Лёха

Менеджер Лёха

Проснулся Лёха оттого, что кто-то на него наступил, прямо на руку. Вскинулся, продрал глаза. Сначала не понял, где находится. Потом вспомнил и чуть не застонал от досады – кошмар наяву продолжался. Ворота были раскрыты, что-то рявкали оттуда снаружи нетерпеливые немецкие голоса, а пленная публика поспешно выкатывалась из загаженного помещения. Семенов был рядом – вместе с азиатом они помогали худощавому мужичку взгромоздить на спину такого же неказистого красноармейца с пухло обмотанной тряпками ступней. Из тряпок неестественно торчали отекшие синие пальцы с кровяными потеками, и Лёха почувствовал приступ дурноты.

Раненый тихонько, деликатно постанывал, пока его кантовали. Видно было, что ему очень больно, но он изо всех сил сдерживается. Потом навьюченный мужичишко прохрипел: «Спасибо, братцы!» и тяжело пошагал на выход. Поспешил и Семенов, подгоняя своих спутников. Но вышли все-таки не последними, быстро пристроились в строившуюся колонну – и Лёха, и Жанаев, и вчерашний артиллерист, предпочитавший держаться теперь вместе с ними.

Конвоиры покрикивали, ругались, наконец, из амбара, поторапливаясь, вышли последние военнопленные, и туда шагнул, заранее морща нос, немец в каске. Грохнула пара выстрелов, и фриц тоже поспешно вышел, закидывая автомат на плечо. Слева от Лёхи оказался незнакомый долговязый парень, одетый в гражданскую одежду и почему-то босой, справа встал Семенов, Жанаев и Середа оказались в задней шеренге. Постояли недолго и тронулись.

Идти в самопальных опорках оказалось не слишком тяжело, и потому первые километры отшагались незаметно. За вчерашний день Лёха вымотался, но то, что поспал, позволило восстановиться, только бока побаливали от спанья на голой земле. Колонна шла медленно, и потому Лёха вертел головой, глядя на то, что было вокруг. А вокруг было на что посмотреть – видимо, эта дорога была стратегически важной, и потому, в отличие от тех дорожек, где ходил попаданец до сегодняшнего дня, следов боев на ней хватало. Да еще каких следов!

То колонна пленных шла довольно долго вдоль стоящих на обочине наших тракторов с тяжелыми пушками на прицепе. Почему эту технику бросили так, в исправном виде, оставалось только гадать. А через пару километров потянуло гарью, и Лёха увидел разломанную, перевернутую и частью сгоревшую немецкую технику, в гуще которой малозаметно стоял учинивший все это безобразие советский Т-26 с открытыми люками. Около раздолбанного гробообразного полугусеничного бронетранспортера «Ганомаг» возились несколько немцев, откровенно снимавших с него передние – резиновые – колеса. Вид у них при этом был какой-то вороватый, словно во дворе с чужого авто диски тырят.

Лёха усмехнулся этой своей мысли, глядя на сброшенную в кювет длинноствольную противотанковую пушку, сильно помятую весом прошедшего по ней танка, на полусгоревший щеголеватый штабной автомобиль – спереди уже ржавый, а сзади совсем целый, причем на слегка запыленном никелированном бампере остро сверкал солнечный лучик. Под ногами шелестели какие-то рваные бумаги, хрустело что-то непонятно. А пахло опять тем же мерзким сладковатым запашком, хотя в поле видны были аккуратные березовые кресты с немецкими касками на них. «Наших, видно, не похоронили», – подумал Лёха. Прошли это побоище – и тут же в поле увидел ткнувшийся в землю немецкий самолет, сгоревший до состояния люминевой мятой фольги – и опять же могилку. Украшенную как-то затейливо. Пока шаркали ногами мимо, Лёха понял: в качестве оградки использовали ленты от крупнокалиберного пулемета. Потом на другой стороне заметил вроде как наших похоронку – свежую земляную насыпь, в которую было воткнуто с десяток наших винтовок, и на них висели уже советские каски. И дальше – какое-то чудовищное немецкое орудие на разбитом, скособочившемся гусеничном транспортере. И опять могилы неподалеку.

