Kitobni o'qish: «Второй шанс»

Сегодняшний улов не радовал. Да и уловом эту мелочь назвать нельзя. Погода весь день стояла отвратительная, моросил мерзкий нудный дождь, и хмурые редкие прохожие, спеша по своим делам, в упор не замечали убогого безногого нищего в видавшем виды кресле-каталке, одиноко мокнущего под дырявым жестяным навесом у газетного киоска. Приехавший за мной, Вован брезгливо заглянул мою в баночку для подаяний, высыпал всё себе в барсетку и, матерясь, закатил меня в фургон Газели. Верёва был уже там.

– Что, тоже ничего? – проскрипел он надсаженным горлом, прикладываясь к мутной от древности пластиковой бутылке.

– Дай хлебнуть, – протянул я руку. – В горле першит.

– Держи.

Я приложился к горлышку и сделал глоток. Вода была слегка затхлой, тёплой и противной.

– Из лужи набирал, что ли? – вернул я ему бутылку.

– Нет. Я, что, совсем конченый, что ли? Из бочки, что под водосточной трубой. Хлещет, как из крана.

– Невелика разница.

– Много ты понимаешь! Дождевая вода самая полезная. Говорят, ею, даже, от рака лечат.

– Ага, от рака! Некоторые и мочу пьют.

– А ты, Стаф, не смейся! Это, между прочим, уринотерапией называется. Наука!

– Нашёл науку! Грамотей!

– А то! – Верёва приосанился и выпятил вперёд подбородок, заросший неряшливой клочковатой бородёнкой. – Я интеллигентный человек. У меня, между прочим, незаконченное высшее образование.

Я посмотрел на товарища и усмехнулся. Как бы он ни пыжился, а интеллигент из него ещё тот. Зато, на потёртой афганке красуется медаль «За отвагу». Между прочим, родная, заслуженная. Это не мои левые «За 10 лет безупречной службы» и «70 лет Советской армии», висящие так, для проформы, чтобы лучше подавали. Не то, чтобы я воевал хуже. Скорее, у меня в части штабники были пожаднее. Всё себе, да корешам своим наградные листы выписывали. А мы – так, быдло бессловесное, которое под пули гнать не жалко.

Газель остановилась возле гастронома, и в салон, стуча костылями, тяжело взобрался Гаркуша. Мы вопросительно уставились на него, но он отрицательно покачал головой. Тоже никакого улова. А он – самый удачливый из нас. С его вечно несчастной рожей, ему подают всегда больше всех. Ну и погодка! Всем подгадила. Гаркуша уселся на лавку, тянущуюся вдоль борта, и поморщился, массируя культю.

– Вот, гадина! – проговорил он сквозь зубы. – Сколько лет прошло, а, до сих пор, на погоду ноет.

– Не знаю, – пожал я плечами. – Мои не ноют.

– Это, кому, как, – философски заметил Верёва. – Я, например, свою руку до сих пор чувствую. То болит, то чешется. Хотя, чему там чесаться?

Верёве в Афгане правую руку по самое плечо оторвало. Как кровью не истёк ещё? Говорит, что повезло. Мне, вон, ноги миной оттяпало по самые колени, и то, еле в госпиталь успели доставить. Хотя, мне всё чаще кажется, что, лучше бы не успели. Привезли бы домой в запаянном цинке, похоронили бы, и не было бы всех этих лет беспомощности, унижений и падения в неотвратимую пропасть пьянства. Остался бы в памяти родных и близких молодым и красивым героем-афганцем, а не безногим бомжом, пропившим всё, от семьи до квартиры. Да и Верёве, лучше бы, погибнуть в расцвете сил и лет, чем влачить такое жалкое существование. Только, он по жизни оптимист, поэтому, вряд ли с этим согласится.

Газель колесила по району и, по мере движения, наш фургон заполнялся все больше. Вован не церемонился и, чтобы не делать лишнего рейса, набивал салон до отказа. Ну и ладно, лишь бы быстрее попасть в шалман. За день продрогли все, а там – тёплое помещение, горячая пища и водка. Палёнка, правда, ещё та, но я привык уже. Даже, забыл уже, какая она, настоящая, на вкус. Другие, тоже, не привередничали. Пили все за милую душу и не морщились. И, хоть бы кто траванулся. Смотрящие, конечно, такую бурду не употребляют. У них, если водка, то фирменная. А то и вискарь с коньяком. Тоже не палёные. Ну, им положено. Они начальство, как-никак.

