Kitobni o'qish: «Первый удар (сборник)»

«Учись у Шпанова!..» (вместо предисловия)

Писатель Николай Николаевич Шпанов родился 22 июля 1896 года в городке Никольск-Уссурийский в семье железнодорожного служащего. Окончил классическую гимназию, поступил на кораблестроительный факультет Петроградского политехнического института, но окончил всего два курса. Пересилил интерес к только зарождавшейся тогда авиации. После окончания в 1916 году Высшей офицерской воздухоплавательной школы воевал как боевой летчик на фронтах Первой мировой войны. В 1918 году вступил добровольцем в Красную армию. Почти четверть века отдал Военно-воздушному флоту СССР, редактируя журналы «Вестник воздушного флота» и «Самолет». В 1925 году в журнале «Всемирный следопыт» появился первый (фантастический) рассказ Ник. Шпанова «Таинственный взрыв».

Фантаст Г.И. Гуревич позже вспоминал: «Шпанов был высокий… Чуть сутулился… Помню серо-седые волосы, очки… Биография у него колоритная. Летал на воздушном шаре, совершил вынужденную посадку в области Коми. Написал об этом, понравилось…» В начале тридцатых одна за другой выходят очерковые книги: «По автомобильной Трансевразии. На автомобиле по Уссурийскому бездорожью»; «Подвиг во льдах» – о спасательной экспедиции ледокола «Красин»; «Во льды за “Италией”» – очерки, вступительную статью к которым написал знаменитый летчик А.Б. Чухновский; «Загадка Арктики»; наконец, в 1931 году – повесть «Земля недоступности» (переиздававшаяся и под названием «Лед и фраки»).

Но всесоюзную славу Ник. Шпанову (он почти всегда подписывался этим псевдонимом) принес роман «Первый удар». Отрывки из него с августа по ноябрь 1936 года (под названием «Гибель Сафара. Поединок») печатались в «Комсомольской правде». В 1939 году произведение появилось в журнале «Знамя», и тогда же вышло отдельной книгой («Первый удар. Повесть о будущей войне») сразу в нескольких крупнейших издательствах: в Воениздате, в ГИХЛе, в Гослитиздате, в Детиздате, в «Роман-газете», в «Советском писателе». О том, что книгу торопились донести до читателей, говорят выходные данные первого издания: сдано в производство 15 мая 1939 года, подписано к печати 22 мая 1939 года.

Напряженным ожиданием скорого столкновения с фашизмом жила в те годы вся страна. Массовые сборники (например, «Война», 1938), нередко предваряли такие слова: «Редакция поставила перед собой цель – ознакомить пионеров и школьников старшего возраста с военной техникой и ее боевым применением». Повсеместно цитировались слова Ленина: «Фраза о мире смешная, глупенькая утопия, пока не экспроприирован класс капиталистов». Войны ждали, войны боялись, о ней знали: она вот-вот разразится. И больше всего чудес ждали почему-то от авиации. Кстати, сейчас задним числом видно, что в советской фантастике тех времен успели отметиться чуть ли не все знаменитые советские летчики, в том числе первые Герои Советского Союза: Илья Мазурук выступил с фантастическим рассказом «Незарегистрированный рекорд» (1938), Георгий Байдуков с фантастическими очерками «Через два полюса» и «Разгром фашистской эскадры. Эпизод из войны будущего» (1937), напечатанными, кстати, в главной партийной газете страны «Правда», в 1936 году вышла в свет «Мечта пилота» Михаила Водопьянова.

Много шума наделала книга майора германской армии Гельдерса «Воздушная война 1936 года. Разрушение Парижа». По ее тексту 9 июля 194… года армады германских бомбардировщиков заходят на бомбежку Парижа, а уже 12 июля «французский и бельгийский посланники в Гааге передали британскому правительству просьбу о немедленном заключении перемирия». Ответом на фантазии Гельдерса стал роман П. Павленко «На Востоке». Мариэтта Шагинян писала (это тоже знамение времени): «…замечательная книга. Если многие из писателей могли до сих пор делать свое дело мимо соседа, не зная и не читая чужих книг, то сейчас, после романа Павленко, с этим покончено. Не прочтя и не учтя его, не устроив смотра собственным силам, не почистив собственную кухню, не поучившись и не “переквалифицировавшись” при помощи огромной удачи Павленко, писатель рискует сразу осесть, как дом от землетрясения…» И дальше: «…Павленко – большевик с хорошей биографией – много и умно читал, прежде чем стать писателем. Он вовсе не стыдился учиться у современного Запада. Но он “импортировал” западную литературную технику точь-в-точь так, как мы в начале пятилетки импортировали в Союз заграничную машиностроительную технику: он ее взял без сюжета, как машину капитализма. Западный способ письма, паузы в синтаксисе… Павленко взял эту технику, служащую на Западе как иллюзия, и заставил ее работать в своем романе, как конвейер для облегченного развития действия. Получилось очень хорошо, получилось по-советски, получилась та самая заграничная марка, которую мы освоили у себя на заводе, и стахановец гонит на ней такие нормы, о каких она дома не помышляет, а в то же время марка никому не грозит ни безработицей, ни затовариванием, ни кризисом, ни забастовкой».

Герои романа Павленко с упоением громили фашистскую Японию буквально в считанные дни. Завороженных читателей не удивляли даже такие невероятные пассажи: «Английские моряки, свидетели боя под Майдзуру, подтверждали наблюдения норвежского капитана относительно непонятной тактики красных, а сам норвежец в конце разговора признался, что еще вчера ночью он встретил подлодку красных в заливе Чемульпо, но никому не сказал об этом из боязни за судьбу своего “Тромсэ”. Он будто бы крикнул советскому офицеру, стоявшему на мостике лодки: “Где вы намерены еще драться, черт вас возьми?” И тот ответил, пожимая плечами: “Это пограничное сражение, сэр…”»

Взгляд на будущую войну – как на войну одного мощного, стремительного удара, сформировался не на пустом месте. Еще в 1930 году И. Сталин в письме к Горькому разъяснял, как следует готовить советский народ к грядущим потрясениям. «Мне кажется, – писал он, – что установка Воронского, собирающегося в поход против “ужасов” войны, мало чем отличается от установки буржуазных пацифистов…» Партия, писал Сталин, решительно против произведений, «…рисующих “ужасы” войны и внушающих отвращение ко всякой войне (не только к империалистической, но и ко всякой другой). Это буржуазно-пацифистские рассказы, не имеющие большой цены. Нам нужны такие рассказы, которые подводят читателей от ужасов империалистической войны к необходимости преодоления империалистических правительств, организующих такие войны. Кроме того, мы ведь не против всякой войны. Мы против империалистической войны как войны контрреволюционной. Но мы за освободительную, антиимпериалистическую, революционную войну, несмотря на то, что такая война, как известно, не только не свободна от “ужасов кровопролития”, но даже изобилует ими».

Самым ярким выражением такого взгляда на войну стал в советской литературе знаменитый роман Ник. Шпанова. «Мы знаем, – говорят герои “Первого удара”, – что в тот миг, когда фашисты посмеют нас тронуть, Красная армия перейдет границы вражеской страны. Наша война будет самой справедливой из всех войн, какие знает человечество. Большевики не пацифисты. Мы – активные оборонцы. Наша оборона – наступление. Красная армия ни единого часа не останется на рубежах, она не станет топтаться на месте, а стальной лавиной ринется на территорию поджигателей воны. С того момента, как враг попытается нарушить наши границы, для нас перестанут существовать границы его страны».

Впрочем, успех «Первого удара» определился не только чрезвычайно точным совпадением взглядов автора и официальной доктрины, но и, собственно, немалым литературным даром самого Ник. Шпанова. В романе нарисованы люди, которых ведут высокие идеи. Вот летчик Сафар несколько театрально сверкает глазами: «Жалко, не я распоряжаюсь историей, а то драка уже была бы. Без драки Европу не привести в порядок. Отдам жизнь для того, чтобы все встало на место». Не забудем, что в те годы талантливо «приводили Европу в порядок» самые разные советские писатели – Алексей Толстой, Илья Эренбург, Бруно Ясенский, Сергей Буданцев, Петр Павленко, Сергей Беляев. Несть им числа. Но только у Ник. Шпанова: «Политработники под руководством комиссаров частей обходили машины. Они заглядывали в полетные аптечки: все ли на месте? Есть ли предписанные наставлением медикаменты и перевязочные средства? Заготовлены ли препараты против обмораживания? Они, не стесняясь, открывали личные чемоданчики летчиков, штурманов, радистов. Туда, где не хватало шоколада, они совали плитки “Колы”. Незаполненные термосы отправлялись на кухню для заливки кипящим какао. Не отрывая людей от работы, они совали им в карманы лимоны, попутно, как бы невзначай, проверяя, надето ли теплое белье, не потерял ли кто-нибудь в спешке перчатки, исправны ли кислородные маски?»

Знание авиации позволяло Ник. Шпанову обстоятельно и просто объяснять читателям специальные вопросы. «По мнению Грозы (одного из героев романа. – Г.П.), важно было уменьшить “ножницы” в полетных свойствах бомбардировщиков и истребителей за счет улучшения первых. Чем меньше разница в этих свойствах, тем больше у бомбардировщиков шансов на спасение, а может быть, и на победу. Это значит, что бомбардировщик должен быть возможно более легким. Два легких бомбардировщика могут в сумме поднять столько же бомб, сколько несет при дальнем рейде тяжелый корабль. Они без труда преодолеют расстояние, отделяющее их от цели. Но при этом неоспоримо преимущество легких бомбардировщиков перед большим кораблем. Освободившись от груза бомб, да еще и от половины веса горючего, такой бомбардировщик превратится в настоящий боеспособный сверхистребитель. Тут уж он не только может защищаться, но и активно нападать. «Для этого, прежде всего, нужен меньший собственный вес, – оживился Сафар. – На наших красавцах это достигнуто применением сверхлегких сплавов магния и бериллия в комбинации с высоколегированными сталями – раз; установкой паротурбинных двигателей – два… Ты понимаешь, когда я еще амбалом был, кругом все говорили: пар? – отжившее дело! Паровик – это прошлое. Внутреннее сгорание – вот где перспективы! Я тогда мало в таких вещах понимал, а потом, как учиться стал, опять то же самое слышу: паровая машина – это древность, бензиновый мотор и дизель куда, мол, лучше. А вот теперь, гляди-ка – старичок-паровичок опять пришел и мотору очко дает…”»

Да, на мощных бомбардировщиках в романе Ник. Шпанова установлены… паровые двигатели. И рассуждения о пользе паровых турбин не случайны. Еще в 1936 году Шпанов выпустил три интересных книги об изобретателях: «История одного великого неудачника», «Джеймс Уатт» и «Рождение мотора». Он прекрасно знал предмет разговора и мог писать о нем профессионально и красиво. «Теряя высоту, Сафар мог уже без помощи трубы видеть землю. Темно-синий массив леса перешел в серую рябь кустарника. Дальше тянулись гряды невысоких холмов. Холмы были пустынны. Никаких объектов для использования своих бомб Сафар не видел. А он твердо решил не садиться (машина его подбита. – Г.П.), не истратив с пользой бомбы. Поэтому, придав машине минимальный угол снижения, на каком она тянула, не проваливаясь, Сафар снова повел ее по прямой. Отсутствие пронзительного свиста пропеллеров и монотонного гудения турбины создавали теперь, при свободном планировании, иллюзию полной тишины. Мягко шуршали крылья да тоненьким голоском пел саф (указатель скорости. – Г.П.). Если летчик давал штурвал от себя, голос сафа становился смелей, переходил на дискант; подбирал на себя – саф снова возвращался к робкому альту…»

«Сто сорок страниц повести были посвящены первому дню войны, точнее, первым двенадцати ее часам, – писал в свое время военный обозреватель Ю. Сибиряков. – По сценарию Ник. Шпанова, за это время произошли многие важные события. В полыхающих от пожаров германских городах вспыхнули восстания рабочих, на аэродромах у немцев практически не осталось готовых к бою самолетов, для “стратосферных дирижаблей” не было газа, в рядах самой армии вторжения началась смута. Как ни странно, книга эта не была изъята из библиотек даже после подписания пакта Молотова – Риббентропа в том же 1939 году. Да и с чего бы? Ведь пакт наконец позволил создать ту самую общую границу с “вражеским государством”, с которым предстояло воевать. Разделявшая Советский Союз и Германию Польша была поделена между временными союзниками по пакту, оставалось только ждать, кто первым нарушит данные обязательства».

В годы Великой Отечественной войны отдельными выпусками появлялись части другого военно-приключенческого романа Ник. Шпанова «Тайна профессора Бураго». Речь в нем шла о таинственном химическом составе, способном сделать советские подводные лодки невидимыми. Понятно, открытие попадало в руки шпионов, что грозило нашему флоту катастрофой, но два старых верных друга, летчик Найденов и моряк Житков, успевали катастрофу предотвратить…»

Но жизнь не похожа на литературу.

«Дом на Воровского, угол Мерзляковского переулка, где была аптека, разбит, – вспоминала Ольга Грудцова, дочь известного фотографа Наппельбаума. – Дома стали похожи на людей с распоротыми животами… Видны кровати, диваны, картины на стенах… Вернулся из командировки на фронт Николай Николаевич Шпанов… Он – бывший царский офицер – подавлен неразберихой, неорганизованностью, растерянностью нашей армии…»

Война есть война…

В начале пятидесятых Сталинскими премиями были отмечены весьма объемистые политические романы Ник. Шпанова – «Поджигатели» (1944–1948) и «Заговорщики» (1942–1952). Несмотря на множество чисто идеологических штампов, это была чуть ли не первая попытка рассказать миллионам, выигравшим войну, где и как зарождаются очаги международных напряжений, приводящие к взрывам. С огромным почтением отзывался о политическом всезнайстве Ник. Шпанова писатель Юлиан Семенов. «Если хочешь научиться чему-то, – писал он мне, – учись у того, кто умел хватать успех за хвост. Учись у Шпанова огромности темы, исторической насыщенности. Просто так – это не получается даже у ловкачей». И указывал на невероятное количество исторических персонажей, рассыпанных по страницам романов Ник. Шпанова: Сталин, Рузвельт, Гувер, Димитров, Гитлер, Кальтенбруннер, Гесс, Чан Кайши, Мао Цзэдун, Тито, Даллес, короли, президенты, послы, физики, летчики…

В своем последнем романе («Ураган», 1961) Ник. Шпанов предлагал с помощью современной авиации подавлять водородные и атомные бомбы прямо на земле или даже в воздухе. Профессионализм его не оставил. Многие страницы отмечены мастерством. «Самолет Парка садился не на сушу, а на палубу авианосца, – читаем мы. – Парк много путешествовал, очень много летал на войне и после нее. Не раз ему приходилось наблюдать, с каким напряжением пилот сажает самолет на неподготовленный военный аэродром днем или ночью, когда нельзя обеспечить безопасность привычной пассажирам галереей огней. Парк не раз бывал на авианосцах. Но ему еще не приходилось самому пользоваться полетной палубой этих кораблей. Сегодняшняя посадка казалась ему занятием для любителей сильных ощущений. Сверху палуба авианосца представлялась ничтожно узкой и короткой. Казалось почти невероятным, что тяжелый самолет можно посадить на столь ничтожно малом пространстве. Она белела коротким штрихом среди беспредельной синевы океана. Парк подошел к кабине пилотов. Хотелось видеть, как будут прицеливаться, заходить, снижаться, сажать на крошечную белую черточку восемьдесят тонн летающего металла. Взгляд Парка переходил от появляющейся посреди воды и снова исчезавшей из поля зрения палубы авианосца – к лицу и к рукам летчика. В самый последний момент ему показалось, что летчик промахнулся и самолет всею тяжестью плюхнется в воду, взметет ее пенистыми фонтанами белых брызг и, не оставив следа, навсегда скроется от глаз людских. Неожиданно палуба, уже совсем не такая узкая и короткая, какою казалась, вынырнула совсем не с той стороны, откуда ее ждал Парк. Пилот сделал заход, коснулся колесами палубы, и Парк ощутил огромную силу торможения. Теряя скорость, самолет словно упирался во что-то упругое, но еще более могучее, нежели инерция его громады. Вздрогнув, самолет, наконец, остановился. С высоты места, где стоял Парк, не было видно впереди ничего, кроме воды – снова вода и только вода. Он рассмеялся, толкнул дверцу, вошел к пилотам. Он не мог не пожать руки этим людям».

