Kitobni o'qish: «Не в масть. Зарисовки из жизни людей и собак»
© «Центрполиграф», 2023
© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2023
* * *
Не в масть
I
В купеческом доме Гнетовых одевается невеста, чтобы ехать к венцу. Невеста одевается в спальной отца и матери. Оттуда выбегает маленький ее братишка Сеня в красной шелковой рубашонке с золотым поясом и, притопывая новыми козловыми сапогами, нараспев восклицает:
– На Катю вуаль надели! На Катю вуаль надели! Катя теперь невеста!
Отец его, пожилой человек с проседью в бороде, облеченный в сюртук, в белый галстук и с медалью на шее, дает ему подзатыльник.
– Чего ты пляшешь-то, постреленок! Сейчас с образом у невесты поедешь, а сам пляшешь. Нужно держать себя в узде, тихо, благообразно.
Мальчик делает серьезное лицо и снова скрывается в спальной.
В гостиной сидят гости-поезжане, которые должны сопровождать невесту в церковь. Тут, по большей части, мужчины. Дамы ушли в спальную помогать одевать невесту.
– Удивительно, что жених до сих пор не присылает за невестой карету. Кажется, уж пора бы… – говорит пожилой гость с подстриженной бородой и поправляет перед зеркалом белый галстук.
– Чиновник… Чужой… Купеческих порядков не знает, – откликается гость с окладистой седой бородой.
– Да ведь искали купеческого-то, но невеста нос воротит: то сер, то стар, – отвечает отец. – А полированные-то или норовят чуть не миллионное приданое захватить, или на своих полюбовницах женятся. Заневолю взял чиновника.
Из спальной опять выскакивает маленький сынишка и, также приплясывая, оповещает:
– На нашу Катю, на нашу Катю белые сапоги надели! Катя невеста, совсем невеста!
Второй подзатыльник от отца, более крепкий. Сынишка плачет.
В прихожей звонок, а затем суетня. Гости заглядывают из гостиной в прихожую.
– Шафер… – слышится шепот.
– Ну вот, наконец-то… – говорит отец.
В гостиную влетает молодой человек в мундире почтового ведомства.
– Пожалуйте, пожалуйте… А мы уж ждем… Сейчас вам розан в петличку от невесты будет… – обращается к нему отец невесты.
– Розан потом-с… А я пока на минутку…
Шафер несколько в замешательстве.
– Как? Да вы разве еще без кареты? – слышатся вопросы.
– Карету за невестой жених потом пришлет… Я после за невестой приеду, – отвечает шафер.
– Да когда же, батюшка, после, если невеста почти совсем готова и через полчаса уж в церкви венчание назначено! – возмущается отец невесты.
Смущение шафера усиливается.
– Я к вам, Петр Михайлыч… – произносит он нерешительно, обращаясь к отцу невесты. – Я по делу… Пожалуйте сюда на минутку, на пару слов…
– Что такое? Что такое? – испуганно спрашивает Петр Михайлович и идет с ним в столовую.
– Жених не едет венчаться… – тихо говорит шафер, наклонясь к его уху.
– Т-т-то есть как это? – удивленно спрашивает Петр Михайлович.
– Вы меня простите… Это не от меня… Я тут ни при чем… но… Жених не надевает мундира. «Пока, – говорит, – мне четырех обещанных тысяч не додадут, я и венчаться не поеду…»
– Позвольте… Каких же четырех тысяч?.. Я за невестой даже лишний меховой салоп даю…
Петр Михайлович чувствует, что его ударило в пот.
– О салопе он ничего не говорит, но о четырех тысячах… Одиннадцать тысяч он получил на руки, но четырех ему недодано.
– Да ведь на четыре-то тысячи приданого, одиннадцать да четыре – вот и будет пятнадцать.
– Ничего не знаю-с… Он говорит, что ему пятнадцать тысяч деньгами обещано.
– Что за вздор! Я пятнадцать тысяч с приданым обещал и приданого сделал даже больше, чем на четыре тысячи. Я лишний салоп дал.
– О салопе он ничего не говорил, но насчет рыбного котла упоминал. В приданой описи он показан, а его не прислали. Не прислали и медный куб на плиту. Потом в описи сказано «фарфоровый столовый сервиз», а на самом деле сервиз фаянсовый.
– Ну народ! – развел руками Петр Михайлович. – Позвольте… Да что же он раньше-то молчал! Приданое ведь еще третьего дня ему послано.
