Kitobni o'qish: «Афганские эпизоды. Сборник коротких рассказов»

Эпизод 1. «Ладони»

Советские солдаты – настоящие воины.

Они сражаются до конца

Ахмад-Шах Масуд

Их было немного больше тридцати. Они только что атаковали сторожевой пост неверных и подошли к разрушенному гранатомётными выстрелами блиндажу, который ещё пару минут назад огрызался автоматными очередями. Надо было торопиться, многолетний боевой опыт подсказывал, что скоро здесь будет советская бронегруппа и вступать в бой с ней не входило в их планы, но командир приказал собрать оружие и сфотографировать трупы погибших. Моджахеды окружили развалины укрепления и сняли обрывки брезентового тента. На дне квадратного котлована находились тела двух шурави, один из них смотрел прямо на восходящее солнце уже незрячими глазами, другой, лежащий на животе, был ещё жив и тихо стонал. Сквозь прореху пропитанного кровью бушлата, торчал острый осколок ребра. Командир отряда посмотрел на молодого афганца, державшего в руке длинноствольную винтовку и небрежно кивнув, подбородком указал на шевелящееся тело солдата. Бача уважительно приложил руку к сердцу и спрыгнул вниз. В след за ним спустились ещё три душмана. Баче не хотелось пачкать руки прикосновением к неверному, он решил повернуть тело раненного стволом своей винтовки. Соратники одобрительным гулом поддержали его намерение. Тело легко перевернулось с живота на спину. Казалось, раненный солдат сам помогает молодому моджахеду. Командир, стоя на обломках саманного бруствера, приказал: «Всевышний велел быть милосердным к врагам. Помоги ему, вонзи в сердце неверного свой каруд». Бача кивнул, вытащил кинжал и вдруг увидел раскрытые ладони шурави, на которых лежали ребристые корпуса ручных гранат. Он завороженно смотрел, как отлетают в стороны спусковые рычаги чугунных боеприпасов. У него и его товарищей в запасе ещё оставались четыре с половиной секунды, но страх парализовал волю, и яркая вспышка была последним видением в их земной жизни.

Эпизод 2. «Тельняшка для Люськи»

Давно уж отгремели те бои,

Но помним мы, и помнит вся Россия!

За медсестер, которых не спасли

Сто грамм свои поднимем фронтовые…

Ольга Разуваева

Она сразу же согласилась ехать в командировку в Афган. И в самом деле, что её удерживало в Ленинграде? Ну, уж точно не комнатка в коммуналке, и не служба в окружном госпитале, давно ставшая рутиной. Семейная жизнь как-то не сложилась: сначала муж был категорически против детей, а потом и вовсе сбежал, сказав на прощанье, что встретил настоящую любовь. Людмила даже не пыталась остановить его. Зачем? И так всё было ясно…

Таисия Алексеевна, сестра-хозяйка, безоговорочно одобрила решение подруги: «Правильно, Люська. Что здесь ловить? Мужики, хоть и вояки, но, ведь больные, да и к тому же женатые. Там, за речкой, и денег заработаешь, и мужика, глядишь, захомутаешь!» Уже на отвальной, она случайно услышала разговор подвыпивших врачей. Слегка икая, Виктор Романыч, начальник отделения, говорил Борису, старшему ординатору: «Попадёт наша Люська в медроту, где-нибудь в самой заднице!». «Это ещё почему? – без интереса спросил Борька – она ведь хороший специалист». Начальник снова икнул: «Так-то оно, так, но, там отбор особый… тех, у кого ноги от ушей и на лицо покрасивше, в Кабульском госпитале оставляют. Тех, кто не дотягивает до стандартов, в гарнизонные госпитали определяют. Ну, а нашей Люське, прямая дорога в медроту». Она сама не знала, как ей удалось сдержать гнев и слёзы, но Виктор Романыч оказался прав: её определили старшей медсестрой в медроту бригады.

Она быстро привыкла к сумасшедшему ритму и завоевала авторитет среди сослуживцев. Ей было нетрудно, помог восьмилетний опыт службы в окружном госпитале. Вот только, и в глаза, и за глаза, её продолжали звать Люськой, и никак иначе. Да и с поиском «подходящего» мужика, тоже не очень сложилось. Были, конечно, романы, но всё больше скоротечные, без обязательств и продолжения. Так прошёл почти полный год и через пару дней Людмила собиралась в отпуск.

Тот день начался как обычно: она сделала обязательный втык младшему и среднему персоналу за мелкие нарушения, проверила порядок в палатах и выполнение врачебных назначений. Время уверенно шло к обеду и казалось, что уже не случится ничего из ряда вон, как в её каморку заглянула Валентина:

– Люська! Ты чего сидишь, в бумажках копаешься, с ума сошла?

