Kitobni o'qish: «Очерки русского благочестия. Строители духа на родине и чужбине»

© М. Г. Талалай, М. А. Бирюкова, составление, научная редакция, 2024

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2024

* * *

…В жизни каждого человека, как в зеркале, отражаются промыслительные пути Божии, и в этом может убедиться каждый, кто рассмотрит свою жизнь с этой точки зрения. Всё случайное и непонятное, всё то, что является часто результатом непродуманных действий и поспешных решений, все так называемые удачи и неудачи в жизни, радости и печали, всё это, рассматриваемое в связи с конечными итогами жизни, являет удивительную и стройную цепь причин и следствий, свидетельствующую о Том, Кто управляет судьбами мира и человека, подчиняя их Своим непреложным законам.

Рассматриваемая с этой точки зрения, жизнь каждого человека явилась бы поучительным свидетельством тех откровений Божьих, какие никогда не прекращались, тех неустанных забот, предупреждений, предостережений и безмерных милостей, какие постоянно изливались Господом на грешных людей и какие бы обогатили человечество новыми запасами потустороннего знания, если бы люди были более внимательны к окружающему, менее горды и не отрицали бы того, чего, по уровню своего духовного развития, не понимают…

Бари, 1921 г.¹

I. К святым местам и святыням

На родине Преподобного Сергия²

Кто не знает знаменитой картины М. Нестерова – видение отрока Варфоломея?

Эта картина изображает тот момент детства преподобного Сергия Радонежского, когда он, в ответ на свою мольбу даровать ему разумение грамоты, увидел пред собою старца в иноческом одеянии, давшего ему частицу просфоры, вкусив которую отрок почувствовал себя одаренным чудными дарами благодати Божией и небесным разумением.

Чем-то удивительно чистым, прозрачным, святым веет от этой замечательной картины. Это даже не картина в обыденном значении этого слова, а откровение истины, пред которым склоняется смущенная мысль, подавленная сознанием своего падения и греха. С внешней стороны картина ничем не поражает и, если бы ее писал не Нестеров, то могла бы остаться даже незамеченною. Но ее мысль необъятна по содержанию, и эта мысль передана гениально. Отражение этой мысли очевидно до мелочей, и, если не всякий поймет картину, то всякий почувствует всю силу ее необыкновенной красоты и правдивости.

Тяжело давалась отроку Варфоломею грамота.

Насмешки товарищей и сверстников, плохо скрываемое огорчение родителей, личное горе, тем более глубокое, что никому не видное – всё это угнетало ребенка. Никто не видел его скрытых слез, когда, утратив всякую надежду сравняться в успехах с товарищами, Варфоломей прятался от них и не знал, куда идти и где искать себе места. Никто не догадывался о тех страданиях детской души его, когда, глядя на скорби родителей, он чувствовал себя причиною этих скорбей и не знал, как их прекратить и что делать, чтобы они не повторялись больше. И его детская мысль разрывалась, страдала, искала ответов на эти вопросы, и только молитва к Богу успокаивала и радовала его. Но молитва для него не была только средством успокоения, а была живым действующим средством общения с Богом. Мудрые родители с раннего детства приучили его так смотреть на молитву, и потому отрок никогда не чувствовал себя одиноким, как бы болезненны ни были его душевные переживания.

Сколько мудрости в таком наставлении!

Наша молитва часто мертва, бездейственна. Но не потому ли, что для нас она лишь последнее средство успокоения нервов, к коему мы прибегаем, после того как исчерпали все предыдущие средства и ни одно не помогло. Повторяя без участия внимания и сознания заученные слова молитв на разные случаи, мы даже не догадываемся о том, что эти слова выражали некогда конкретные желания и просьбы составителей этих молитв к Богу; мы далеки от мысли выражать Богу свои желания, высказывать Ему свои ощущения, делиться с Ним своим горем, или просить помощи и сил, чтобы перенести его без ропота, словом, поступать так, как поступают все, кто видит в Боге не отвлеченную идею, а наиболее к себе близкого и любящего друга…

Упав на колени, отрок стал молиться.