– Ничего не знаю… Вы меня, Петр Михайлыч, извините, но он прямо говорит: «Мундира, – говорит, – не надену, пока… четыре тысячи…»
– Фу ты, пропасть! Он должен слушать ухом, а не брюхом. Я явственно говорил: пятнадцать тысяч вместе с тряпками. Помилуйте, что же теперь делать? Ведь так не годится…
– Этого уж я не знаю, но он говорит: пятнадцать чистоганом, и не хочет ехать венчаться, – решительно объявляет шафер.
Полное замешательство. Отец невесты бегает по столовой.
– Ну, господа чиновники! Ну, благородные! И это называется благородство! – восклицает он.
– Вы, Петр Михайлыч, купец, и сами очень хорошо понимаете, что чиновник, ежели он женится на купеческой дочке, то уж, понятное дело, рассчитывает… – объясняет шафер. – А вы ему недодали.
– Вздор! Пятнадцать я с тряпками обещал.
Шафер разводит руками и говорит:
– Как хотите, а он мундира не надевает. Или поезжайте и вручите ему сейчас четыре тысячи, или он венчаться не поедет.
– Боже мой! Вот скандал-то! Позвольте… Да где же я ему сейчас четыре тысячи найду?!
– На это я уполномочен вам сказать, что он примет и форменный купеческий вексель в четыре тысячи по предъявлению… – отвечает шафер.
– Ну благородство! Ну честность! Благодарю… Не ожидал! – всплескивает руками отец невесты.
– Честность, Петр Михайлыч, должна быть обоюдная.
– Да поймите вы, что я не обещал ему пятнадцати тысяч!
– Стало быть, это недоразумение, но венчаться он все-таки не поедет, пока…
– Зачем же он тогда дотянул до последней минуты? Ведь это низко…
– Да ведь вы дотянули до последней минуты. Он сидит и ждет, а вы не едете с деньгами.
– С какими деньгами? Никаких ему больше денег не следует.
– Как хотите, а он не поедет венчаться, ежели не получит от вас сейчас же векселя и записки с обязательством доставить рыбный котел, медный куб и обменять фаянсовый сервиз на фарфоровый.
– Но ведь это же свинство, скотство!
– Прошу вас воздержаться на язык, Петр Михайлыч, иначе дело может быть непоправимое и вашей дочери придется снять с себя подвенечное платье, не ездивши в церковь.
Отец невесты сжимает кулаки.
– Кровопийцы… Сутяги… – шепчет он.
– Бога ради, потише, Петр Михайлыч… – замечает шафер и спрашивает: – Так как прикажете: одному мне ехать или с вами?
– Постойте… Я и сообразить не могу… Четыре тысячи… Куб медный… Тьфу!
– Куб медный и медный рыбный котел… – поправляет шафер. – Кроме того, сервиз.
– Поедемте… Но тогда я второй меховой салоп отберу.
– Салопом, я полагаю, он не подорожит. Это дело вашей дочери.
– Вот торгаши-то! Я его обмундировал, пальто ему меховое на свои деньги сшил, а он…
– Ежели женится человек без средств, то иначе, Петр Михайлыч, и быть не может. Жалованье у него маленькое, а между тем вашу же дочку кормить придется; так как же торгашом-то не быть? Недостающие четыре тысячи, сами знаете, дают двести рублей процентов… На квартиру, на дрова годится. Так едем?
– Да погодите, дайте шапку-то взять. Кроме того, жене сказать надо.
Петр Михайлович выходит в гостиную. Из спальной выскочил его маленький сынишка и поет:
– На Катю платье надели! Венчальное платье! Катя невеста!
Отец размахивается и дает ему такого подзатыльника, что тот ревет в голос.
II
Отец невесты быстро и вприпрыжку вбегал вслед за шафером по лестнице, направляясь к квартире жениха, кряхтел и бормотал:
– И ништо тебе, подлецу: не роднись с благородным, не лезь, куда не следует!
У самых дверей квартиры шафер обернулся и сказал:
– Позвольте, Петр Михайлыч, тут вовсе не в благородстве дело, ежели он от вас четыре тысячи требует. Он обещанные требует.
– Шиш с маслом – вот ему обещанные! Кто ему даст и одиннадцать-то тысяч чистоганом, ежели у него у самого всей требухи-то на стертый пятиалтынный! – воскликнул Петр Михайлович. – Это только моя была дурость.
