Kitobni o'qish: «Тарас Бульба»

Shrift:

* * *

Гражданин земли русской

Писатель Борис Зайцев свой очерк «Жизнь с Гоголем» начинает отрывком из первой книги автобиографической тетралогии «Путешествие Глеба»: «После вечернего чая – со сливками, горячим хлебом, ледяным маслом, в промежутке до ужина, под висевшей над столом лампой отец читал Гоголя. Мать шила. Девочки вязали. Глеб сидел рядом с отцом и благоговейно смотрел ему в рот. Казаки носились по невиданному полю перед фантастическим Дубно и сражались подобно героям «Илиады». Все они были великолепны, громоподобны и невероятны. Но высокий звон речи гоголевской сотрясал душу, волновал ребенка, владел им как хотел. Да и отец, хоть не дитя, читал с волнением. Когда дошло до казни и Остап, в терзаниях на эшафоте, не выдержал, крикнул: «Батько! Где ты? Слышишь ли ты все это?», а Тарас ответил: «Слышу!» – отец остановился, вынул носовой платок, поочередно приложил к правому, левому глазу. Глеб встал, подошел сзади, обнял его и поцеловал – этим хотел выразить все восхищение свое и Гоголем, и отцом. Ему показалось, что и он мог бы выдержать эти мучения, а отец был бы Тарасом». Так описывает Зайцев первую встречу ребенка с Гоголем.

Рассказывая в «Авторской исповеди» о том, как он стал писателем, Гоголь говорит: «…когда я стал задумываться о моем будущем (а задумываться о будущем я начал рано, в те поры, когда все мои сверстники думали еще об играх), мысль о писателе мне никогда не всходила на ум, хотя мне всегда казалось, что я сделаюсь человеком известным, что меня ожидает просторный круг действий и что я сделаю даже что-то для общего добра. <…> Но как только я почувствовал, что на поприще писателя могу сослужить также службу государственную, я бросил все: и прежние свои должности, и Петербург, и общества близких душе моей людей, и самую Россию, затем, чтобы вдали и в уединенье от всех обсудить, как это сделать, как произвести таким образом свое творенье, чтобы доказало оно, что я был также гражданин земли своей и хотел служить ей».

Любовь к Отечеству, понимаемая как служение «гражданина земли своей», пронизывает все творчество Гоголя, – она видна уже в первой прозаической книге писателя – «Вечерах на хуторе близ Диканьки». Герой повести «Страшная месть» Данило Бурульбаш выступает как самоотверженный оборонитель родных рубежей. Воинское братство для него дороже, чем все земные привязанности. Его любимая жена Катерина выпустила из темницы своего отца-колдуна, в котором Данило распознал злейшего врага – предателя Родины. Не зная, кто выпустил пленника, он сурово говорит жене: «Если бы только думу об этом держал в голове хоть один из моих казаков и я бы узнал… я бы и казни ему не нашел!» – «А если бы я?..» – со страхом спрашивает Катерина. «Если бы ты вздумала, тогда бы ты не жена мне была. Я бы тебя зашил тогда в мешок и утопил бы на самой середине Днепра!..»

Героической борьбе малороссов против чужеземцев посвящено одно из лучших творений Гоголя – историческая повесть «Тарас Бульба». С подлинно эпическим размахом создает автор яркие, могучие характеры запорожцев. Суров и непреклонен полковник Тарас, опытный предводитель казацкого войска. Служению Родине и «товариществу» он отдает без остатка всего себя. Гимном русскому боевому братству звучат слова Тараса: «Нет уз святее товарищества! Отец любит свое дитя, мать любит свое дитя, дитя любит отца и мать; но это не то, братцы, любит и зверь свое дитя! но породниться родством по душе, а не по крови, может один только человек. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей».

Тарас справедливо говорит о Русской земле, так как во времена Гоголя Российская империя объединяла три области – Россию, Малороссию и Белоруссию. Все население этих областей считалось русским.

Боевые сцены под стенами Дубно – центральные в повести. Доблестно сражаются запорожские казаки, вызывая восхищение даже у своих врагов. «Далеко понеслось громкое хлопанье по всем окрестным полям и нивам, сливаясь в беспрерывный гул; дымом затянуло все поле; а запорожцы все палили, не переводя духу: задние только заряжали да передавали передним, наводя изумление на неприятеля, не могшего понять, как стреляли казаки, не заряжая ружей. <…> Сам иноземный инженер подивился такой, никогда им не виданной тактике, сказавши тут же при всех: «Вот бравые молодцы-запорожцы! Вот как нужно биться и другим в других землях!»

Действия казаков даны как бы крупным планом, штрихами яркими, заключающими в себе нередко патетическую гиперболу, характерную для героического эпоса. Мы видим и весь ход боя, и действия отдельных бойцов с их воинскими приемами, их наружность, оружие, одежду. Уже первые читатели «Тараса Бульбы» увидели в повести образец эпического стиля.

Работая над книгой, Гоголь пересмотрел множество летописей и исторических источников. Он прекрасно знал эпоху, которой посвящено его произведение. Но важнейшим материалом, который помог писателю так ярко описать запорожцев, стали народные песни и думы. Гоголь был глубоким знатоком и собирателем устного народного творчества. «Моя радость, жизнь моя! песни! как я вас люблю! – писал он в 1833 году своему другу, известному фольклористу Михаилу Максимовичу. – Что все черствые летописи, в которых я теперь роюсь, перед этими звонкими, живыми летописями!»

Именно в песнях находил Гоголь отражение настоящей народной жизни. «Это народная история, живая, яркая, исполненная красок, истины, обнажающая всю жизнь народа», – писал он в статье «О малороссийских песнях». Автор «Тараса Бульбы» сознательно использует поэтику фольклора, из героических народных песен черпает образы, краски, приемы. Так, например, он широко использует былинно-песенный прием распространенных сравнений: «Как плавающий в небе ястреб, давши много кругов сильными крылами, вдруг останавливается распластанный среди воздуха на одном месте и бьет оттуда стрелой на раскричавшегося у самой дороги самца-перепела, – так Тарасов сын, Остап, налетел вдруг на хорунжего и сразу накинул ему на шею веревку».

