Kitobni o'qish: «Чугунные крылья»
Чугунные крылья
Часть I
После
1. Тяжёлый случай
Необычайное веселье нашло вдруг на Маркова, и он запрыгал на своей койке. Только вот его сосед по палате не разделял веселья. Тот по-прежнему угрюмо смотрел в окно, за которым сыпался снег и нарастали белые полосы на ветках. Капитонов совершенно не шевелился – не двигал даже зрачками. Ну, а для Маркова это стало ещё одним поводом веселиться. Ведь это надо же так – был у него сосед и вдруг превратился в сидячий памятник! Марков вприпрыжку подскочил к нему и, растянув рот, стал произносить сквозь зубы нараспев:
– Памятник, а памятник, приве-ет!
Реакция Капитонова снова оказалась нулевой. Но Марков поклялся себе вывести его из этого состояния. Он вытянул пальцы на руке в сторону соединения концов и, издавая нечленораздельное мурлыкание, ткнул Капитонова пальцами в бок. Капитонов, наконец, ожил, но тут же разъярился.
Дежурная медсестра мгновенно бросилась на дикий жалобный крик из четвёртой палаты. Его издавал Марков, которому Капитонов локтем разбил нос.
– Ах ты, скотина, падаль, мразь!!! – завизжал, срывая голос, окровавленный Марков и повалил Капитонова на пол, а тот его – за собой.
– Помогите скорее! – раздался возглас теперь уже медсестры. – Саша, Артём, сюда скорее!!
В палату ворвались два медбрата, растащили сцепившихся на полу Маркова с Капитоновым.
– Я не знаю, что делать с этими двоими! – еле удерживаясь от плача, пожаловалась медсестра. – И так все мысли у персонала занимают, да ещё тут друг с другом сцепляются! Вколоть бы им чего-нибудь побольше, чтоб дрыхли!
Тем временем, оба нарушителя спокойствия немного отрезвели от этих причитаний, но друг на друга старались не смотреть.
– Да сейчас, Марина Игоревна, мы отведём их, и им вколют, – успокаивающе сказал медбрат по имени Артём.
– Как это ещё старшая наша, Анна Дмитриевна-то, здесь по ночам дежурит! Бывают же такие женщины, сроду бы не подумала! А для меня на это согласиться – всё равно что на расстрел! Я и днём-то думаю, не сделают ли они со мной чего.
– Да всё, Марина Игоревна, успокойтесь!
– А как мне успокоиться? На вас что ли положиться?
Артём криво ухмыльнулся.
– Ну, хотя бы на нас!
Медсестра только лишь вздохнула с укоризной и пошла обратно на пост.
Очередную порцию транквилизатора вкололи сначала Капитонову. Его вывели из процедурного кабинета, а в стороне держали лицом в другую сторону Маркова.
– Марков! – раздался из кабинета грозный голос старшей медсестры, и завели теперь его. Подал голос уже спокойный Капитонов.
– Уберите от меня этого гомика!
– А надо ещё выяснить, кто он. И заодно, кто ты.
– Но я не гомик!
– Это ясно, но проблема может быть в другом.
Это говорил один из дежурных, а другой прижал палец к губам, мол, не надо с ними разговоров.
– Уберём-уберём! Что-нибудь придумаем.
Капитонова аккуратно уложили на койку.
– Как чуден и странен Божий мир! Воистину чудны дела твои, Господи! – только лишь сказал он. Он не заметил, когда сюда же уложили Маркова. За окном начало смеркаться, и это способствовало дальнейшему успокоению. Капитонов даже подумал, что ещё немного, и он сможет помолиться Богу. А то ведь всё не может. Даже не потому, что кто-то мешает. Просто в голове застревает всё земное, суетное, соблазнительное… Что вот, например, сейчас застряло в его голове? Одна девушка, здесь же, в больнице. Хоть и разделена больница на мужской и женский корпуса, но всё же на прогулке могут друг друга и увидеть. И вот, ещё до снега, в погожий день конца осени, он и увидел ту девушку. Такую даже среди здоровых поискать надо. Он ведь специально даже не смотрел, да к тому же быстро отвернулся, чтобы не пришлось вырывать глаз, спасаясь от геенны огненной. Но образ всё равно запечатлелся до самой сей поры, когда валит снег. Капитонов даже действительно решил пробовать, как вырывается глаз, но у него не мог ухватить его пальцами, наверное, слишком глубоко посажен. Может, тогда надо выдавить? Капитонов надавливал, но до конца выдавить не решался.