В гробу я видел такое начальство! Захребетники. На нас наживаются. Смотрящих, у нас, четверо. Вован, Гробик, Амбал и Зубило. Обычные братки, которые в девяностых пальцы ломали и утюги на животы ставили, а, сейчас, перекрасились и стали заниматься более респектабельным бизнесом. То есть, нищих крышевать. А, что, дело не пыльное. С утра людей развести и расставить по точкам, в течение дня кататься по городу, присматривая за тем, чтобы нас никто не обижал, а вечером забрать нас и собрать дневную выручку. Для удобства нас всех, даже, поселили вместе. Длинный дощатый, насквозь щелястый барак с трубами голландских печей в углах комнат, до отказа забитых топчанами, на которых мы спим. Для колясочников, правда, комнаты попросторнее. Но, это не из соображений гуманизма, а, для того, чтобы мы к своему топчану подъехать могли. В самом деле, не смотрящим же нас таскать!

А нам и деваться некуда. Были бы ноги, сам бы прокормился. Бутылки бы собирал, банки из-под пива. Говорят, их принимают. Да и в подвалах жить можно. Зимой – тепло, летом – прохладно. Живут же другие. А без ног никуда. Когда-то я наивный был. Пробовал возле церкви побираться. Вот, только, мне быстро объяснили, что в этом бизнесе на себя никто не работает. Все под кем-то ходят. Спасибо, что кости не переломали. Зато, в шалман пристроили. Теперь я в тепле и с гарантированным куском хлеба. Правда, бьют, если мало соберу. Но, к этому можно привыкнуть. Сегодня, надеюсь, бить не буду. Судя по унылым рожам, никто план не выполнил. Не всех же наказывать!

Наконец, Газель остановилась возле шалмана, огороженного ветхим покосившимся штакетником. Приехали. Толпа в салоне оживилась в предвкушении отдыха и загомонила. Все, кто мог ходить, выгрузились наружу сами, а меня и ещё двоих колясочников Вован выкатил и махнул рукой, типа, дальше сами. Я заехал в свою комнату, в которой, кроме меня, жило ещё пять человек и, достав свои миску, кружку и ложку, отправился вслед за остальными в общую столовую.

А там, уже, вовсю шла раздача пищи. Оно и верно. Пока я со своей каталкой развернусь туда-сюда, ходячие доходяги уже штурмуют стол, за которым Гробик, орудуя здоровенным половником, разливает из большой алюминиевой кастрюли баланду в подставленную посуду. Жиденький чай из титана каждый наливал себе самостоятельно и тут же спешил к дощатым столам, чтобы насытиться после длинного рабочего дня. Я, тоже, дождавшись своей очереди, получил свою порцию, поставил миску на колени и подкатил к, уже начавшему питаться, Верёве.

– Присмотри за баландой, – попросил я его. – За чаем скатаюсь.

– Угу, – не отрываясь от еды, махнул головой товарищ.

Очередь к титану была небольшой, всего два человека, поэтому долго ждать не пришлось. Наконец, я вернулся к столу и активно заработал ложкой. Баланда была так себе. Жижа на куриных бульонных кубиках с разваренной перловкой и небольшим количеством рыбных консервов. Но, как говорится, спасибо и на этом. Зато, регулярно, два раза в день, утром и вечером. Верёва уже поел и, отодвинув пустую миску, принялся за чай. Народ, в большинстве своём, тоже успел справиться со своей порцией, и, сейчас, с надеждой поглядывал на дверь. Две спитые, одутловатые бабёнки сцепились между собой, и, ещё долго, визгливо поливали друг друга последними словами. Появившегося со стопкой из трёх картонных коробок с водкой в руках Зубилу встретили с воодушевлением. Бабы, тоже, перестали выяснять отношения и притихли, с вожделением взирая на смотрящего. Крупный, мускулистый Зубило прошёлся вдоль столов, выставляя бутылки с мутной жидкостью, заткнутые пробкой из свёрнутой газеты и, повернувшись, подошёл к столу раздачи.

– Не много ли? – проворчал Гробик, брезгливо глядя, как народ радостно разливает водку по кружкам. – Они, сегодня, и на половину не заработали.

– В самый раз, – Зубило бросил опустевшие коробки в угол. – Погода мерзкая. Не хватало, ещё, чтобы они все завтра с простудой свалились.