– Об этом раньше было нужно думать, Петр Михайлыч.
– Верно. Но вот был дурак и не подумал. А он…
– Понятное дело, женится на деньгах, – подхватил шафер. – Теперь уж говорим глаз на глаз… Как вы сами-то этого не понимаете!..
Они вошли в квартиру жениха. Мебель в квартире была с иголочки и даже еще свежим лаком пахла. «Все мое, каждый стул мой», – злобно мелькнуло в голове Петра Михайловича. Он вбежал в кабинет. Жених, Порфирий Васильевич Курнышкин, молодой прилизанный худенький человек с усиками, в одних брюках и крахмальной сорочке, по бокам которой виднелись вышитые гарусом подтяжки – подарок невесты, шагал по кабинету.
– Как вам не стыдно, Порфирий Васильич, такой скандал делать! – начал отец невесты. – Поезжане собрались в мой дом, ждем присыла за невестой кареты, а вы…
– Как вам не стыдно, Петр Михайлыч, не держать своего слова, – перебил его жених, делая ударение на – слове «вам». – Обещали за невестой пятнадцать тысяч, а выдали только одиннадцать.
– Одиннадцать и на четыре тряпок и мебели – вот вам и пятнадцать.
– Сделайте одолжение… Не на того напали! Не оплетете. У нас о пятнадцати чистоганом разговор был.
– Позвольте… С какой же стати вы вчера одиннадцать взяли и ничего не сказали?
– Да потому не сказал, что думал, что вы мне четыре сегодня привезете. Просто из деликатности. Вспомните, как вы мне их давали. Сначала пять, через день три, вчера опять три и на все сохранные расписки на имя дочери вашей требовали – ну, я и думал, что вы принесете сегодня последние четыре и последнюю сохранную расписку потребуете, а вы до самого венчания дотянули, и все вас нет. Не на того, батенька, напали! Деньги на бочку – или я и мундира надевать не стану.
– Как это хорошо с вашей стороны, такой скандал делать! А еще благородством чванитесь! – проговорил Петр Михайлович.
– Вы делаете скандал, а не я. Знаю я вас, купцов! Поддеть думали, но не удастся.
– Никого мы не поддеваем. Купеческие фирмы только доверием и держатся.
– Знаю я ваше доверие! В прошлом году еще мой товарищ на купеческой дочке женился – и такое ему доверие прописали, что в лучшем виде. Насулили горы, а дали шиш. А еще у благочестивой вдовы дочку взял. Тоже фирму из себя разыгрывала. «Двадцать пять, – говорит, – тысяч за Шурочкой». Тот предложение… Вдова ему перед венцом три тысячи на экипировку… Перед самым венцом делает намек насчет остальных денег. «Ах, деньги ее, – говорит, – у меня в фирме…» То есть невестины-то деньги. «Деньги ее, – говорит, – у меня в фирме, они ваши, и вы будете на них ежегодно получать – из фирмы хорошие проценты». Тот сдуру-то поверил, повенчался да вот и посейчас получает проценты в виде разговоров: «Знать не знаю, ведать не ведаю. Никогда я этого не говорила». Да еще что! «Это, – говорит, – вам во сне приснилось». Ну, а я уж не желаю таких разговоров.
– Я в фирме денег не оставляю. Я просто не обещал вам этих четырех тысяч, которые вы требуете, – отвечал отец невесты.
– И сирая вдовица говорила, что не обещала.
– Вам, Порфирий Васильич, просто от меня хочется четыре тысячи лишних выжать.
– Нет, вам, Петр Михайлыч, хочется от меня четыре тысячи ужилить.
– Да берите, берите. Сама себя раба бьет, что плохо жнет. Связался с таким, так уж на себя и пеняй.
– Не хотите ли разойтись? Но смотрите, ведь я протори и убытки взыщу.
– Какие? Что я обмундировал вас с ног до головы, квартиру вам нанял, мебель поставил в нее с иголочки, все хозяйство завел?
– Хозяйство! Куба медного недодали, котла рыбного не представили.
– Извольте-с… Денег у меня теперь нет, но я выдам вексель…
– Давайте хоть вексель… Только вексель «по предъявлению».
– Получите. Нельзя ли будет в табачную лавочку за вексельной бумагой послать?