Она, с трудом сдерживая раздражение от фамильярного обращения подчинённой, взглянула на взъерошенную девчонку:

– Что случилось, подруга? Эфиру нанюхалась, или клизму потеряла? Так я выдам новую…

– Ты, чё, не слыхала? Через час сам Розенбаум концерт давать будет! – от волнения Валька заговорила на своём, «урюпинском» диалекте, – а нам ещё накрасится и подмыться надоть…

Люська непроизвольно улыбнулась, глуповатая непосредственность медсестры слегка повеселила:

– Ну, накраситься, как бы, понятно… а подмываться-то зачем?

Валентина вздохнула и картинно закатила глаза:

– Совсем уже? У него в ансамбле одни мужчины… напьются после концерта, к кому приставать будут? К мужикам, чо ли? Тут головой думать надо… подруга!

В компанию к ним напросились ещё три медсестры. По настоянию вездесущей Валентины, они надели сильно укороченные медицинские халаты с «нуля» и, наведя боевую раскраску, вышли из общежития. Уже на подходе к плацу Люська обнаружила в кармане свёрнутое вчетверо вафельное полотенце, которое было абсолютно новым и так пахло свежестью, что она не решилась выбросить накрахмаленный квадрат.

Пахнувшая потом и армейской обувью толпа, ожидающая появления на сцене артистов, без возражений пропустила девчонок к самой сцене. Валентина недовольно покрутила головой:

– Так и провоняем сапожищами. Никакой клима-блима не спасёт!

Тамара, начальник аптеки, грубовато осадила товарку:

– Помолчи, а? Совесть иметь надо. Они в палатках, безо всяких кондёров живут, – подтолкнув Люську локтем, робко спросила, – я, вообще-то, «Красной Москвой» … как тебе?

Та не успела ответить, толпа взорвалась от приветственных возгласов и аплодисментов: на сцену вышел Розенбаум в сопровождении музыкантов. Людмила и сама не поняла, откуда в ней проснулись азарт и смелость. Она подошла вплотную к сцене и, стараясь перекричать шум, обратилась к артисту:

– Александр Яковлевич! А можно мне к вам? Я тоже из Ленинграда, и тоже медик. Я вам голову буду от пота протирать, чтобы солнечный удар не случился. Я даже заранее полотенце прихватила с собой. Не переживайте, оно нулёвое!

Удивительно, но певец молча подошёл к краю платформы и, протянув руки, поднял Люську на импровизированную сцену. Зрители зашлись от восторга, казалось, что никакая сила не заставит их угомониться, но вот раздались первые аккорды и над плацом воцарилась тишина…

Люська не помнила сколько длился концерт, к своему стыду она даже не вслушивалась в тексты песен, но, как только начинали стихать звуки гитары, она осторожно промокала голову певца от обильного пота и переворачивала вафельный лоскут, стараясь хоть как-то просушить полотенце. Ей было всё равно, что о ней думают подруги и зрители, сейчас ей казалось, что в эту минуту свершается событие, которое станет самым главным в её жизни. Может так оно и было на самом деле. Кто знает? Для неё концерт закончился неожиданно, просто артист перестал петь, и поднялся со стула. Люська ещё по инерции хотела вытереть его голову, но не смогла, Розенбаум подошёл к краю помоста и стал расписываться на предметах, которые протягивали ему люди. Впередистоящие зрители даже влезли на сцену и от их присутствия тут же возникла толчея и неразбериха. Видимо тогда Люська и потеряла заветный лоскут материи. Сначала она пыталась разыскать полотенце, но быстро поняла бесполезность затеи. От разочарования девушка закрыла лицо руками и тихонько заплакала. Странно, но, несмотря на суматоху и гвалт, артист услышал её всхлипы. Он выпрямился и осторожно спросил:

– Что с тобой, сестрёнка? Обидел кто?

На несколько секунд над плацом снова повисла тишина. Люська вытерла глаза, и не обращая внимания на потёкшую тушь, ответила сквозь слёзы:

– Полотенце… пропало!

Глаза Розенбаума расширились от удивления, а затем случилось невероятное: отставив в сторону гитару, он под одобрительный гул зрителей снял себя сначала спецназовскую куртку, а затем и тельняшку, оголив накачанный торс. Протянув полосатую майку Люське, тихо, но озорно, сказал:

– Держи тельняшку, сестрёнка! На память обо мне…

Она погибла через три дня после того концерта. Нет, она не ходила в рейд с разведчиками и не вытаскивала раненных из-под огня. Просто штабной автобус, который вёз её и ещё четырёх девчонок в аэропорт, откуда начинался долгожданный отпуск, подорвался на мине. Так уж получилось, что бронетранспортёр охранения благополучно проехал через выбоину в бетонке, а мина сработала именно под тем колесом, над которым сидела старшая медсестра. Девчата остались живы, только соседка справа получила контузию средней тяжести, а она… По сложившейся в Афгане традиции, сослуживцы поставили фанерный обелиск на месте подрыва, на который они приклеили фотографию погибшей, и сделали надпись красным фломастером: «Наша Люся».

