Kitobni o'qish: «Жемчужина его жизни»

Пролог

Наши дни.

Девчонки в палате обменивались впечатлениями, мыслями, кто-то рассказывал про иногородних родственников, которые планировали приехать посмотреть на новорожденного, кто-то сетовал на холод – из окон прилично дуло, – кто-то шепотом делился страшной тайной из серии «мне тут сестричка рассказала», что роддом построен на месте скотомогильника, поэтому здесь все так серьезно обрабатывается, а Фарида молчала.

Она смотрела на маленький сверток и розовую щечку, выглядывающую из-под суконного одеяльца и удивлялась, что все это происходит с ней.

Все время беременности прошло словно в тумане: токсикоз, посещение пар в институте, первая тяжелая сессия, обустройство на новом месте и жуткая бессонница, вызванная страхом за будущее. Фарида и так и эдак обдумывала, чем займется, когда вернется из роддома.

Ни один из вариантов не подходил и не казался правильным. При стольких неизвестных: что делать с новорожденным, как его кормить и как ухаживать, на что жить и чем питаться, как сдавать экзамены во время сессии, до которых останется несколько месяцев, – существование казалось беспросветным.

Ребенок не спал. Фарида приложила кулек к груди, посмотрела, как морщится розовенький носик от плача и отдала его нянечке.

– Грудь не берет, молока нет, – равнодушно сказала и отвернулась к стене.

Нянечка заворковала, укачивая ребеночка, и тот сразу затих, послушно уснув, будто чувствуя, что не должен доставлять забот.

Молоденькие мамочки недоуменно обменялись взглядами. Молчаливая Фарида была единственной, кому никто не приносил передачки, и она уже вторые сутки питалась только столовской невкусной, картонной едой и единственной, кто не ворковал, не общался с ляльками, которых приносили на кормление.

«Нет молока», и все тут. И не думает совсем, на чем живет ее единственное сокровище, которое должно полностью изменить жизнь.

– Ой, девочки, страх-то какой. В соседнюю «одиночку» привезли. При родах ребенок умер. Как жалко-то, господи. Спаси и сохрани! – не сбиваясь в дыхании заговорила худенькая девушка, с удовольствием покачивая свой собственный «свёрток».

Все пять мамочек – пациентки роддома, однопалатницы, – все, кроме отвернувшейся к стене Фариды, с накатившей нежностью опустили глаза к своим деткам. Одна погладила щечку, другая, несмотря на бессонные сутки, прижала к груди, третья, покачивая, смахнула накатившую слезу, но не удержалась и беззвучно расплакалась.

А Фарида вся сжалась. Первой ее мыслью на услышанное было совершенно немыслимое, святотатственное, низменное.

Сгорбилась и плотнее зарылась в подушку. Подальше от своих навязчивых, словно мухи в жару, мыслей, чужой жалости, такой правильной и своевременной, в отличие от ее.

А едва объявили отбой, и утомленные за день женщины легли спать, Фарида встала с перекрученной за день кровати и посмотрела в темное окно. Где-то за ним, за этим стеклом, пульсировала жизнь: встречались влюбленные, родители обнимали своих детей, укладывая спать, обсуждали планы на завтра супруги.

В далеких желтых окнах домов были люди, неравнодушные друг другу, люди, которые могут говорить, общаться без вранья, без взаимных обид и упреков.

А еще там бурлила непонятная жизнь, которая крутит, ломает, ставит на колени.

Фарида думала, неужели ее вина состоит только в том, что она родилась на свет? Она старалась быть послушной внучкой, хорошей подругой, прилежной ученицей. И только за то, что боялась высказать свое мнение, показать, что чувствует, что думает, вынуждена страдать?

В оконном отражении ее бледное лицо задрожало от увлажнившихся глаз.

И как это ужасно – продолжать традицию неудачниц, зависящих от обстоятельств!

Фарида испытала неимоверную тягу снова посмотреть на сына и увидеть в его облике, глазах ответ на вопрос, почему так получилось? Почему она попала в эти сети и совершенно запуталась?

И как ей теперь быть, смотреть на лицо нового человечка и ежесекундно, на протяжении всей своей жизни, видеть в нем отражение своей глупости, своей ошибки, своего помешательства?

Она зацепилась за свое отражение в окне. Зрачок в зрачок. Только так можно быть откровенной самой с собой.

Вынести этот груз ей вряд ли по силам.

Надо было решиться, и решение это неблаговидное, ужасающее в своей простоте, совершенно противоречащее нормам морали, сейчас казалось единственно верным.

Надо признать, она ничего не чувствовала к этому комочку мяса, который плакал, требовал внимания и какой-то заботы.

Все девочки вокруг – окружение из ее палаты – всегда открыто и бурно реагировали на нянечек, которые приносили на кормление по определенным часам малышей, а Фариде от этого еще больше хотелось залезть в кокон и оставаться там до ночи, когда кругом выключался свет и горели только вечерние лампы в коридоре.

В ее душе тлело равнодушие и серое безразличие. Единственная эмоция вспыхнула только сейчас – надежда на независимость.

Свобода представлялась освобождением от всего: косых чужих взглядов, запрятанной и скрываемой жалости эби, собственной тоски.

Конечно, это был малодушный, трусливый и слабохарактерный поступок, но взять на себя еще одну ношу она не была готова.

Она не настолько самостоятельна, чтобы нести ответственность за себя, а тут еще один рот. Да и чему она может научить этого мальчика? Что она умеет сама? Ни таланта, ни призвания, одно только разочарование.

Фарида поежилась и запахнула на груди плотнее уродливый цветастый халат, выдаваемый всем роженицам.

Нагнулась к своей тумбочке и сложила в пакетик немногочисленные вещи: расческу, зубную щетку с пастой, паспорт. Снова глянула в окно и вышла из палаты, тихонько притворив дверь.

Коридор был ожидаемо пуст. На посту сладко спала, умаявшись за день, дежурная сестричка, опустив голову на сгиб локтя. Шапочка от неудобной позы съехала, обнажив тонкую шейку.

Фарида посмотрела в открытую напротив поста дверь – в палате лежали новорожденные. Просто уйти и не посмотреть на того, кто внутри нее зрел все девять месяцев, она не смогла, несмотря на все свои мысли.

Не задумываясь больше и не теряя времени, боясь, что сестричка проснется, зашла в палату к малышам и обомлела.

Возле кроватки, в которой, как она точно знала, лежал ее сын, стояла женская фигура с распущенными волосами, акварельным мазком белея среди полутьмы, словно бестелесый призрак.

Женщины посмотрели друг на друга, и между ними сразу застыл воздух, хоть ножом режь.

Фариду словно окатило колодезной водой: кто-то хочет навредить ее сыночку!

Материнский инстинкт шарахнул по венам, будто кто-то открыл, наконец, кран на полную мощность, и она в секунду оказалась возле ребенка, отчего женщина отпрянула к двери, а Фарида схватила малюсенький сверток, прижала сильнее к себе, разбудив ребенка, и ощутила, как этот скромный груз становится тяжелым для рук, но легким для сердца.

Сестричка на посту проснулась и заскочила в палату к детям. Мигом оценила ситуацию, начала выговаривать нерадивой мамаше, что находиться здесь запрещено.

Но, разглядев в темноте слезы на лице Фариды, которые она даже не старалась прятать, разрешила немного посидеть на кушетке с ребенком, строго-настрого запретив выходить из палаты.

– Вы знаете, сюда же заходить вообще нельзя. Но я с вами посижу, чтобы уж у самой сердце не болело потом. Сегодня сюда уж раза три была девчонка с «одиночки». Ревет, бедная, а как перестанет, бежит к врачам или сюда, не верит, что ребенок-то у нее умер при родах. Совсем помешалась, бедняжка.

При этих словах Фарида еще теснее прижалась к плачущему сыну, Фариту, и разрыдалась. Уже в голос, не таясь, отпуская свои нелепые мысли о побеге, о ненужности, о ненависти к несчастной новорожденной душе.

Глава 1

1998 год, семь лет назад.

Фарида Фатыхова свой рождения впервые отмечала с таким размахом – со всем полуторамиллионным городом: её личный праздник совпадал с общероссийским. На улице бурлило, искрилось и переливалось весенними запахами 9 Мая.

Фарида шла неспешным шагом, неуверенно оглядываясь кругом. Сейчас, когда она точно знала, что зачислена на первый курс технологического института, можно было и погулять по улицам, посмотреть, наконец, по сторонам, осмотреть город изнутри.

И если все эти годы праздник отмечался в кругу родных, а последние десять лет вообще только с эбикой, в этом году она предупредила бабушку, что хочет посмотреть парад Победы как настоящая горожанка, совершеннолетняя студентка – первокурсница.

Девушка шла и с удовольствием разглядывала красивые яркие флаги, развешанные на фонарных столбах, нарисованный на зданиях символ мира – белых голубей, на яркие цветные ленточки, поймавшие своими кончиками ветер, которыми по давней традиции были украшены деревья на главном городском проспекте.

