с младшей дочерью Леной осталась ночевать на даче, а домработница Мария Антоновна ушла к себе домой еще в семь часов.
Гроссман встал, обошел все комнаты своей пятикомнатной квартиры. В квартире, кроме него, никого не было, но неприятное странное ощущение по-прежнему не покидало профессора. Кто-то невидимый глядел на него в упор и силой своей необузданной энергии сжимал все его внутренности, все его естество. Кое-как, с трудом переборов волнение, Гроссман справился с охватившим его страхом и уселся в свое кресло, полуоборотом к окну, так же, как и сидел до того, когда начались эти странные события. Профессор пригладил рукой седоватую ухоженную бороду и, взяв ручку, продолжил писать. Дашка по-прежнему сидела напротив него на своей излюбленной мягкой подушке. Ее вытянутые в вертикальную линию зрачки заметно расширились, глаза стали передвигаться то в одну, то в другую сторону, и внимательно разглядывать того, кто находился за спиной Гроссмана. По телу профессора снова побежали мурашки, сдавило голову. Он вскочил.
– Странно! Что происходит?! – воскликнул он, глядя на кошку, которая, не обращая на него внимания, упорно продолжала следить за невидимыми гостями. Профессор вдруг вспомнил, он не раз слышал, что надо делать в таких случаях. Он быстро зажег свечу и, обойдя квартиру, перекрестил ею все углы. Ощущение того, что в квартире находится кто-то невидимый, тут же исчезло.
Глава 2. ЗНАМЕНИЕ
Несколько лет спустя. Иерусалим. Канун православной пасхи.
Утро пришло в Иерусалим. На окраинах древнего города затянули свою песнь голосистые петухи. На упирающихся в небо, невидимых в темноте минаретах запели муэдзины, призывая единоверцев проделать омовение и успеть совершить фаджр до восхода солнца.
– А-а-а, Аллаху Акбар, Аллаху Акбар! – распевно зазвучал азан. – Хаййя аляс – салях, хаййя аляль-фалях! – зычно разнесся голос над погруженным в утренние сумерки священным Иерусалимом.
Прошло еще полчаса, и утренняя заря обняла город своим золотым сиянием, и купола церквей, синагог и мечетей, зацелованные лучами ласкового весеннего солнца, засверкали тысячами разноцветных огней.
Наступило особенное утро. Это было утро Великой субботы, канун православной Пасхи.
Со всех сторон к храму Гроба Господня торопились паломники – православные и инославные христиане, мусульмане и атеисты, приехавшие в священный город со всех концов света, все спешили занять места ближе к Кувуклии, чтобы, кто впервые, а кто-то уже и не в первый раз увидеть великое чудо – схождение Благодатного огня. Храм не мог вместить в себя всех желающих, этого не позволяла площадь внутри храма, поэтому чтобы занять хорошие места, многие из прибывших к храму паломников пришли сюда еще с вечера. А те, кто пришел позднее, занимали места на площади и устраивались в анфиладах окрестных сооружений.
Прошло несколько часов волнительного ожидания, прежде чем людской гомон стал постепенно стихать, и люди, стоящие у храма, обратили свои взоры к приближающейся к храму процессии. В конце процессии, в сопровождении священнослужителей, шел Патриарх православной Иерусалимской церкви. В своем крестном ходе процессия обошла все находящиеся в храме памятные места и трижды обошла Кувуклию.
Напротив входа в часовню Патриарх остановился, с него сняли ризу, и он остался в одном полотняном подряснике. Перед входом в проверенную часовню его еще раз осмотрели израильские полицейские, следящие за исполнением таинства Божественного огня.
Патриарх склонился, вошел в Кувуклию и, опустившись на колени перед Святым Гробом, стал усердно молиться. В эту минуту он мысленно стоял перед Богом, преклонив колени, опустив голову. Один на один… он – маленький земной, хоть и добившийся многого человек, и Великий, Всемогущий Господь… Вокруг ни души.
Такое Патриарх проделывал уже не впервой. Но каждый раз это вызывало в нем трепетные чувства и очень волновало его глубоко верующую душу.
Прошло полчаса.