Эпизод 3. ««Братство» по оружию»

Предателей презирают даже те,

кому они сослужили службу.

Публий К. Тацит

Командир неспешно оглядел офицеров и кивнул начальнику штаба:

– Начинайте, Виктор Борисович, с чувством, толком и расстановкой.

Майор раскрыл свой блокнот и монотонно-размеренным голосом приступил к докладу:

– Получен приказ – оказать помощь местной бригаде царандоя в проведении операции. Само мероприятие имеет локальный характер и, потому…

Командир недовольно перебил неторопливую речь начальника штаба:

– Вечно ты, Борисыч, своими заумными словесами тень на плетень наводишь, а времени, итак, в обрез, – снова обведя взглядом лица подчинённых, сказал, как отрубил, – короче, нам надо блокировать пути возможного отхода духов и, в случае чего, поддержать царандоевцев огнём. Детали операции уточним на совместном совещании в штабе бригады, где нам надо быть уже через полчаса. Со мной едут командир четвёртой роты, реактивщик, ну и ты, Борисыч. Выезжаем через десять минут на двух бэтээрах взвода связи. Охрану колонны обеспечивает разведвзвод в полном составе. Вопросы есть? Вопросов нет. Все свободны.

Командир царандоя встречал гостей, как и положено, за столом, уставленным тарелками со сладостями и самоваром. Справа и слева от начальника сидели его заместители с такими же непонятными знаками различия на погонах. Начальник радушным жестом пригласил офицеров занять места за столом и на хорошем русском языке обозначил последовательность совещания:

– Не будем уклоняться от традиций нашего гостеприимства: дела обсудим после чаепития, – кивнув сарбазу, стоящему у стола с белоснежным полотенцем в руках и, глядя, как тот разливает чай в стаканчики «приталенной» формы, неторопливо продолжил, – самовар я купил в Москве, когда был слушателем академии. Отсюда и мой «русский». Угощайтесь, поверьте, без хорошего чая, большой задачи не решить. Но не надо волноваться, мы поступим по-военному. Времени для подготовки не так уж и много.

Церемония действительно закончилась не по-восточному быстро, уже через полчаса сарбаз убрал посуду, а адъютант расстелил карту. Бригадир приступил к пояснениям:

– Мы согласовали с вашим командованием порядок взаимодействия. Здесь, – он ткнул карандашом в овал на карте, – по информации из надёжных источников, мятежники организовали перевалочную базу для хранения и подготовке к дальнейшей транспортировке оружия, боеприпасов и наркотиков. Охрана довольно приличная, что-то около пятидесяти человек. Наша задача: внезапной атакой с востока и юга, уничтожить посты охраны и овладеть складами. Задача ваших войск: блокировать два маршрута отхода и, при необходимости, поддержать нас огнём бронетранспортёров. В крайнем случае склады должны быть уничтожены ударом вашей реактивной батареи. Ваш комбриг разрешил привлечь один «градовский» взвод. Операция местного значения, я думаю, что с вашей стороны будет достаточно одной роты. Риск для ваших бойцов минимальный. В оцеплении главное – внимание и тишина. От нас будет действовать усиленный батальон.

Комбат, изучив карту, кивнул начальнику штаба:

– Виктор Борисович, скопируй обстановку, – переведя взгляд на командира царандоя, спросил, – время начала операции уже определено?

Начальник с некоторой поспешностью ответил:

– Через сорок минут после фаджра, предрассветной молитвы, в четыре часа тридцать минут. К этому времени ваши войска должны будут занять позиции, – он вдруг как-то недружелюбно улыбнулся, – или это очень рано для советских солдат?

Комбат сделал вид, что не заметил иронии:

– В самый раз. На вскидку: колонна пройдёт маршрут за полтора часа, если брать с часовым запасом, то… Ладно, это мы уже дома расчёты сделаем, в том числе по силам и средствам, – посмотрев на часы, спросил, – у вас всё?

Начальник слегка откинулся на спинку кресла:

– К району ведут всего две тропы, вы их видите на карте. Левая, через брод, очень сложная, по ней техника не сможет пройти. Вашим войскам надо следовать по правому пути, – он наклонился и указал маршрут на карте, – за полчаса до вашего выхода, я выставлю там посты, они будут обеспечивать марш подразделений. Этой дорогой идут мирные караваны, поэтому её не минируют. Политика национального примирения, понимаешь… Теперь всё. Как говорится в ваших фильмах о войне, сверим часы?

