Kitobni o'qish: «Заигрывающие батареи», sahifa 2
Ну, не повезло. Бывает. Зато завтра повезет! Бондарь был оптимистом и не любил унывать. На войне все переменчиво! Зато немцам наломали дров сегодня – не утащишь! Те шесть танков, что умерли, выехав из лощинки, как они думали, в тыл пушкарям – поломали, как умели, хрен восстановишь. Афанасьев, оказывается, сначала три танка поджег, а потом, позицию сменив, из засады по бортам в упор – еще три, а остальные умники поперлись в лощинку. Ну и все. Всего, получается, угробили при первой встрече дюжину панцеров. Три своих пушки потеряв.
Но тут Бондарь охолонул свою радость. Это истребители так сыграли, а те артиллеристы, что были по опорным пунктам и в пехоте – все орудия потеряли, и потери у них лютые. Тоже танков сколько-то пожгли, но и самим досталось. Село не удержали, отошли. Видал отступавшую измочаленную пехоту – ни ПТР, ни пулеметов не увидел. Прогрызли немцы рубеж и продолжают наступать. Так что игра в самом разгаре. А он – без пушек.
Ночью окопались вдоль дороги. Опять замаскировались, подготовились, бондаревские расчеты товарищам помогли. Ремонтники обещали пушечку залатать, но день уйдет точно – хоть и мало в бронебойном осколков, но прилетели неудачно. Вдоль дороги были развернуты минные поля, так что артиллеристов они прикрывали неплохо, не так-то просто с полотна на обочину съедешь. А на рассвете прибыл от командира полка трехосный грузовик с отчаянно зевающими саперами. Бондаря, как бездельничающего, комполка послал указать землероям, где установить на шоссе дополнительно мины.
– Пробку сейчас поставим, – успокоил младший сержант, вертясь и явно ища что-то.
– Чего крутишься? – не удержался любопытный Бондарь.
– Ориентир ищу – привязаться, нам же потом на обратном пути, когда гансов попрем, это все разминировать надо будет, – рассудительно заявил сапер, поправляя каску.
– Вон дерево!
– Не годится. После заварушки от этого ориентира только щепки останутся. Есть вон камень. Так, ребята, давай отсюда – интервал вдвое меньше, пошли по схеме!
Сонные до того саперы забегали шустро, как тараканы, и зарывали мины так споро и ловко, что старший лейтенант только головой закрутил. По всем расчетам немцы должны были воткнуться головой колонны в это свежевыставленное заграждение и встать на дороге в минном мешке. Словно на выставке – в восьмистах метрах уже ждали пушки.
– Все, принимайте работу! – заявил вскоре сапер.
Бондарь работу принял, глядя, как двое подчиненных этого сержанта катают колеса по дороге, придавая ей прежний вид наезженной трассы.
– Хитро! – кивнул с одобрением.
– Так точно! Удачи вам! – кивнул сапер.
– А вы?
– Мы дальше поедем. Если тут фрицы прорвутся – там встречать будем. Или с другого направления. Ломятся они, как похмельный за пивом.
Ждать гостей оказалось недолго. И удивленный комвзвода только присвистнул. Третий год войны, а немчура совсем ошалела: по дороге споро катили уже виденные вчера танки. Много, десятка три. Боком, как на параде. Но не это странно: ни авангарда, ни грузовиков, ни осточертевших бронетранспортеров. Сдурели они, что ли? Всегда, как порядочные, авиаразведку проводили, обязательно хоть что-то с крыльями перед танками прошмыгивало, разнюхивая и разглядывая комитет по встрече.
А тут – сами с усами?
На дороге жидко хлопнуло раз, потом еще и еще. Колонна, только что стремительная и стройная, словно на параде, теперь сбилась в безобразную кучу. Бондарь засопел зло, полез за трубочкой. Руки тряслись от злости: такой случай – а приходится упускать. Товарищи уже вовсю молотили по отлично видным целям, немцы нарвались на мины, что с боков дороги, огрызались как-то растерянно и бестолково. Опять взрывы от их снарядов какие-то нелепые. Словно от сорокапятки, только земли летит больше. Бронебойными лупят, недоумки.