Вдруг вошла сказать своё веское слово старшая медсестра Анна Дмитриевна.
– Так, слушайте меня внимательно! Ещё раз это устроите – вколю вам обоим столько, что пять суток будете валяться! Не то, что на прогулку выходить, а зенки не сможете раскрыть пять суток! Понятно?
Расслабленное молчание расценивалось как знак согласия, и она вышла.
Анна Дмитриевна носила короткую стрижку, а Капитонов давно, ещё до попадания в это заведение, заметил, что из женщин коротко стригутся только хабалки. Уж во внешности медсестёр-то не было никакого соблазна, особенно старшей. Скуластое лицо, широкий «картофельный» нос и мелкие буравящие глаза – такое лицо было типично для всех грозных старух.
Позже, те же самые крепкие парни привязывали Капитонова за руки и за ноги к поручням койки. После такой дозы транквилизатора сопротивляться им было неохота. Таким же образом припечатали к койке и Маркова. Капитонов заметил это, а также то, что у Маркова в носу ватные тампоны. Да уж, погорячился…
Марина Игоревна заглянула в кабинет к старшей коллеге.
– Ой, Анна Дмитриевна, как же мы все замучились с этими переводами Капитонова из палаты в палату!
– Не говори, Мариш!
– Надо уже что-то посерьёзнее с ним решать. Пока что обратиться к Александру Ивановичу, а потом чтобы дошло до консилиума у главврача. А то мы колем-колем, а он что? Как действие кончается, так всё у него снова.
– Да, за то, что он сделал, ему если не в тюрьме, так здесь пожизненный срок светит!
– Ему явно противопоказаны соседи: в первой его Зуйченко может придушить, или он его, в пятой он тоже всех против себя настроил. В этой, как её, четвёртой – Марков. Но у Маркова, я думаю, случай всё-таки куда легче. Такого соседа убрать от него – очень даже быстро на поправку пойдёт…
Разговор дошёл до заведующего отделением, Александра Ивановича Гордина.
– Что ж, уважаемая Анна Дмитриевна, я согласен с тем, что нужно собрать консилиум и глубже вникнуть в историю болезни Капитонова. Да-да, именно Капитонова. Думаю, во всей нашей больнице никто не представляет такой тяжёлый случай. А пока что мы можем сказать о причинах всех этих драк?
– Я, Александр Иванович, всех не знаю, но вот Зуйченко…
– Да, я помню. Он занимался, простите, мастурбацией, а Капитонов, узнав, сказал ему, что за это он будет гореть в аду… Что при этом можно сказать первоначально, что бросается в глаза? Что Капитонов – религиозный фанатик, которому нет дела, что все люди, с которыми он лежит, так же больны, как он, только каждый своим. Официально у него – шизофрения с религиозным окрасом. Но не всё, Анна Дмитриевна, так просто, как кажется на первый взгляд!
– А какой ещё нужен взгляд? От более глубокого мы сами все свихнёмся!
– Не свихнёмся, если взгляд будет более гуманным.
– Послушайте, Александр Иванович, это после того, как нам его передала судмедэкспертиза, когда его признали невменяемым после совершения зверского убийства?
– Да-да, понимаю, Анна Дмитриевна, без эмоций не обойтись. Но мы – работники медицины – должны использовать не их, а разум. Медицина, в том числе психиатрия – наука. А как практика – это гуманная профессия. Мы вот обычно говорим об ужесточении мер режима, увеличении доз. А что можно придумать именно в плане гуманизма?
– Ой… Видели бы вы, что с нашей Мариночкой, заговорили бы о гуманизме по другому поводу.