– Да, если и свалятся. Тебе, что, этих бомжей жалко, что ли?

– Если сдохнут, ты будешь вместо них милостыню просить?

– Да что с ними сделается? Их никакая холера не берёт. Вон, спирт бадяжный хлещут, и, хоть бы что. Ты бы от одной рюмки загнулся.

– Нет. Пусть пьют. Завтра все должны на своих местах стоять и милостыню просить. Спирт, всё равно, Вован за копейки китайский берёт, а у нас, в последнее время народу больше убывает, чем прибывает. Четверо за эту неделю от старости померли, двоих на улице какие-то отморозки забили, а ещё трое, вообще, сбежали. Как в воду канули. А пополнение – всего двое. А прошлая неделя? Так, скоро, совсем без работников останемся.

– Что, в городе бомжи кончились?

– Ты, Гробик, здесь на хозяйстве сидишь, и не знаешь, что и как. Нам не каждый бомж подойдёт.

– Фейс контроль?

– Не смейся. Бомжи, как ни странно, народ свободолюбивый. Им милее грязный угол в подвале, чем мягкая кровать, но жизнь по определённым правилам. Они, даже, в ночлежках не задерживаются. Так, помоются, поедят, и, опять, на вольные хлеба. И у нас они только и будут думать, как сбежать. И нам придётся усилить охрану, постоянно контролировать их на точках, а, потом, высунув язык, бегать по городу, постоянно разыскивая сбежавших и возвращая обратно. И, пока мы будем искать одного, сбегут двое. Нам это надо? Поэтому, мы и берём калек всяких, которые на вольных хлебах не выживут и прекрасно это понимают.

– Ладно. Пускай бухают. Где наши?

– Вован выручку бригадиру повёз, а Амбал в комнате зависает. Ждёт.

– Чего?

– Вован на обратном пути обещал вискаря привезти.

– А, что, водка кончилась?

– Нет. Финляндии ещё бутылок пять.

– И, нахрена, тогда, вискарь этот? Как вы, вообще, его пьёте? Самогон галимый!

– Не знаю. Мне нравится.

– Ладно, пошли, тоже, отдыхать. Тут, всё, вроде. Рыло!

– Ну? – поднялся из-за дальнего стола бугай с сальной шевелюрой и родимым пятном на половину лица.

– Чтобы порядок навели. И, если буровить будут, бухла не дам больше.

– Сделаю. Пескарь, Хромой, дежурные по столовой.

– А чё Пескарь, сразу? – возмутился плюгавенький мужичок с жидкой козлиной бородёнкой.

– Потому что я так сказал!

Если бы действие происходило в сороковых годах, в каком-то из немецких концлагерей, то Рыло вполне можно было бы назвать капо. Были, тогда, такие. С администрацией сотрудничали и за это находились на привилегированном положении. Но, мы не в сороковых, и не в концлагере, поэтому, Рыло у нас, просто, старший. Что, впрочем, его привилегированного положения не отменяет.

– Слыхал? – Верёва выбил из помятой пачки «Полёт» сигарету, сунул её в рот и чиркнул одноразовой зажигалкой. – Переживают.

– За что? – я допил остатки чая и налил себе в кружку водку. – За порядок, что ли?

– Нет, за нас. Вон, как сокрушаются, что нас меньше становится.

– За выручку они переживают! Сейчас, Вован, наверное, от бригадира такой втык получает, что план сегодня не выполнен. Это, их бизнес, между прочим.

– А ты, Стаф, обратил внимание, кто пропал?

– Абрек, Сёма и Грешник.

– Ничего странного не заметил?

– Ну, Грешник не мог сбежать. Он же после инсульта на всю правую сторону парализован. Но, он исчез. Как?

– А, ещё?

– Не знаю.

– Все трое – ветераны. Повоевали ребята, как и мы с тобой.

– Точно! Сёма – афганец. А Грешник с Абреком – первая чеченская. И, что?

– Не знаю. Но, в прошлом месяце, тоже, именно, вояки пропали. Помнишь, Айдар – Югославия, Курок и Серёга – Чечня, Зураб – Афган.

– Совпадение.

– Или, нет?

– Кому-то мы понадобились, вдруг? Но, зачем? Что мы можем, доходяги каличные?

– Поживём – увидим. Но, чувствую, что ответ на этот вопрос мы скоро узнаем.