Но годы шли.

Менялась ситуация в стране.

Ник. Шпанов всегда пытался придерживаться господствующих идеологических указаний. Это было нелегко. Попытки всегда оставаться на идеологическом острие попросту разрушали его литературный дар. «Шпанов, на мой взгляд, превосходил всех массолитовских писателей, – вспоминал Кир Булычев. – Он казался мне человеком, которому судьба подарила самородок. Вот он вытащил из тайги этот самородок – свой талант – и принялся, суетясь, отщипывать, отбивать, откалывать от него куски, пока весь самородок не промотал».

Сказано сильно, но не совсем справедливо.

Даже среди последних книг Ник. Шпанова немало по-настоящему интересных.

«Ученик чародея», «Последний медвежатник», «Дело Оле Ансена», «В новогоднюю ночь», «Личное счастье Нила Кручинина»…

Мы предоставляем читателям возможность самим убедиться в этом.

Геннадий ПРАШКЕВИЧ

Первый удар

«…есть войны, которые рабочий класс должен назвать единственно справедливыми войнами, – это борьба за освобождение от рабства, от гнета капиталистов, и такие войны должны быть, так как иначе, как в борьбе, мы не достигнем освобождения».

В.И. Ленин (т. XXIII, стр. 190)

Люди

Сафар с опаской втиснул свое огромное тело в узкую дверь. Лицо его выражало страх: как бы неосторожным движением не разрушить легкий лагерный барак. Капитан Косых мог по достоинству оценить эти старания, – он знал, какие великолепные мускулы скрыты под гимнастеркой Сафара.

Сафар – командир комсомольского экипажа. Трудно поверить, что этому серьезному, твердому командиру, здоровяку с мохнатыми бровями, всего двадцать два года. Всякий, кто знает, как он выводил на первое место в соединении свой комсомольский экипаж, исполнен уважения к этому молодому большевику. Суровый командир, терпеливый учитель, подчас заботливая нянька, – он умеет работать, отдыхать, веселиться, быть грозой и первейшим другом своим товарищам по экипажу. Горячий и темпераментный в быту, спокойный и выдержанный на работе, Сафар не терпит одного: попыток доказать, что в воздухе может быть что-либо более полезное, чем хороший скоростной бомбардировщик дальнего действия.

Увидев подмышкой у Сафара пачку клеенчатых тетрадей и папку, Косых понял, что он пришел разрешить какое-то сомнение. В эти тетради Сафар терпеливо вписывал все, что заслуживало, с его точки зрения, обсуждения и продумывания: и непослушное алгебраическое уравнение, и спорный тезис доклада.

Действительно, Сафар сразу же заговорил громко и взволнованно:

– Ха, понимаешь, Сандро, – «бомбардировщик беззащитен»! Бомбардировщик – «верная жертва истребителя»! Как голубка в когтях коршуна! Ты понимаешь?

– Ничего не понимаю.

– Вчера на диспуте полковник Чернов читал отходную бомбардировщикам. Закопал, понимаешь!

– Жаль, что я поздно из города приехал.