Над головой прошелестело. Тяжелые чемоданы накрыли уже пристрелянную дорогу, добавили перца. Эх, невезуха – явно фрицы заблудились или еще что, но ни тебе их чертовых лаптежников, ни артиллерии в ответ, ни наглой пехоты, от которой отмахиваться замучаешься. Комполка всю ночь пытался пехотное прикрытие раздобыть, но не вышло, и весь ИПТАП как те немцы – без защиты. Встретились одинаковые!
Голая артиллерия против голых танков. Битва в бане!
Уже четыре дымных столба на дороге. И к ним в придачу какой-то шибко умный панцерман сбросил свои дымовые шашки. Старший лейтенант аж заерзал: ну надо же, какие придурки попались, а он – как охотник без ружья в стае уток. Ганс же себе и своим обзор дымом угадил, их силуэты и за дымом отсюда видны отлично. Вздохнул глубоко. Опять сосал трубочку. Сидел, смотрел дальше. Немцам бы откатиться сразу – а они почему-то теряли драгоценное время, возясь как слепые щенки в корзине, пытаясь прятаться друг за друга. ИПТАП старательно молотил из всех стволов, над головами с равными промежутками времени пролетали чемоданы дальнобойщиков. Туда же – в кучу.
Наконец, оставшиеся машины – чуть больше половины – стали отползать обратно, по-прежнему огрызаясь бронебойными. Эх, надо идти к начальству – может, хоть одну пушку дадут!
Но Бондарю не дали ничего, кроме нотаций за неуместную настырность.
В бригаде три полка, в каждом по 20 орудий. В одном – сорокапятки, к которым старший лейтенант относился крайне прохладно – ему нравились 76-миллиметровки завода имени Сталина. А таких не было в запасе. Сиди на попе ровно, жди своего часа!
На следующий день немцы поумнели, стали прежними. Накаркал вчера – вот радуйся: и авиация долбит, и артиллерию подтянули, и пехотинцы не кончились у фрицев. А странные новые танки уже на глаза не попадались – обычная броня с редким вкраплением чертовых «Тигров».
На четвертый день от 20 ЗиСок в полку осталась ровно дюжина – пошарпанных в разной степени, побитых, но боеспособных.
И Бондарь напросился на свою голову.
Зато задачу ставил сам комполка. Хреновая задача, если честно. Правда, две пушки старлей снова получил во взвод. Одну свою – с наскоро залатанным накатником. Ремонтник честно признался, что на десяток выстрелов – хватит. Наверное. А потом ствол обратно укатится меж станин и там останется до заводского ремонта. Второе орудие было из третьей батареи – с разбитым прицелом и напрочь выбитой вертикальной наводкой.
Задачка оказалась под матчасть. Остановить фрицев двенадцатью орудиями нечего было рассчитывать. Теперь гансы били кулаком из сотни танков. А в лоб «Тигра» 76,2 мм бронебойный не берет совсем. Уже убедились. Потому фрицев надо развернуть. К лесу передом, а к ИПТАПу – задом. И по жопе от души, с оттягом дубино-оглоблей! Это если не по-артиллерийски говорить. А так это кличется «огневым мешком» и уже применялось в деле. Если немцы клюнут – им кранты. Не клюнут – ИПТАПу хана. Раздавят к чертовой матери.
Все дело в том, как взвод Бондаря сыграет свою роль.
– Прима-балерина, – хмыкнул капитан Афанасьев.
Комполка кивнул. Обычно он такие шуточки резвых подчиненных не одобрял и любил солидность. Но тут особое дело. Если и не балет, то театр. Или цирк. Взвод Бондаря должен отыграть за весь полк, показав, что справа от дороги две, а может и больше батарей. Если все получится, и немцы купятся на эту приманку, развернутся в ту сторону – им конец. Наводчики в его полку – мастера и перекалечат танки раньше, чем те успеют, поняв свою ошибку, вывернуть обратно на 180 градусов, подставив толстые лбы.
Им на это надо секунд двадцать самое малое, пока командиры спохватятся, пока команда дойдет до водителей, пока танк будет разворачиваться. На деле – куда больше. Потому как будет неразбериха. А истребители танков каждым стволом за две с половиной секунды шлют снаряд.