– Помилуй нас, Господи! Дай нам знать, что Ты помнишь о нас – своих земных детях, что Ты милосерден к нам и терпелив! Пошли нам Благодатный огонь! – продолжал молиться Патриарх.
Прошел еще час.
Стало заметно, что народ вокруг храма заволновался. Одни продолжали усердно молиться и просить прощение за содеянные ими грехи, другие стали шептаться. Среди собравшихся поползли слухи, будто бы накануне, в Великую пятницу, мироточили иконы. А это, как следовало из прошлых лет, было плохим знаком.
Прошло два часа.
Мысли о том, что происходящее является предзнаменованием чего-то недоброго, теперь стали посещать и Патриарха, но он моментально отгонял их прочь и с еще большим усердием возносил молитвы к Господу:
– Прости нам, Господи, грехи наши тяжкие! Наставь нас – заблудших овец твоих, на путь истинный! Укажи нам перстом твоим дорогу праведную! Прости нас, Господи! Прости!
Пот струился по худощавым щекам Патриарха и, стекая по седой бороде, капал, как слезы, у Святого Гроба. Его добрые серо-голубые глаза выражали безграничное доверие к Богу, светились бесконечной любовью и верой в то, что Господь слышит его, и не оставит его и его паству. И не было на свете ничего, что могло бы подорвать эту веру.
В голову Патриарха, мешая его общению с Богом, иногда проникали пугающие мысли. И он, отгоняя их прочь, еще усердней возносил хвалу Господу, прося Его сейчас лишь об одном – смилостивиться и послать его пастве Благодатный огонь.
Глава 3. ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ДОКЛАДА
С того дня, когда квартиру Гроссмана навестили незваные гости, прошел месяц. Ничего особенного за это время больше не происходило, и профессор уже стал забывать о загадочных невидимых посетителях. Он сидел в своем кабинете за заваленным бумагами столом, с головой погрузившись в подготовку к предстоящему докладу в Нью-Йорке. Над его написанием он трудился по вечерам уже более месяца. Напротив него, на своем излюбленном месте, мирно спала его любимица кошка. Вдруг она вскочила и уставилась своими серо-зелеными глазами в дверной проем, в пустоту холодного коридора. Она глядела мимо профессора, и с каждым мгновением становилась все напряженней. Шерсть ее вздыбилась, она выгнула спину, ощетинилась. В следующее мгновение она стрелой соскочила с сидения и, пронзительно мяукнув, бросилась под стол. Гроссман обернулся… Очнулся он, когда за окном уже наступила ночь. Сквозь постепенно возвращающееся сознание Гроссман услышал стук в дверь, а затем до него донесся взволнованный голос его жены Оксаны Валерьевны.
– Открой! Ты слышишь меня, Алекс? Ты спишь, что ли?
Профессор поднялся с пола, на котором совершенно не помнил, как и почему очутился, и побрел к двери. Его пошатывало из стороны в сторону, голова трещала, как после отравления угарным газом. Он не знал, кто руководил в данный момент его мыслями, и почему он предпринимал те или иные действия, он вел себя, как зомби. Совершенно не осознавая того, что делает, он открыл дверь, прошел мимо жены, не замечая ее, будто ее здесь и не было, и пошел в ванную, там он разделся и залез под душ. Постепенно в голове стало проясняться, туман рассеивался.
Гроссман посмотрел в висевшее на стене зеркало.
«Что со мной стало? – промелькнула мысль. – Мое лицо!.. Откуда эти синяки под глазами? Моя кожа не была такой бледной даже во время болезни, сейчас я похож на мертвеца, вернувшегося с того света».
– Что с тобой, Алекс? Тебе плохо? – послышался из-за двери голос жены.
Профессор открыл дверь ванной.
– Нет, со мной все в порядке.
– Да где же в порядке! Что с тобой? Может скорую вызвать?
– Никакой скорой! Все хорошо.
Страшно хотелось пить. Профессор отправился на кухню, жадно выпил все содержимое литровой бутылки минеральной воды, и пошел в свой кабинет. На рабочем столе лежала чернильная ручка, подаренная ему на день рождения его женой. Рукописи на столе не было…
Профессор сразу вспомнил о докладе. До того момента, как с ним что-то произошло, бумаги лежали здесь – на этом столе. Гроссман попытался вспомнить, о чем он сегодня писал. Это ему не удалось.