– Ты бы ему холку расчесал.

– Не задумался бы.

– Таких, как Чернов, на месте опровергать надо. Его теорийки деморализуют молодежь: все равно, мол, уничтожат в первом же бою.

Сафар волновался не на шутку.

– Я достал стенограмму доклада. Гляди, до чего он договорился: «Помимо органического маневренно-скоростного превосходства, истребитель обладает и огневым преимуществом перед бомбардировщиком. Для ближних дистанций боя более эффективным будет огонь пулеметов, благодаря их скорострельности. А для дальней стрельбы нужна пушка. Трудно себе представить, чтобы бомбардировщик мог нести оба этих вида вооружения во всех огневых точках. Выбор позиции и наиболее выгодного оружия для каждого данного момента боя находится в руках истребителя. Все это дает возможность утверждать, что бомбардировщик в воздушном бою обречен в жертву истребителю». Вот как: обречен! – сукин сын…

В силу своей экспансивности Сафар уже начал терять равновесие. Косых сказал:

– Не горячись… А ну, прикинем… Я думаю, что современные скорости полета дали скоростному бомбардировщику известное преимущество перед истребителем. Ведь бомбардировщик не собирается нападать на истребителя. Атаковать хочет истребитель, значит, и маневрировать должен он. Пусть истребитель на встречном курсе атакует бомбардировщика. И пусть бомбардировщик при этом изменит свой курс хотя бы на десять градусов. Истребитель сразу потеряет возможность воспользоваться прежней наводкой. При суммарной скорости встречного движения примерно в триста тридцать метров в секунду истребитель проскочит мимо бомбардировщика, не успев сделать ни одного выстрела. Он окажется далеко за ним и под ним. Он должен будет нагонять, прежде чем начать новую атаку.

Сафар поднял на приятеля горящие глаза:

– Чудно, Сандро. Будто я всего этого не знаю? А вот не сумел доказать… Но я научусь, обязательно научусь.

– Относись к спору спокойней, и возражения пойдут, найдешь их…

– Это верно, Сандро. Но не привык я к таким спокойным спорам. Если споришь, то… – Сафар тряхнул кулаком. – Ладно, научусь. Но это еще не все. Слушай дальше.

Сафар читал стенограмму. Косматые брови его сердито сходились, когда слова Чернова казались ему чересчур убедительными. С радостью слушал он неторопливые, логически неопровержимые возражения капитана Косых. Влюбленный в свой бомбардировщик, Сафар не был его слепым поклонником. Меньше всего он собирался отрицать высокую полезность истребителя. Но его возмущала академическая узость Чернова, такая чуждая взглядам, господствующим в советских военно-воздушных частях, где все основано на тесном взаимодействии всех видов авиации и полном понимании специфических задач каждого из них в общей конечной задаче: уничтожении врага.

Беседа шла хорошо. Разобрали все: факторы скорости, скороподъемности, потолка, радиуса действия. Установка Чернова на огневое преобладание истребителя вызвала отповедь Косых. По его мнению, Чернов смешивал понятия числа огневых точек и конечной огневой мощи истребителя. Между тем это не одно и то же. Чем больше пулеметов или пушек в машине, тем меньше зарядов можно дать каждой огневой единице. Истребитель нельзя перегружать. Давая в руки летчика-истребителя, если можно так выразиться, «много стволов», действительно делают его огонь в единицу времени очень мощным, но зато сокращают время, на протяжении которого он может стрелять.