– Не думаю, что это нас порадует. Вряд ли для чего-то хорошего кому-то понадобились бывшие вояки. Нас, уже, даже на органы не пустишь.

Давно была выпита вся водка, и последние алкаши расползлись по топчанам, чтобы провалиться в тяжёлый хмельной сон без сновидений. А мне никак не получалось уснуть. Я лежал на спине и бездумно смотрел вверх, туда, где в темноте не было видно потолка. Разговор с Верёвой никак не шёл из головы, и я всё пытался понять, что стоит за исчезновением парней. Вот, оно мне надо? Злился на себя, но ничего не мог поделать. Слишком странно всё это было. И, почему я никогда не рассматривал этот вопрос с такой стороны? До этого, как-то равнодушно воспринималась новость о том, что кто-то, вдруг, пропал. Мало ли? Ушли куда-то. В этот шалман попасть было сравнительно просто. Но выйти отсюда – нереально. Вован со товарищи всё равно отыщет и назад вернёт. А эти смогли. Так и не нашли их.

Или, кто-то им помог? Скорее всего. Без чужой помощи такое провернуть невозможно. Но, зачем? Что можно взять с опустившегося на самое дно бомжа? Тем более, с такого, как Грешник, пускающий слюни, со скрюченной правой рукой, и волочащий почти непослушную ногу? До этого, я воспринимал свою жизнь, как что-то само собой разумеющееся. Но, сейчас, всё убожество моего существования предстало передо мной во всей красе. И мне, вдруг, стало нестерпимо стыдно и больно. Действительно, лучше бы я погиб там, в Афгане. Неожиданно, я поймал себя на том, что бездумно пялюсь на какое-то свечение в дальнем углу.

Свечение становилось всё ярче, освещая комнату так, как обычно бывает при полнолунии. В самой середине, вдруг, появилось тёмное пятно, которое, разрастаясь, стало превращаться в силуэт человека. Я икнул от испуга, мимоходом подумав, что палёная водка до добра не доводит, и начал усиленно моргать, пытаясь прогнать наваждение. Наваждение, однако, никуда не пропало, а, приобретя объёмную форму, шагнуло в комнату и направилось прямиком ко мне. А, вот, тут меня реально проняло. За свою жизнь бояться мне часто приходилось. И, казалось, что испугать меня не так и просто. Но, в этот момент, каждая волосинка на моём теле встала дыбом.

И, хоть бы кто проснулся! Храпят, как ни в чём не бывало. Никакой бдительности. Так и передушить всех – раз плюнуть. Или, выпить всю жизненную силу. Не знаю, что там призраки делают с живыми людьми. Что-то мне в голову всякая ерунда лезет. От страха, наверное. Это со мной бывает. Помню, когда нас в Афгане миномётным огнём накрыло, я лежал и, рассматривая подошву ботинок Серёги, лежавшего передо мной, и думал о том, что ему давно нужно каблуки подбить. Тут, взрывы, осколки с визгом разлетаются, дышать от пыли и пороховой гари нечем, а я о каблуках озаботился.

Силуэт подошёл к моему топчану и присел с краю, от чего доски неприятно скрипнули. Получается, он вполне осязаем, раз вес имеет. И, вес немаленький. Минимум, как у взрослого мужика. Я, даже, дышать перестал. Пытался вспомнить «Отче наш», но, кроме «Иже еси на небеси» ничего в голову не лезло. Голова, вообще, была пустой, словно воздушный шарик. Только и мог, что беззвучно разевать рот, словно рыба, и хлопать глазами. Силуэт наклонился ко мне так, чтобы я смог рассмотреть его лицо, и я для себя решил, что моя крыша съехала окончательно и бесповоротно. Передо мной, улыбаясь белоснежной улыбкой, сидел Грешник собственной персоной.

Были бы у меня ноги, я бы их опять на отсечение отдал, что ещё совсем недавно, он щеголял гнилыми жёлтыми пеньками, криво торчащими из воспалённых дёсен а, сейчас, ровные белоснежные зубы и идеальный прикус. Не говоря уже о том, что Грешник не был парализован. Не иначе, галлюцинация. Точно, пора в психбольницу на принудительное лечение электрическим током.

– Что уставился, Стаф? – усмехнулся глюк, явно наслаждаясь моим состоянием. – Не узнал?

– Уззнал, – наконец, вернулась мне способность говорить. – Я, что, с ума сошёл?