Один из самых характерных приемов народной поэзии – это троекратные повторения. В повести Гоголя в разгар битвы Тарас трижды перекликается с казаками: «А что, паны? есть еще порох в пороховницах? не ослабела ли казацкая сила? не гнутся ли казаки?» И трижды слышится ему в ответ: «Есть еще, батько, порох в пороховницах; не ослабела еще казацкая сила, еще не гнутся казаки!»

Героям Сечи свойственна одна общая черта – их самоотверженная преданность Родине. Сраженные в битве казаки, умирая, славят Русскую землю. Сбываются слова Тараса: «Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество. Уж если на то пошло, чтобы умирать, так никому ж из них не доведется так умирать!..» Вот пошатнулся смертельно раненный удалой атаман Мосий Шило, наложил руку на свою рану и сказал: «Прощайте, паны-братья, товарищи! пусть же стоит на вечные времена православная Русская земля и будет ей вечная честь!» Добрый казак Степан Гуска, поднятый на четырех копьях, только и успел воскликнуть: «Пусть же пропадут все враги и ликует вечные веки Русская земля!» Упал старый Касьян Бовдюг, сраженный пулей в самое сердце, но, собрав последние силы, сказал: «Не жаль расстаться с светом! дай Бог и всякому такой кончины! пусть же славится до конца века Русская земля!»

Гоголю важно показать, что запорожцы сражаются и умирают за православную веру. «И понеслась к вышинам Бовдюгова душа рассказать давно отшедшим старцам, как умеют биться на Русской земле и, еще лучше того, как умеют умирать в ней за святую веру». Вот пал, пронзенный копьем, куренной атаман Кукубенко, лучший цвет казацкого войска. Повел он вокруг себя очами и проговорил: «Благодарю Бога, что довелось мне умереть при глазах ваших, товарищи! пусть же после нас живут лучшие, чем мы, и красуется вечно любимая Христом Русская земля!» Автор восхищается своим героем: «И вылетела молодая душа. Подняли ее ангелы под руки и понесли к небесам; хорошо будет ему там. «Садись, Кукубенко, одесную Меня! – скажет ему Христос. – Ты не изменил товариществу, бесчестного дела не сделал, не выдал в беде человека, хранил и сберегал Мою Церковь».

Читая «Тараса Бульбу», понимаешь, что нет на свете преступления более страшного и позорного, чем измена Родине. Младший сын Тараса, презрев священный долг, увлекся красивой полячкой и перешел на сторону врагов Сечи. Как грозное возмездие воспринимает Андрий свою последнюю встречу с отцом. На вопрос Тараса: «Что, сынку! Помогли тебе твои ляхи?» – Андрий «был безответен». «Так продать? продать веру? продать своих?» Не чувствует жалости к сыну-изменнику Тарас. Без колебания вершит он свой суд: «Я тебя породил, я тебя и убью!» Покорно принимает Андрий приговор отца, понимая, что нет у него и не может быть оправдания. Он не только предатель, но и богоборец, так как, отрекаясь от Родины («Кто сказал, что моя отчизна Украйна? кто дал мне ее в отчизны?»), он отрекается от Божьего установления: только Он указывает каждому место его рождения, и человек должен любить данную ему Богом Родину.

А вслед за этим попадает в плен старший сын Тараса Остап. С риском для жизни пробирается в стан врагов отец, чтобы поддержать его в минуту мучительной казни. Вскоре и сам Тарас мужественно погибает в огне, распятый на дереве. В последние минуты жизни он думает не о себе, а о товарищах, о Родине. «…Уже казаки были на челнах и гребли веслами; пули сыпались на них сверху, но не доставали. И вспыхнули радостные очи у старого атамана. «Прощайте, товарищи! – кричал он им сверху. – Вспоминайте меня и будущей весной прибывайте сюда вновь да хорошенько погуляйте! Что, взяли, чертовы ляхи? думаете, есть что-нибудь на свете, чего бы побоялся казак? Постойте же, придет время, будет время, узнаете вы, что такое православная русская вера!»

Гоголя занимала мысль: не грешно ли христианину убивать людей на поле брани? Среди его выписок из творений святых отцов и учителей Церкви есть такая: «…непозволительно убивать, но убивать врагов на брани и законно, и похвалы достойно» (из святителя Афанасия Александрийского). А вот выписка из современного Гоголю автора – епископа Гедеона Полтавского: «Облекается ли кто в воинственное мужество, оно возвышенно, когда дышит верою; ибо тогда не отчаяние, не страх, не боязнь, не ожесточение живет в груди воина, но великодушие, поражающее врага без презрения к нему; тогда не мщение, не злоба, но благородное сознание своих достоинств наполняет его сердце».

Без сомнения, Гоголю известен был и ответ равноапостольного Кирилла ученым мусульманам об употреблении христианами оружия. Этот ответ мы читаем в житии просветителя славян. Однажды арабы спросили его: «Если Христос есть ваш Бог, то почему же вы не делаете того, что Он велит вам? Ведь написано в Евангелии: молитесь за врагов, делайте добро ненавидящим и притесняющим вас и бьющим вас подставляйте щеку. Вы же поступаете не так: против противников ваших вы оттачиваете оружие». Святой Кирилл отвечал: «Если в каком законе будут написаны две заповеди и даны людям для исполнения, то кто из людей будет истинный исполнитель закона: тот ли, кто исполнит одну заповедь, или тот, кто – две?» – «Конечно, лучшим исполнителем будет тот, – отвечали арабы, – кто исполнит две заповеди». – «Христос Бог наш, – сказал на это святой, – повелел нам молиться за обидящих нас и благотворить им, но Он также сказал и это: «Больши сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя»¹. Мы переносим обиды, если они направлены только против кого-либо в отдельности, но мы заступаемся и даже полагаем души свои, если они направлены на общество, чтобы наши братья не попали в плен, где могли бы быть совращены к богопротивным и злым делам».