– Куда подевались мои рукописи? – пробормотал профессор и, наклонившись, заглянул под стол, надеясь обнаружить их там. Но под столом их не оказалось.
– Ты брала мои рукописи? – спросил Гроссман вошедшую в кабинет жену.
– Нет… Ты ведь знаешь, что я ничего не беру в твоем кабинете.
– Да-да, – думая о чем-то своем, пробормотал профессор, и молча пошел по квартире, в надежде, что обнаружит подготовленный доклад где-нибудь в другой комнате. Но, увы! От его рукописей не осталось и следа, ни одной странички. – Что же делать? – встревоженно выдохнул профессор. – Ведь я написал почти все, что планировал. Я не смогу восстановить того, что было уже написано. У меня нет времени, через четыре дня мой самолет!
Гроссмана охватила паника. Он схватился за голову и заходил взад-вперед по своему просторному кабинету.
Вдруг он вспомнил о Дашке. Еще раз, на четвереньках, облазил свою пятикомнатную квартиру. Кошки нигде не было, она исчезла вместе с его докладом.
– Тебе надо поспать, ты переутомился от постоянной работы без сна и отдыха. Ведь надо же когда-то и отдохнуть! – заботливо сказала жена.
Гроссман ничего не ответил, он постоял минуту в раздумье, затем медленно направился в спальню.
Большая поляна, поросшая ярко-зеленой травой, широкая река, несущая свои воды куда-то вдаль. Как приятно идти по мягкой душистой траве и, не отрывая свой взор от бурлящего потока воды, вдыхать запахи раннего утра. Мысли, мысли, мысли… Как удивительно легко думается на рассвете! В это время обычно приходят самые хорошие, неожиданные решения самых, казалось бы, неразрешимых задач.
Неожиданный грозный рев, прокатившийся от земли к небосводу, и отразившийся о высокие ели гулким эхом, заставил профессора остановиться. Мысли улетели прочь. Метрах в двадцати от себя профессор увидел огромного уссурийского тигра. Их взгляды встретились. Они смотрели друг на друга в упор – хозяин тайги, и он – маленький человек, осмелившийся войти во владения тигра. По телу профессора пробежала дрожь, он замер в ожидании. И тут снова раздался оглушительный рев, как гром, ударивший волнами прохладного воздуха в уши Гроссмана. Профессор кинулся бежать прочь по мягкой, покрытой утренней росой траве, вдоль реки. Тигр последовал за ним. Расстояние неумолимо сокращалось: пятнадцать, десять, пять метров… тигр приготовился к прыжку. Профессор попытался взлететь в небо, как птица, но страх сковал его ноги железными цепями. Они стали непослушны. Профессор стоял, как вкопанный, и не мог сдвинуться с места. Из его горла вырвался приглушенный, протяжный крик: – А-а-а-а-а!
Гроссман почувствовал, что его кто-то тормошит. Он открыл глаза и, облегченно вздохнув, перевернулся на другой бок. Вскоре он снова уснул.
Через плотные темно-зеленые шторы просочились теплые солнечные лучи, профессор открыл глаза. Жена уже не спала.
– Доброе утро! – профессор чмокнул жену в щеку.
– Доброе… Когда-нибудь ты доведешь меня до инфаркта! – с укором сказала Оксана Валерьевна. – Так напугаешь, что я и не проснусь. Вот тогда утро не будет добрым.
– Прости! Это никак не зависит от моего желания. Не могу ничего с собой поделать, – виновато произнес Гроссман, – все происходит само собой. Опять снился тигр. Почему он преследует меня всю жизнь? Происходят странные вещи. Он преследует меня уже более двадцати лет. Каждый раз он гонит меня все дальше по большому зеленому лугу, по заросшему берегу широкой сибирской реки, но не в лес, а вдоль берега. И удивительно: он никогда не нападает на меня из засады, все выглядит так, будто он не собирается покончить со мной раз и навсегда. Когда он приближается ко мне совсем близко, я отрываюсь от земли и взмываю в небо. Но иногда я не могу оторваться от земли, ноги и все мое тело сковывает страх, тигр готовится к прыжку, я кричу и просыпаюсь.