Не купятся немцы – придется работать в упор, кинжальным огнем, стараясь нанести максимальный урон за те секунды, которые есть у противотанковой пушки, обнаружившей себя первым же выстрелом. Она успеет послать два снаряда, после этого танк уже ответит во всю мощь.
И ему есть чем ответить.
Потому важно, чтобы Бондарь выступил как надо, на бис и браво.
И морочить немца огнем ему надо не меньше получаса. И эти полчаса его взвод должен жить и активно показывать, что там не два десятка людей с калечными пушками, а полноценная линия обороны, солидный опорный пункт, мимо которого не проедешь с песнями.
Задержал на минуту Афанасьев.
– Как собираешься огонь вести?
– Первые три-четыре выстрела в режиме пристрелки, осколочными. Потом расчеты в окоп, по одному ползком для продолжения стрельбы. И взрывпакетами – для обозначения остальных пушек, – не чинясь, сказал Бондарь. Парень он был самолюбивый, но капитан был крут и мог подсказать что-то полезное, опыта у него было побольше именно в таких засадах. В прошлый раз со ста метров бил в борта – ледяной характер. Выждал до последнего, потом плетни разом повалились, и у немцев шансов выжить не было вовсе. Но вот так выждать, чтоб вплотную подъехали и борта подставили – это надо уметь!
– По одному не посылай. По двое лучше. В одиночку – боятся люди. А так – друг перед другом. И не так страшно, и лучше сработают.
– Но у нас же бойцы отборные! – удивился старлей.
– Да. Вот и побереги им нервы. И дымовых снарядов возьми. Когда совсем жарко станет – влепи между собой и немцами на километре, – уверенно заявил капитан.
– Есть, – усмехнулся Бондарь.
– Ну, ни пуха ни пера! – ответил улыбкой Афанасьев.
– К черту, к черту!
Сдал под расписку подкалиберные снаряды, которые выдавались под строгий отчет на каждую пушку, словно в проклятом 1942 м году. Так-то бронебойных хватало, а эти новые – по пять штучек, и не дай бог потеряешь зря – разжалованием пахнет. Получил дымовые, еще шрапнели дали – все отдача меньше от выстрела. И отправился оборудовать рубеж, жалея, что нет здесь саперов с их минами, но, видно, в других местах еще солонее приходилось.
Позиция оказалась полуоборудованной: стояли на ней макеты пушек из бревен, и накопано было много, но мелко – только авиаторов немецких обмануть. Видно, получилось не очень – воронок всего с десяток, просекли летучие гансы, что деревянные пушки.
Копали, как осатаневшие, понимая прекрасно, что в мелком окопчике не выжить. Вместе со взводом рыли и «имитаторы» – те, кто из их команды уцелели после вчерашнего боя, где пришлось ребятам сцепиться с прорвавшимися на позиции панцергренадерами. Обычно немцы рукопашки избегали, а вчера остервенели совсем, и резня была невиданная.
Дошла битва уже до высшего градуса, виделась немцам близкая победа, и они ломились, не считая потерь. И наши отвечали тем же.
На позиции росла пара деревьев – снесли их, чтоб не было танкам ориентиров. Все сделать не успели, как пошла пыль по дороге. Провозились с увечной пушкой, где по вертикали не навести было – пришлось доски под колеса класть, чтоб получилось приблизительно по шоссе.
Едут! Еще раз Бондарь коротко напомнил, кто что делать должен. Подготовились.
Колонна здоровенная, прут без разведки – уже обожглись, не раз теряя зря авангард, и теперь ставка на сырую силу, массу, броню и стволы.
Мощь прет!
И бойцы, уж на что лучшие из лучших, проверенные-перепроверенные, а видно, что совсем не по себе им: кто веселый лихорадочно, кто замолк каменно, а кто и откровенно боится.
И когда колонна вышла по шоссе, куда и ждали, комвзвода не своим голосом рявкнул: «Огонь!». Не получилось скрыть свое волнение, подвел организм чертов. Вася мельком обернулся с улыбочкой примерзшей.
Оба орудия грохнули, обозначив себя.