В книге «Выбранные места из переписки с друзьями» Гоголь подводит итог своим размышлениям о том, правомерно ли защищать святыню веры силою оружия: «Чернецы Ослябя и Пересвет, с благословенья самого настоятеля, взяли в руки меч, противный христианину…» Это было перед Куликовской битвой, когда преподобный Сергий Радонежский, игумен земли Русской, благословил святого князя Дмитрия Донского на сражение с татарами.

И все же главным оружием, не отменяя оружия вещественного, Гоголь считал молитву. В 1847 году он писал: «Россия молилась не напрасно. Когда она молилась, то она спасалась. Она помолилась в 1612, и спаслась от поляков; она помолилась в 1812, и спаслась от французов».

Почему же запорожцы, отважные воины, готовые положить свои головы за православную веру, тем не менее потерпели поражение? Как пишет Гоголь, «вся Сечь молилась в одной церкви и готова была защищать ее до последней капли крови», но при этом она «и слышать не хотела о посте и воздержании». То есть вольно или невольно казаки подвергали себя в связи с этим большим опасностям. Хватало у них силы, хватало храбрости, душа устремлялась в бой, но при первом же затишье начиналось повальное пьянство. При осаде Дубно запорожцы напились и подверглись избиению от поляков: их погубило невоздержание. Сам Тарас попал в руки ляхов из-за потерянной «люльки» – табачной трубки. Невоздержанность приводит и к нехристианскому поведению на войне. Так, после казни Остапа Тарас как бы справляет страшные языческие поминки по сыну, уничтожая в каждом захваченном польском селе поголовно все население, не разбирая пола и возраста.

Повесть «Тарас Бульба» популярна не только в России, но и во всем мире. Ее приравнивали к таким классическим эпическим произведениям, как «Илиада» Гомера (на которую Гоголь и ориентировался). Книга многократно переделывалась для театра и для оперной сцены, а также экранизировалась. Повесть «Тарас Бульба» всегда была любимым детским чтением. Известно, что святому мученику царевичу Алексею Николаевичу, сыну царя-мученика Николая Александровича, не однажды читали повесть Гоголя и она ему очень нравилась. А многие произведения отечественных писателей, среди них и сочинения Гоголя, перечитывались членами царской семьи и в заточении – в Тобольске и Екатеринбурге. Хочется надеяться, что гениальная повесть Гоголя «Тарас Бульба» будет утверждать добрые чувства, в том числе мужество и патриотизм, в сердцах юных поколений русских читателей.

Владимир Воропаев

Тарас Бульба²

I

– А поворотись-ка, сын! Экой ты смешной какой! Что это на вас за поповские подрясники?³ И этак все ходят в академии⁴? – Такими словами встретил старый Бульба⁵ двух сыновей своих, учившихся в киевской бурсе и приехавших домой к отцу.

Сыновья его только что слезли с коней. Это были два дюжие молодца, еще смотревшие исподлобья, как недавно выпущенные семинаристы. Крепкие, здоровые лица их были покрыты первым пухом волос, которого еще не касалась бритва. Они были очень смущены таким приемом отца и стояли неподвижно, потупив глаза в землю.

– Стойте, стойте! дайте мне разглядеть вас хорошенько, – продолжал он, поворачивая их, – какие же длинные на вас свитки! экие свитки! таких свиток еще и на свете не было. А побеги который-нибудь из вас! я посмотрю, не шлепнется ли он на землю, запутавшись в полы.

– Не смейся, не смейся, батько! – сказал наконец старший из них.

– Смотри ты, какой пышный! а отчего ж бы не смеяться?

– Да так; хоть ты мне и батька, а как будешь смеяться, то, ей-богу, поколочу!

– Ах ты, сякой-такой сын! как, батьку? – сказал Тарас Бульба, отступивши с удивлением несколько шагов назад.

– Да хоть и батьку. За обиду не посмотрю и не уважу никого.

– Как же хочешь ты со мною биться, разве на кулаки?

– Да уж на чем бы то ни было.

– Ну, давай на кулаки! – говорил Тарас Бульба, засучив рукава, – посмотрю я, что за человек ты в кулаке!

И отец с сыном, вместо приветствия после давней отлучки, начали насаживать друг другу тумаки и в бока, и в поясницу, и в грудь, то отступая и оглядываясь, то вновь наступая.

– Смотрите, добрые люди: одурел старый! совсем спятил с ума! – говорила бледная, худощавая и добрая мать их, стоявшая у порога и не успевшая еще обнять ненаглядных детей своих. – Дети приехали домой, больше года их не видали, а он задумал невесть что: на кулаки биться!

– Да он славно бьется! – говорил Бульба, остановившись, – ей-богу, хорошо! – продолжал он, немного оправляясь, – так, хоть бы даже и не пробовать. Добрый будет казак! Ну, здорово, сынку! почеломкаемся! – И отец с сыном стали целоваться. – Добре, сынку! Вот так колоти всякого, как меня тузил: никому не спускай! а все-таки на тебе смешное убранство: что это за веревка висит? А ты, бейбас⁶, что стоишь и руки опустил? – говорил он, обращаясь к младшему, – что ж ты, собачий сын, не поколотишь меня?

– Вот еще что выдумал! – говорила мать, обнимавшая между тем младшего, – и придет же в голову этакое, чтобы дитя родное било отца. Да будто и до того теперь: дитя молодое, проехало столько пути, утомилось… (это дитя было двадцати с лишком лет и ровно в сажень ростом), ему бы теперь нужно опочить и поесть чего-нибудь, а он заставляет его биться!