– Вексельная бумага у меня уж припасена. Садитесь и пишите. Давно бы так… А то вдруг дочь свою родную на четыре тысячи обижать! Вот вам бумага. Садитесь и пишите!
– Перо и чернил позвольте. Только смотрите, вексель я буду писать на имя моей дочери, а вы мне дадите сохранную расписку, что приняли вексель на хранение.
– И это так с зятем-то поступать! Ах вы, фирма! – воскликнул жених.
– А с тестем вы хорошо поступаете? Ах, благородство тоже!
– Опытом проучен. На товарище опыт вижу. Пишите.
– Пишу. Но и вы пишите.
– И я буду писать.
Оба сели и начали строчить: один – вексель, другой – сохранную расписку.
Жених писал и говорил:
– А рыбный котел и медный куб?
– Деньгами дам. Сами можете купить, – отвечал отец невесты.
– Также уж и разницу между стоимостью фаянсового и фарфорового сервиза потрудитесь присоединить.
– Хорошо, хорошо.
– Вот это тоже разве благородно: обещали фарфоровый столовый сервиз, так и в приданную роспись включили, а дали фаянсовый. Ах вы, фирма!
– Да ведь уж получаете, все получаете, даже и то получили, что от нас не обещано.
– Что такое?
– Второй меховой салоп. Его нет в росписи.
– Не мне в салопе ходить, а вашей дочери.
– Халат вам шелковый невеста подарила, а его тоже нет в росписи.
– Это подарок. За подарок я ей сам больше пуда конфет в разное время перетаскал.
– Готов вексель.
– И у меня готова расписка. Вот-с.
– И от меня вот. А вот деньги на куб и рыбный котел.
– А на сервиз?
– Вторым салопом меняюсь.
– Ну, тестюшка!
– Да уж и зятюшка хорош! Мир?
Отец невесты протянул жениху руку. Тот пожал ее и отвечал:
– Свой своему поневоле друг. Вася! Поезжай за невестой. Я начну одеваться! – крикнул он своему шаферу.
Отец невесты выходил из кабинета и тяжело вздыхал.
III
В маленькой квартире новобрачных теснота и давка от гостей. Новобрачные только что приехали от венца. Их благословляют, принимая с хлебом-солью и иконой посаженый отец и посаженая мать новобрачного – сухой длинный старик, очень смахивающий на официанта, с гладко бритой физиономией, обрамленной узенькими бакенбардами, как колбасками, и полная седая женщина в старомодном помятом шелковом платке. Гости, по большей части, со стороны невесты – купцы в сюртуках и с потными лицами и держатся от гостей жениха, чиновников. Купеческие жены в пышных новых платьях и бриллиантах совсем затмили чиновнических жен, явившихся в отрепанных платьях. В группе гостей со стороны жениха виднеется и генерал в ленте. Отец невесты Петр Михайлович стоит в стороне и шепчет про новобрачного своей жене Анне Тимофеевне, добродушного вида полной женщине без бровей:
– Вот ты и смотри на него… Из молодых, да ранний… На четыре тысячи меня, опытного человека, поддел. Стоит на своем: «Не еду венчаться, пока четыре тысячи не дадите», да и шабаш. Ведь скандал-то какой! Вексель ему выдал.
– Да ведь, должно быть, ты ему обещал, – отвечает жена. – Сулишь, а потом на попятный. С тобой это бывает.
– В том-то и дело, что не обещал, а он меня поймал, припер к стене. Мерзавец, совсем мерзавец. Да уж и после выдачи векселя-то ему, стою я в церкви при венчании и думаю: «А ну-ка, как еще что-нибудь потребует!» Но уж после того, как надели венцы и повели вокруг аналоя, я успокоился. Ну, думаю, теперь уж шабаш, что хочешь требуй – ничего не дам.
Официант вынес на подносе бокалы шампанского. Начались поздравления с законным браком. Отец и мать невесты подошли поздравить. Мать обняла дочь и долго чмокала ее в губы. Новобрачный наклонился к уху Петра Михайловича и шепнул:
– Видите, я не надуваю… Сказал, что на свадьбе будет генерал в ленте, – генерал и имеется, а вы хотели мне четыре тысячи недодать.
– Да уж довольно, довольно… – отвечал, морщась, Петр Михайлович.