– Видно, то самое ахт-кома-ахт – уважительно прикинул Лёха.

И совсем не удивился, увидев вскоре на поле стоящие недвижимо зеленые советские танки. Они даже до дороги не доехали. Как шли рядком по полю, так и встали навсегда. Нет, пара доехала: с другой стороны стояли. И опять могилы, могилы. Могилы. И просто трупы – и беженцев, и наших военнослужащих. И опять битая техника – и наша, и немецкая, и опять могилы. Скоро Лёха перестал даже смотреть – усталость брала свое. Разве что еще хватило сил обратить внимание на уделанный просто вдрызг немецкий танк, вокруг которого было щедро накидано отвалившегося от него металлического хлама, и особенно на то, что весь экипаж был аккуратно похоронен рядом, за оригинальной оградкой из сбитой гусеницы. И опять трупы в разных позах, техника битая и почти целая.

Колонна еле волочилась по дороге, один из конвойных даже взял палку и попытался подгонять уставших пленных, что-то при этом покрикивая. Но остальные конвоиры это не поддержали – видно, им было влом делать лишние движения. Потом и весельчак плюнул на свою забаву. Тем более, что и дрын его поломался об спину какого-то бедолаги. Да и конвоира чуть не сбил встречный грузовик, когда забавник шагнул назад для хорошего замаха, так что еле разминулись, и шофер так знакомо облаял неуклюжего пешехода, а тот так же узнаваемо ответил – разве что на чужом языке брань была.

Вообще к фронту перли и перли немцы – и танки, и грузовики, и мотоциклисты, и даже куча велосипедистов попалась, чему Лёха сильно удивился: вид у этих байкеров был какой-то нелепый. А вообще то, что ехало к фронту, было настолько разнообразным и удивительным, что не будь Лёха в таком уставшем состоянии – только бы и щелкал языком. Очень много было самой разной малокалиберной артиллерии – такое впечатление, что немцы ставили крупнокалиберные пулеметы и мелкие пушки на все подряд. Особенно удивил автомобиль в виде корытца – у него, к слову, сзади тоже был винт. Как у покинутого Т-38. И даже в этом корытце стояла зенитка.

Посреди всякой разношерстной техники, тем не менее, было до черта гужевого транспорта: и мощные здоровенные лошадищи, которых Лёха видал в передаче про рыцарей – першероны вроде, – и явно взятые у здешнего населения местные кобылешки. И пешие немецкие колонны попадались, причем не только марширующие, но и сидящие, например, на обочине, составив свои винтовки в козлы и явно наслаждаясь отдыхом.

Впрочем, чем дольше шла колонна, тем больше было Лёхе наплевать на все эти виды и агрегаты. И ноги уже гудели, и устал он сильно. А горелым железом и трупниной пахло так часто, что и внимание обращать прекратил. Потому он не сразу понял, что его толкают его в бок, а удивленно глянув на дояра, Лёха совсем не врубился в сказанное вполголоса Семеновым:

– Вишь, дорвался этот, как его, Козлевич, до своей мечты.

Посмотрел туда, куда глядел его спутник, и тут дошло. Сдвинутый, даже скорее оттащенный с дороги на обочину, к подступившему тут вплотную лесу (потому как остались борозды от колес на земле), стоял маленький танк. И не то коза, не то корова на башне была видна. На изрешеченной вдрызг башне. Даже в корове этой, которая символизировала собой некую антилопу Гну, и то зияла дыра диаметром в пару сантиметров. И в воздухе густо висел тяжелый запах – бензиновая вонь, гарь, смрад смерти и еще что-то паскудное. И тут же, совсем рядом с погибшим плавающим танком, было густо намешено по обочинам чего-то странного. Косматый от черной сажи громадный цилиндр, в который этот танчик мог бы вполне спрятаться, что-то еще знакомое, но изуродованное до непонятности, вздутые лошадиные трупы, кучи обгоревших тряпок и еще чего-то. И что странно – под ногами стала чвакать грязь, словно дорога была мокрой.

До Лёхи, наконец, доперло, что этот странный жбан – цистерна и, наверное, от бензозаправщика, распоротая взрывом по швам. И кругляки металлические с неряшливо намотанной на них тонкой проволокой – это колеса без сгоревших начисто покрышек. Мотор, выброшенный в сторону. И корявая железяка – сплющенная кабина. И там – еще одна, но смятая иначе и потому не узнаваемая сразу. И с другой стороны – тоже явно грузовик, как раз за задранными в небо врастопыр лошадиными ногами. И бочки вздутые вокруг валяются. И ошметья от кожаной упряжи. И еще какой-то хлам, который не очень-то и поймешь. Россыпь хрустящих под ногами аккуратных коричневых коробочек, из которых высыпался устлавший дорогу белый порошок.

– Жалко пацанов! – подавленно отозвался Лёха.

– Это каких пацанов? – удивился дояр.

– Ну, этого, Козлевича и второго, – пояснил, озираясь на этой свежесделанной помойке, потомок.

– Какие же они пацаны? Нормальные мужики. Вполне матерые. Ты себя пожалей лучше, недотепа. Решил, наверное, что сидят они оба, дырявые, в своей барабайке? – ехидно спросил Семенов. Сзади, услышав разговор, вплотную приблизились Жанаев с Середой, стараясь идти так, чтобы не наступать Лёхе на просторные чуни.

– А то ж! Живого места нет – не уцелеть им было! – уверенно и печально сказал Лёха. Ему действительно было неприятно видеть этот хоть и нелепый, но все-таки ставший своим танчик. И пацаны там были клевые, чего уж. А сейчас их нет больше, осталась вместо хороших людей смердящая трупнина.

– Городской! – с нескрываемым презрением выговорил дояр.

– Че городской-то? – ощетинился Лёха. Вот еще не хватало, чтобы его деревенщина презирала – и так тошно.

– Пулмет угы! – негромко подсказал сзади Жанаев.

– Точно! – согласился Семенов с подсказкой и добавил: – И люки дырявые.

– Ну и что? Он весь дырявый, как решето! – возразил потомок.

– То-то и оно, – кивнул боец и потом снизошел: – Смотреть вроде как человек смотришь, а ни черта не видишь. Пулемета в башне нет. Люки открыты и прострелены густо. Что получается?

– Слушай, Шерлок Холмс, ты давай, говори уже! – возмутился, но тихо Лёха.

– Раз люки раскрыты до того, как танк расстреляли – значит, оттуда кто-то успел вылезти. И пулемет при этом снять. Вот и догадайся – кто б это был?

– Ну, могли и немцы, – отозвался мрачно Лёха.

– Ага. Только вот мы недавно прошли пяток наших танков побольше – не сгоревших при том – и что-то пулеметы все на месте. И там, где танкистов хоронили – все пулеметы на месте. Не работали тут еще трофейные команды. А вот зато когда мы встренулись с этими двумя оглоедами – как раз у Козлевича «Дегтярев» был в руках. Не в башне, повторю, а в руках. Потому как если танкист грамотный и танк покидает в опасном месте – он пулеметик-то с собой возьмет. Чтобы его, сиротинушку горемычного, залетные ухари не обидели.

– Так, по-твоему, что тут было? – поинтересовался потомок.

– Ручаться не буду головой, но по мне, если эти двое не дураки – а они вроде не таковские, – то, видно, разжиться горючкой у них не вышло. Германцы-то вон колоннами какими шпарят. Укусить еще можно, а вот горючее перелить – не выйдет. Они и укусили. Выбрали колонну с бензовозом и вылезли на дорогу из леска. На все про все у них минут десять получалось, самое большее. А потом им уже тут делать нечего было, только удирать. Думаю, что удрали все же.

– Почему это десять минут? – удивился Лёха. Патронов-то у танкистов было – хоть жопой ешь, стреляй да стреляй!

Шагавший рядом боец покосился на разбросанный по обочине хлам, на пару дохлых лошадей в поле, потом со скукой в голосе заявил:

– А ты сам посчитай. Из «дегтяря» этого танкового рабочая скорострельность – сто выстрелов в минуту. Ну, может чуток другая, но не намного, система-то та же. Я по пехотному сужу, но говорили, что один черт в общем, разве что у танкового диск немного побольше патронов берет. Не 47, а 63. Колонна, да еще если как тут, с горки стрелять – цель большая, никак не промажешь. Пока разбегаться не начнет. Разбегаться же под обстрелом эти тыловые чмошники будут, что твои тараканы. Значит, надо выпулить как можно больше, пока не разбегаются. Считай, каждая пуля куда-нибудь да попадет, в гущу-то. Значит, надо работать длинными очередями, на всю катушку. По сто выстрелов в минуту. А всего таким макаром дегтярь может выпустить три сотни патронов, потом все.

– Что всё?

– Шабаш, перегреется. Патронов у них, и впрямь, было богато, только сотни три, самое большее – четыре (если палили все же короткими) патронов могли они тут отбарабанить. Это три – пять минут. Думаешь, они потом сидели, на ствол дули, ждали, пока остынет? Чтоб еще побабахать? А?

– Долго остывает? – поинтересовался сзади Середа.

– Долго. И пока не остынет – считай, ты безоружен, – отозвался Семенов и продолжил:

– Потому и люки дырявые – наши-то, думаю, удрали сразу. Не дожидаясь, пока со службы тыла, с охраны дороги кто сюда на шум и дым прискачет всей оравой. Сломали танк – и удрали. А вот те, кто прискакали, по уже покинутому танку душу отвели, не разбираясь, что да как – некогда было разбираться, вон пожар какой закатили: не то что трава – земля на полста метров выгорела. Еще и бочки рвались, весело тут было. Так что вряд ли они внутри. Я б на их месте заначку в лесу сделал – патроны, харчи. И бегом туда. Набуровили-то они знатно: три грузовика, да телег пяток. Опять же, германцы по этому танку боеприпаса потратили вагон с тележкой – вон, деревья все с битой корой стояли, и подлесок весь как косой снесло.

– Видно, грузовики как раз на подъеме обгонять телеги взялись, деваться некуда было ни тем, ни тем, – пояснил сзади артиллерист.

– Ну, грузовики на танк менять – несерьезно, – буркнул Лёха. Впрочем, на душе у него полегчало: все же считать живыми тех, кто его учил танк водить, было приятно.

– Смотря какой танк. Смотря какой грузовик. Видел я, как самолет из ведра заправляли – та еще работенка была, – отозвался Середа.

– То есть считаешь, стоило оно того? – удивился Лёха.

– Почем я знаю? – отозвался, сбиваясь с ноги, артиллерист. Потом выровнялся и пробурчал:

– Нас прислали занять позиции у аэродрома. Там были охрененные емкости с бензином. И самолетов до черта. Десятка два. И шесть ведер. Два наших, брезентовых – ездовые пожертвовали. Вот ими и заправляли: подгоняли на руках самолет к емкостям, хоть это и запрещено, и бегали. Как муравьи. Успели отправить несколько аэропланов. А остальные – так и остались, когда к этому аэродрому немцы пожаловали. Вот и суди сам: сколько такой заправщик стоит и что бы за него отдали наши летуны. Ты ж сам из небесной артели, должен же понимать.

– Но этот-то заправщик – немецкий, – возразил Лёха.

– Был немецкий. А теперь его нету. Вообще. И где-то уже фрицам придется с ведрами бегать. А это, поверишь ли, мизерное удовольствие. Опять же, кто-то из них без топлива остался и на сегодня боевую задачу не выполнил. Где-то они не доехали, куда хотели. Значит, наши где-то еще удержались. В телегах тоже что-то полезное накрылось. Дорогу перегородили, и пока пожар тушили да пока обломки на обочины сгребали – дорога не работала. Это все пустячки вроде, а в итоге – глядишь, где-то у них и не срослось серьезно. Мелочь – а приятно.

– А кто такой этот Холмс? – словно невзначай, спросил потом Семенов.

– Сыщик такой известный, преступников ловил. Книжки про него были хорошие – неожиданно для Лёхи отозвался сзади Середа.

Видно было, что такое сравнение Семенову польстило, потому как он не стал развивать тему, а только велел уставшему Лёхе встряхнуться, не брести тупым бараном, а смотреть по сторонам, замечать всякое полезное и делать правильные выводы. Дескать, устанешь так меньше, если будешь не бездумно брести, а маршировать с разумом и пользой делу. Лёха не хотел уставать еще больше – конца этому навязанному путешествию не было видно, и он стал по возможности внимательно разглядывать окрестности. Но там все было, как и прежде: пейзажи те же, та же битая техника по принципу «то густо, то пусто», да все те же разнообразные немецкие формирования на самой разношерстной технике.

Впрочем, покрашенная зеленым – то есть советская – техника тоже частенько была Лёхе не знакома раньше. Какие-то маленькие бронетранспортеры на гусеницах, здоровенные трактора, броневики… В Ворлд оф танкс всего этого не было и в помине. Да и немецкая техника тоже удивляла. Мало того, что ее по-всякому старались украсить ехавшие на ней немцы: у одной грузовой колонны на все фары были надеты диковинные рожи с хоботами, и Лёха с трудом сообразил, что это какие-то противогазы, потом проскочила машинка, весело сверкавшая блестящей мордой черта с высунутым на полметра язычищем на радиаторе. Так еще и полно было совершенно невиданных машин. Особенно удивил странный недотанк – шасси явно от танка, но сверху нагромождена бронекоробка. Просторная! Некоторое время Лёха соображал, что это ему напоминает, и сообразил, когда мимо мощная легковушка протащила самый настоящий жилой цивильный прицепчик-трейлер, такой современный и легкомысленно-комфортный, что в суровом армейском быту явно было совершенно невероятно. Точно – этот короб брони на шасси был словно каравайнинг, только бронированный. Черт знает что!

Теперь нормальные танки, тягачи и бронемашины уже стали привычными. Разве что выделялись те, что сгорели – у них после пожара резко менялась посадка, и потому силуэт тоже становился необычным – все сгоревшие машины словно прижимались боязливо брюхом к земле, становясь ниже, и это было видно издалека, потом уже догадка подтверждалась, когда между катками становились видны пирамидки светло-серого пепла от сгоревших резиновых бандажей. Лёха только башкой помотал – мертвые танки и тягачи так же сплющивались после смерти, прижимались к земле, как и погибшие люди.

Мертвецы попадались часто, иногда совсем рядом у дороги, среди обязательного мусора из тряпок и бумажек, вывернутых любопытными прохожими из сумок и карманов покойников, а иногда – поодаль, несколько раз видны были только воткнутые в землю винтовки, но Лёха догадался, что, наверное, и хозяева там же рядом. Ну, или маршируют в такой же колонне, сделав то самое предложенное немцами действие – ШВЗ.

Только пару раз удивили уже пообтершегося в войне Лёху мертвецы – те, что сидели, словно живые, в недотепистом маленьком не то бронетранспортере, не то тягаче – сзади у них была прицеплена бравого вида пушчонка. Да еще заброшенный взрывом на сосну боец, которого первыми заметили конвоиры, и один даже бахнул в лежащего высоко на ветках и поблескивавшего оттуда свежепокрашенной каской красноармейца из винтовки. Видно было, что попал, тело еле-еле шевельнулось, но по-мертвому, как мешок с тряпками. Середа презрительно хмыкнул. После тех, кто сидел в тягаче, настроение у артиллериста явно ухудшилось, хотя вроде – куда уж хуже? А тут презрительно посмотрел на радовавшегося своему попаданию в труп конвоира.

Потом колонна долга тянулась мимо здоровенных автобусов, мощных и явно комфортных. Строй немцев дружно мочился в кювет, не обращая внимания ни на проходивших пленных, ни друг на друга. Совершенно спокойно. При этом у многих были мундиры явно другого сукна, высокие сапоги, надраенные с остервенением до зеркального блеска и фуражки с теми самыми, высоко задранными тульями. Лёха решил, что это явно штабники – больно уж автобусы внушали уважение. На здоровенных, блестящих свежим никелем решетках радиаторов этих чудовищ было крупно написано «VOMAG»^[24], но такой марки Лёха не видал ни разу. Даже не слыхал.

В общем, наблюдать-то он наблюдал, но уставать от этого не прекратил – ноги уже стали как чугуниевые, а конца переходу было не видать. Жаль, сразу не остались с этими – Логиновым да Спесивцевым: и Петров был бы жив, и сами бы в плен не попали, а засада прошла бы еще горячее – в этом Лёха был уверен. Конечно, тут не совсем Контра-страйк, но, глядишь, и он бы в суматохе пригодился. Впрочем, вид у соседа был мрачный и встревоженный, потому Лёха решил не делиться с Семеновым своими умозаключениями.

Ну, на фиг, только нервы трепать. И так тошно. Да еще сзади колонны несколько раз раздавались выстрелы, и это тоже сильно действовало на нервы. Лёха знал, что кто-то, не вынеся дороги, валился без сил – и тут же земной путь очередного слабака заканчивался. Впрочем, вколоченное в сознание Лёхи понятие о том, что если ты неудачник – то только из-за самого себя, давало сейчас трещину. Слишком могучие силы колотились вокруг, чтобы представлять человека могущим в одиночку менять свою судьбу.

Боец Семенов

Положение было куда хуже архиерейского. То есть боец не знал, какое может быть положение у архиерея, но часто слышанная в детстве поговорка была привычной. Паскудное было положение, чего уж там. Больше всего тревожило то, что германцы дело свое знали четко, конвой службу нес умело и старательно. Колонну военнопленных пасли так, что удрать пока возможности не было никакой, тем более, если бежать втроем-вчетвером. Трое конвоиров были на лошадях, и всякий раз, когда колонна шаркала мимо более-менее удобного для побега места, это место тут же перекрывалось этими всадниками, будь они неладны. Семенов лихорадочно прикидывал один вариант за другим – и все они были совершенно не годны. Немцы были бдительны и караульную свою службу сполняли без поблажек.

Общая картинка складывалась очень неприятной, в этом боец был полностью согласен с Жанаевым: не нужны они немцам живыми. Не плен это, а балаган смертный, особенно жуткий своей спокойной механичностью. Глупый потомок с горечью заявил, что, дескать, гонят их как скотину, но это только потому ляпнул, что никогда сам скотину не гонял и не представлял, какое это тонкое дело – гнать скотину так, чтобы она не покалечилась, не переутомилась, не голодала и не страдала от жажды, чтобы после перегона не заболела и не сдохла. Так гнать, как их гонят, можно только для того, чтобы постепенно ослабить, заморить и чтоб потом они перемерли. Чтобы за три дня пленных не напоить и не накормить – такого в пунктуальном немецком порядке быть не могло. Предусмотрительные люди так не сделают. Значит, что? Значит, у них приказ – пленных не кормить, потому как немцы все по приказу делают. Ну, вообще-то разумно: еще день-два и, как сказал Жанаев, бежать уже сил не будет.

В это как-то не верилось: ну, не могут же так нормальные люди поступать с другими людьми. И умирать, тем более так по-дурацки, жутко не хотелось. Хотя, с одной стороны, на политзанятиях много раз говорили, что капитализм – бесчеловечен. С другой стороны, совсем недавно лектор из штадива долго разглагольствовал про то, что немецкие рабочие и крестьяне оченно страдают под страшным гнетом своих капиталистов и только и ждут, чтобы обратить штыки на своих угнетателей. Что-то не видно такого было: те же фрицы, что чинили автомобиль и чистили пулемет в деревне, были совсем не барчукового вида – видно было, что работяги, привычны к железу. Да и конвоир, который как раз шел неподалеку явно был не буржуй – крепко сбитый, прочно стоящий на ногах, и ручонки у него, как разглядел Семенов, были с такими же мозолями, что были на лапах у самого Семенова или у Жанаева, да и у покойного Петрова такие же клешни были. Странно все это – тот же курчавый брюнетистый лектор из политотдела штадива очень профилем был похож на жидов с немецких листовок, а толковал о братстве с немецкими трудящимися. Но на немецких листовках – на всех – писалось черным по-русскому, что, дескать, весь этот поход только для того, чтобы таких лекторов замогилить, очистить от них Россию, и тогда всем наступит счастье даром. В общем, все это непонятно, понятно одно – кормить или не будут вовсе, или очень мало, с водой ровно так же, а вот гнать маршем будут всерьез, до изнурения. Значит, еще день-два, и будешь тащиться с потухшими глазами, пока не загнешься.