На тонких веточках яблонь уже завязались крошечные цветы, и усики тычинок источали весенний аромат, кружевом сплетавшийся с визитной карточкой большого города: немного цветочных духов, немного бензина, и совсем чуть-чуть – пыли.

Запах совсем другой, непривычный, будоражащий обоняние, а от того казалось, что именно так и должны пахнуть перемены в жизни. На смену ароматам травы и скошенного луга пришел дух бетона и автомобилей, дорожной пыли и еще чего-то неуловимого, незнакомого.

Фарида расправила шелк белой юбки, которая паутинкой кружилась вокруг тонких загорелых ног, спрятав в складках хитрую штопку, и подняла голову, поймав солнечный лучик. Погода стояла по-настоящему летняя, и от того праздник воспринимался ярче. Фарида чувствовала себя воздушным шариком, наполненным ожиданием прекрасных перемен. Выпустишь немного воздуха – и шарик запляшет по дороге из стороны в сторону.

Солнце слепило глаза, играло фиолетовыми отблесками на ресницах, и Фарида, обрадовавшаяся свету, опустила глаза и тут же столкнулась с очень откровенным, прямым и весёлым взглядом молодого человека.

Фарида не смутилась и тоже принялась его разглядывать. Юноша обладал привычной славянской красотой: высок, строен, глаза его были живыми и весёлыми, а в их глубине отражалось её настроение.  Еще ни от кого она не видела такой неприкрытой заинтересованности, как от этого незнакомца.

Он поймал её улыбку и перебежал дорогу в неположенном месте. Водители принялись сигналить неразумному пешеходу, но он только досадливо отмахнулся от них, чем вызвал улыбку Фариды.

– Привет красавица, – его голос лучился оптимизмом.

– Привет, – тихо ответила Фарида.

– Ты не на парад случайно идёшь?

– На парад. А как ты?..

Спросила и осеклась: в руке она держала две красные гвоздики, ярким пятном выделяющиеся на нарядной белоснежной юбке.

Он засмеялся, не отрывая взгляда от девушки, и она смущенно улыбнулась. Он в ответ проворковал:

– Как тебя зовут, красавица?

– Фэридэ, – едва слышно пролепетала девушка.

– Фарида, значит? Красиво.

– Переводится как «жемчужина»…

– Надо же! А я Антон.

– Очень приятно, – воспитанно прошелестела она.

А он совершенно невоспитанно сразу взял ее под руку и повел вслед за людским потоком к проспекту, где проходил парад Победы.

Фарида сначала вырвала свою руку, решив сохранить дистанцию, но у ее нового знакомого были совершенно другие планы.

Хотя если бы они двигались поодаль друг от друга, как того требовали приличия, то сразу бы потерялись.

Как только новые знакомые подошли к главному проспекту, сразу попали в толчею и давку. Фарида, даром, что на каблучках, из-за голов не видела не только шеренги из людей и военной техники, но и флагштоки.

Антон, на голову выше девушки, посмеялся было над ее попытками встать на цыпочки, но тут же принял серьезный вид, глядя на озадаченную его шутками физиономию.

– Давай встанем на подставку для фонаря! – боясь оказаться не услышанным в людском море, нагнулся он прямо к ее уху.

Фарида только кивнула и опустила голову, чтобы скрыть румянец на щеках.

Антон легко, словно ледокол, провел ее сквозь толпу и запрыгнул на подставку фонаря, прямо за которым тряслось от напиравшей толпы заграждение. Мимо уже шли барабанщики, уверенно и громко выбивающие дробь.

Он ухватился правой рукой за нагревшийся на весеннем солнце столб, чтобы не упасть, а левую протянул Фариде. Вокруг все заулыбались, заинтересованно оглядев его спутницу.

Молодой человек, правильно истолковав нерешительность девушки, легко спрыгнул с фонарного держателя, картинным жестом откинул отросшую челку со лба и схватил Фариду за руку, заставив послушаться.

И вот она уже вместе с ним держится за столб и впервые в жизни в первых рядах наблюдает парад Победы.

Четверо молодых людей тут же последовали примеру Антона, и вот уже на небольшой фонарной подставке некуда ступить, и Фарида балансирует на одной ноге, уповая только на то, чтобы подошва не оказалась слишком скользкой.

Девушка сама не поняла, как это произошло, только что она стояла, держась одной рукой за столб, а другой сминая стебельки гвоздик, и вот уже из-за неловкого движения молодого человека, стоящего рядом, летит вперёд на заграждения и тут же оказывается прижатой спиной к Антону.

Тот довольно улыбнулся.

Поспешил отвести взгляд от тонкой девичьей шеи, украшенной трогательными завитками волос, вперед.

И тут же на него красками, звуками, запахами обрушился реальный мир. И Антон понял, что и не дышал все это время, а только зачарованно купался в непривычном ощущении, от которого словно росла сила, прямо пропорциональная ее слабости.

А Фарида во все глаза смотрела на парад. И в груди ее под патриотическую музыку, под чеканный шаг школьников-барабанщиков билось горячее сердце. Она представила себя на месте юной девочки с огромными белыми нарядными бантами и чуть не расплакалась. Вспомнилось все, что рассказывала бабушка о военном лихолетье, все, что читалось в школе, и снова защемило сердце от боли за тех, кого уже не вернуть, за беспощадную железную руку войны, забравшую ни в чем не повинных людей.

А тем временем за парадным расчетом роты барабанщиков чеканным шагом прошли: рота оперативного реагирования полка патрульно-постовой службы, гарнизон государственной противопожарной службы, ветераны-пограничники.

Студенты городских вузов и ссузов прошествовали в военной форме времен Великой Отечественной войны. Колонну регулировщиц сменили представители пехотных войск, танкистов, связистов.

Выехала демилитаризованная техника: камазы, бронетранспортеры, бронеавтомобили. Толпа приветственно загудела, многие начали бросать на машины цветы и гвоздики.

Фарида едва не поддалась порыву, но вовремя себя остановила. Сегодня у Вечного огня планировалось открытие мемориальной доски, на которой было высечено имя ее деда, и этими цветами она обещала бабушке почтить его память.

Будто угадав печальные мысли Фариды, Антон пожал ее руку. От этой своевременной поддержки она едва не расплакалась. Настолько оказался нужным его дружеский жест в такой эмоциональный момент.

Парад закрыл танк Т-34, люди чуть схлынули под напором милиции, и заграждения убрали.

Перед толпой открылась мемориальная доска.

К микрофону подошел представительный мужчина в форме с погонами, и толпа почтительно замерла.

– Это мой дед, – шепнул ей в ухо Антон. – Я к нему на каникулы приехал.

Фарида тряхнула головой, прогоняя темные мысли, новым взглядом посмотрела на своего знакомого и чуть не застонала. Ну конечно, как она сразу не заметила? И модные джинсы, и красивая рубашка с зауженным воротником, а теперь еще и такой видный родственник: Гордеев – почетный гражданин города…

Все, что она видела в Антоне до этого, – это его тревожащий душу взгляд, пробирающий до самых глубин.

Антон только улыбнулся и пожал плечами:

– Не волнуйся, он недолго будет говорить. Я эту речь уже много раз слышал дома.

Фарида перевела взгляд на благообразного мужчину впереди, размерено и четко вещающего в микрофон, и словно сжалась.

– Этот праздник объединяет нас любовью к Отчизне, гордостью за священный подвиг нашего народа и болью невосполнимых потерь. – говорил он в опустившейся на площадь тишине. – Мы преклоняемся перед вашим подвигом, уважаемые фронтовики, труженики тыла, узники концлагерей, вдовы, дети войны. Мы склоняем головы перед светлой памятью всех, кто не дожил до сегодняшнего праздника Победы. Они навечно останутся в наших сердцах. Их имена мы увидим на мемориале. Дорогие ветераны, низкий вам поклон и сыновнее спасибо!

Фарида слушала, словно загипнотизированная его сильным, уверенным голосом. Если бы сейчас он скомандовал всей этой толпе пойти на амбразуру, уверена, что они так бы и сделали. Никто бы не спросил, для чего это делается, зачем, какой в этом смысл. Такие, как этот человек, призваны командовать, ломать волю, даже не прилагая никаких усилий.

Девушка чуть сильнее сжала многострадальные гвоздики.

А потом в полном молчании они возложили цветы к новому мемориалу. Антон тут же предложил познакомить Фариду со своим дедом. Та оглянулась на грозного Гордеева и поежилась. Даже издалека в окружении рослых мужчин он источал силу и уверенность, как генерал перед своим войском. Фарида, смущаясь, отрицательно покачала головой. Но Антона это не остановило.

Уже привычно взяв её за руку, он подвел девушку к своему деду, будто трехлетнего ребенка к воспитательнице в детском саду.

– Николай Петрович, здравствуйте, можно вас на минуточку? – вывел он его из круга собеседников.

Мужчина неодобрительно посмотрел на внука, но повиновался.

– Я хочу познакомить тебя с самой лучшей девушкой земли.

Фарида ахнула и приложила ладони к горячим от смущения щекам. Антон счастливо рассмеялся, но Гордеев нахмурился.

– Это Фарида. Имя её деда высечено на мемориальном комплексе.