– Придется нам спать в разных комнатах… Ты вспомнил, куда положил свои рукописи?
– Нет, эта загадка сейчас для меня еще большая, чем тигр, преследующий меня по ночам.
– Тебе следует отдохнуть! Твои нервы на пределе, поэтому и снятся ночами всякие кошмары.
– Теперь не до отдыха! Я должен писать все заново. Ума не приложу, что произошло… И кому могла понадобиться моя рукопись?
Глава 4. СЕЛИНА
В приморском кафе Симеиза – небольшого курортного городка на побережье Черного моря, расположенного недалеко от Алупки, за столиком сидели двое. Смуглая темноволосая девушка лет двадцати, с очень красивым приятным лицом, смотрела на море и разговаривала со своим собеседником, сидящим напротив. Надетая на ней прозрачная бирюзовая кофточка обтягивала ее красивую высокую грудь и тонкую изящную талию. Она была в коротких белых шортах, которые не скрывали красоту ее загоревших привлекательных ножек. Девушка улыбалась и о чем-то мило беседовала с мужчиной лет пятидесяти пяти. Это был Смирнов Валентин Яковлевич. Его аккуратно постриженные волосы уже давно тронула седина, раскрасив их в белый цвет. Он выглядел бодрым и подтянутым, под его белой футболкой выделялись еще не одряхлевшие крепкие мускулы. Он был отставным военным. Суровые черты лица выдавали в нем человека бывалого, немало пережившего на своем жизненном пути.
– Жаль, мои каникулы скоро закончатся, и мы снова расстанемся, – с грустью произнесла девушка, – опять на полгода. – Она улыбнулась печальными голубыми глазами и на ее смуглых щеках обозначились очаровательные ямочки.
– А когда ты собираешься улетать? – мягко спросил Смирнов.
– Ровно через две недели – двадцать седьмого августа.
– Тогда мы еще увидимся до твоего отлета, – Смирнов разгладил свои широкие седые усы. – Я возвращаюсь двадцать четвертого.
– Ты разве куда-то улетаешь? – удивленно спросила девушка. – А почему я ничего не знаю?
– Об этом я узнал только сегодня, мне позвонили буквально час назад. Опять слет уфологов. Собираются все мировые знаменитости и я должен там выступить с докладом. Мне самому жаль, что это происходит именно сейчас, когда ты на каникулах, но я не могу отказаться. Ты же знаешь, я рад каждому дню, когда мы можем с тобой вот так просто общаться, сидя здесь и глядя на это удивительное море, но я должен лететь.
– Жаль… Очень жаль. Я буду без тебя скучать. – Селина натянуто улыбнулась, взяла в руки лежащий на столе бинокль и стала вглядываться в бескрайнее Черное море. В этот вечерний час, на закате солнца, оно выглядело особенным – каким-то таинственным и загадочным. – Ну, что ж… Все равно я ничего не смогу изменить. Как бы я не просила, ты ведь все равно уедешь.
– Извини! Иначе я не могу! Я должен это делать, я должен рассказывать людям о том, что я видел, люди должны знать то, что знаю я.
– Не стоит извиняться! Я все понимаю, папа.
– Ты всегда была умницей. Не грусти! У тебя ведь еще есть Артем. Кстати, как твои отношения с ним?
– Ты знаешь, я сама себя не понимаю. Он меня очень любит – я это вижу, а вот я… Когда нет его рядом я постоянно думаю о нем, и хочется бежать к нему без оглядки, чтобы быстрее обнять. А когда мы иногда ссоримся, то я начинаю задумываться, люблю я его, или нет.
– Жизнь – штука непростая. Каждый видит и понимает ее по-своему. Иногда советом можно принести больше вреда, чем пользы. Глядя на ваши отношения, я думаю, что ты его любишь… А что касается размолвок… мы все иногда ссоримся. Иногда нам кажется, что только наша точка зрения единственно верная, и отстаиваем ее до конца, и ссоримся из-за этого… часто из-за пустяков, на которые вообще не следовало бы обращать внимания. В своих чувствах ты сможешь разобраться только сама – здесь я плохой советчик. Ты взрослая девочка, и решение принимать тебе!