Снаряд в свою битую пушку не полез – накатник до конца ствол не довел, брызнуло кипящей жижей из-под бандажа.
– Вручную, ствол вперед!
Навалились, замок чавкнул, снаряд приняв, бойцы глядят на командира, а он резину тянет! И понимают все, что считает секунды, которые были бы нужны для корректировки прицела и передачи данных остальным на батареях. Сил ждать нет, а надо: немцы отлично свое дело знают, начнешь частить – не поверят, а так все жизненно вроде.
Еще раз рявкнули снарядами.
– В укрытие, живо! Живо!
И сам в окоп мало не прыжком.
Панцерманы не подкачали – накрытия пошли тут же. Как договаривались – сразу после первых же взрывов на позиции восемь человек, сидевших в окопе с равными интервалами, швырнули взрывпакеты за бруствер. В реве взрывов и не слышно, одна надежда, что видно танкистам будет.
Воздуха мигом не стало – дымная взвесь пыли, дышать нечем. Ловко немцы накрыли, грамотно. Два километра – отличная дистанция для обстрела пушек, особенно когда знаешь, что они-то тебя через броню не достанут, далеко. Послал двоих сделать выстрел – кричать без толку, и так знают, что делать.
Бегом по шатающемуся окопу – ко второй пушке. Молчит что-то. При нем в окоп за ноги втянули стонущего заряжающего. Высунулся между двумя близкими разрывами – подметки подкованные увидел между станин. Гайнуллин, по сапожкам судя. Ствол не дошел до нужного места, битый накатник не доводит.
Выскочили втроем. Ствол накатили сами, снаряд в ствол, рывок за шнур, выплюнуло дымящуюся гильзу на развороченную спину мертвого сапожника. Краем сознания удивился: похожа спина на американский флаг, красно-белые полосы ребер с мясом – сорвало все татарину до костей. Накатили, еще грохнули. Боец слева чуток приподнялся. Свалился, не охнув, и вокруг земля дыбом в воздух. Кубарем в окоп, где хоть стенки и бьют, словно доской, но – безопаснее, а тут наверху, у пушки, вместо воздуха земля с осколками взвесью.
– Только ползком! Не стоять! На коленках, пригнувшись, полуприседом! – орет бойцам, сам себя не слыша.
Следующие двое по очереди. Бахнуло. Свалились обратно, один плечо ладонью зажал, а под ладошкой – словно помидор раздавили. Хлопки взрывпакетов хоть и плохо слышны, а вроде как шесть, не восемь. Побежал смотреть – почему, а в трех метрах не видать ни черта, словно ночь на позиции. Наткнулся на сидящего на корточках в нише бросальщика. От головы имитатора только нижняя челюсть осталась, остальное сбрило вместе с правой рукой.
Руки, зараза, трясутся, зажигалка не вспыхивает, но наконец огонек на фитиле затрепетал боязливо, словно тоже взрывы его пугают. Запалил шнурок взрывпакета, кинул за бруствер, стараясь не повторять ошибки покойного. Еще один пакет туда же и дальше по земляному коридору. Близкие взрывы пихают с разных сторон упругими волнами пыльного воздуха, словно кто-то жесткими подушками со всей злобы лупит.
Санитар запачканным в земле бинтом старается рыпающемуся бойцу голову обмотать, а тот рвется из рук, пытается обожженное лицо лохмотьями, которые вместо пальцев остались, ощупать.
– Помги летнат! – рот у санитара распахнут, а звук, словно через подушку – такой рев вокруг. Перепрыгнул через сидящих, добежал до ниши со взрывпакетами. Тут же кинул отсюда пару. Навстречу – старший над имитаторами, седой мужик со свинцовым взглядом. Жестом указал, чтоб работал, побежал обратно к орудию. Уже не очень удивившись, перепрыгивал через завалы из земли, и вроде окоп стал мельче, во многих местах от бруствера не осталось ничего, только на голову земля сыплется сверху, словно там сумасшедшие землекопы работают, живьем закопать старлея хотят.