Гости со стороны новобрачного как-то не соединялись с гостями со стороны новобрачной. Чиновники старались даже не подавать руки купцам и только раскланивались. Купеческие жены косились на жен чиновников и шептали:
– Трепаные…
– Трепаные, а смотри, какой павлин в голове держат!
Чиновницы про купеческих жен с ядовитой усмешкой говорили:
– Тетехи крашеные. Понавесили на себя бриллиантов, а сами ступить не умеют. Смотрите, какая корова в красном бархатном платье стоит!
Кто-то из купцов, стоя в стороне с недопитым бокалом, крикнул: «Горько». Новобрачный скосил в его сторону глаза и сказал:
– Пожалуйста, оставьте… Здесь не ярославская деревня.
Свадьба была без пира. После шампанского официант понес конфеты на подносе. Купцы махали ему руками и говорили:
– Что ты к взрослым людям с конфетами-то лезешь. Ты нам лучше водочки с селедочкой изобрази.
– Да неужто никакой закуски не будет? – спрашивал черный купец рыжеватого.
– Ни боже мой. Петр Михайлыч насилу уговорил жениха и это-то сделать. «Нам, – говорит, – с Катериной Петровной ничего не надо».
– Чудак человек… Гостям надо. За что же-нибудь я на жену истратился, платье новое ей сшил… Карета… перчатки и все эдакое…
– Известно уж, чиновники… Не понимают.
– А деньги-то брать понимают с купцов. Пятнадцать тысяч ведь он с Петра Михайлова слупил.
– Чего-с? Пятнадцать? Нет, поднимайте выше. Девятнадцать, а не пятнадцать. Перед самым венцом еще четыре тысячи потребовал. «А нет – и не поеду, – говорит, – и венчаться».
– Да что ты!
– Верно. Даже и мундира не надевал, пока не вручили. «Не надену, – говорит, – мундира». Бился, бился старик – отдал.
– Ну, мальчик! Купца перехитрил, да какого купца-то! Которому пальца в рот не клади – живо откусит. Спросимте, господа, хоть мадерки, что ли! Что так-то сидеть! Шафер! Где шафер? Господин шафер, пожалуйте-ка сюда! Нам бы вот бутылочку мадерки.
– Извините, мадеры не полагается. Здесь только поздравление. Вот сейчас фрукты понесут, – сказал шафер.
– Нам фрукты – все равно что волку трава. А ты вели-ка нам изобразить мадерки…
Шафер вспыхнул:
– Позвольте… Вы забываетесь! Какое вы имеете право мне «ты» говорить!
– Ого, какой шершавый! Ну, мы у отца невесты попросим.
– Здесь дом Порфирия Васильевича, и Петр Михайлыч мешаться не имеет права.
Новобрачный подошел к отцу невесты и, делая серьезную мину, проговорил:
– Я, Петр Михайлыч, вижу опять неисправность с вашей стороны. В приданой описи у вас сказано шесть ламп, а налицо только пять. Давеча-то мне сосчитать было как-то невдомек.
– Шестая кухонная. Здесь пять, а в кухне шестая.
– Кухонная – простая жестяная лампа. Она не должна считаться.
– А по-моему, считается.
– Нет, уж вы потрудитесь завтра добавить.
– Ничего больше не добавлю! Довольно! – вспылил отец невесты. – Вишь, какой выискался! До венца, наступя на горло, требовал, чего не следует, да и после венца не унимается. Обвенчался, так уж шабаш!
– Как вам угодно, но помните, что вашей дочке со мной жить.
– Еще грозится! Вот какие благородные-то люди бывают.
– Я не грожусь, но нужно же пополнить инвентарь.
– Теперь уж сами на свой счет пополняйте, когда «Исаия ликуй» пропели. Да вот что-с… Вон в том углу мои гости просят мадеры. Велите подать бутылку.
– Зачем-с? Во-первых, это выходит из программы сегодняшнего празднества, а во-вторых, у меня нет мадеры.
– Однако вон в том углу ваши чиновники пьют мадеру.
– Была одна бутылка, но больше нет.
– Пошлите-с. Погреба открыты.
– Нет, не пошлю-с. Сейчас вот шоколад подадут им, да и пусть отправляются домой. Я звал только на поздравление.
– Ну ладно. Я на свои за мадерой пошлю.
– Это как вам будет угодно. Но примите в расчет, что после шоколаду я не желаю, чтобы у меня гости оставались.