– А разве я не думаю о том, чтобы и Марине Игоревне облегчить участь? Я говорю о гуманизме сразу для всех… В истории болезни Сергея Капитонова большое количество психотравмирующих факторов и все они сплетены довольно причудливо. Моя задача, милочки мои, – распутать причинно-следственные связи и на основе этого побеседовать именно с этим, как многие считают, безнадёжным больным. Я вот что вам скажу, я участливо проведу его память по всем трагическим этапам и покажу, как на каждом из них могло быть нечто иное, чтобы он представил иным каждый этап! Таким образом, всю жизнь свою он представит иной и себя почувствует человеком деятельным, решительным, светлым, если хотите, творческим. И, кстати, спасибо вам, Анна Дмитриевна, что указали мне на этот тяжёлый случай! Я обращусь к Михаилу Борисовичу с инициативой созыва консилиума по поводу Сергея Капитонова. И после вы увидите, какой он безнадёжный больной!
– Ой, Александр Иванович, вы так говорите, так!.. Я даже если чего-то не понимаю, то чувствую, что правда ваша… Увлекают ваши слова.
– Так, ладно. Ну а нашу беседу с вами тогда можно считать оконченной.
2. Обличья зла
Прошлым летом в одном из московских храмов было большое скопление народа. Не в связи с каким-то праздником. Помимо прихожан явилось немало гостей из ближайших монастырей. Шла погребальная служба, отпевание знакомого прихожанам священника в закрытом гробу, так как тело батюшки были изрублено на куски.
После вынесения из церковной ограды гроб поместили в специальный микроавтобус с затемнёнными стёклами. Возле гроба сели близкие покойного батюшки – вдова и старший сын, а также ещё один батюшка для отпевания непосредственно на кладбище.
А оставшихся в храме прихожане перед таинством святого причащения слушали проповедь:
– …Да не дерзнёт никто из нас, православных христиан, решать, быть ли отцу Леониду святым мучеником за веру. То дано решать только Всевышнему! Наша же задача – неустанно молиться о его душе и только лишь надеяться, что Господь явит нам знамение святости раба своего иерея Леонида!
На кладбище звучала примерно та же проповедь и, в основном, из уст сына покойного. Священства он ещё не принимал, но был близок к тому. В результате христианского воспитания он выработал в себе настоящий аскетизм. Кирилл Леонидович отрастил бородку, а длинные волосы собрал в хвост. Когда они с матерью бросали на гроб комья земли, всё происходило предельно благообразно. Кирилл даже и не плакал, а имел серьёзный, сосредоточенный вид. Мать его, конечно, всё-таки пролила слёзы, но немного и тихо, безо всяких завываний и истерик. Над всеми чувствами преобладало смирение, столь необходимое для следования за Христом в Его Царствие невечернего света.
По пути от вновь обозначенной могилы, Кирилл вёл маму под руку и вдруг заговорил:
– Да, мама, был у нас отец! Не только у нас с тобой, но и у нашего храма, и у всех православных христиан был отец. Был… Пока его не отнял у всех у нас какой-то… слуга сатаны.
– Ой, Кирилл, сынок, может о нём вовсе и не надо сейчас?
– Может и не надо, если для нас превыше всего воля Божия. Но сказать вообще о зле в разнообразных обличьях стоит, мама. Видимо, грядут последние времена мира сего, и зло, чувствуя, что ему грядёт конец, действует с особым рвением и испускает последние силы, которые действуют повсеместно и изощрённо. То там, то сям князь мира сего множит своих слуг. Чем только не завлекает служить себе! Всю свою черноту закрасит белым! Какое ведь течение разрастается – светский гуманизм! – мать цокнула языком и помотала головой. – И истинные последователи Искупителя нашего Иисуса Христа теперь должны понять, насколько нужно сузить свой путь, чтобы идти за ним след в след! Чтобы не попадать в ловушки, которыми завлекает этот мир. Гордость, уныние, расслабленность, сластолюбие – вот ловушки, расставленные повсюду князем тьмы. И наш отец чувствовал это, как никто! Он был истинный воин Христов в своей бескомпромиссности. Он всюду – и в храме, и в семье – наставлял так, чтобы никому ни на йоту не согрешить! Вот это и не нравилось попавшим в услужение дьяволу – всяким миролюбцам да плотоугодникам! Для них уже не было середины – если не получалось внять спасительному слову отца Леонида как отголоску изначального Слова, то они решили убить его. Они убрали его из этого мира, у которого свой князь, и отец ушёл в мир, который не отпадал от Творца!
– Я всё понимаю, – вздохнула мать, – будем мы, сынок, сугубо молиться и поститься. Ну а ты-то, я вижу, всё хочешь… ой, извини, тебя Господь всё больше направляет к служению после отца?
– Да, мама, даже больше того. При таком расползании сладостных и липких сетей зла я даже не хочу думать об отыскании жены.
– Ой, Господи! – мать кивнула и начала креститься.
– Да-да, мама! Я чувствую Божий призыв принять постриг.
Двое из осиротевшей семьи вернулись домой на обычном рейсовом автобусе. Кирилл отрешённо забился подальше в угол.
3. Вид на промзону
Невыносимо унылый, просто тошнотворный вид психиатрической больницы за забором с колючей проволокой даже не компенсировался ничем отрадным для глаз. На другой стороне улицы начиналась промзона с рядами складских помещений. Над ними пустынно возвышались разлапистые конструкции опорных башен линий электропередачи. Не было ничего тоскливее появляющегося в сумерках света окон больницы. Казалось, даже внутри уютнее и веселее, чем снаружи.
И вот, в одном из помещений заработал телевизор. Это медбрат, удерживающий буйных, Артём, решил посмотреть футбольный матч, воспользовавшись тем, что в безлюдной ординаторской был телевизор. Но вскоре дверь открылась. Это была, конечно, Анна Дмитриевна.
– Та-ак, Тёмочка. Нашёл минутку, да? А ты знаешь, что Марина наша Игоревна вся чуть ли не в судорогах!
– Ну да, я знаю, что ей здесь тяжело стало в последнее время работать.
Старшая медсестра укоризненно кивала.
– А-а… что?
– А вот то, что может ты будешь настоящим мужчиной и сделаешь то, чего не может сделать бедная женщина.
– Что именно? – растерянно спросил Артём.
– Покормишь ложкой наших буйных, которые привязаны.
– Ф-фу… – выпустил воздух Артём.
– Ну, что зафукал-то сразу? Так ты настоящий мужчина, или все вы, мужики, одинаковы?
– Что-что?.. Я просто… Анна Дмитриевна… Вы как-то странно высказались.
– Как это я ещё странно высказалась?! – уже повысила она свой скрипучий голос.
– Если я пойду кормить, то я – настоящий мужчина, а если нет, то… мужик, такой как все, типичный?
– Ой, как охота ему поумничать! Или ты поможешь женщине, или ты хочешь, чтобы вы, мужики, нас порабощали?
– Да всё я понял, Анна Дмитриевна, иду!
И Артём, хоть и с глубоким вздохом, но выключил телевизор.
Привязанный Капитонов думал над фундаментальным вопросом: как получилось, что он здесь оказался? Раздумья прервал Артём, подкативший к нему столик с манной кашей, солянкой, хлебом и компотом.
– Ну, доброе утро, брат во Христе!
– Здравствуй… брат… – медленно и задумчиво ответил больной.
– Будешь вкушать-то? Заметь: всё постное. Сейчас ведь пост? Рождественский. Ты насчёт этого особо не волнуйся, там, в ординаторской есть православный календарь со всеми постами. Ну так будешь принимать эту пищу?
– Буду… – прокряхтел Капитонов и стал дёргать привязанными руками.
– Я понимаю, что ты не можешь перекреститься. Но так всё-таки лучше, чтобы ты не причинил вреда ближнему своему.
Капитонов перестал дёргаться, смирился…
– Я вместо Марины Игоревны пришёл тебя кормить. Потому что ты её уже за… – тут Артём чуть не выругался и поперхнулся. – Замучил ты её совсем. Ну всё, хорош всяких слов, открывай рот.
Больной не очень понимал. Артём крякнул от затруднения.
– Ты сказал, что будешь есть. А придётся только так – мне тебе в рот класть манку и всё прочее, – и Артём стал приближать ложку. Рот наконец открылся. – Вот так!
Ещё несколько ложек было отправлено в рот Капитонова молча. А после работник отделения не удержался от дальнейшего разговора.
– Кстати, брат, мы ж с тобой толком не знакомы! Тебя всё «Капитонов» да «Капитонов», а вот имени твоего мне что-то не приходилось слышать, как и тебе моего. Как зовут тебя, не скажешь? – Артём даже приостановил движения с ложкой.
– Меня зовут Сергей, – протянул Капитонов.
– Очень приятно, Сергей. А меня зовут Артём.
Работник вместо ложки протянул руку и, привстав, пожал привязанную руку больного.
– Видишь ли, Серёга, какая ситуация? Один взрослый парень кормит с ложки другого. Согласен, что это бредовая ситуация? Проглоти, потом скажешь.
– Согласен… бредовая.
– Ну вот! А как же так получилось-то? Ты ж вон какой заметный парень-то, на тебя если просто взглянуть, не здесь, конечно, так поверить невозможно, что ты можешь быть здесь и всё прочее… Ещё бы чуток зарядкой заняться бы тебе – стал бы совсем как я.
Сергей вдруг перестал жевать.
– Так, ну что такое, перестань плеваться!
– Плотью искушаешь?
– Всё, началось! Ничем я не искушаю! Просто, глядя на тебя, говорю, что думаю. А ты вон до чего доходишь, свинячишь как.
И Артём, морщась, собрал с одеяла ложкой выплюнутую солянку и пошёл к ведру. При его возвращении Сергей заговорил в полную силу.
– А ты хоть крещёный?!
– Успокойся! Крещёный.
– А известно ли тебе, что это Божья воля в том, чтобы я здесь находился? Что какая бы ни была ситуация – главное, чтобы она была угодна Богу? Что на всё Его святая воля?! Известно ли тебе это?
– Известно! Непонятно только, почему при твоей верности Богу ты такое сделал с его служителем. Он что, был этот… еретик что ли?
– Нет, не еретик. Он был ревностный служитель Христа.
– Ну так зачем ты… – Артём вздрогнул и осёкся, – ну так чем он тебе не понравился?
– Он… озверел просто.
– Позволь, Сергей, но твоё отношение к тем, с кем ты лежишь, это разве не озверение?
– Уходи! Терзаешь ты меня! Уходи!!
В этой же палате застонал разбуженный Марков.
– Чего орёшь-то, спать мне не даёшь?
– Да тут вот этот пришёл!
– Ах, ещё и «этот пришёл»! – вскипел уже сам Артём. – Я вообще-то кормить тебя пришёл, чтобы ты с голоду не пух.
– А-а!.. Прости!
Артём и сам спохватился.
– Ладно, всё, проехали! Просто молча надо было тебя кормить…
– А неужто он ещё и не молча кормил?! – раздался в палате ещё один голос, скрипучий голос старшей медсестры. – Хоть кол на голове теши! Артём! Когда ты поймёшь, что нельзя тебе с ними разговаривать, нет у тебя на это полномочий, не врач ты! Только врач может знать, как с ними говорить! Ладно со мной начал умничать, так ещё и их будоражить вздумал разговорами своими! Что тебя тянет сегодня весь день к болтовне?!
Больные успокаивались, поняв, что не перекричат её.
– Выйдемте, Анна Дмитриевна, – объяснение прозвучало в коридоре. – Мне просто тоскливо очень.
– Ах! А мне не тоскливо!
– Нет, я прекрасно помню, Анна Дмитриевна, и про вас, и про «Марину нашу Игоревну», но просто… И за окном ведь какой вид убогий, не посмотришь в него, промзона эта, трубы на горизонте торчат и дымят… Вот…
Медсестра с удивлением раскрыла глаза.
– Ну, теперь позвольте ещё Маркова покормить.
И Артём, при неожиданном молчании начальницы, снова зашёл в четвёртую палату.
– Ну, Марков, теперь твоя очередь. Твой заклятый сосед уже покушал. А как, кстати, тебя зовут?
– Никита Александрович.
– Во как! Я, правда, отчества у тебя не спрашивал, но в ответ тогда представляюсь в твоём стиле. Артём Вячеславович.
И он подошёл пожать привязанную руку.
Капитонов уже успел успокоиться без всяких медикаментов. У него начался настрой на молитву. Он смотрел, как в небе испускают тусклый свет разрывы, утоньшения ватной пелены облаков… Такое же небо он видел когда-то в поле за лесом. Все эти места отмечены его страданием. Где он – там и его страдание. И везде у неба вид утешающий. Только подготовку к молитве кое-что растягивало. А именно – раздумья о том, как всё произошло. Разве, когда он маленький ходил по траве в своём районе Москвы, радуясь каждой травинке, когда там же, возвращаясь в темноте с мамой домой, пел детскую песенку про улыбку, мог ли он представить, что когда-то станет кровавым психом?
Мир просто делится на «нормальных» и «больных». Это деление хоть и незаметное, но чрезвычайно жёсткое, гораздо жёстче, чем деления людей по расовому, этническому и религиозному признакам. «Нормальные» правят миром и любой его частью, они распространяют повсюду свои стандарты. Он, Сергей Капитонов, не вписался в эти стандарты. Они негласны, их нет ни в каком своде законов, но они всё равно существуют повсюду. Он не вписался в них не потому, что не захотел – не смог. И теперь он лежит здесь привязанный, он – опасный больной… Когда впервые возвысились эти «нормальные»? Кто их возглавил? Как это произошло? Ну всё, хватит думать! Пора молиться…
А вот начальство больницы продолжало думать о Капитонове – близился консилиум у главного врача.
Часть II
Нестандартное мышление
1. Парк
В это место, в основном, приходят в хорошем, даже радостном настроении. Здесь маленькие детишки с родителями, влюблённые парочки, молодожёны, компании друзей. Здесь ходят за руку, обнимаются, бывает целуются. И очень много запечатлевают себя фотокамерой на фоне достопримечательностей мирового уровня. Словом – посмотришь на народ в этом парке – может возникнуть впечатление, что вся страна живёт вполне счастливо.
Казалось бы, что здесь делать типам с мрачным взглядом на жизнь? Но бывали всё же исключения из правила. Если их и замечал обычный, весёлый народ, то не подавал виду. И вот, в последнее время всё чаще стал появляться в парке некто, выделяющийся, как сказал поэт, «лица необщим выраженьем» – какой-то угрюмый одиночка. Периодичность его появления достигла уже раза в неделю, бывало и чаще, а бывало, наоборот, он пропадал. Но кто это отмечал?
Этот парк слишком известен, чтобы его называть. В него приезжают туристы со всего мира. Каких только языков ни услышишь в нём – и западных, и восточных, от вездесущего английского до столь, казалось бы, близкого, но при этом столь далёкого украинского! И только указанный выше мрачный тип предпочитал не говорить ни на каком языке.
Так кто же это всё-таки был? Старик? Нет, молодой человек. Девушками, он, пожалуй, интересовался, но всё равно как-то напряжённо, не умея это выразить. Взглянуть на какую-нибудь ему бывало и приятно, но потом сразу же неприятно, а иногда и мучительно – от осознания недостижимости того, что он видит.
Может быть, это был просто какой-то урод? Вовсе даже нет. Он был крупного телосложения, таким же крупным было его лицо и все черты этого лица: задумчивые карие глаза, нос с горбинкой, рот длинный, но не безобразно, вполне соизмеримый с массивной квадратной челюстью. Верхняя губа чуть выступала вперёд, но это, опять же, только красило. Кое-кто считал этого парня даже красивым. Но это говорилось без толку, не теми, кем надо. Он, в связи с этим, считал такую свою наружность ещё одним проклятием, помимо всех бывших у него. А временами он мечтал даже изуродовать себе лицо. Но пока ещё не решался, да и не знал, как это сделать. И его лицо, пожалуй, действительно можно было бы назвать приятным, если бы не постоянная угрюмость.
А ещё в этом парке, помимо прочего, располагался действующий храм. Вот в него и направлялся своеобразный парень.
Таким вот человеком был Сергей Капитонов, помимо прочего, студент факультета философии… Это были все его странности, которые можно было обнаружить в парке кому-нибудь, кто решил бы за ним следить. Чтобы увидеть прочие отклонения, нужно было наблюдать его ещё и в других местах…