Добежал до своей пушки. Выглянул. Ствол вырвало из люльки окончательно. И от щита огрызки остались. Колеса врозь. Хана орудию. Жестом показал оставшимся трем бойцам – все, дескать, нечего тут делать, к первой пушке побежал, а ноги уже не идут, подгибаются. По башке что-то течет, потрогал пальцами – кровища.
Первая пушка бахнула и тенью мелькнула в небе, кувыркнувшись, словно не из стали сделана, а бумажная.
И тут, словно по взмаху волшебной палочки, – стихло. Тошнило, и голова кружилась.
Окоп перестал шататься, словно шлюпка в волнах.
В относительной тишине звучно грохнули четыре взрывпакета.
С трудом проморгавшись и кашляя, словно старый курильщик, осторожно высунулся над дымящимся изорванным бруствером. Не видно ничего, дымище и пыль стеной. Потянул бинокль, удивившись, как быстро на металл сел слой пыли. Пригляделся.
Там, впереди, в двух километрах горели десятки бензиновых костров, черный жирный дым расползался неряшливым облаком по земле.
Сполз обессиленно на дно окопа.
Получилось! – слабо мелькнуло где-то на задворках ушибленной многократно за эти минуты головы.
С усилием поднялся на дрожащие ноги. Сплюнул красным. Пошел смотреть, кто живой. Собирал бойцов по нишам и окопу, увозюканных в земле, чумазых – пыль на потные лица села, словно темно-серые маски приклеены. Одни глаза и зубы. Обе пушки в хлам, взрывпакетов пяток остался. Команда имитаторов ополовинилась, как и взвод пушкарей. Страшно подумать, если б тут стояли пушки, а не спектакль был. Собрали оставшиеся снаряды. Глянул на часы – стоят, заразы. У наводчика Васи покрепче оказались – все, есть полчаса. Поспешили к грузовикам, что в овражке стояли. Только там вздохнуть без кхеканья можно было. На одном грузовике санитара вместе с ранеными отправили, а потом и сами поехали к своим, кругаля давая вокруг погребальных костров в поле.
Отбили Бондарю оба плеча офицеры, хлопая в восторге, и чуть ребра не поломали, обнимая. Заглотили немцы наживку, как жадная щука блесенку. Развернулись, как было нужно, и за пальбой своей не заметили сразу, что по ним полетело сзади.
ИПТАПовцы спешили как оглашенные, понимая, что сейчас секунды все решают, и дали такую скорострельность, что сами удивились.
На поле осталось 29 танков, в их числе все «Тигры», что были в шедших вдоль шоссе колоннах. По ним били в первую очередь. Спохватились немцы поздно – вероятно, в одной из полыхнувших машин потеряли командира, потому как боя не приняли, и откатились поспешно настолько, что танки из зоны обстрела удрали быстрее, чем грузовики, и артиллеристы успели еще и в хвост колонны насовать от души, накрыв мотопехоту осколочными.
Немецкие самоходчики тоже потеряли 7 машин и удрали вслед за танками. Пехота без брони в драку не стала ввязываться, поспешив убраться из-под артобстрела с максимальной скоростью. Намолотить столько дюжиной пушек, да притом понеся сравнительно малые потери – это было серьезной победой! Насладиться, правда, не получилось – пришлось быстро менять позицию, устраивая засаду дальше.
Немцы, потеряв за 8 минут треть своего броненосного кулака, до вечера больше попыток атаковать не предпринимали – наверное, раны зализывали. Поперли снова только следующим утром.
А Бондарь, к которому прилепилось после этой засады прозвище «Артист», сам не мог понять своих ощущений. Честно говоря, он бы предпочел не бутафорить, а стрелять на поражение, и хоть получил орден весомее, чем стрелявшие, да и ребят из взвода наградами не обделили, но как-то остался в состоянии странной неудовлетворенности. Нет, он прекрасно понимал, что без него и его ребят все кончилось бы куда гаже, но вот что-то царапалось в душе. Может быть, еще и потому, что именно его взвод понес самые тяжелые потери сразу и всерьез.
И еще было очень неприятно от вбитого в память чувства страха, когда его шатало в качающемся от огневого шторма окопе, и он отлично понимал, что драться ему нечем, и даже одного немецкого легкого танка хватит, чтоб похоронить его со взводом в этой полуосыпавшейся траншее.
И совсем глупо, но грызло, что за его взводом – всего один уничтоженный танк.
А у других – куда больше.
Вроде бы ерунда, но даже девушке не расскажешь, что устроил бутафорию и спектакль с балаганом, а танки – другие жгли. И в личном деле останется странноватое «отвлекающие действия, приведшие к успеху операции», а не нормальное и понятное всем и каждому: «Уничтожил десять танков противника и еще десять – подбил».
Нет, умом все понимал, но военная кадровая косточка в душе ныла, как больной зуб. Хотя никому бы в этом не признался.
* * *
Фельдфебель Поппендик, командир новехонького танка «Пантера»
Найти своих оказалось задачей непростой – хорошо, что вовремя попался мотопатруль фельджандармов. Стоящий на перекрестке здоровяк с жестяным кружком на регулировочной палке окликнул своего напарника, сидящего за пулеметом в коляске мотоцикла, и тот показал на карте подбежавшему танкисту, куда надо ехать. Мог бы, сволочь, и сам подойти, но нет, сидит как герцог на троне! А всего-то роттенфюрер, цаца этакая!
– Следите внимательно за дорогой! – серьезно предупредил фельджандарм, скрипя прорезиненным плащом.
– Мины? – догадался Поппендик.
– Да. Чертовы русские повсюду, их саперы шныряют у нас в тылу, как у себя дома, ухитряются ставить фугасы даже между двумя идущими колоннами. Доходят до такой наглости, что вытягивают мины на дорогу за проволоку, прямо под вторую или третью машину! Постоянные подрывы! – зло выдал эсэсман.
– Понял, будем внимательными! – кивнул озадаченный фельдфебель и, уже спеша к своему танку, услышал внятное ворчание за спиной:
– Сопливые молокососы!
Огрызаться не стал – себе дороже, но в башню влез с испорченным настроением.
Оно не улучшилось еще и потому, что, по данным регулировщиков, стояли «Пантеры» совсем недалеко. А это означало одно: темп наступления не выдерживается, успеха нету.
Ехали аккуратно – предупреждение фельджандармов было обоснованным, это серьезные парни. Потому от короткого марша, который можно было бы считать прогулкой, устали, словно весь день гнали по сложной трассе.
Прибыли – и удивились. Танков было что-то совсем мало. Нашел взводного, доложился. Тот был зол, облаял не хуже цепного пса, и Поппендик решил не усугублять ситуацию – вернулся в танк, а на разведку послал многоопытного Гуся.
Водитель вернулся нескоро и был хмур и озадачен.
– Итак? – помог ему командир танка и вопросительно поднял бровь.
– Нашим надрали задницу. Сейчас в полку 36 боеспособных машин. Вчера дважды дрались с русскими танками. Сначала спалили восемь Иванов, потом попали в мешок на минных полях. Командир нашего батальона превратился в трясущееся желе и не командовал ничего и никому. Скучились под огнем, как перед тем сраным рвом.
– Майор Сиверс? – уточнил удивленно Поппендик. Ему не верилось, что матерый офицер так испугается.
– Майор Теббе. Сиверс убыл по болезни, теперь у нас другой начальник. Хотя, скорее всего, и его заменят: майора увезли совсем невменяемым.
– А я его помню. Только когда мы были в училище в Путлосе, он там был еще капитаном. Гонял нас, как царь Ирод новорожденных младенцев. Там-то был свирепый – вольнодумно допустил критику руководства командир танка.
– Приятель мой погиб. Оберфельдфебель Грунд со всем экипажем накрылся, а танк разнесло первым же залпом. Вдрызг всю железяку раскидало.
– А Герхард? – уточнил про своего однокашника Поппендик. Бреме один из его выпуска стал сразу командиром взвода, и ему немножко завидовали.
– В госпитале, обгорел очень сильно, ослеп и вряд ли выживет, лицо пылало и голова, пока выбрался из танка. А весь его экипаж – в угольки. Попало в топливные баки, огонь столбом, все залило кипящим бензином на десять метров вокруг. И Мюллер погиб, и Майер. А Штиге оторвало руку. Форчик тяжело контужен, своих не узнавал. Половину танков потеряли и треть экипажей.
– Кто командует батальоном?
– Пока обер-лейтенант Габриель, но ему тоже досталось, так что вечером в госпиталь уедет. Когда отходили, ему в боеукладку влетело болванкой – заряжающий так в башне и остался, остальных обжарило, как поросят на свином празднике: наводчик уже помер, водитель и радист в лазарете, а Габриель сейчас на орден наработает, не покинув вверенную ему часть, а вечером убудет. Ему повезло, что торчал из люка по пояс – только ляжку обсмолило, до яиц огонь не успел добраться – порхнул обер пташечкой и тут же выскочил из горящих штанов, – неприятно усмехнулся Гусь.
Лейтенант Габриель жучил и гонял его много раз во время учебы, и теперь водитель пользовался случаем поквитаться.
Пока он продолжал перечислять убитых и покалеченных (причем казалось, что Гусь взялся перечислить весь список батальона), Поппендик огорченно думал, что совсем не так себе представлял свое участие в этой решающей для будущего всего германского народа битве. Все должно было идти совсем не так, как шло. Это было категорически неправильно.
Он был совершенно уверен, что две сотни великолепных новехоньких машин с прекрасно обученными экипажами из настоящих арийцев сметут стальной лавиной любое препятствие, оказавшееся на директрисе удара. А теперь от грозной мощи осталось меньше трех десятков обшарпанных и грязных танков, причем особенно бросилось в глаза и огорчило командира танка, что создавалось впечатление не бравой фронтовой потасканности, характерной для привычных к бою бравых бретеров. Нет, совсем наоборот: стальные «кошки» выглядели выдранными. И танкисты тоже какие-то унылые, как побитые собаки, поджавшие хвост. И было их откровенно мало. Ничего похожего на великолепное зрелище парадного построения перед отправкой на фронт.
Конечно, пока он и его экипаж наживали себе грыжу тяжеленным ремонтом, сослуживцы были под огнем. Но все равно – не так он представлял свою будущую жизнь, когда получил новехонькие фельдфебельские погоны с розовым кантом, только что отштампованные, серебристо сияющие черепа с костями – эмблемы еще черных гусар Великого Фридриха – и свой собственный тяжелый и надежный «Парабеллум», увесисто оттягивавший поясной ремень смертоносной мощью.
Надо бы написать письмо домой, но нет ни сил, ни желания. А как мечтал, даже и запомнил из газеты, как оно подобает писать настоящему воину с поля боя: «Нам навстречу на расстоянии сто метров слева сзади в направлении направо вперед на малой скорости двигался русский Т–34, нахождения которого здесь, за линией переднего края, мы не могли предполагать. После коротких минут волнения, еще больше сокращавших расстояние, командир танка скомандовал: „Таранить и на абордаж!“. В этот момент танк Т–34, до которого оставалось около пятидесяти метров, остановился и повернул башню прямо на нас. Наводчик крикнул: „Сто-о-ой!“ и влепил русскому снаряд прямо под башню. Снаряд этот предусмотрительно был дослан заряжающим в ствол заранее. За две секунды до нашего следующего выстрела из башни русского танка вырвалось узкое пламя, тело командира танка показалось из люка и вяло вывалилось вперед, на башню. Наше более совершенное и более мощное оружие в сочетании с нашим боевым опытом, мужеством и решительностью вновь позволило нам одержать победу над „парнями с другим номером полевой почты“, как мы в немецкой армии традиционно именовали солдат неприятеля».
Сейчас это казалось нелепым мальчишеством. И уж никак не хотелось называть так достойно русских ублюдков с их погаными минами и засадами.
– Фельдвеба, а одну «кошечку» спалил слепоглазый идиот из соседней дивизии. Тремя снарядами! Потом оправдывался, что принял за Ивана. Им, говорят, не сообщили, что мы тут будем и еще почему-то силуэт принял за русский!
– Немыслимый бардак! Мы – германская армия, где порядок, черт бы драл штабных недомерков! – буркнул наводчик.