Казалось, всё вокруг него молилось вместе с ним. Покрытые росой качались колокольчики на тоненьких стеблях, играло солнце, славя Бога, березки, нежные и стройные, смиренно трепетали…

«Причти меня к избранному Твоему стаду и избавь от всякого греха; пусть не прельщаюсь я удовольствиями мира сего, а будешь моим одним помыслом Ты, Господи», – молился отрок. Он кончил молитву… Его губы уже перестали шептать слова любви и веры его к Богу и, устремив пристальный взор вперед, глазами полными слез, отрок смотрел… Пред ним стоял глубокий старец в одежде схимника. Видение не смутило ребенка. Его горячая, полная детской веры молитва подготовила его к встрече с небожителем… И бедное дитя поведало ему свое детское горе. Старец, ниспосланный Богом, исполнил просьбу Варфоломея, ставшего впоследствии величайшим из русских людей, преподобным Сергием, радонежским Чудотворцем.

Эта встреча небесного старца с неземным отроком и изображена на картине.

Сколько раз, глядя на эту картину, я испытывал гнетущее чувство невыразимой скорби от сознания того, насколько далеко мы ушли от той чистоты и правды Божией, какая, в образе отрока Варфоломея, влечет нас к себе и заставляет нас идти к ней, даже против нашей воли. В этот момент забывается и рисунок картины и то, что такое видение действительно было 600 лет тому назад, близ г. Ростова Великого, Ярославской губернии, на берегу небольшой реки Ишни, забывается, словом, всё внешнее выражение идеи картины, и в лице дивного отрока Варфоломея предстает пред нами, во всей своей красе, всё величие чистоты образа Божия, нами отвергнутого, заброшенного и поруганного.

И тогда становится так больно на душе…

Но, отвергнув небесную чистоту, мы не могли убить в себе влечения к ней, мы ушли от правды Божией, но забыли, что она бессмертна…

Вот почему всякая случайная встреча с нею, всякое напоминание о ней обвиняет нас в измене Богу, бередит никогда не заживающие раны от укоров совести, обнаруживает всю нашу грязь греховную и достойную всякого презрения слабость и вялость в борьбе с грехами плоти.

Все эти мысли оживают при взгляде на картину М. Нестерова, охватывают всецело, заставляют испытывать во всей силе глубокую нашу виновность пред Богом за измену Его Святыне.

Это – свет, озаривший нашу собственную тьму. И в этом причина того, что эта замечательная картина производит в первый момент подавляющее, гнетущее впечатление. Но и обличая и укоряя, она, подобно всякому великому произведению искусства, возрождает, дает ту надежду на возможность омовения и исцеления, какая рождает неудержимое желание быть на этом месте, поклониться святыне, и какая сокрыта в глубине идеи всякого паломничества и так присуща душе русского православного христианина, всегда недовольной собою и требовательной, всегда ищущей и тревожной…

И этот дуб, подле которого стоял старец, и эти стройные, изящные березки, приветливые и застенчивые, и эта, виднеющаяся в перспективе, деревянная церковь, с круглыми куполами и высокими крестами, на узеньких вытянутых горлышках, – всё это манило меня, неудержимо влекло к себе…

Конечно, я не думал о возможности когда-либо быть на этом месте, ставшем родиною Преподобного Сергия, до такой степени всё складывалось так, что не допускало совсем этих мыслей. И еще меньше я мог ожидать, что невозможное станет возможным и что не пройдет и месяца, как я буду стоять у ворот Троицко-Варницкой обители, полный безнадежно скорбных мыслей…

Там, где некогда ангел Божий в образе схимника явился отроку Варфоломею, там уже 500 лет стоит Троицко-Варницкий монастырь, основанный чрез 100 лет после рождения Преподобного Сергия. Беспримерно печальна история этой скромной обители. Беззащитная, она часто делалась достоянием разбойников, расхищавших ее скудные достатки; терпела от пожаров, переходила из рук в руки, обращаясь то в девичий монастырь, то в мужской. Ниспосылаемые по неисповедимым путям промысла Божия эти испытания имели и свою внешнюю видимую причину – средства монастыря были всегда до крайности скудны, труды для добывания пропитания часто непосильны; оставалась лишь надежда на внешнюю помощь, но эта надежда не всегда оправдывалась.