– Э, да ты мазунчик⁷, как я вижу! – говорил Бульба. – Не слушай, сынку, матери: она баба, она ничего не знает. Какая вам нежба? Ваша нежба – чистое поле да добрый конь: вот ваша нежба! А видите вот эту саблю – вот ваша матерь! Это все дрянь, чем набивают головы ваши: и академии, и все те книжки, буквари, и философия, и все это ка зна що⁸, – я плевать на все это! – Здесь Бульба пригнал в строку такое слово, которое даже не употребляется в печати. – А вот, лучше, я вас на той же неделе отправлю на Запорожье⁹. Вот где наука! Там вам школа; там только наберетесь разуму.

– И всего только одну неделю быть им дома? – говорила жалостно, со слезами на глазах, худощавая старуха мать. – И погулять им, бедным, не удастся, не удастся и дому родного узнать, и мне не удастся наглядеться на них!

– Полно, полно выть, старуха! Казак не на то, чтобы возиться с бабами. Ты бы спрятала их обоих себе под юбку, да и сидела бы на них, как на куриных яйцах. Ступай, ступай, да ставь нам скорее на стол все, что есть. Не нужно пампушек¹⁰, медовиков¹¹, маковников¹² и других пундиков¹³; тащи нам всего барана, козу давай, меды сорокалетние! да горелки побольше, не с выдумками горелки, не с изюмом и всякими вытребеньками¹⁴, а чистой пенной горелки, чтоб играла и шипела как бешеная.

Бульба повел сыновей своих в светлицу, откуда проворно выбежали две красивые девки-прислужницы в червонных монистах, прибиравшие комнаты. Они, как видно, испугались приезда паничей, не любивших спускать никому, или же просто хотели соблюсти свой женский обычай: вскрикнуть и броситься опрометью, увидевши мужчину, и потом долго закрываться от сильного стыда рукавом. Светлица была убрана во вкусе того времени, – о котором живые намеки остались только в песнях да в народных думах, уже не поющихся больше на Украйне бородатыми старцами-слепцами в сопровождении тихого треньканья бандуры¹⁵, в виду обступившего народа, – во вкусе того бранного, трудного времени, когда начались разыгрываться схватки и битвы на Украйне за унию¹⁶. Все было чисто, вымазано цветной глиною. На стенах – сабли¹⁷, нагайки, сетки для птиц, невода и ружья, хитро обделанный рог для пороху, золотая уздечка на коня и путы с серебряными бляхами. Окна в светлице были маленькие, с круглыми тусклыми стеклами, какие встречаются ныне только в старинных церквах, сквозь которые иначе нельзя было глядеть, как приподняв надвижное стекло. Вокруг окон и дверей были красные отводы¹⁸. На полках по углам стояли кувшины, бутыли и фляжки зеленого и синего стекла, резные серебряные кубки, позолоченные чарки всякой работы: венецейской¹⁹, турецкой, черкесской, зашедшие в светлицу Бульбы всякими путями через третьи и четвертые руки, что было весьма обыкновенно в те удалые времена. Берестовые скамьи²⁰ вокруг всей комнаты; огромный стол под образами в переднем углу; широкая печь с запечьями, уступами и выступами, покрытая цветными пестрыми изразцами. Все это было очень знакомо нашим двум молодцам, приходившим каждый год домой на каникулярное время, приходившим потому, что у них не было еще коней, и потому, что не в обычае было позволять школярам ездить верхом. У них были только длинные чубы, за которые мог выдрать их всякий казак, носивший оружие. Бульба только при выпуске их послал им из табуна своего пару молодых жеребцов.

Бульба по случаю приезда сыновей велел созвать всех сотников²¹ и весь полковой чин, кто только был налицо; и когда пришли двое из них и есаул²² Дмитро Товкач²³, старый его товарищ, он им тот же час представил сыновей, говоря: «Вот, смотрите, какие молодцы! на Сечь их скоро пошлю». Гости поздравили и Бульбу и обоих юношей и сказали им, что доброе дело делают и что нет лучшей науки для молодого человека, как Запорожская Сечь.

– Ну ж, паны-браты, садись всякий, где кому лучше, за стол. Ну, сынки! прежде всего выпьем горелки! – так говорил Бульба. – Боже, благослови! Будьте здоровы, сынки: и ты, Остап, и ты, Андрий! Дай же Боже, чтоб вы на войне всегда были удачливы! чтоб бусурманов²⁴ били, и турков бы били, и татаров били бы, когда и ляхи²⁵ начнут что против веры нашей чинить, то и ляхов бы били. Ну, подставляй свою чарку; что, хороша горелка? А как по-латини горелка? То-то, сынку, дурни были латинцы: они и не знали, есть ли на свете горелка. Как, бишь, того звали, что латинские вирши писал? Я грамоте разумею не сильно, а потому и не знаю: Гораций, что ли?

«Вишь, какой батька! – подумал про себя старший сын, Остап. – Все, старая собака, знает, а еще и прикидывается».

– Я думаю, архимандрит²⁶ не давал вам и понюхать горелки, – продолжал Тарас. – А признайтесь, сынки, крепко стегали вас березовыми и свежим вишняком по спине и по всему, что ни есть у казака? А может, так как вы сделались уже слишком разумные, так, может, и плетюганами пороли; чай, не только по субботам²⁷, а доставалось и в среду и в четверг?

– Нечего, батько, вспоминать, что было, – отвечал Остап, – что было, то прошло!

– Пусть теперь попробует! – сказал Андрий, – пускай теперь кто-нибудь только зацепит; вот пусть только подвернется теперь какая-нибудь татарва, будет знать она, что за вещь казацкая сабля!