В разговоре наступила короткая пауза. Смирнов взял со столика бокал с пивом, и с наслаждением отхлебнул глоток. Селина поднесла бинокль к глазам и стала разглядывать летающих над морем чаек, прибрежные скалы, потом перевела бинокль на открытое море. В нем, выпрыгивая из воды, удивительно грациозно плыла стайка дельфинов. Селина начала считать: – Раз, два, три, четыре.
Вдруг она затихла и, слегка приподнявшись, стала внимательно рассматривать одного из плывущих в стае дельфинов. Она приблизила его так близко, насколько позволяла конструкция папиного бинокля, и от удивления широко открыла глаза.
– Что ты там увидела? – заметив интригующий интерес дочери к какому-то объекту в море, спросил отец.
– На, посмотри! – Селина быстро передала бинокль в руки отца. – Ну, что, видишь?! – нетерпеливо воскликнула она. – Вон там – справа… там, у горы Дива!
– И что тебя так удивило?
– Ты что! Не видишь? Там стая дельфинов! И с ними… Ты видишь кого-нибудь рядом с ними?
– Да, дельфинов вижу. Чем они так тебя удивили? Ты смотрела на них так, будто видела их впервые.
– Дай сюда! – Селина выхватила бинокль из рук отца.
Несколько минут она молча наблюдала за морем.
– Наверное, мне показалось.
– А что ты там видела?
– Вероятно, это был просто мираж. – Селина улыбнулась и, усевшись за столик, положила бинокль перед собой.
Вдруг она почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд, обернулась. Позади нее, за дальним столиком сидел он – тот, кого она видела в море. Вне всяких сомнений – это был он. Это он всего лишь несколько минут назад плыл вместе с дельфинами и выпрыгивал из воды так же, как и они, высоко над волнами.
На мгновение их взгляды встретились. По телу Селины пробежал холодок, сердце учащенно забилось, к лицу прилила кровь. Она быстро опустила глаза и отвернулась от странного незнакомца.
– Что с тобой происходит? Что-то случилось? – спросил Смирнов.
– Нет, ничего… Тебе просто показалось, – быстро проговорила Селина. – Давай уйдем отсюда! Поехали на Ай-Петри! Мы давно не были с тобой в кафе у Ибрагима.
– С удовольствием, – Смирнов поднялся.
Он заметил, что дочь волновалась, что что-то ее встревожило, но расспрашивать больше не стал. После смерти жены, когда они остались вдвоем, она всегда делилась с ним всеми своими радостями и бедами, и он ей во всем помогал. Знал, что, если захочет, обо всем расскажет и на этот раз.
Селина поспешно поднялась и быстрым шагом направилась к выходу. Потом все же остановилась и, обернувшись, посмотрела на столик, за которым минуту назад сидел таинственный незнакомец – он исчез.
***
Вагончик канатной дороги медленно полз к вершине Ай-Петри. Селина обернулась и посмотрела вдаль, туда, где покоилось необъятное Черное море.
Теперь, когда она стала взрослой, ей совсем не было страшно висеть над пропастью в раскачивающемся вагончике, медленно плывущем к вершине горы. Сейчас, вспоминая свой первый подъем, свои детские впечатления, оставшиеся в ее памяти до сих пор, она улыбалась.
Она была тогда совсем маленькой, и подъем на канатке показался ей ужасным. Селина даже расплакалась в тот момент, когда вагончик с людьми преодолевал последний этап. Угол подъема был таким острым, что казалось, вагончик вот-вот врежется в гору. Она закрыла глаза руками и уткнулась носом в мамино платье, а открыла их только тогда, когда вагончик остановился на верхней площадке.
Теперь она любила смотреть из окон летящего в небе вагончика. Внизу все казалось таким маленьким: маленькие поля, маленькие деревья, маленькие домики, и только бескрайнее море казалось огромным, и те высокие горы, на которые они сейчас поднимались.
На верхней площадке Смирнов с Селиной вышли. Селина подошла к краю обрыва. И в который раз она была очарована открывавшимся перед ней пейзажем. Стоя у ограждения, она долго глядела на лежащие внизу, у подножия Ай-Петри, виноградники, на крохотные домики вдали, на сверкающий куполами Воронцовский дворец, на необъятное море и громадные горные вершины. Все это так гармонично сплеталось в единое целое.