– Нет. Всё нормально. Ты в трезвом уме. Относительно, конечно, учитывая, что вы вечером обязательную дозу пойла приняли. Но, я тебе не снюсь, не кажусь, и с твоими мозгами всё в порядке.

– Тогда, что ты хочешь? – страх, потихоньку, проходил. – Зачем ходишь по ночам, живых людей пугаешь?

Действительно, если его кто-то убил где-нибудь, пусть бы уже лежал себе тихо и мирно, как приличным покойникам полагается. Чего по ночам бродить?

– Так, ты меня в призраки записал? – развеселился Грешник.

– А куда мне тебя записывать, если ты, сначала, пропал, а, потом, совершенно здоровый из пятна света в углу выходишь? Не в Гуддини, же.

– Живой я. Живой и, как видишь, здоровый. Можешь потрогать.

– Вот ещё! Ты не Христос, а я не Фома неверующий. И ориентация у меня нормальная, чтобы мужиков лапать. Ладно. Верю на слово. Но, что-то, ты слишком здоровенький. Куда твой паралич делся?

– Хочешь, так же?

– Так же, это, как? Если из света появляться, то, мне это неинтересно. И ноги у меня не отрастут. Я не лягушка и не ящерица. От зубов бы, как у тебя, не отказался бы, так, в нашем мире бесплатно ничего не бывает. Чем расплачиваться то?

– Не надоело побираться, на упырей работая?

– А, что делать? Я, больше, ни на что не годен.

– А воевать?

– Мне? С пулемётом на кресле-каталке БТР изображать? Враги, точно, со смеху поумирают.

– Ноги не проблема.

– Не в террористы ли ты меня, мил человек, вербуешь?

– Нет, Стаф. Это, вообще, не в этом мире.

– За границей, что ли?

– Типа того. Нормальных людей от тварей защищать. Как тебе?

– Что-то, на сказку похоже.

– Не веришь?

– Ни капли.

– Почему?

– Ну, во-первых, как ты меня отсюда умыкнуть собираешься? Вы, в своё время, из города слиняли. Оттуда можно, ещё. А здесь, Вован быстро мозги вышибет. И Гробик добавит. Во-вторых, какие из нас вояки? Сам посмотри. Кому мы нужны такие?

– Это не твои проблемы. От тебя требуется, только, предварительное согласие. Кстати, в соседней комнате, сейчас, Зураб с Верёвой на ту же тему трёт.

– Мутишь ты, что-то, Грешник.

– Короче, Стаф, времени у меня мало. Понимаю, что, вот так, с ходу, трудно решиться. Давай, так. Ты подумай, прикинь, что к чему. С Верёвой, тем же, посоветуйся. А, завтра, в это же время, мы за вами придём. Если согласитесь – заберём, если нет – неволить не станем.

Грешник поднялся и лёгкой походочкой, словно и не был никогда парализованным, ушёл в пятно света. Свечение стало уменьшаться, пока совсем не погасло.

С утра Вован развёз нас по точкам. Я сидел у газетного киоска, привычно канючил вслед спешащим мимо прохожим, кланялся на звон упавшей в банку монетки и думал. Что это было ночью? Может, решил бы, что это приснилось, если бы не задумчивый и потерянный вид Верёвы, рассеянно ковыряющего ложкой в миске с баландой. Поговорить с ним не получилось, и я отложил это дело до вечера. А, сейчас, пытался разобраться во всем произошедшем сам. Цветущий вид Грешника, конечно, удивил. Хотя, есть, наверное, клиники, в которых и не таких парализованных на ноги ставят. Медицина, сейчас, ого, как вперёд ушла. Вот, только, стоит такое лечение деньжищ не меряно.

Откуда Грешник столько денег взял? Если, он подпольный миллионер, почему, тогда, побирался, пока не сбежал? Те же зубы, тоже, не бесплатно ему ставили. Стоматологические услуги дорогие, нынче. У Зураба позвоночник осколком перебит был. Он ниже пояса вообще ничего не чувствовал. Там, если, даже, можно что-то сделать, то, это будет, наверное, подороже, чем паралич Грешника. А, он в то же время к Верёве приходил. Приходил! Остальные ребята, если допустить, что они там же, где и эти, тоже, раньше, здоровьем похвастать не могли. Где такие спонсоры водятся, которые на нищих калек тратят свои капиталы?