День моего посещения Троицко-Варницкого монастыря, 14 декабря 1907 года, был холодный. Стояли жестокие морозы, доходившие до 30° и более. Отчасти по этой причине я и не мог осмотреть монастыря настолько подробно, чтобы ознакомиться с его жизнью. Но внешний вид обители и несколько брошенных мимоходом, как бы случайно, слов одного из братии монастыря – сказали мне очень многое.

Как иногда бывает жалко, тяжело замечать, что любимый близкий нам человек старится, опускается, что уже не тот, чем был еще так недавно. Нам будто стыдно за него, и часто при встрече с ним мы испытываем некоторое неловкое чувство, боясь и потерять свое прежнее к нему чувство, и признаться себе в этом, и обнаружить это перед ним…

Такое чувство я испытывал, глядя на обитель. Я вез с собою столько воспоминаний, и эти воспоминания были так дороги каждому русскому человеку, что заранее был готов встретить в Варницкой обители памятник, достойный имени великого Сергия. Но я увидел пред собою жалкий монастырь, заброшенный, доживающий свои последние дни.

– Должно быть, ваш монастырь третьеклассный, – спросил я сопровождавшего меня инока – настолько поразил меня убогий вид обители.

– Нет, – ответил он, – заштатный…

Мы вышли из храма. Над святыми воротами в южной стороне ограды изображено явление старца отроку Варфоломею и надпись: «На сем месте явился ангел Господень во образе инока отроку Варфоломею, иже и бысть Сергий, Чудотворец Радонежский, основатель великия Лавры».

Неужели здесь, именно здесь, на этом месте? – хочется спросить, глядя, как мало почтено это великое святое место.

– А много у вас братии? – продолжаю я прерванный разговор.

– Нет, нас всего 18 человек, так еле перебиваемся, – ответил мне инок, потупив взор.

И мне стало так жалко и его и всех тех, кого не трогают воспоминания, связываемые с этим великим местом – родиною Преподобного Сергия, где еще, будучи отроком Варфоломеем, он сказал Богу эти чудные слова: «Пусть не прельщаюсь я удовольствиями мира сего, а будешь моим одним помыслом – Ты, Господи».

Неисповедимы пути промысла Божия!

Весь мир предупрежден уже давно о мерзости запустения на святом месте и, следовательно, ясно, что в этом скажется попущение Божие… Но является ли в данном случае попущение Божие, или наказание Божие за грехи братии ли нерадивой, нас ли всех, потерявших влечение к святыне и самую способность замечать ее, – но глядя на то, как угасает влечение к свету, как на смену чистым порывам выступает предупредительная осторожность, прикрывающая низменные побуждения, – становится и больно и обидно, в то же время страшно. Время близко… И это чувствуется и в атмосфере общего безначалия и безволия, и в изумительной окаменелости сердец наших…

Полный дивных воспоминаний и чудесных преданий, охваченный мыслями, навеянными живою картиною М. Нестерова, ехал я в Троицко-Варницкую обитель в уверенности найти там новые запасы духовной энергии… Но оттуда, вместе с щемящей болью сердца, я вывез книжечку, стоящую пять копеек, под заглавием: «Родина Преподобного Сергия Радонежского Чудотворца», где на страницах 41 и 42 значится:

«Обитель Варницкая терпит крайнюю нужду в средствах, которых едва достает на содержание братии и удовлетворение насущных потребностей церковных; при такой скудости средств нельзя и помышлять о благолепии обители. О скудости средств монастырских говорит уже то, что здесь начальство прибегает для освещения церквей к покупке огарков свечных у свечепродавцев, за неимением таковых у себя», а на обложке книжки:

«Желающих оказать помощь сей обители просят адресовать в гор. Ростов Ярославской губ. в Троице-Варницкий монастырь Настоятелю Игумену о. Антонию». – Мне стало стыдно.