У входа в кафе номер семнадцать, как всегда, зазывая гостей, стоял приветливый хозяин кафе Ибрагим. Он в любую погоду встречал гостей у входа и любезно сопровождал их до выбранного ими столика.
– Давно вы не посещали нас! – с неподдельной радостью произнес он, завидев Смирнова и его красавицу дочь. – А ты, Селина, стала еще прекрасней! Будь я на месте моего старшего сына, я бы давно сделал тебе предложение. А он все стесняется. Проходите! Ваше любимое место как раз свободно. А я, как только выпадет свободная минутка, подойду к вам, поговорим, если вы не возражаете.
– Какие могут быть возражения? – Смирнов улыбнулся. – Всегда рад поговорить с тобой.
– Усаживайтесь удобней. Я пришлю к вам мою дочь.
Селина любила это уютное кафе. До поступления в МГУ она приходила сюда часто, с Артемом или с папой. Ей нравилось сидеть на мягком низком диванчике, за маленьким столиком, поджав под себя ноги. В кафе было уютно и спокойно, обстановка располагала к непринужденной беседе, и она здесь чувствовала себя, как дома.
Подошла Айгуль – дочь Ибрагима, и поставила на столик ароматный чай, пахнущий загадочными травами.
– Вы уже что-нибудь выбрали? – певучим голосом спросила она.
– Для меня, пожалуйста, губадию с говядиной. А для папы, – Селина поглядела на отца вопросительным взглядом.
– Бэлиш с мясом и шулпу куриную, – приветливо улыбнувшись, произнес Смирнов.
В кафе играла легкая восточная музыка, и Селина, позабыв обо всем, наслаждалась вкусом татарских блюд и запахами пряностей. Она и не заметила, как в кафе вошел новый посетитель. Она ощутила на себе пронизывающий взгляд, по спине опять пробежал холодок.
Селина обернулась. За столиком, позади нее, сидел тот самый морской гость, который плыл в море с дельфинами. Она не могла ошибиться, это был он – пришелец из моря.
Глава 5. ЗА КРЫЛОМ САМОЛЕТА
Гроссман был в Берлине, читал лекции в университете Гумбольдта. Из Германии он должен был вылетать в Америку. Вечером, закончив занятия в университете, профессор вызвал такси, заехал в гостиницу, забрал свои вещи и поехал в аэропорт.
Расплатившись с таксистом, Гроссман вошел в здание аэропорта. Регистрация пассажиров на рейс 4017 уже началась. Профессор нашел двенадцатый сектор и стал в очередь. Спустя полтора часа, пассажирский Боинг взревел двигателями и взял курс на Нью-Йорк.
Далеко внизу остался аэропорт. За стеклом иллюминатора быстротечно уходил вдаль сказочно красивый, сверкающий огнями вечерний Берлин.
Проводив глазами уходящий в темноту город, Гроссман оторвал взгляд от иллюминатора, и расстегнул лежащий у него на коленях коричневый кожаный портфель.
Спустя секунду он вскочил, нервно задергал плечами и стал оглядываться по сторонам, будто искал помощи. Затем он снова уселся в свое кресло и вопросительно поглядел на сидящего рядом с ним человека. Это был мужчина лет тридцати пяти–сорока, с красивыми чертами лица и невозмутимым уверенным взглядом. У него был прямой нос, с едва заметной горбинкой, слегка волнистые темно-русые волосы. Взгляд его коричнево-зеленых глаз был тяжелым, он действовал гипнотизирующе. Гроссман не мог выдержать этого взгляда, он отвел глаза в сторону.
Еле сдерживая волнение, профессор еще раз открыл портфель. Руки его дрожали. Красной папки в портфеле не было. Гроссман натянуто улыбнулся и снова поглядел на своего соседа. Тот по-прежнему был невозмутим. На этот раз профессор заметил, что он был крепко сложен и очень высок. Несмотря на то, что он сидел, Гроссман определил – его рост был под два метра.
– Могу я чем-то помочь? – сухо спросил незнакомец, увидев обращенный на него пристальный взгляд профессора.