Даже, если учесть, что лечат не просто так. Тогда, за что? Какие услуги за такое счастье нужно оказать? Грешник про войну упоминал. Типа, за хороших против плохих. И, где-то, за границей. Тоже, куча вопросов, кстати. Что это за война такая? И, кто решил, что эти – хорошие, а те – плохие. Почему не наоборот? Кто знает, может, дашь согласие, и окажешься где-нибудь в Сирии за рулём джихад-мобиля. Там ноги не нужны особо. Всё равно одноразовый. Палкой на педаль газа нажал, поехал и взорвался во славу всевышнего. Что-то, мне такая перспектива не нравится. Хоть и надоело это моё существование хуже горькой редьки, но и умирать, пока, желания нет.

В баночку звякнула ещё одна монета. Я поднял глаза и увидел симпатичную девушку, как раз, закрывающую свою сумочку. Привычно кланяясь в ответ, случайно поймал её, полный брезгливого сочувствия, взгляд и внутренне содрогнулся, представив себя со стороны. До чего я докатился! Сколько мне ещё осталось? Два года? Три? Пять? А, потом, Гробик с Зубилом вытащат моё тело на ближайшую свалку и бросят среди мусорных пакетов и картофельных очисток. Дальше, кто-то наткнётся на него, сообщит, куда следует, и похоронят меня, как неопознанный труп в общей могиле на самом дальнем участке городского кладбища. Все так заканчивают. Наверное, лучше, уж, с Грешником. Там, хоть, шанс есть. Ноги новые, мне, конечно, не пришьют, но, хоть содержание будет достойное. Вон, Грешник, даже, поправился. Свеженький, как огурчик.

День тянулся, словно год, и каждый взгляд случайных прохожих, словно бичом, стегал меня по оголённым нервам. Моё занятие, вдруг, стало мне противным и постыдным, и я понял, что это мой последний день в таком качестве. Хоть в джихад-мобиль, только не на улицу с протянутой рукой. Еле дождался, когда из-за угла вырулила Газель, и Вован, забрав мою дневную выручку, закатил меня в фургон. Верёва слабо улыбнулся мне, кивнул и задумчиво приложился к пластиковой бутылке с водой. Похоже, для него, тоже, сегодняшний день не прошёл даром. Вон, какой загруженный.

– Позже поговорим, – тихо произнёс он, видя, что я пытаюсь ему что-то сказать.

Вообще-то, он прав. Сейчас, не время для таких разговоров. Лишние уши в виде нескольких наших «коллег», которых забрали с точки раньше меня, не способствовали доверительной беседе. Тут можно, только, о всякой ерунде трепаться. Это, потом, когда, после ужина все разбиваются на группы по интересам и, под бутылку пойла, которое по недоразумению водкой называют, начинают разговаривать за жизнь, тихая беседа двух калек не вызовет подозрений. А поговорить, не терпелось. Еле дождался, когда закончился ужин. Баланда в горло не лезла, чай показался особенно безвкусным, а подсохший хлеб горчил и царапал дёсна. Наконец, когда Зубило, раздав бутылки, удалился вместе с Гробиком, мы налили себе и посмотрели друг другу в глаза.

– Приходили ночью? – спросил меня Верёва.

– Приходили.

– Кто?

– Грешник. А, к тебе – Зураб?

– Да. И, что думаешь?

– Странно всё это.

– Что именно?

– Зураб на своих ногах приходил?

– Да. На чьих же, ещё?

– Он же ниже пояса ничего не чувствовал! Грешник, тоже, здоровый и бодрый. Где же такие чудо-доктора водятся? И, на чьи деньги они лечат? Потом, Грешник сказал, что надо будет воевать. Это, конечно, не проблема, но, на что мы годны? Ты – однорукий, я – безногий.

– Ну, их же, вылечили.

– А тебе, типа, новую руку пришьют? И мне ноги новые? Будут лучше прежних? Ты, сам-то, веришь в это?

– Такого не бывает.

– Зачем, ему, тогда, такие солдаты?

– Так, что? Отказываемся?

– Не знаю, как ты, а я соглашусь.

– Не понял. Ты же сказал, что странно всё.

– Странно, но, думаю, хуже не будет. Сегодня я на себя, как со стороны посмотрел, и понял, что скатился на самое дно. Стыдно стало, хоть стреляйся.

– Я тоже так думаю. Значит, соглашаемся?

– Соглашаемся.