– Не останутся ваши, так и мои не останутся. Пусть ваши вперед идут, и мои сзади пойдут.
Петр Михайлович послал за тремя бутылками мадеры. Купцы уселись и начали прихлебывать. Шел такой разговор:
– Ну новобрачный! Вот сквалыжник-то. Деньги взял, проморил в церкви два часа лишних и гостей даже закуской не хочет угостить.
– Господа! В кухне что-то жарится. Я давеча в распахнутую дверь видел, что там повар стоит. Ужин, наверное, будет, но только не про нас, а про его гостей.
Новобрачный ходил около гостей-купцов, зевал и говорил:
– Ужасно устал. Жду не дождусь, когда можно будет на покой.
Рыжий купец подмигнул черному и сказал:
– Иван Митрофаныч! Да ну их к черту! Чего зря сидеть! Забирай свою жену да пойдем в «Малый Ярославец» селянку хлебать.
Купцы, не прощаясь, стали уходить.
IV
– Слава богу, наконец-то все эти аршинники уехали, и мы можем отпраздновать нашу свадьбу в интеллигентном обществе! – говорил новобрачный своим гостям после отъезда гостей-купцов, со стороны новобрачной. – А то что это, помилуйте… Их звали только для поздравления, чтобы выпить бокал шампанского, а они сидят и еще чего-то ждут. Ваше превосходительство, в винтик не прикажете ли сыграть, пока у нас будут накрывать закуску? – предложил новобрачный генералу.
– Нет, благодарю. И я просил бы меня освободить от закуски… Я никогда на ночь не ем ничего, – отвечал генерал.
– Ваше превосходительство, да вы, может быть, из-за того и не хотите здесь оставаться, что мой тесть с тещей здесь? Так я сейчас скажу жене, чтобы она предупредила их, чтобы они свой язык не распространяли и знали свое место.
– Ах нет… Что вы… Боже избави… Я вовсе не из-за этого… Ваш тесть – такой почтенный коммерсант. А просто из-за того, что я никогда не ужинаю.
Новобрачный опечалился. Генерал начал прощаться, подошел к отцу и матери новобрачной и протянул им руку. Все пошли в прихожую проводить генерала. Новобрачный смотрел на тестя и тещу зверем. После ухода генерала он подскочил к ним и сказал:
– Прямо генерал из-за вас уехал.
– Да что ты врешь-то! Он ласковый человек. Мы с ним прелюбезно распрощались. Подошел и руку протянул, – отвечал Петр Михайлович.
– Да как же вам ее не протянуть-то, ежели вы лезете вперед.
Анна Тимофеевна вспылила.
– А куда же нам иначе лезть-то, любезный зятюшка? В кухню, что ли? – заговорила она. – Нет, уж этого не дождетесь. Мы в квартире нашей дочери.
– Сделайте одолжение… Это квартира моя, а не вашей дочери.
– Однако эту квартиру мы обмеблировали! Каждый гвоздик здесь наш.
– Был ваш, а теперь мой. И гвоздиками вам нечего хвастаться, потому на это было условие, чтоб вам их вбивать. Вы согласились эти гвоздики вбивать, да, к слову сказать, не все же и вбили их. Лампы одной нет, ковра в гостиной бархатного нет.
– Как ковра в гостиной нет? – воскликнул Петр Михайлович. – А это что?
– Да разве это бархатный! Что вы дурака-то строите! Этому ковру вся цена пятнадцать рублей. Эдакие ковры в гостиницах в рублевых номерах стелют, а не в гостиных кладут, и ежели вы любите вашу дочку, то завтра же должны его переменить.
– На кухонный половик, изволь, переменю, а уж больше ничего ты от меня не дождешься. Довольно! Ты и так у меня перед венцом, наступя на горло, четыре тысячи вырвал.
– Дадите, коли дочка приедет и умолять будет.
Разговор сделался крупным. Оставшиеся гости, чиновники, начали перешептываться между собой. Даже им было как-то неловко. Только отец посаженый принял сторону новобрачного и, поправляя на шее станиславский орден, бормотал себе под нос:
– Купчишки! Их дочь благородной сделали, а они в благодарность за это всякие подлоги делают.
Звонок в прихожей. Вернулся какой-то гость из купцов, забывший свои калоши. Надевая свои калоши, он в открытую из прихожей в гостиную дверь кричал:
– Нарочно вернулся из трактира за своим добром. А то прислать бы завтра, так, чего доброго, и не отдали бы. «Никаких, мол, ты и калош не оставлял».