– Спасибо!.. Вы мне не поможете, – Гроссман отвел взгляд от атлета.
«Я мог оставить папку в отеле, – подумал он. – Хотя это маловероятно. Перед выходом из гостиницы я клал папку в портфель. В таком случае, куда она могла деться? А главное, что теперь делать? Когда прилетим в Нью-Йорк надо позвонить в Берлин, в гостиницу».
Гроссман прильнул к иллюминатору. За бортом самолета был полумрак. Где-то далеко внизу виднелась темная бездна Атлантического океана. Внезапный звук, чем-то похожий на звонок сотового телефона, отвлек профессора от его мыслей.
Звук был каким-то необычным, будто бы он раздавался из пустоты, а его чарующая мелодия напоминала шелест осенних листьев, по которым стучали крупные капли дождя. Атлет поднялся, выпрямился во весь свой громадный рост и заговорил с невидимым собеседником:
– Да, господин Солон! Да, у меня! – четко, по-военному, вытянувшись в струночку, будто он стоял перед высоким военачальником, быстро произнес в пустоту атлет. Складывалось впечатление, что он говорит с самим собой. Никаких приборов, типа телефона или наушников Гроссман у него не заметил. – Да, будет сделано… Жду!
Прошло несколько минут. Атлет мельком взглянул на часы, быстро поднялся и направился в хвост самолета. Гроссман снова прильнул к иллюминатору.
Вдруг за бортом засияло багровое зарево, откуда-то сверху корпус самолета осветили мощные прожектора, и снаружи стало светло, как в летний погожий день. От неожиданности Гроссман отпрянул от окошка: на небольшом расстоянии от самолета в небе зависли три огромных диска. Они следовали параллельным курсом, с той же скоростью, что и пассажирский Боинг, и профессор мог их хорошо разглядеть. По виду они напомнили профессору детскую юлу, которая была его любимой игрушкой в далеком детстве. Он часто играл той сине-зеленой юлой, усевшись на полу у теплой батареи.
Те диски, которые летели в небе, были метров пятнадцать в диаметре. Они были сверху приплюснуты, и по окружности основания имели едва заметные устройства, походившие на форсунки. Их днища светились перламутровым свечением, и из них выходили толстые световые лучи, которые освещали под ними небо, самолет и, играющий внизу волнами Атлантический океан. Лучей было семь: один, самый мощный – в центре, шесть других – на окружности, расположенной примерно посередине, между центром и внешней окружностью основания. Все пассажиры самолета пытались через спины прильнувших к иллюминаторам счастливчиков, хоть одним глазом увидеть то, что происходило за бортом самолета.
А в это время в кабине пилотов пытались связаться с диспетчерскими службами.
– Земля, земля, отзовитесь! Вас вызывает борт 4017. Я вас не слышу! Отзовитесь! Вижу неизвестные летающие объекты. Они идут над нами. Как меня слышите? Отзовитесь! Вас не слышу! Вас не слышу! – не переставал вызывать землю радист.
Командир воздушного лайнера и второй пилот, неотрывно следившие за показаниями приборов, вдруг заметили, что приборы стали давать сбои. Через несколько секунд свет в кабине пилотов погас, погас свет и в пассажирском салоне. Пассажиры испуганно загалдели.
– Всем сесть на свои места! Пристегните привязные ремни! – проходя по салону, успокаивала пассажиров стюардесса. Она была сильно взволнована, и не знала причин, приведших к обесточиванию самолета. – Маленькие неполадки, сейчас бортмеханик все уладит. Спокойствие! По салону не передвигаться!
Не успела стюардесса произнести последнюю фразу, самолет затрясло, и оба двигателя заглохли одновременно.
«И будет тьма предвестником страшных событий. И погрузится мир во тьму за грехи свои. За свои необдуманные поступки, за издевательство над матушкой природой да лишится человек самого дорогого, что у него есть – жизни своей!» – пронеслись слова в голове профессора, которые он услышал от странного попутчика в вагоне метро, на станции Таганской. Это было накануне, за день до его вылета из Москвы. Тогда Гроссман посчитал попутчика сумасшедшим, разговаривающим с самим собой, и не придал значения его словам, но теперь его слова стучали в висках Гроссмана отчетливо, как бой московских курантов.