– Добре, сынку! ей-богу, добре! Да когда на то пошло, то и я с вами еду! ей-богу, еду. Какого дьявола мне здесь ждать? чтоб я стал гречкосеем²⁸, домоводом, глядеть за овцами да за свиньями да бабиться с женой? Да пропади они: я казак, не хочу! Так что же, что нет войны? я так поеду с вами на Запорожье, погулять; ей-богу, поеду! – И старый Бульба мало-помалу горячился, горячился, наконец, рассердился совсем, встал из-за стола и, приосанившись, топнул ногою. – Завтра же едем! зачем откладывать? какого врага мы можем здесь высидеть? на что нам эта хата? к чему нам все это? на что эти горшки? – Сказавши это, он начал колотить и швырять горшки и фляжки.

Бедная старушка, привыкшая уже к таким поступкам своего мужа, печально глядела, сидя на лавке. Она не смела ничего говорить; но, услыша о таком страшном для нее решении, она не могла удержаться от слез; взглянула на детей своих, с которыми угрожала ей такая скорая разлука, – и никто бы не мог описать всей безмолвной силы ее горести, которая, казалось, трепетала в глазах ее и в судорожно сжатых губах.

Бульба был упрям страшно. Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле-мирный славянский дух и завелось казачество – широкая, разгульная замашка русской природы, и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись казаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «Кто их знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то казак» (где маленький пригорок, там уж и казак). Это было, точно, необыкновенное явленье русской силы: его вышибло из народной груди огниво бед²⁹. Вместо прежних уделов, мелких городков, наполненных псарями и ловчими, вместо враждующих и торгующих городами мелких князей возникли грозные селения, курени³⁰ и околицы³¹, связанные общей опасностью и ненавистью против нехристианских хищников. Уже известно всем из истории, как их вечная борьба и беспокойная жизнь спасли Европу от неукротимых набегов, грозивших ее опрокинуть. Короли польские, очутившиеся, наместо удельных князей, властителями этих пространных земель, хотя отдаленными и слабыми, поняли значение казаков и выгоды такой бранной, строптивой жизни. Они поощряли их и льстили этому расположению. Под их отдаленною властью гетманы, избранные из среды самих же казаков, преобразовали околицы и курени в полки и правильные округи³². Это не было строевое собранное войско, его бы никто не увидал; но в случае войны и общего движенья, в восемь дней, не больше, всякий являлся на коне во всем своем вооружении, получа один только червонец платы от короля, и в две недели набиралось такое войско, какого бы не в силах были набрать никакие рекрутские наборы. Кончился поход – воин уходил в луга и пашни, на днепровские перевозы, ловил рыбу, торговал, варил пиво и был вольный казак. Современные иноземцы справедливо дивились³³ тогда необыкновенным способностям его. Не было ремесла, которого бы не знал казак: накурить вина, снарядить телегу, намолоть пороху, справить кузнецкую, слесарную работу и, в прибавку к тому, – гулять напропалую, пить и бражничать, как только может один русский, – все это было ему по плечу. Кроме рейстровых³⁴ казаков, считавших обязанностью являться во время войны, можно было во всякое время, в случае большой потребности, набрать целые толпы охочекомонных³⁵: стоило только есаулам пройти по рынкам и площадям всех сел и местечек и прокричать во весь голос, ставши на телегу: «Эй вы, пивники, броварники³⁶, полно вам пиво варить, да валяться по запечьям, да кормить своим жирным телом мух! Ступайте славы рыцарской и чести добиваться! Вы, плугари, гречкосеи, овцеводы, баболюбы, полно вам за плугом ходить да пачкать в земле свои желтые чоботы, да подбираться к жинкам и губить силу рыцарскую! пора доставать казацкой славы!» И слова эти были как искры, падающие на сухое дерево. Пахарь ломал свой плуг, бровары и пивовары кидали свои кадки и разбивали бочки, ремесленник и торгаш посылал к черту и ремесло и лавку, бил горшки в доме – и все, что ни было, садилось на коня. Словом, русский характер получил здесь могучий, широкий размах, крепкую наружность.

Тарас был один из числа коренных, старых полковников: весь был он создан для бранной тревоги и отличался грубой прямотой своего нрава. Тогда влияние Польши начинало уже оказываться на русском дворянстве. Многие перенимали уже польские обычаи, заводили роскошь, великолепные прислуги, соколов, ловчих, обеды, дворы. Тарасу было это не по сердцу. Он любил простую жизнь казаков и перессорился с теми из своих товарищей, которые были наклонны к варшавской стороне, называя их холопьями польских панов. Вечно неугомонный, он считал себя законным защитником Православия. Самоуправно входил в села, где только жаловались на притеснения арендаторов и на прибавку новых пошлин с дыма³⁷. Сам с своими казаками производил над ними расправу и положил себе правилом, что в трех случаях всегда следует взяться за саблю, именно: когда комиссары³⁸ не уважали в чем старшин³⁹ и стояли перед ними в шапках, когда глумились над Православием и не чтили обычая предков и, наконец, когда враги были бусурманы и турки, против которых он считал во всяком случае позволительным поднять оружие во славу христианства. Теперь он тешил себя заранее мыслию, как он явится с двумя сыновьями своими в Сечь и скажет: «Вот посмотрите, каких я молодцов привел к вам!»; как представит их всем старым, закаленным в битвах товарищам; как поглядит на первые подвиги их в ратной науке и бражничестве, которое почиталось тоже одним из главных достоинств рыцаря. Он сначала хотел было отправить их одних; но при виде их свежести, рослости, могучей телесной красоты вспыхнул воинский дух его, и он на другой же день решился ехать с ними сам, хотя необходимостью этого была одна упрямая воля. Он уже хлопотал и отдавал приказы, выбирал коней и сбрую для молодых сыновей, наведывался и в конюшни и в амбары, отобрал слуг, которые должны были завтра с ними ехать. Есаулу Товкачу передал свою власть вместе с крепким наказом явиться сей же час со всем полком, если только он подаст из Сечи какую-нибудь весть. Хотя он был и навеселе и в голове его еще бродил хмель, однако ж не забыл ничего; даже отдал приказ напоить коней и всыпать им в ясли крупной и лучшей пшеницы, и пришел усталый от своих забот.