Разбитый танк, названный в честь антилопы какой-то, видно коровы африканской, как подумал постеснявшийся расспрашивать Семенов, тоже никакой радости не доставил. Так, мелкое злорадство разве, что еще добавилось германского хлама на дороге. Заботясь о моральном состоянии своих, Семенов, естественно, не стал распространяться о том, что, может, и валяются оба танкиста в леске. Жанаев бы, пожалуй, понял все нормально, а вот в том, что потомок не скиснет, уверенности никакой не было. Потому и не стал толковать боец про то, что к «Дегтяреву» полагался ЗИП со сменным стволом, и поменять ствол, в принципе, можно, и если бы этим стали заниматься Логинов со Спесивцевым, то вполне могли и не успеть удрать.

Правда, самому Семенову как-то ни разу ствол менять не пришлось, но в ЗиПе ствол был. И в наставлении по стрелковому делу на ДП, каковой Семенов учил-читал, про смену ствола было. Но это все в теории, как говаривал взводный. Не меняли его практически в боевой обстановке, надобности не было. Меняют ствол при повреждении, или по износу, или по перегреву. А до этого у пулеметного расчета Семенова дело не дошло. Его пулемет искалечило близким взрывом, а второй номер с ЗиПом остался в соседней ячейке навсегда. Так-то, по уму если, запасной ствол – вещь в хозяйстве не лишняя. При грамотном подходе он позволяет починить пулемет после попадания в ствол, например, что и в танке может случиться – от любого рикошета по торчащему из брони стволу. В случае применения его в доте, там он прям как по заказу – вещь архинужная – вспомнил слова взводного боец.

Но дот – это дело неизвестное, а вот в танке, даже таком несерьезном, как этот плавающий, в укладке есть запасной ствол. В зажимах на стенке боевого отделения. Там и пружины, и всякая мелочь, упоры боевые – прицел и мушка, и, кстати, сошки для пехоты тоже должны быть. Менять его хлопотно, но, тем не менее, опытный пулеметчик может поменять стволы, хотя и не быстро. В отличие от ДП, там не фиксатор, а винт. Возни значит, больше. И нервы нужны как канаты пеньковые. Ствол ДТ чуть толще и тяжелее, и к перегреву устойчивее. Потому что менять все же сложно. Пулемет снимать надо и внутри менять. Сидя в танке, который на такой момент безоружен. Так что если танкистам жизнь стала не дорога, то могли заменить ствол на холодный. И удлиннить возможное время интенсивной стрельбы еще на один ствол. Остальное в пулемете не так сильно перегревается.

Конвоир внимательно осмотрел колонну и переместился к жидким кустикам на обочине. Тут совсем надо было быть дураком, чтобы убегать – за кустиками ровное поле, но какой-то белобрысый мальчишка решился и рванул, как на дивизионных состязаниях. Семенов только вздохнул огорченно. Мальчишка бежал, даже не виляя, потому конвоир попал ему в спину вторым выстрелом. Пленный выгнулся, как в кривом зеркале, потом словно стал поворачиваться лицом к колонне и свалился пыльным комочком. Один из верховых, не торопясь, подъехал к телу и попрыскал парой коротких очередей. Конвоир презрительно сплюнул, закинул винтовку на плечо, постоял у кустов, но больше никто не попытался так глупо бежать.

Семенов вернулся к своим думкам. Отогнал вертевшееся в голове и неприятное понимание того, что фронт и так черт те куда ушел, а сейчас они еще и сами от фронта все дальше уходят – не надо было об этом пока думать, расстраиваться. Лучше о том, что не такое грустное.

Как бы он поступил сам? Выскочил бы из танка с перегретым пулеметом? Ствол бы заменил, перед тем как из танка бежать, чтобы отходить не безоружным? Или все же спрятал ЗиП в лесу? И как поступили танкисты? Наверное, прихватили запасной. Потому как все же не совсем безоружные, на пару-тройку очередей хватит даже перегретого ствола. А потом сменить. Хотя скорее лупили, пока плеваться не стал, и с запасным побежали – в упор и плевалка сойдет, а потом можно испоганенный ствол просто выкинуть. Тут вопрос: насколько была внезапна встреча и насколько подготовлен был драп-комплект. Вроде место для засады выбрано с умом, цель тоже вполне достойная – значит, не с бухты-барахты действовали. В данном случае разумнее запасной ствол припрятать на опушке, вместе с другими «резервами». Менять непосредственно в танке – железные нервы нужно иметь. Не могли они всех обозников сразу перестрелять, а так германцы борзые и нахрапистые, как уже убедился Семенов. Очухались бы и полезли по обочинам с гранатами. Попробуй, отбейся со слепого танка, да еще и угол стрельбы для пулемета ограниченный. Нет, все-таки скорее – отошли.

С пулемета перегретого даже на сотню метров дать просраться – вполне можно. И похер, что не попадешь – того и не надо. Главное, никто не пожелает выяснять, попадешь или нет. Огнем прижал – и отходи. А в упор на пистолетной дистанции – и попасть, и убить можно точно так же, как и из неперегретого. Оно конечно, в мирное время такое запретили бы командиры. Но сейчас уже не так все. Если из перегретого много плевались – ствол на выброс, конечно. И износ у перегретого просто дикий, и повести может легко, но тут как раз запасной выручит, главное – ноги унести живыми. А убить вполне убьет. И на подавление можно работать вполне. Когда по тебе сыплют – поди пойми, перегрет или нет. Хотя, вроде, говорил инструктор, что чуфыкать пулемет начинает – звук выстрела меняется. Но для этого не обозником надо быть, чтоб расслышать такие тонкости.

Семенов перевел дух. Он наврал доверчивому Лёхе, что идти проще, если по сторонам смотришь и думаешь. На длинном марше идти проще тупо, ни о чем не думая вообще. Не думать ни о чем не так просто, для этого надо повторять какую-нибудь чушь: стишок, пару строк песни, просто фразу тупую. Но естественно, что внимание в таком случае – на ноль. И когда в РККА были утомительные марши, сам Семенов шел и мысленно повторял кусочек детской считалки:

 
Аты-баты, шли солдаты,
Аты-баты, на базар.
Аты-баты, что купили?
Аты-баты, самовар.
Аты-баты, сколько стоит?
Аты-баты, три рубля.
Аты-баты, он какой?
Ата-баты, золотой.
 

Но там ясно было, что командиры уже позаботились о еде, питье и ночлеге, и ты, главное, дойди только. А сейчас все было ровно наоборот, и каждый шаг уносил лишние силы, которые надо было беречь для побега – и не такого дурацкого, самоубийственного, а правильного, умного. Если надо, чтобы спутники были готовы на рывок в сторону и потом осмысленные действия, то лучше, чтобы они не шли как овцы. И так идти было вдвойне труднее. Сейчас уже Семенов жалел, что отдал воду из бутылки неизвестному смертнику – самим бы водичка пригодилась. Никаких сомнений в том, что красноармеец, тащивший три дня на закорках своего сослуживца, долго не протянет, Семенов не имел.

Так что зря воду отдал. Чтобы отвлечься, боец стал вспоминать, что помнил про танковый пулемет. Там еще прицел диоптрийный, новомодный, пару раз на стрельбище Семенов в такой смотрел. Дурацкий прицел, если прямо сказать. От излишних умствований. Диоптр не приближает. Совсем. Там и отличие-то небольшое от обыкновенного прицела. Вместо рамки с прорезью там рамка с дырдочкой в центре. Причем диаметр дырочки меньше диаметра иголки. А если на мушке вместо пенька еще и кольцо, то система прицеливания намного проще, чем у стандартной, будет. Заглянул в дырдочку, увидел цель, нажал и попал. То есть практически система прицеливания как в оптике, но не приближает. Диоптр резко уменьшает поток света. Возможность целиться теряется в сумерках гораздо раньше, чем с планкой. Очистка от грязи требует спички, а прицельную планку и рукавом гимнастерки, если что, обтереть не сложно.