– Техники говорят – саботаж обнаружили. В баках ремонтируемых машин – болты и гайки, а в одной коробке передач куски жести нашли. Всех хиви перевели от нас, заменили другими. И пехоты для наших «кисок» не было сегодня, – подлил масла в огонь Гусь.
– Это понятно, мы – прикомандированные к «Великой Германии», а прикомандированные – всегда сироты. Нам все в последнюю очередь, – рассудительно заметил Поппендик, неприятно пораженный известием о том, что вполне могут обстрелять и свои. Он и предположить не мог, что кто-то из немецких танкистов не будет знать о прибытии нового типа танков. Еще и саботаж. Что-то не так, совсем нет порядка.
– В пехотном полку штабников сильно побило, убит сам адъютант полковой и два оперативных офицера – артобстрелом накрыло, – не без удовольствия показал свою осведомленность Гусь.
– Весело, – хмуро резюмировал наводчик и встрепенулся, прислушиваясь. Пихнул заряжающего и с намеком протянул ему свой котелок.
– Это ты чего? – вытаращился очкарик.
– Не слышишь? Кухня прибыла и транспортеры боеприпасов. Беги, пока горячее, а то не успеешь.
Заряжающий уставился на командира танка, и тот кивнул. Сам он не услышал, кто приехал, но на наводчика можно было положиться: он обладал отменным слухом, нюхом и видел, как орел.
Гремя котелками, радист и очкарик поскакали рысью, так как и впрямь кухня ротная прибыла. Опять получилось по три порции, и жрать горячее было приятно. Менее приятно было грузить снаряды, но так как для экипажа Поппендика бой был недолог, то и погрузку успели провести быстро.
Ночь прошла спокойно, а утро было горячим – черт знает откуда приперлись на бреющем «бетонные самолеты», выскочившие с юга, отчего зенитчики по раннему времени не успели открыть огонь, и штурмовики без малейших помех, как на учениях сыпанули сотнями маленьких бомбочек и тут же смылись.
Под эти несерьезные фиговины попали шесть «кошек» и три грузовика тыловиков. Отстоять их не получилось – вспыхнули сразу, и даже автоматические системы пожаротушения двигателей не помогли. «Пантеры», полностью заправленные и загруженные боезапасом под завязку, горели величественно и мощно. Из зоны поражения чудом выбралась дюжина танкистов, трое из них – раненые. Повезло тем, кто по фронтовой привычке спал под машинами. Остальные теперь горели вместе с танками. Пытавшиеся потушить горящую технику были вынуждены отступить перед яростным жаром и смотрели мрачно.
Прекрасно начался день, ничего не скажешь! Дальше пошло точно так же: весь день бодались с Иванами за какой-то слова доброго не стоящий хутор, брали его дважды и дважды оставляли, потому как русские танки с пехотой атаковали яростно и умело.
У Поппендика уже вечером заклинило башню и сорвало дульный тормоз – наверное, снарядом, потому как прицел у пушки после этого оказался чудовищно сбит, и при стрельбе она дергалась так, что пугала не только наводчика. Потому фельдфебель велел прекратить огонь.
Зато за собой экипаж записал два танка, один – совершенно точно, потому как вырвавшийся вперед Т–34 остался пылать косматым рыжим огнем.
Командир взвода, как обычно, обругал невезучего командира танка, но новый ротный разрешил отойти и сдать танк ремонтникам, благо те сумели восстановить почти тридцать машин, и не на всех были экипажи.
Дрались «кошки» до ночи, и даже Поппендик успел вернуться, только теперь на его машине эмблема – голова пантеры со зло оскаленной пастью – была не красного цвета, как положено в его роте, а синего. «Киса» была из другой роты, но сейчас на это уже не очень обращали внимание – важно было обеспечить техникой целые экипажи.
На то, что положенный порядок теперь стал каким-то хаосом, Поппендик уже рукой махнул. И с арифметикой теперь ничего не вытанцовывалось, потому как когда Гусь вечером притащил на хвосте сведения о том, что в полку боеспособны всего двадцать машин (при том, что отремонтировали тридцать), фельдфебель об этом и думать не стал. Вяло черпал ложкой вкусный суп, хрустел крепкой луковицей и радовался тому, что живой и целый.