В рубище нищего, едва влача свое существование, всеми забытая, эта обитель протягивает руку за подаянием, обещая «творити молитвы и моления». А рядом с этим несутся со всех сторон упреки в тунеядстве, в измене Богу и идеалу. Монастыри никому ничего не дают, презирая мир и его нужды и его слезы. Да, это верно и даже больше этого – верно. Но что делаем мы для того, чтобы вернуть монастырям их прежнее значение маяков в жизни? Они были такими маяками, очагами духовного света, но тогда, когда служение Богу было почетнее всякого другого служения и ряса почетнее гвардейского мундира. To ли теперь?! И сколько бы черных пятен ни окружало идею видения и Богообщения, – мы создали эти пятна, идея же останется на вечные времена недосягаемо величавой, а способ ее выражения – молитва – самым большим делом на земле.

Участь же Варницкой обители и многих других будет грозно обвинять нас пред Богом на праведном Суде Его, и думаем ли мы теперь о том, что скажем тогда в ответ, чем оправдаемся пред Богом за двойной грех – пренебрежение к обители Божьей и к тому великому Предстателю и Угоднику Божию, который был послан Богом для России, для пробуждения ее заснувшей совести, возрождения духовного и спасения?

О жизнеописании Святителя Иоасафа Белгородского³

Глубоким поклоном приветствую вас, ваше высокопреосвященство, вас, богомудрые архипастыри и пастыри православные, вас, дорогие гости!

Время, нами переживаемое, есть время религиозного пробуждения для многих. Жгучие вопросы религиозной общественности перестали уже волновать только избранных, с ними столкнулись и рядовые христиане.

И вот на этой почве и возник вопрос об ознакомлении с личностью святителя Иоасафа Белгородского, этого великого учителя жизни, сумевшего примером своей жизни не только разрешить эти вопросы, но указать и нам путь к их разрешению. Три года тому назад многочисленные почитатели Св. Иоасафа, живущие в Петербурге, задумали приступить к составлению подробного жизнеописания Святителя. Однако на последующих собраниях выяснилось, что намеченная задача не может быть достигнута при наличном количестве сведений о Святителе, находившихся в распоряжении его почитателей. Каждый из них располагал достаточными сведениями о Святителе, был знаком с Его жизнью, деятельностью и подвигами, но все эти сведения носили отрывочный характер, не были документально обоснованы, покоились частью на преданиях и рассказах, частью на непроверенных слухах. При этом значительное количество означенных сведений касалось лишь административной деятельности Святителя и весьма слабо освещало его нравственный облик, как подвижника и Угодника Божия.

Из печатных источников в нашем распоряжении имелись лишь книжка Гр. Кулжинского, несколько отрывочных статей проф. А. Лебедева и брошюра А. Ковалевского. Этих материалов, конечно, было недостаточно для того, чтобы приступить к осуществлению намеченной задачи – составлению биографии Святителя Иоасафа. И прежде чем перейти к ней – предстоял сложный труд собрать разбросанные в разных местах сведения о Святителе, разыскать недостающие и систематизировать их для издания в научной обработке. С этой целью надлежало предпринять поездки в места жизни и деятельности Святителя, ознакомиться с архивами церквей и монастырей, обнимающими эпоху его жизни и деятельности, записать устные предания о Святителе, живущие в народе и благоговейно передаваемые из рода в род благочестивыми его почитателями. Но как ни велики были препятствия, кои надлежало преодолеть, но, поистине, сила Божия в нашей немощи совершается.