Не зря говорят, что хуже всего ждать и догонять. Все давно уснули, а я весь извертелся, дожидаясь свечения в углу. То и дело закрадывалась предательская мыслишка, что Грешник не придёт и всё напрасно. Даже, обидно было. Как ни странно, последние сомнения уже улетучились, и мне не терпелось встретиться с неизвестным, может и пугающим, но новым отрезком своей жизни. Может, он и будет коротким, как пламя зажжённой спички, но, надеюсь, что это будет что-то новое, не такое постыдное, как сейчас. И, тем не менее, угол осветился неожиданно, когда я отвлёкся на какой-то звук за окном. Грешник проявился, вышел в комнату и подошёл ко мне. На этот раз присаживаться он не стал, а, просто наклонился и посмотрел мне в глаза.

– Ну? – поинтересовался он. – Твоё решение?

– Да, – коротко ответил я.

– Вот и отлично. Влезай в свою каталку, и вперёд.

Спал я, как и другие, одетым, поэтому, много времени сесть, передвинуться к краю топчана и, отжавшись на руках, перемахнуть на сиденье, не заняло.

– Узнаю армейскую выучку, – засмеялся Грешник, взявшись за ручки кресла. – Поехали.

– Тише ты! – шикнул я. – Что гогочешь, как ненормальный. Всех перебудишь.

– Пока я тут, никто не проснётся, не бойся. Глаза закрой, а то, по первому разу неприятно переходить.

При приближении к свету, и вправду, глаза начало резать, и я послушно сомкнул веки. Внезапно, возникло ощущение, что я резко провалился в пропасть, в животе ухнуло, и желудок подскочил к самому горлу. Впрочем, неприятное ощущение быстро прошло. Я открыл глаза и присвистнул от удивления. Мы находились в самом центре большого круглого зала, от пола до потолка отделанного каким-то белым глянцевым материалом, а над головой висела крупноячеистая овальная решётка, в которой, время от времени, потрескивали электрические заряды. Рядом со мной стоял Зураб, придерживая под локоток обалдевшего Верёву, а, неподалёку, с интересом смотрела на нас группка людей в серых комбинезонах. Только сейчас, я обратил внимание, что Грешник был в такой же одежде. Да и Зураб, тоже. Видимо, это у них что-то вроде униформы.

– Превосходно! – отделился от группы невысокий мужичок средних лет, пухленький и живой, словно шарик ртути. – Оба согласились?

– Как видишь, – Грешник похлопал ладонью по ручке моего кресла.

– Хорошо, хорошо, – мужичок по-хозяйски осмотрел нас, пощупал культю Верёвы, потом, мои обрубки, и довольно потёр руки. – Отличный материал. Нужно, ещё, осмотреть места ампутации, но, думаю, ничего там страшного не будет. Давайте обоих в медблок вашей базы.

Вся группа, словно дожидаясь только этих слов, набросилась на нас с Верёвой и потащила куда-то в сторону открывшейся в стене двери.

– Погодите! – возмутился я, уже, в спину удаляющемуся мужичку. – Что может быть страшного? О чём это он? И, вообще, мы где?

– Всё объясню, Стаф, не волнуйся, – Грешник шёл рядом, придерживая меня за плечо.

– Такое впечатление, что меня сюда на опыты привезли, – ворчал я.

– У меня, тоже, такое было, когда я попал сюда. Но, как видишь, ничего страшного со мной не произошло. Расслабься.

По короткому коридору проскочили в небольшой тамбур, из которого вышли в просторный зал, заставленный непонятными кабинками. Я бы, с уверенностью обозвал их микроавтобусами, будь у них колёса. А так, скорее кабинки-переростки с колеса обозрения. Нас затащили внутрь одной из них. Всё ещё ничего не понимая, я почувствовал, как пол вздрогнул, и кабинка поднялась. А, потом, мы помчались куда-то по туннелям. Всё-таки, транспорт. Наверное, какое-то суперсовременное секретное метро. Странно. В нашем городе никогда метро не было. Или было? Может, мы всю жизнь жили и не знали, что под нами есть особой важности секретный объект?