Новобрачный бросился в прихожую, чтобы отругаться, но гость уже хлопнул дверью.
Официанты накрыли столы и поставили закуску. Гости присели к столу. Начались тосты. Посаженый отец поднял бокал за здоровье новобрачных. Новобрачный отвечал за здоровье посаженого батюшки и посаженой матушки.
Петр Михайлович, выпивший три-четыре рюмки водки и накачавший в себя смелости, вскочил со стула и во все горло закричал:
– Нет уж, позвольте, Порфирий Васильич! Прежде всего пьют за настоящих родителей, а не за посаженых, а настоящие родители – мы…
– Вздор! Пустяки! И не смеете вы мне предписания делать! – откликнулся новобрачный. – За кого первого хочу пить, за того и пью. Сидите. Ваша очередь впереди.
– Нет, уж достаточно сидеть. Будет. Тут у камня так лопнет терпение. Анна Тимофевна! Прощайся с дочкой и идем домой, – обратился Петр Михайловиа к жене.
– Да и скатертью дорога, ежели в образованном обществе прилично держать себя не умеете, – откликнулся новобрачный.
– Ты себя держать не умеешь, а не я! И дернула меня нелегкая за такого одра дочь выдать! Прощай, дочка… Жаль мне тебя, да уж ау – не развенчаешь.
Отец поцеловал новобрачную и махнул рукой. Со слезами на глазах бросилась к ней мать и стала ее целовать, приговаривая:
– Вот до чего дожили… Повенчали дочку и даже в опочивальницу не можем ее проводить. Прощай, Катенька, прощай, Катюша… Не забывай мать… Прибегай к нам, голубка.
– Пожалуйста, Анна Тимофеевна, не мусольте ее вашими губами! Думаете, приятно мне это? Ну, чего прилипли? Достаточно… – говорил новобрачный теще.
– Ах ты, аспид, аспид! Чего ты шипишь-то!
– Приличия хочу-с… Хочу, чтобы серые люди умели себя держать в образованном обществе.
– Ах ты, остолоп, остолоп! И где у нас глаза были, что мы за такого изверга дочь выдали!
– Одер… остолоп… изверг – вот какими названиями вы меня окрестили, но я, как интеллигентный человек, буду приличен, не отвечу вам тем же и даже провожу вас в прихожую.
Новобрачный вышел из-за стола.
– Не смей нас провожать! Не смей! А то не вышло бы чего худого! – крикнул ему Петр Михайлович. – Я терпелив, но ежели меня выведут из терпения – я на руку скор.
– Ну, как хотите, – отвечал новобрачный и сел, пробормотав: – Серые мужланы!
Новобрачная плакала. Гости сидели, опешив, и не дотрагивались до еды.
– Простите, господа гости дорогие, что такой печальный инцидент вышел, но я, право, не виноват. Этот народ способен кого угодно вывести из терпения, – извинялся новобрачный перед гостями, взглянул на новобрачную и, увидав ее плачущую, спросил: – А ты, Катюша, чего разрюмилась? О своих серых папеньке с маменькой? Так уж ведь ты теперь отрезанный ломоть, тебе пора отвыкать от них…
– Да разве это можно! Что ты говоришь, Порфирий! – еле могла выговорить молодая и заплакала еще сильнее.
– Ну вот… Что такое сделалось! Ничего не сделалось… – несколько смутился новобрачный, видя, что он уже хватил через край. – Брось, Катюша… Нехорошо… Отри слезы и успокойся. Ты должна понимать, что ты теперь уж не купеческая дочка, а жена коллежского секретаря… Коллежская секретарша… Так сказать, личная дворянка… Должна привыкать к благородному обществу. Ну, дай сюда ручку!
– Не троньте меня! – вырвалось у новобрачной.
Она ударила его по руке и уже навзрыд зарыдала. Новобрачный махнул рукой и, кусая губы, сказал:
– Нервы… Нервы расходились… Только странно, что в этом сословии нервами страдают. Это удивительно!
Гости выходили из-за стола, прощались и направлялись в прихожую. Новобрачный провожал их и бормотал:
– Как неприятно, что наш свадебный пир принял такой печальный оборот. А все из-за серых невежественных людей. Уж вы, дорогие гости, простите, пожалуйста.