– Ну, дети, теперь надобно спать, а завтра будем делать то, что Бог даст. Да не стели нам постель! нам не нужна постель: мы будем спать на дворе.

Ночь еще только что обняла небо, но Бульба всегда ложился рано. Он развалился на ковре, накрылся бараньим тулупом, потому что ночной воздух был довольно свеж и потому что Бульба любил укрыться потеплее, когда был дома. Он вскоре захрапел, и за ним последовал весь двор; все, что ни лежало в разных его углах, захрапело и запело; прежде всего заснул сторож, потому что более всех напился для приезда паничей.

Одна бедная мать не спала; она приникла к изголовью дорогих сыновей своих, лежавших рядом; она расчесывала гребнем их молодые, небрежно всклокоченные кудри и смачивала их слезами; она глядела на них вся, глядела всеми чувствами, вся превратилась в одно зрение и не могла наглядеться. Она вскормила их собственною грудью; она возрастила, взлелеяла их – и только на один миг видит их перед собою! «Сыны мои, сыны мои милые! что будет с вами? что ждет вас?» – говорила она, и слезы остановились в морщинах, изменивших прекрасное когда-то лицо ее. В самом деле, она была жалка, как всякая женщина того удалого века. Она миг только жила любовью, только в первую горячку страсти, в первую горячку юности, и уже суровый прельститель ее покидал ее для сабли, для товарищей, для бражничества. Она видела мужа в год два-три дня, и потом несколько лет о нем не бывало слуху. Да и когда виделась с ним, когда они жили вместе, что за жизнь ее была? Она терпела оскорбления, даже побои; она видела ласки, оказываемые только из милости; она была какое-то странное существо в этом сборище безженных рыцарей, на которых разгульное Запорожье набрасывало суровый колорит свой. Молодость без наслаждения мелькнула перед нею, и ее прекрасные свежие щеки и перси без лобзаний отцвели и покрылись преждевременными морщинами. Вся любовь, все чувства, все, что есть нежного и страстного в женщине, все обратилось у нее в одно материнское чувство. Она с жаром, с страстью, со слезами, как степная чайка, вилась над детьми своими. Ее сыновей, ее милых сыновей берут от нее; берут для того, чтобы не увидеть их никогда! Кто знает, может быть, при первой битве татарин срубит им головы и она не будет знать, где лежат брошенные тела их, которые расклюет хищная подорожная птица, а за каждую каплю крови их она отдала бы себя всю. Рыдая, глядела она им в очи, когда всемогущий сон начинал уже смыкать их, и думала: «Авось-либо Бульба, проснувшись, отсрочит денька на два отъезд; может быть, он задумал оттого так скоро ехать, что много выпил».

1.«Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Евангелие от Иоанна, гл. 15, ст. 13).

2.Впервые повесть Гоголя «Тарас Бульба» была напечатана в сборнике «Миргород» (1835). Во втором томе своих «Сочинений» 1842 года Гоголь дал повесть в новой, коренным образом переработанной редакции. Помимо тщательной стилистической отделки произведения, в нем появились совершенно новые эпизоды и персонажи. В результате переделки объем повести увеличился почти вдвое (вместо девяти глав первой редакции – двенадцать глав во второй), существенно обогатился весь ее идейно-художественный замысел.
  При всем этом следует подчеркнуть, что не летописи и исторические труды определили развитие жанра исторической прозы Гоголя. Еще в начале 1830-х годов Гоголь вместе с просьбами о присылке рукописных материалов «про времена гетманщины» постоянно побуждал родных собирать для него украинские песни.
  Присланная в начале ноября 1833 года сестрой Марией Васильевной «старинная тетрадь с песнями» («…между ними… многие очень замечательны», – писал Гоголь матери 22 ноября 1833 года) послужила писателю непосредственным толчком к возобновлению начатой ранее работы над историей Малороссии.
  Помимо сборника, присланного сестрой, Гоголь в первой половине 1830-х годов пользовался также сборниками «Опыт собрания старинных малороссийских песен» князя Н. А. Цертелева (СПб., 1819), «Малороссийские песни, изданные М. Максимовичем»
  (М., 1827), «Запорожская старина» И. И. Срезневского (Харьков, 1833), «Украинские народные песни, изданные М. Максимовичем» (М., 1834. Ч. 1), «Piesni polskie i ruskie ludu galicyjskiego. Z muzyka instrumentowana przez Karola Lipinskiego. Zebral i widal Waclaw z Oleska» (We Lwowie, 1833) и рукописным собранием народных песен З. Доленги-Ходаковского.
  В 1834 году, с вступлением на пост главы Министерства народного просвещения С. С. Уварова, провозгласившего в своей деятельности следование началам Православия, самодержавия и народности, в «Журнале Министерства народного просвещения» были напечатаны четыре статьи Гоголя: в февральском номере – «План преподавания всеобщей истории», в апрельском – «Отрывок из истории Малороссии» и статья «О малороссийских песнях», в сентябрьском – написанная в мае – июне статья-лекция «О средних веках». Единство рассматриваемых в этих статьях тем и определяет замысел «Тараса Бульбы», начатого в середине 1834 года. Историю Украины писатель рассматривает на фоне мировой истории. Воспетое в народных песнях-думах малороссийское казачество он называет «одним из замечательнейших явлений европейской истории», «оплотом для Европы от магометанских завоеваний», ставя его в один ряд со средневековым рыцарством. Такой взгляд служит ему прямым прологом к осмыслению современности. Мысль о конечном духовном порабощении Европы на исходе средних веков арабо-мусульманской культурой открывает Гоголю видение всемирно-исторического предназначения России – единственной свободной христианской державы в мире, исповедующей Православие.
  Предыстория создания второй редакции «Тараса Бульбы» являет в основном те же этапы и характер подготовительной работы, какие предшествовали написанию первой редакции. С изданием в 1835 году «Миргорода» Гоголь не оставил своих поисков новой жанровой формы для художественного воспроизведения прошлого. Успешно привив в «Тарасе Бульбе» народную песню к исторической повести, писатель в дальнейшем делает попытку преобразовать еще один жанр – драму (или трагедию), интерес к которой обнаружил еще в 1831 году с выходом пушкинского «Бориса Годунова».
  Первым опытом создания исторической драмы, последовавшим непосредственно за появлением первой редакции «Тараса Бульбы», стала незавершенная трагедия из английской истории «Альфред», над которой писатель работал весной – осенью 1835 года и в создании которой использовал, помимо других исторических источников, народные песни (герой драмы – английский король Альфред Великий (849–899), причислен в западной церкви к лику святых за свои исключительные заслуги в религиозно-политическом объединении Англии перед угрозой норманнского завоевания). Над вторым опытом исторической драмы – трагедией из истории Запорожья (из эпохи Богдана Хмельницкого) – Гоголь работал с августа 1839 по сентябрь 1841 года, после чего сжег готовую драму, недовольный малым действием ее на B. А. Жуковского. В работе над драмой Гоголь вновь обратился к «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина, использовал известные ему ранее «Историю Русов», «Описание Украйны» Г. де Боплана, «Историю о казаках запорожских» князя C. И. Мышецкого, «Историю Малой России» Д. Н. Бантыш-Каменского. Появились и новые источники – книга Б. Шерера «Annales de la Retite-Russie, ou I’Histoire des Casaques Saparogues et les Casaques de I’Ukraine» (Париж, 1788) и какая-то польская книга, из которой Гоголь сделал выписку «Улицы древней Варшавы». Однако главным источником и на этот раз оказались народные песни. С обращения к ним Гоголя начинается создание драмы из истории Запорожья.
  После сожжения драмы в начале сентября (второй половине августа ст. ст.) 1841 года Гоголь приступает к созданию второй редакции «Тараса Бульбы», для которой широко использует материалы, приготовленные ранее для драмы. Здесь появляются новые реминисценции из народных песен, собранных И. И. Срезневским и М. А. Максимовичем; привлекается и новый сборник – «Малороссийские и червоно-русские думы и песни, изданные П. Лукашевичем» (СПб., 1836). В работе Гоголю помогает его сестра, Елизавета Васильевна, которая, окончив переписку первого тома «Мертвых душ» для цензуры, приступает к изготовлению списка новой редакции «Тараса Бульбы». К концу 1841 года работа в основном была завершена, и перед отъездом Гоголя за границу в начале июня 1842 года повесть была представлена на рассмотрение петербургской цензуры.