Кабинка, наконец, замедлила движение и остановилась. И, опять коридор, потом, второй, тамбур и мы попадаем в комнату, заполненную приборами непонятного назначения, возле которых, два человека в таких же серых комбинезонах изучали мерцающую прямо в воздухе синусоиду. О голограммах я слышал и, даже, видел когда-то в фантастических фильмах, но, так, вживую – впервые. Когда мы вошли, они смахнули, тут же растаявшую, синусоиду и засуетились. Один из них, с лохматой рыжей шевелюрой и с непонятным прибором на весь лоб, что-то нажал на подковообразном пульте, и у двух, из множества продолговатых коконов, стоящих вдоль дальней стены, поднялись крышки.

– Милости просим, господа, – предложил нам он. – Вам помочь?

– Что это за новости? – обернулся я к Грешнику. – Сразу в гроб? Может, поговорим, для начала?

– Это не гроб, – возмутился рыжий. – Это медицинская капсула.

– Зачем?

– Для проведения всего комплекса мероприятий.

– Каких ещё мероприятий? – возмутился Верёва.

– Для начала, необходимо определить степень повреждения организма.

– Что тут определять? – изумился я. – И так видно, что ног не хватает.

– Визуально – да. Но все, кто прибывает из вашего мира, страдают сильнейшими расстройствами в работе жизненно важных органов. Тяжелейшая интоксикация – в первую очередь. Потом – устанавливаем степень поражения организма и определяем схему лечения. Ну и, само лечение, естественно.

– Короче, будешь, как новенький, – ободряюще подмигнул мне Грешник. – Полезай в капсулу.

– Э-э, нет! – я протестующе выставил перед собой руки. – Пока мне не объяснят, где мы находимся, как сюда попали за такой короткий сорок, и для чего мы тут, никаких медицинских модулей! Я правильно говорю, Верёва?

– Точно так, – кивнул головой мой товарищ.

– Поверь, Стаф, лучше я всё объясню тебе после медицинских процедур.

– Почему? – что-то, всё происходящее стало меня напрягать. – Я, конечно, даже на джихад-мобиль был согласен, но не лабораторной, же, мышью!

– Потому что, когда ты оценишь результаты местной медицины, разговор получится более предметным. Ну, не капризничай, полезай.

– Пытать не будете? – скорее для проформы поинтересовался я.

– Не будут, – заверил меня Грешник.

Толпящиеся вокруг меня люди в комбинезонах шустро меня раздели, быстро осмотрели культи ног, одобрительно кивнули, разом навалились и, коротко хекнув, подняли с кресла и уложили на узкое длинное ложе. Краем глаза я успел заметить, как голый Верёва неуклюже забирается в соседнюю капсулу. Крышка медленно и неотвратимо, словно надгробная плита, задвинулась, отрезая меня от остального мира. Ощущения, скажу, неприятные. Где-то сбоку что-то зажурчало, и я почувствовал, что в капсулу стала поступать вода.

– Эй! – забился я в панике. – Вы, что, меня утопить захотели? Мы так не договаривались!

Внезапно, накатила слабость, в глазах всё поплыло, и я провалился в непроглядную темноту.

Сознание вернулось резко, рывком, словно я и не отключался. Даже, в ушах ещё стояло журчание наполняющей капсулу воды. Задержав дыхание, я попытался вскочить, ударился головой о крышку и опять упал на своё ложе. Боль в ушибленной макушке отрезвила, и я, уже спокойнее, осмотрелся. Воды не было. В капсуле, вообще, было сухо, и, только, в воздухе витал, какой-то странный, еле уловимый, химический      запах. Где-то снаружи, приглушённые стенкой капсулы, послышались голоса, и крышка поднялась, впуская внутрь приглушённый мягкий свет. Потом, наверху показалась голова Грешника.

– Ну, чего разлёгся? – хмыкнул он. – Вылезай.

Да, пора бы уже, пока, опять, топить не стали, как котёнка. Я опёрся о края капсулы и, перемахнув через бортик, приземлился на ноги. Получилось неплохо. Я, даже, немного погордился. Столько лет прошло, а форму не растерял, несмотря на крайне нездоровый образ жизни. Стоп! На ноги? У меня же не было ног! Не веря себе, я посмотрел вниз и увидел вместо своих безобразных культей хорошие такие конечности. Спортивные, с накачанными икрами. Даже, ноготки пострижены. Осталось педикюр навести. Опять мне в голову всякая ерунда лезет! Но, это невозможно! Выходит, меня, всё-таки, утопили, и всё это плод моего умирающего разума. Говорят, такое бывает, когда мозг умирает от кислородного голодания и выдаёт всякие предсмертные картинки.