– Здравствуйте, – смущенно ответила она.

Ей очень хотелось сказать, что Гордеев выступил великолепно, своей речью он затронул тонкие струны её души и нашел самые нужные слова, те, которые хотели бы услышать люди на площади. Но постеснялась. Смутилась своего акцента, побоялась показаться слишком восторженной или навязчивой.

Горожане отличались от жителей деревни, это Фарида поняла сразу, и поэтому всегда старалась держаться в тени, чтобы не задеть никого ненароком.

Гордеев смерил её внимательным взглядом пронзительно синих глаз. И на каком-то клеточном уровне Фарида поняла, что увиденным он остался недоволен.

Но чем же? На ней сравнительно новая юбка, чистая кофта, босоножки не хуже, чем у городских девушек. Гордеев несколько раз опускал глаза ниже, в пол, и Фарида недоумевала: что же он там такого нового увидел, на этом треснувшем асфальте, разбитом за годы миллионами шагов посетителей?

– Здравствуйте, – вживую голос Гордеева не отличался от усиленного микрофоном, только что разносившегося по площади. – Ты за этим меня позвал?

«Вот чем он был недоволен», – подумала Фарида. У Николая Петровича, наверняка, был важный разговор, а тут они… Она смущенно разгладила юбку одной рукой, другая все так же покоилась в широкой ладони Антона.

Молодой человек, несмотря на хмурость родственника, посмеялся.

– Дед, не жди меня рано! Адьес!

– Вернешься позже, чем через час после салюта, – сразу поедешь домой, – жёстко обрубил Гордеев, развернулся на пятках и четким шагом направился обратно к своим собеседникам, возле которых крутились, ненавязчиво охраняя, сотрудники народной дружины.

Антон пожал плечами.

– И такой контроль в двадцать лет! Ну, раз такое дело, нам все двери открыты! Думаю, сегодня ты абсолютно свободна?

Фарида, обещавшая девчонкам в общежитии испечь рыбный пирог, в ту же секунду забыла об этом, так зажег ее огонь в его синих глазах.

– Что будем делать? – спросила она, когда ребята, наконец, покинули место «боевых» действий и вырвались из толпы, что направилась рассматривать военную технику, выставленную на потеху публике.

– А мы пойдем развлекаться. Как там девушек развлекают? Кино, мороженое, танцы? Так я поступлю наоборот.

Антон повел ее к парку аттракционов, но сразу же понял абсурдность своей идеи: по случаю праздника народу там было с целый Китай. Тут же сменив план действий, они спустились к реке, погуляли по набережной, а потом арендовали лодку и катались до тех пор, пока от воды не потянуло настоящей прохладой.

Фарида чувствовала, как смотрит на нее Антон, и от его взглядов у нее покалывали кончики пальцев. Он смотрел на нее абсолютно прозрачными глазами, так отражался солнечный луч, преломленный в воде, и словно затягивал в плен в свою глубину.

Она словно фотографировала внутренним взором все, что видела сейчас, думая о том, как эта спокойная синяя речка, садящееся солнце, окрашивающее все вокруг оранжевым и красным, легкий ветер, шуршащий в камышах, навсегда останутся в ее сердце.

Казалось, будто бы глаза ее открылись, а прежде она не видела такой красоты. Хотя нет, не видела, призналась самой себе. Впервые она проводила так много времени с умным, веселым и безусловно красивым молодым человеком наедине. И именно это соседство придавало столько очарования простой прогулке по реке.

Окончательно замерзнув, они решили сдать лодочку, пришвартовались к «причалу» – разваливающемуся деревянному помосту – и поднялись наверх, снова к площади, где уже скоро должен был начаться салют.

Антон, обратив внимание на то, что девушка дрожит, прижал ее к себе спиной, обхватил руками, словно закрывая от всего мира. А Фарида, пригревшись, настолько расслабилась, что закрыла глаза от удовольствия и едва не пропустила сам салют, ради которого они и поднялись сюда.

Разноцветные всполохи раскрасили черноту неба, и она залюбовалась гигантскими цветами, от удивления открыв рот. Какая же это красота! Такого масштаба она не видела ни разу! Фарида повернулась к Антону, и, не меняя выражения лица, смотрела уже на него. На его лице плясали разноцветные отголоски фейерверков, а в глазах горели огни, и вызваны они были ею, маленькой сиротой из деревни, в штопанной юбке и старенькой школьной блузке.

И уже попрощавшись у дверей общежития, согласившись встретиться завтра, Фарида все еще наблюдала огни салюта в глубине его глаз, и думала, что прекраснее зрелища она еще не видела.