3.Что это на вас за поповские подрясники? <…> А побеги который-нибудь из вас!.. – С первых строк повести Гоголь подчеркивает мысль об особом положении воина-защитника, «поборника целомудрия и благочестия», в церковном единстве.

4.Академия – здесь: Киевская духовная академия, первое высшее богослужебное учебное заведение в Южной России; переименовано в академию в 1689 году из коллегии, основанной в 1632 году киевским митрополитом Петром Могилой. Курс обучения продолжался 12 лет и давал богословскую и общеобразовательную подготовку, знание языков. Киевская духовная академия представляла собой не только собственно духовное учебное заведение, готовившее будущих пастырей, но и общеобразовательное учебное заведение, в котором проходили «закалку» и простые «рыцари» веры – такие, как сыновья Тараса Бульбы.

5.Бу́льба – картофель (укр.).

6.Бе́йбас (бе́льбас) – балбес, олух.

7.Мазу́нчик – неженка, маменькин сынок, баловень (от укр. «ма́зать» – баловать, ласкать).

8.Ка зна що – невесть что, дрянь, чепуха.

9.Запоро́жье – здесь: Запорожская Сечь – общественно-политическая и военная организация украинских казаков в низовьях Днепра, в XVI–XVIII веках называвшаяся по своему главному укреплению Сечью (сечь или сiчь – лесная вырубка, завал из деревьев).

10.Пампу́шки (уменьш. от «пампухи») – пышки, «вареное кушанье из теста» (словарь «малороссийских слов, встречающихся в первом и втором томах» Собрания сочинений Гоголя 1842 года издания).

11.Медови́к – медовый пряник.

12.Ма́ковник – лепешка из меда с маком.

13.Пу́ндики – «род пышек, жаренных в масле» (Виргилиева Энеида, на малороссийский язык переложенная И. Котляревским. СПб., 1809. Ч. 4. Словарь малороссийских слов. С. 17).

14.Вытребе́ньки – прихоти, баловство, выдумки.

15.Банду́ра – инструмент, род гитары.

16.…за унию – то есть из-за унии. У́ния (лат. unio – союз, объединение) – здесь: соглашение части западнорусских иерархов об объединении Православной Церкви с Римом с признанием главенствующей роли папы и ряда католических догматов при сохранении своих обрядов и богослужения. С принятием унии на соборе в Бресте в 1596 году униатские епископы были отлучены от Церкви; насильственное распространение унии на Украине привело к усилению закабаления украинского населения польскими помещиками и католическим духовенством. Часть украинского дворянства поддержала унию, тогда как простой народ и казачество продолжали держаться Православия.

17.На стенах – сабли… ружья <…> На полках… кубки… <…> Все это было очень знакомо нашим двум молодцам… – Светлица Тараса как бы представляет собой своеобразный «домашний музей», главное назначение которого здесь – воспитание сыновей. Изображение ее напоминает описание светлицы пана Данилы в «Страшной мести»: «Вокруг стен… полки… на них… кубки… Ниже висят дорогие мушкеты, сабли, пищали… Глядя на них, пан Данило как будто по значкам припоминал свои схватки».

18.Красные отво́ды – декоративный орнамент на окнах и дверях дома.

19.Венеце́йский – венецианский.

20.Бе́рестовые скамьи – скамьи из бе́реста (украинское название вяза).