Дождавшись, когда за советскими офицерами закроются двери, командир, оглядев своих заместителей, остановил взгляд на адьютанте:

– Наджаф, передай мулле, что шурави пойдут нужной дорогой. Пусть готовит сюрпризы, – снова взглянув на заместителей, тихо добавил, – это будет наш вклад в дело борьбы с неверными.

Комбат взглянул на начальника штаба:

– Что-то не понравился мне этот полковник!

Виктор Борисович кивнул:

– Мне тоже. Через чур всё легко и просто: и задача «не бей лежачего», и дорога без мин. Да и какого рожна тащить «Грады», если реактивщики из своего района вполне эти склады достанут? Кстати, почему «полковник»? Может он «подполковник»? Или ты научился различать звания царандоя?

Комбат отмахнулся:

– Нет, не разбираюсь я в их узорах на погонах, – ещё раз взглянув на карту, уверенно продолжил, – вот, что мы предпримем, товарищи офицеры…

Батальонная разведка, заблаговременно высланная комбатом, смогла обнаружить места засад, подготовленных моджахедами на маршруте и передать их координаты. Через десять минут после завершения фарджа, по позициям душманов отработала приданная батальону батарея установок «Град» в полном составе. Усиленная миномётным взводом мотострелковая рота совершила марш через брод по «левой» дороге и вышла в назначенный район к установленному времени, но, вместо перевалочной базы, подразделения обнаружили старые развалины заброшенного кишлака. Батальон царандоя в полном составе с техникой и вооружением перешёл на сторону мятежников. Через несколько дней кочевники-пуштуны нашли тела командира бригады и его заместителей с перерезанными горлами.

Эпизод 4. «Душман»

Чужбина родиной не станет

Иоганн В. Гёте

Им, наконец-то удалось нагнать группу шурави, но первая попытка атаки бархана, за которым укрылись неверные, обернулась потерями. Командир осторожно осмотрел позиции кяфиров, однако определить численность противника так и не смог. Спустившись вниз, он оглядел своих соплеменников: их было почти тридцать уставших от долгого преследования мужчин. Что поделаешь? Пески тяжелы даже для тех, кто в них родился. Жестом приказав воинам занять позиции на гребне бархана, он остановил свой взгляд на одном из них:

– Мухаммад! Подойди поближе.

Молодой моджахед поспешно подхватил автомат и торопливо стал пониматься вверх, стараясь опередить волны песка, стекающие с вершины пустынной дюны. Подойдя к командиру на должное расстояние, парень приложил руку к сердцу, выражая готовность и почтение. Тот одобрительно кивнул:

– Настало твоё время Мухаммад, ещё доказать свою преданность. Я не хочу зря проливать кровь наших людей, ведь Всевышний призывает нас к милосердию. И нет божества, кроме него! Семь лет назад ты принял ислам, а мы приняли тебя в семью. Ты должен предложить неверным вернуть нам документы, которые им удалось захватить. Скажи им, что я отпущу их с миром. Ты, знаешь, воины нашего племени держат слово, ибо мы живём по законам пуштунвали и не нарушаем клятвы, даже если она дана врагу. На размышление я дам им полчаса, но, если они не одумаются, то мы уничтожим всех, кроме командира. Я хочу, чтобы он сам смотрел в глаза матерей своих бойцов. Сейчас отдыхай и прочитай молитву. Я скажу, когда тебе надо будет идти.

Мухаммад вернулся на прежнее место и равнодушно посмотрел на белое от зноя небо. Мысли вяло текли в голове: пуштунские слова переплетались с русскими, но не это беспокоило его: память услужливо возвращала, казалось бы, давно забытые картины. Семь лет назад, он, тогда ещё Михаил, рядовой Советской армии, по глупости или по неосторожности попал в плен. Не предупредив взводного, зашёл в местный дукан за сигаретами. В то время войска только входили в Афганистан, и никто из сослуживцев даже не задумывался, чем может обернуться короткая отлучка. Наверное, ему повезло, его не били и не пытали, просто предложили принять истинную веру и добровольно встать в ряды моджахедов. Солдат, в силу атеистического воспитания, был далёк от религиозных вопросов, но ему очень хотелось жить и, потому, он согласился уже после первого общения со старейшиной. Вначале всё было чуждо и даже дико, но постепенно он привык к укладу жизни, тем более что в племени к нему относились почти как к равному. Мулла позже объяснил ему, что обратить неверного в истинную веру, есть священный долг правоверного. Конечно, Михаил не раз задумывался о побеге и возвращении к своим, но настал день, когда ему пришлось сделать окончательный выбор. Прошло что-то около трёх месяцев со дня его пребывания в новой семье и вот, однажды, после, ставшей уже привычной предутренней молитвы, его вызвал старейшина и, указав на завёрнутое в кошму тело, сказал: