Kitobni o'qish: «Пугачев и его сообщники. 1774 г. Том 2»

Правило неоспоримое, что всякого государства благосостояние основано на внутреннем спокойствии и благоденствии обитателей и что тогда только обладатели государств прямо наслаждаются спокойствием, когда видят, что подвластный им народ не изнурен от разных приключений, а особливо от поставленных над ними начальников и правителей: но нельзя инаково сего достигнуть, как только добрым учреждением внутренних распорядков и всех государственных и судебных правительств.

Манифест 15 декабря 1763 г.¹

По неизданным источникам

Глава 1

Генерал-аншеф Бибиков на пути из Петербурга в Казань. – Манифест императрицы в толковании народном. – Объявление секретной комиссии. – Приезд Бибикова в Казань и свидание его с губернатором. – Административные порядки в крае. – Постановление казанского дворянства о сформировании конного корпуса. – Императрица Екатерина – казанская помещица. – Рескрипты ее Бибикову. – Торжество в Казани по получении этих рескриптов.

Выехав из Петербурга 9 декабря 1773 года, генерал-аншеф Бибиков нагнал в Новгороде 2-й гренадерский полк, приказал одному батальону сесть на подводы и на переменных лошадях следовать как можно скорее в Казань².

Утром, 14 декабря, Александр Ильич приехал в Москву, «где были небольшие враки и болтанья», как выразился князь Волконский, «но ни уныния и страха, ни трепета не было»³. В Первопрестольной столице Бибиков узнал о грабежах киргиз-кайсаков и просил графа З.Г. Чернышева усилить его кавалерию. «Податель сего, – писал ему А.И. Бибиков⁴, – привезет вам новые вести, а самовидцы скажут и детали. Худо еще в прибавок то, что киргизцы начинают беситься. Разбить каналью считаю наверно, да отвратить разорение потребно конных людей больше. Кажется, поселенные и из Новороссийской губернии гусары к сему всего теперь ловчее, чтобы, по крайней мере, закрыли от разбойнических сих волков набегов. Пехоты довольно, по с нею поспевать не можно за сим ветром [конным неприятелем]».

В день отъезда Бибикова из Москвы князь Волконский прислал к нему сержанта Брюхачева, посланного генералом Деколонгом в Санкт-Петербург с донесением о поголовном восстании башкирцев. Прочтя это донесение, Бибиков вновь просил об усилении его кавалерией и по соглашению с князем Волконским приказал двум эскадронам Изюмского гусарского полка, без лошадей, с одними седлами и оружием, следовать в Казань на обывательских подводах⁵.

В Нижнем Новгороде губернатор Ступишин заявил А.И. Бибикову, что, хотя в губернии беспорядков никаких не замечено, но что в народе не без сочувствия говорят о самозванце. Заявление это обратило на себя особое внимание главнокомандующего, тем более что и сам он, проезжая по Нижегородской губернии, слышал «многия неосновательные и ложные молвы, пересказываемые не только простыми, но и неподлыми людьми»⁶. Полагая, что манифест от 29 ноября раскроет глаза населению и даст ему истинное понятие о Пугачеве и его злодействах, А.И. Бибиков оставил манифест Ступишину и приказал его обнародовать. Нижегородский губернатор исполнил приказание, но манифест был настолько непонятен для народа, что приводил его к совершенно превратным толкам. Жители Козмодемьянска уверяли, что прочтенный им манифест повелевал не называть Пугачева императором, а именовать его Балтийских островов князем⁷, а жители села Татинцева, той же губернии, говорили, что Пугачева приказано называть Голштинским князем и что с ним пришло несколько тысяч голштинской пехоты и артиллерии. Такое толкование заставило генерала Бибикова приказать прочитать манифест еще несколько раз, с объяснением его истинного значения⁸, а затем обратиться к населению со следующим объявлением⁹:

«Указ ее императорского величества самодержицы всероссийской, из учрежденной в Казани, по высочайшему именному указу, секретной комиссии.

Объявляется всенародно.

По следствиям, произведенным в сей комиссии, открылось, что многие как городские, сельские, так и деревенские жители по простоте и глупости своей, прямой силы и разума публикованных ее императорского величества манифестов о злодее, лжесамозванце, беглом казаке Емельяне Пугачеве, не понимают и делают оным свои глупые и кривые толки. А напротив того, другие, по злонравию своему и склонности к лжесамозванцу, бунтовщику и разбойнику, коварно вымышляют и рассеивают о нем в простом народе ложные плевелы, служащие ко вреду общенародного спокойствия и тишины.

Чего ради секретная комиссия за нужное почитает сим ее величества указом подтвердить: первым, простакам, чтобы они старались воздержать себя ото всех глупых и кривых толков, но знали бы и утвердились несомненно, что Пугачев сущий злодей, бунтовщик и враг отечеству, беглый с Дона казак, а потому и не верили бы ни под каким видом происходящим от сообщников сего злодея ложным плевелам и разглашениям, под опасением за слепое легковерие жестокого наказания. А последним, коварно и умышленно рассеивателям ложных плевел, в последний раз здесь напоминается, чтобы перестали быт врагами своему отечеству и покорились бы безмятежно высочайшей ее императорского величества, яко от Бога предоставленной власти. Но буде паче чаяния и за сим увещанием найдутся таковые рода человеческого изверги и разрушители блаженного спокойствия и тишины, то все оные, какого бы кто звания ни был, безо всякой милости преданы будут жесточайшему по закону осуждению».

В ночь на 26 декабря А.И. Бибиков приехал в Казань, где был встречен губернатором фон Брандтом и прочими представителями местной власти.

– Для чего дали Пугачеву так усилиться? – невольно вырвалось из уст приехавшего.

Брандт не дал на это прямого ответа, и главнокомандующий вместе с губернатором отправились в особую комнату для совещаний. По отъезде Брандта Бибиков вышел к собравшимся для его встречи.

– Государи мои, – сказал он, – давно ли сей муж [Брандт] с ума сошел? Что за план его для истребления Пугачева? Советует мне защищать границу Казанской губернии и просит только не пропустить его [Пугачева] за оную. Да разве Оренбургская и прочие губернии другого государя? Злодея должно истреблять во всех местах одинаково и делать над ним поиск, если б он был и в воде, дабы в другом виде оттуда не показался.

Эти слова ободрили присутствовавших и все население города Казани¹⁰. Личное знакомство с положением дел приводило Бибикова к самым неутешительным заключениям. «Наведавшись о всех обстоятельствах, – писал он¹¹, – дела здесь нашел прескверны, так что и описать, буде б хотел, не могу; вдруг себя увидел гораздо в худших обстоятельствах и заботе, нежели как сначала в Польше со мной было. Пишу день и ночь, пера из рук не выпуская; делаю все возможное и прошу Господа о помощи: Он один исправить может своей милостью». Администрация края была в плохом состоянии, и в местах, где еще не было бунта, господствовал полнейший беспорядок. Генерал фон Брандт, человек честный, но старый, не мог уследить за злоупотреблениями и удержать своих подчиненных от произвола, нарушения законов и лихоимства.

– Что за причина, – спрашивал его однажды Бибиков, – что вы так нерешительны стали в делах своих и все идет у вас навыворот, нет строгости и никакого взыскания с подчиненных. Я знал вас прежде за человека энергичного и справедливого.

«Из сего скользкого разговора, – замечает Маврин, – и немцу трудно было вывернуться»; однако же Брандт пытался оправдаться.

– Что же мне делать и кого на места определять? – говорил он. – Все меня обманывают.

– Да вы бы приказали, – заметил Бибиков, – присматривать за порядком хотя бы своим товарищам.

– Как это можно! – отвечал добродушно Брандт. – Если я сам не поеду по губернии, то и ни один из них не поедет.

«А потому и видно, – доносил Маврин, – что в губернии Казанской дела делаются только в присутствии хозяина. Неоднократно говаривал хозяин, что он с юстицкими делами незнаком, а отдает справедливость не только в оных, но и в других своему секретарю. А как одному злодею, бывшему в бунте Пугачева, была казнь, то многие тут из черни зрители вслух кричали: «Конечно, на виселице другая петля приготовлена для секретаря».

Такие порядки были не в одной Казанской губернии, но и в большинстве правительственных учреждений тогдашнего времени. «Воеводы и начальники гражданские, – писал Бибиков князю Вяземскому¹², – из многих мест от страху удалились, оставя города и свои правления на расхищение злодеям». Коменданты, секретари и прочие деятели покидали свои места и бежали задолго угрожающей им опасности. Край оставался без правителей, без защиты, и Бибикову приходилось, прежде всего, вступить в борьбу с чиновниками, борьбу едва ли не более трудную, чем с мятежниками. Не полагаясь на местную администрацию, необходимо было призвать деятелей извне и поручить им созидание заново совершенно разрушенного порядка. Бибиков предвидел это еще в Петербурге и потому отправился в Казань с большою свитой, в которой были люди, лично ему известные своей энергией и храбростью. Впоследствии в его распоряжение были посланы князья Щербатов и Голицын, полковник Михельсон и командированы полки, бывшие с ним в Польше и отличившиеся под его начальством. В ожидании их прибытия Бибиков принужден был прибегать к полумерам и, за недостатком главнейшим образом кавалерии, не мог воспрепятствовать дальнейшему развитию бунта. Последний охватил всю Оренбургскую губернию, и главнейшие города: Оренбург, Яик, Уфа, Кунгур и Челябинск – были обложены мятежниками; что происходило в этих пунктах, в Казани ничего не знали. Все инородцы (киргиз-кайсаки, калмыки и башкирцы) и большинство рабочих с пермских заводов перешли на сторону самозванца. Накануне приезда А.И. Бибикова в Казань пригород Алексеевск и город Самара были заняты атаманом Араповым, а спустя несколько дней получены были известия, что беспорядки стали возникать в Казанской губернии и даже коснулись Сибири.

«Коммуникация с Сибирью от опасности на волоску, – писал Бибиков графу Чернышеву¹³, – да и самая Сибирь тому же подвержена. Одна надежда на войска, которых, по умножающемуся злодейскому многолюдству, видится быть недостаточно, а паче в рассуждении обширности и расстояния сего края мест. Толпу Пугачева я разбить не отчаиваюсь и с теми, которые теперь ко мне назначены, когда соберутся, но тушить везде пожар и останавливать злодейское стремление, конечно, конные войска в прибавок необходимы.

В проезд мой чрез Москву генерал Берг меня уверял, что от второй армии три или четыре полка конных отделить можно безо всякой для тамошней стороны опасности, за что он отвечает; но откуда бы то ни было, а умножить необходимо надлежит. Войдите в сие дело, ваше сиятельство, и вы увидите, что я говорю вам истину.

На здешние гарнизоны и другие команды никакого счету делать не извольте: они так скаредны, что и башкирцам сопротивляться не могут. Печальные опыты с Чернышевым и майором Заевым вам доказывают, да и здесь уже по всем рапортам я увидел, что они, расставленные от Фреймана и от губернатора по постам, бегают из одного места в другое при малейшей тревоге.

Сволочь Пугачева злодейской толпы, конечно, порядочного вооружения, ниже строю иметь не может, кроме свойственной таковым бродягам буйности и колобродства. Но их более шести тысяч, по всем известиям, считать должно, а считая ныне воров башкирцев, число крайне быть должно велико. Не считаю я трудности разбить сию кучу, но собрать войска, запастись не только провиантом и фуражом, но и дровами, проходить в настоящее время степные и пустые места с корпусом суть наиглавнейшие трудности; а между тем [необходимо] отражать во всех концах убийство и разорение и удерживать от заразы преклонных от страху и прельщения простых обывателей».

Эта необходимость заставила Бибикова поторопиться приглашением дворян вооружить своих поселян, но не иначе как «обнадежив прежде в их твердости». С этою целью Бибиков поручил предводителю дворянства собрать в Казань к 1 января дворян и просил преосвященного Вениамина оказать содействие к вразумлению несмысленной черни».

После литургии 1 января 1774 года и по прочтении манифеста архиепископ обратился к народу с увещанием.

– Правоверные должны пребывать непоколебимы в вере православной, – говорил Вениамин, – и в повиновении премудрого Закона Божия, коим правят цари царствующие и господа господствующие. Люди всякого состояния должны ополчаться на защиту веры, отечества, жен и детей их против злобного возмутителя и безбожных его соумышленников, которые восстали на церковь Божию и священных ее служителей, не щадят никакого состояния, никакого пола, ни невинных младенцев, распространяют неслыханное варварство и опустошение. Они не различают и покорствующих от противящихся, предают всех без разбора ужаснейшим истязаниям и мучительной смерти и тем самым подвергаются страшной анафеме, правосудному гневу и мщению Божиему, и в ожидании адских мучений не избегнут и на земле достойного им наказания.

Из церкви А.И. Бибиков отправился в дом предводителя к собравшемуся дворянству.

– Зло возрастает до крайности, – сказал он, – и злодейство изменников вышло изо всех пределов. Всякому истинному верноподданному должно стараться о прекращении сего зла.

Представив опасность, которая угрожает семействам и имуществу от своеволия мятежников, Бибиков напомнил, что первый долг дворянина – жертвовать не только всем имением своим, но и жизнью для спасения и пользы отечества. Он выразил уверенность, что каждый из присутствующих поможет ему в усмирении возникшего восстания. Дворянство отнеслось с полным сочувствием к словам главнокомандующего.

– Готовы мы, – говорили присутствующие, – за императрицу и отечество жертвовать не только имением своим, но и своей жизнью, так как и предки наши всегда пребыли государю и отечеству в непоколебимой верности.

В тот же день дворянство определило составить из своих собственных людей и своим иждивением вооруженный конный корпус:, для чего собрать с каждых двухсот душ по одному человеку и снабдить их всем необходимым, а для вооружения собираемого ополчения генерал-аншеф Бибиков приказал выдать старые драгунские палаши и пистолеты из Казанского комиссариата. Сбор ополчения был распространен не только на собравшихся дворян, но и на тех, которые не были в собрании, «дабы не лишить и отсутственных дворян такового ж как и нашего усердия и ревности к поспешествованию общего блага»¹⁴. Командование корпусом было поручено родственнику Бибикова, оберштер-кригс-комиссару генерал-майору Ларионову¹⁵, и в помощь ему, для занятия штаб- и обер-офицерских должностей, вызваны были охотники. Все эти лица 5 января собрались на совещание, «и имея о содержании оного корпуса в воинской дисциплине и строевом порядке рассуждение, согласно положили: для лучшего командования оным корпусом, дабы каждый из нас знал свою должность и отправлял ее добропорядочно и с хорошим успехом, начать следующим исполнением. Как шеф, так и все штаб- и обер-офицеры при дворянском своем корпусе служить пожелали из собственного ревностного усердия, то и не остается нам ничего более о себе сказать, как единственно посвятить жизнь нашу в услугу ее величеству и отечеству, содержа в памяти нашей данную нами Всемогущему Богу в верности службы клятву».

«Сей корпус надежно быть может до 300 человек рядовых, то и разделяется он на три компании, при которых должности наши разделяются следующим образом: шеф командует всем корпусом, так как воинская диспозиция и от его высокопревосходительства генерал-аншефа А.И. Бибикова повелено будет, а прочие штаб- и обер-офицеры принять могут на себя вообще имя товарища, но точно по старшинству¹⁶. Что же касается унтер-офицеров и капралов, то дворянство просило назначить их из прибывших в Казань эскадронов Изюмского гусарского полка.

Не ограничиваясь принятием мер к скорейшему сформированию корпуса, дворянство Казанского уезда пожертвовало войскам шубы, сукна на теплые чулки, лошадей для гусарских эскадронов и просило Бибикова, чтоб он чрез предводителей дворянства пригласил всех остальных дворян Казанской губернии принять участие в составлении такого же ополчения. Разосланные Бибиковым пригласительные письма оказали свое действие.

Прежде всего казанский магистрат, следуя примеру дворянства, выразил желание сформировать один конный эскадрон гусар на своем «иждивении и содержании»¹⁷, а в половине января А.И. Бибиков получил ответные письма от предводителей дворянства симбирского, свияжского и пензенского. При этом прокурор Пензенской провинции и предводитель пензенского дворянства Чемесов, «по неимению по городу Петровску у благородного дворянства предводителя, потому что их в Петровском уезде жительство имеет самое малое число (всего пять человек)», донес, что дворяне готовы поставить с каждых 200 душ по одному человеку, всего 11 человек с ружьем и продовольствием¹⁸.

«Усердие казанского дворянства меня обрадовало, – писала Екатерина Бибикову¹⁹, – сей образ мыслей прямо есть благороден».

Довольная «прямо дворянскими поступками казанского дворянства»²⁰, императрица приказала прочесть донесение Бибикова в собрании Сената²¹, и затем 20 января 1774 года последовал указ дворцовой канцелярии собрать со всех подведомственных ей крестьян Казанской губернии но одному человеку с 200 душ и «снабдить каждого всем к службе потребным, как-то: мундиром, амуницией и лошадью с прибором»²². Для командования этим ополчением императрица по просьбе Бибикова приказала выбрать казанских помещиков из числа желающих гвардейских унтер-офицеров и, пожаловав их в обер-офицеры, велела отправить как можно скорее в Казань²³.

Сообщая об этом Бибикову и приняв на себя звание казанской помещицы, Екатерина поручила ему объявить свое благоволение казанскому дворянству за единодушное соединение и вспомоществование правительству и уверить его, что она считает своей обязанностью целость, благосостояние и безопасность дворянства «ничем неразделимо почитать с собственной нашей и империи нашей безопасностью и благосостоянием»²⁴.

Получив 27 января рескрипт и письмо²⁵, Бибиков поручил предводителю собрать 30 января всех дворян, живших в городе Казани и окрестностях, для выслушания высочайших повелений. В этот день дворяне прислали к главнокомандующему двух депутатов с донесением, что они ожидают его прибытия в дом предводителя и для большей церемонии конвой из 50 человек вооруженных улан при двух офицерах. На крыльце дома предводителя Бибиков был встречен двумя дворянами и затем в разных местах по лестнице приветствуем таким же числом. После краткой речи Бибикова был прочтен рескрипт императрицы, принятый со всеобщим восторгом.

– Да здравствует великая наша самодержица! – кричали собравшиеся. – Да царствует над нами щедрая мать наша! Готовы мы за нее пролить кровь нашу и жертвовать всем, что мы имеем!

Дворяне просили дозволить им снять копии с рескрипта и хранить его у себя на память потомству о милостях Екатерины к казанскому дворянству.

После того предводитель дворянства Казанского уезда Макаров прочел письмо, в коем высказал благодарность за милость императрицы и попечение ее оградить подданных от «бедствия напастей наших». Он благодарил и Бибикова за советы, просил сохранить любовь и доверенность к дворянству и принять в свое покровительство казанский дворянский корпус²⁶.

«Восприимите, – читал в заключение своего письма Макаров, – в свое покровительство избранного нами шефа с его товарищами, подайте им случай пролить кровь свою за благополучие отечества нашего и матери нашей. Мы же, будучи очевидно уверены в вооружении корпуса и ревностных шефа стараниях, имеем несомненную надежду, что все они положат душу свою за возлюбленную нашу самодержицу».

Выделившись из толпы, шеф дворянского корпуса, генерал-майор Ларионов, заявил, что он считает настоящий день за прекраснейший в своей жизни, избрание шефом – за честь и готов остаток дней своих посвятить на службу дворянства, благородно «воспаленного ревностью и примером»²⁷.

По окончании этой речи Бибиков прочел письмо к нему императрицы от 20 января, в котором она приняла на себя звание казанской помещицы.

– Казанское дворянство, – сказал предводитель Макаров по выслушании письма, – приносит вашему высокопревосходительству свою нижайшую благодарность за объявление приятнейшей нам вести и просит дозволить нам высказать наше чувство своей самодержице.

Получив на это разрешение Бибикова, казанский помещик Бестужев подошел к портрету Екатерины II и прочел известную речь, сочиненную Г.Р. Державиным²⁸.

– Исполнением долга нашего, – говорил, между прочим, Бестужев словами поэта, – хотя мы не заслуживаем особливого вашего императорского величества высокого нам признания; хотя мы недостойны любезного и нам дражайшего товарищества твоего, однако высочайшую волю твою разверстым принимаем сердцем и за наивеличайшее ее почитаем благополучие. Начертываем неоцененные слова благоволения твоего с благоговением в память нашу. Признаем тебя своей помещицею. Принимаем тебя в свое товарищество. Когда угодно тебе, равняем тебя с собою! Но за сие ходатайствуй и ты за нас у престола величества твоего. Ежели где силы наши слабы совершить усердие наше тебе будут, помогай нам и заступай нас у тебя. Мы более на тебя, нежели на себя надеемся²⁹.

По окончании торжественного чтения все отправились в собор для слушания литургии и благодарственного молебствия, причем во время многолетия производилась пальба из орудий. Вечером у предводителя был бал, и всю ночь дома дворян были иллюминованы.

Донося о торжестве, происходившем в Казани, генерал-аншеф Бибиков присовокуплял, что и прочее дворянство Казанской губернии с равным усердием приступило к формированию корпусов: симбирское – 4 января, свияжское – 15 и пензенское – 26 января³⁰. Предводителями этих корпусов были назначены: симбирского – секунд-майор Степан Федорович Глятков, пензенского – прокурор и предводитель дворянства Ефим Чемесов, а свияжское ополчение, по малочисленности дворянства, не могло составить особого корпуса и потому положило присоединиться к казанскому и признать начальником своим отставного капитана Гавриила Матюнина, уже выбранного казанским дворянством в состав своего корпуса.

Находя, что поступок дворянства Казанской губернии «показывает свету и настоящих дворян истинными и достойными преемниками и подражателями тех отличных добродетелей и заслуг, кои предкам их доставляли по временам сие преимущественное звание», императрица 22 февраля издала особый манифест, в котором восхваляла дворянство и купечество. Она повелела прочесть его во всех церквах, раздать по экземпляру всем тем лицам, которые принимали участие в полезных определениях обществ, и на память потомству положить в архив каждого города по нескольку экземпляров³¹.

Готовность дворянства содействовать правительству в усмирении мятежа была, конечно, утешительна, но Бибиков не обольщал себя и смотрел на это ополчение не более как на средство поднять упавший дух населения и хотя несколько уменьшить опасность для самой Казанской губернии. Он сознавал и доносил³², что «обнаженный, так сказать, от воинских команд, здешний край не в силах удерживать стремление многолюдной сей и на таком великом пространстве рассыпавшейся саранчи. Корпус вверенных мне войск, когда и весь соберется, может только подать стесненному Оренбургу помощь, что я первым своим долгом исполнить и поставляю. Но страшусь, чтобы прибытие войск для него было благовременно».

Главнокомандующий просил усилить его войсками и прислать в его распоряжение несколько полков пехоты и в особенности кавалерии. Без этого он не видел возможности скоро усмирить мятеж, потому что «находящиеся по разным местам и здесь гарнизонные и так называемые инвалидные команды, каковыми и первых вообще с их начальниками назвать можно, только имя регулярных военных людей занимают, не имея, к стыду звания солдатского, ни малейших к тому способностей».