21.Со́тник – здесь: начальник сотни, территориально-войсковой единицы казаков в XVII–XVIII веках, располагавшейся в своем городке или местечке.

22.Есау́л (от тюрк. «ясаул» – начальник) – административно-войсковая должность и чин в казацком войске с 1576 года.

23.Товка́ч (товка́чка) – пест. В черновой редакции повести 1834 года герой назывался Довбешкой (от укр. «довбаю» – долблю).

24.Бусурма́ны – иноверцы, нехристиане, преимущественно магометане.

25.Ля́хи – старинное название поляков.

26.Архимандри́т – церковный сан, даваемый настоятелям монастырей и другим монашествующим, занимающим важные административные должности; здесь: начальник (ректор) Киевской академии.

27.…по субботам… – Суббота – традиционный день порки в старых учебных заведениях. Телесные наказания применялись и в Нежинской гимназии высших наук, где учился Гоголь. Вероятно, в изображении жизни героев во второй главе сказались отчасти юношеские впечатления самого писателя, называвшего в шутку Нежинскую гимназию «бурсой».

28.Гречкосе́й. – «…слово сие означает человека ленивого и нерадивого, вероятно, потому, что в Малороссии часто сеют гречиху на том же самом поле, на котором была рожь, не вспахивая оного вновь, а только взборонив» (князь Цертелев. Опыт собрания старинных малороссийских песней. СПб., 1819. С. 60).

29.Это было, точно, необыкновенное явленье русской силы: его вышибло из народной груди огниво бед. – Гоголю, в частности, была известна речь одного из украинских представителей на польском сейме 1620 года, Л. Дервинского, по поводу притеснений православных со стороны униатов: «…Если бы, говорю, от нас исшедшие на нас не восстали, то таковые науки, таковые училища, толико достойные и ученые люди в народе Российском никогда бы не открылись. Учение в церквах наших было бы по-прежнему прахом нерадения покровенно» (Бантыш-Каменский Д. Н. Историческое известие о возникшей в Польше унии. М., 1805. С. 69). Позднее мысль об «огниве бед», пробуждающем спящие силы народа, Гоголь повторил в «Выбранных местах из переписки с друзьями», говоря о «ворвавшемся» в Россию в эпоху Петра I «европейском просвещении»: «…Европейское просвещение было огниво, которым следовало ударить по всей начинавшей дремать нашей массе… В эпоху Екатерины… на всех поприщах стали выказываться русские таланты… полководцы… государственные дельцы… ученые…» Это сближение Гоголем двух эпох русской истории, одинаково отмеченных западным влиянием, царствований Петра I и Екатерины II, и эпохи героических подвигов украинского казачества – дает возможность говорить об одном из вероятных прототипов главного героя повести – гоголевском земляке, екатерининском вельможе Дмитрии Прокофьевиче Трощинском (1754–1829). Потомок старого казацкого рода, выпускник Киевской духовной академии, сосед Гоголей по имению и их дальний родственник – Д. П. Трощинский своей незаурядной личностью и головокружительной карьерой (от армейского писаря до министра) еще в раннем детстве поразил воображение Гоголя. Тесное общение с семьей Трощинских, талантливыми представителями старинного казацкого рода, несомненно, не могло не отразиться в образах гоголевской эпопеи.

30.Куре́нь – «отделение военного стана запорожцев» (словарь «малороссийских слов…»), землячество; территориально-войсковое подразделение казаков (со слободами, селами и хуторами), часть сотни.

31.Око́лица – объединение нескольких окрестных селений, округа.

32.…гетманы, избранные из среды самих же казаков, преобразовали околицы и курени в полки и правильные округи. – В первой редакции «Тараса Бульбы» Гоголь связывал военную реформу Малороссии с деятельностью польского короля (с 1576 года) Стефана Батория: «…Баторий устроил полки в Малороссии…» По замечанию В. П. Казарина, это соответствует повествованию Д. Н. Бантыш-Каменского в «Истории Малой России». Окончательная редакция основана на свидетельствах «Истории Русов» псевдо-Конисского, связывавшего военную реформу Малороссии с преобразованиями гетмана Ружинского, избранного из казачьей среды задолго до правления Батория. Ге́тман – в Польше и Великом княжестве Литовском главнокомандующий и военный министр (с начала XVI века). Предводители казацкого войска стали называться гетманами с 1570-х годов. Однако официально этот титул был дан польским правительством только в 1648 году Богдану Хмельницкому. Полк – на Украине XVI–XVIII веков территориально-войсковая единица, состоявшая из нескольких сотен (от 7 до 20).

33.…иноземцы… дивились… – Имеется в виду в первую очередь французский путешественник Г. де Боплан, выведенный Гоголем в шестой главе первой редакции повести и в седьмой и десятой главах второй редакции в образе «французского артиллериста и инженера», служившего в польских войсках (с 1631 по 1648 год Боплан служил в польской королевской армии в чине старшего капитана артиллерии и военного инженера). В своих заметках при чтении «Описания Украйны» Боплана (в рус. пер. СПб., 1832) Гоголь особо выделил универсальность ремесленных навыков казаков.

34.Ре́йстровые (рее́стровые) казаки – часть украинского казачества, принятая в XVI – первой половине XVII века на службу польским правительством и внесенная в особый список – реестр. «Рейстровый казак – казак, записанный на службу» (словарь «малороссийских слов…»).

35.Охочекомо́нные – иначе: компанейцы (компанейство – товарищество) – конные добровольцы, являвшиеся на своих конях.

36.Брова́рники (от нем. Brauer) – пивовары, винокуры. «Броварня (нем.) – пивоварня» («Лексикон малороссийский» в «Книге всякой всячины…»).

37.По́шлина с дыма – налог с отдельного жилья, дома (с каждой дымовой трубы).

38.Комисса́ры – польские сборщики налогов.

39.Старши́ны – выборные должностные лица в украинском казачестве в XVI – ХVIII веках: атаманы, есаулы, писари, судьи и др.