С полной верою в благословение Божие, с полным убеждением в чрезвычайной важности предпринятого дела, петербургские почитатели Св. Иоасафа приступили к собиранию материалов для его биографии. Медленно и постепенно ободряемые несомненными знамениями благословения Свыше, они делали свое сложное дело. Два года прошло в неутомимых поисках материалов…

Я не буду, впрочем, утомлять Ваше внимание историей нашей работы, не буду останавливаться на подробном описании того, что делало нам труд наш легким и радостным, что заставляло наши сердца трепетать благодарным чувством к Богу, посылавшему нам и деятельных помощников в деле и указывавшему нам всё новые и новые места нахождения ценных документов для славы Своего Угодника. Достаточно сказать, что такая помощь была и что она была чудесная, ибо мы находили драгоценнейшие документы, именно те, в коих наиболее нуждались, и находили часто там, где менее всего могли ожидать получить их. Я бы сказал, находили случайно, если бы мог приписать такую помощь слепому случаю. Разве не чудо, что на истлевших от времени бумагах архива Лубенского Мгарского монастыря, коим Св. Иоасаф около 200 лет тому назад управлял в качестве игумена Мгарского, остались не тронутыми временем только резолюции Святителя; разве не чудо, что пожар Лубенского монастыря 1765 года, истребив весь монастырский архив, оставил, по счастливой случайности, как теперь называют произволение Божие, лишь те бумаги, на коих стоит имя Иоасафа, кои еще не занесены в историю и словно ждали тех, кто извлечет их из-под спуда и всенародно поведает славу Святителя Иоасафа?!

Не могу я не видеть благословения Божия и в том, что, приступив к собиранию материалов для биографии Святителя, мы располагали лишь теми сведениями, на которые уже указано выше, и только двумя случаями чудесных исцелений по молитвам Святителя, теперь же перед нами четыре изданных книжки материалов для его биографии, 5-я печатается и 227 отпечатанных свидетельств чудесной помощи Святителя, не считая вновь полученных и еще не вошедших в наше издание. Слава и благодарение Господу!

Что же создает вокруг имени Святителя Иоасафа ореол святости, что увеличивает изо дня в день число ревностных почитателей его и притом в наше время, когда на наших глазах гибнут заветы старины, ценные именно своею религиозною основою, когда на смену Православия появляются новомодные учения, отвергающие всякую веру и всё сверхъестественное, когда одно слово «святой» вызывает снисходительную усмешку, прикрывающую безграничное недоумение? Что заставляет стекаться ко гробу Святителя со всех концов России многочисленных чад Церкви и не только чад Православной Церкви, но и представителей других вероисповеданий и не только простолюдинов, но и людей науки, скептиков в обычном значении этого слова? Что заставляет верующих так бережно охранять великое имя Святителя Иоасафа свыше 150 лет и видеть в нем средоточие своих упований и надежд, обращаться к Нему как дерзновенному ходатаю пред Богом за каждого, кто, быть может, уже обессиленный жизненными невзгодами, подавленный испытаниями, в изнеможении повергается пред Его гробом, простирая к Нему руки с горячей мольбою о помощи. Отчего изображения Святителя Иоасафа, хотя и прославленного Богом, но еще не канонизованного, по грехам нашим, на земле, стоят у верующих христиан вместе с иконами и пред ними теплится лампада, и не только в частных домах, но и в церквах всего юга России, – отчего его портреты украшают залы академий, университетов, музеев, архиерейских покоев и пр. и рассыпаны на пространстве всей России? Только ли от того, что Св. Иоасаф – Податель просимой у Него помощи, милосердый ходатай пред Богом за грешное, но бедное, жалкое человечество?

Только ли голос отчаяния исстрадавшейся души слышится здесь в этом громком поклонении Святителю, и одни ли старушки и физические и нравственные инвалиды плотным кольцом окружают раку с его мощами?!

Нет, Святитель Иоасаф любим не только теми, кого уже никто не любит, не только заброшенными, покинутыми, никому не нужными людьми, но и всеми, в ком еще не угасло стремление к правде, чье сердце загорается трепетной радостью при встрече с новым свидетельством вечной связи между Творцом и творением. В жизни Святителя Иоасафа найдут ответы на вопросы тревожной совести и сокровенный подвижник вдали от людей, в келии монастыря спасающий свою душу, приготовляющий себя к ответу пред Богом за каждый прожитый час жизни, и государственный деятель, смущаемый коллизиями между требованиями служебного долга, и не связанной никакими обязательствами с грехом совести.

Как монах Святитель Иоасаф явил собою не только пример величайшего смирения, безграничного милосердия и непрестанной молитвы, но и научил почитать сан иноческий как чин ангельский, пред которым поистине благоговели и те, кто не сознавал святости этого сана.

Как государственный и общественный деятель Святитель Иоасаф велик тем, что в своем служении обществу и государству не смешивал идею религиозную с политико-экономическим переустройством жизни и с этой стороны был и навсегда останется величайшим учителем жизни, построенной не на утопических началах социального блага, а на почве истинного служения Богу. С этой стороны жизнь Святителя Иоасафа не только еще никем не обследована, но и никому еще неизвестна.

Я не буду теперь останавливаться на подробном жизнеописании Святителя, но мне хотелось бы подчеркнуть здесь одну наиболее характерную черту деятельности Святителя Иоасафа, служащую как знамение нашего времени, предметом соблазна для весьма многих: я говорю о строгости Святителя, о той черте Его деятельности, какая позволила проф. Лебедеву усомниться в милосердии Святителя Иоасафа и назвать его пастырем, бичующим пороки без жалости и снисхождения.

Несколько резким диссонансом звучат такие слова осуждения в отношении того, на ком и при жизни почивала видимая духовным оком благодать Божия, кто и после смерти удостоился в нетлении своих мощей и знамениях, у его раки являемых, особенного благоволения Божия. И при всем том, мы бы никогда не останавливались на таком упреке, если бы он отражал собою лишь единичное мнение частного лица. К сожалению, в этом упреке кроется нечто более объективное, здесь выражение общего взгляда на вопрос об отношении к неправде, и притом взгляда, крепко усвоенного и открыто исповедуемого громадным большинством наших современников.

С точки зрения этих последних всякое проявление строгости, в какой бы то ни было области, почему-то связывается неразрывно с некоторого рода черствостью, суровостью и даже жестокосердием. Сердечная доброта и отзывчивость считаются даже несовместимыми со строгостью. Но, если мы не будем повторять этого ходячего мнения, а сделаем попытку остановиться на анализе этого понятия, то, быть может, придем к самым неожиданным выводам. Мы так привыкли ценить в отношениях между собою вкрадчивую предупредительность и милую любезность, что, наверное, не догадываемся даже о том, какое мелкое чувство скрывается часто за этими красивыми формами внешнего отношения.

Что означает эта любезная эластичность отношений на языке ничем не прикрытой истины? Если любовь, то не только – к ближнему, но и к неправде его. Часто, бесконечно часто ею прикрывается лишь то, что нарушает чистоту отношения нашего к долгу, что свидетельствует о малодушии и безверии, о нравственном безразличии и апатии, о нежелании или неумении бороться с неправдой, о лжи и обмане, наконец, о роковом желании нравиться, о ненасытной жажде популярности, словом о всем, что находит свое грозное выражение в знаменательном для нашего времени общем непротивлении злу. Еще чаще ею прикрывается страх обличения, нравственная нечистота.

И в самом деле, нужно действительно быть чистым человеком для того, чтобы обличать другого и притом обличать так смело, так громко, так открыто, как это делал Святитель Иоасаф!

Понятием противоположным строгости является не милость и снисхождение, а слабость. Но что такое слабость? Это – измена долгу, измена всем моральным требованиям, налагаемым на нас обязанностями христианина.

Вот почему строгость кажется нам лишь выражением честности и добросовестности человека с одной стороны, и нравственной чистоты с другой, а не выражением черствости или жестокосердия, как думает проф. А. Лебедев, ибо середины между правдой и ложью, между да и нет – не существует. Не знали этой середины все, кто жизнью своею прославлял Бога. Не знал этой середины и блаженной памяти Святитель Иоасаф, епископ Белгородский!

Удивительна ли после этого строгость Святителя к греху, если он избрал своей задачей жизни – борьбу с неправдой, если он жил только для Славы Божией и мужественно, открыто защищал Христа от поругания. Но бросим лишь беглый взгляд на обязанности, налагаемые задачею жить для Славы Божией, и нам станет ясным тот характер отношения к ближнему, который создается ею. Возможно ли при этих условиях какое бы то ни было снисхождение к греху и неправде, если ими выражается оскорбление Бога, возможно ли, наконец, такое попустительство там, где вместо безразличного отношения к участи ближнего имеется горячая любовь к нему, возгреваемая сознанием грядущей его гибели?! И милый, но слабый пастырь – всегда враг своим пасомым, как и наоборот, пастырь, любящий свою паству, ответственный не за временное земное ее благополучие, а за спасение душ вверенного ему стада, будет тем более строг к нарушителям нравственного закона, чем более любит свою паству.

С этой стороны деятельность Св. Иоасафа, как архипастыря и государственного деятеля, оставила истории страницы значения чрезвычайного. Прямолинейность его убеждений и изумительная твердость в проведении их в жизнь, смелая и открытая борьба с неправдою, возможная лишь для того, кто сам безупречен и не боится обличения извне – всё это делает имя Святителя Иоасафа не только великим в истории, но и святым пред Богом и людьми.

В полном изумлении мы преклоняемся пред подвигами Павла Фивейского, Антония, Пахомия и Сысоя Великих, Симеона Столпника, Серафима Саровского и прочих отшельников, спасавших свои души ценою непередаваемых мучений и жертв, вдали от людей и заразы греховной.

Можем ли мы пройти мимо Святителя Иоасафа, сумевшего остаться монахом и в положении государственного деятеля, этого Архиерея Божия, заваленного служебными обязанностями и находившего время для того, чтобы по ночам, переодетым в платье своего слуги, посещать хижины бедняков, колоть им дрова в зимнюю стужу, раздавать милостыню, подвергать себя даже побоям за дело Христово? Можем ли мы не пасть в благоговении пред тем, кто вел одновременно и внутреннюю борьбу с врагом нашего спасения, и внешнюю борьбу с делами духа злобы и находил в себе силы, помощью благодати Божией, побеждать его, кто, окруженный со всех сторон стихией злобы и греха, не только не заражался ими, но и на базаре жизни мира дышал Иисусовой молитвой?

Не будем поэтому соблазняться строгостью Святителя в его отношениях к злу и неправде, а, напротив, будем все, по роду своих положений и обязанностей всемерно противиться злу, дабы не подпасть под число тех, к коим обращены эти грозные слова Христа: «Кто не со Мною, тот против Меня». Будем помнить слова Св. Тихона Задонского: «Любите людей, но не любите их неправды». Будем бояться более всего апатии, безразличия и индифферентизма. О таких тепло – хладных людях читаем в Апокалипсисе: «Ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден: то извергну тебя из уст Моих. Ибо ты говоришь: я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг» (4 гл. 15–17).

Строгость к себе, строгость к греху, обнимаемые одним понятием ревности к Богу, это то, что нашему времени особенно нужно и на что указывает Сам Господь, воздвигая в умах и сердцах людей, – именно в наше время великое имя ревностнейшего слуги Христова – Святителя Иоасафа Горленка, Епископа Белгородского.