Скорость теряет свое явное превосходство. Перед летчиком-истребителем возникает целый ряд трудностей. На первый взгляд может показаться, что истребитель значительно лучше вооружен, чем во времена мировой войны. А так ли это? Пусть скорострельность пулеметов возросла с шестисот до тысячи двухсот и даже полутора тысяч выстрелов в минуту. Но ведь в те времена, подходя к атакуемому самолету со скоростью в двести – двести пятьдесят километров в час и начиная огонь с трехсот метров, летчик мог вести его до дистанции в сорок – пятьдесят метров, а отдельные смельчаки – «ассы» – подходили на пятнадцать – двадцать метров, не боясь столкновения. За это время они успевали выпустить из каждого пулемета полсотни патронов. У них было на это четыре-пять секунд. А теперь? Сблизившись на четыреста – пятьсот метров, то есть на мало-мальски благоприятную дистанцию огня, нужно выходить из атаки, иначе можно столкнуться с атакуемым противником. На пролет расстояния между шестью и четырьмястами метрами у летчика-истребителя всего секунда. Пулемет едва начал работать, как нужно уже отпускать гашетку. Вылететь из ствола успело каких-нибудь двадцать пуль. И это при вдвое возросшей скорострельности!

По мере того как говорил Косых, лицо Сафара светлело. Улыбаясь, он выложил еще один довод вчерашнего докладчика:

– Берегись, последняя «бомба» Чернова: истребитель всегда будет иметь преимущество по высоте перед всяким иным типом самолета. Превосходство его потолка оставляет за ним инициативу в выборе времени и позиции боя.

Чтобы окончательно разогнать сомнения впечатлительного друга, Косых сказал:

– И это тоже неверно: кривые в графике высотности боевых машин с годами не расходятся, а сходятся. Разница в потолках делается относительно меньшей. Во времена империалистической войны потолок бомбардировщика был на пятьдесят процентов меньше потолка истребителя, а сегодня эта разница составляет уже всего двадцать пять процентов. Как видишь, даже техническое преимущество истребителя делается с каждым днем все меньше. У нас любят говорить, будто боевая высота лимитируется мотором, но на самом деле задыхается не мотор, а человек. С плохим дыханием мотора, оказывается, легче бороться, чем с неспособностью человека работать на большой высоте.

– Это верно. Ведь совсем еще недавно, делая машину, которая лезла на четырнадцать тысяч метров, не давали себе труда подумать о том, чтобы летчику было в ней удобно работать. И не только у нас так было. Привезли как-то для ознакомления заграничный истребитель, я три раза в него влезть пробовал, так и не влез – дыра в кабине не пускает. Понимаешь?

– Ну это, братец, не критерий. Для тебя не дыру, а целый кратер нужно делать.

Сафар надулся, – Косых задел его больное место: размеры, вес, силу. К счастью, в этот момент постучали в дверь, и раздался голос:

– Косуля, не спишь? Новости…

Вошел майор Гроза.

– Новости, братцы, отменные новости! Германская печать снова обещает мир всему миру. Как вам нравится?

Сафар мрачно пробормотал:

– Это значит – спи одетый.

– Ты очень кстати, – сказал Косых Грозе. – Тут у нас дискуссия… Как истребитель, ты лучше других можешь разрешить сомнения Сафара.

– Сафар… и сомнения? – рассмеялся Гроза. – Редкое зрелище!

– Доводы Чернова, будто вы, истребители, стали теперь безраздельными владыками воздуха, испортили ему настроение.

Гроза улыбнулся:

– А я малость подслушал спор. Право, бубнят, как два буржуазных профессора: техника да техника; машина, оружие, скорость… А человека забыли?

Сафар несколько смутился:

– Ты не понимаешь, Гроза, мы же это для академической чистоты дискуссии…

– Академическая чистота!.. Схоластика, а не чистота. У нас теперь и дети знают, как техника работает в руках настоящих людей. Разве в Испании республиканцы били немцев и итальянцев техникой? Люди били. Люди золотые…

– Республиканцев пять, а фашистов двадцать пять. Бывало и так. Но у них каждый за себя, а у испанцев один за всех и все за одного.

– Верно. Но давайте кончать ваш спор.

– А мы же и не спорили. Это мы вместе вредные тезисы Чернова гробили. Слушай, истребитель, а ты на какой позиции, как насчет бомбардировщиков?

– Скажу… Как мне рисуется правильное развитие бомбардировочной авиации?..

– А ну, валяй, валяй, – оживился Сафар.

По мнению Грозы, важно было уменьшить «ножницы» в полетных свойствах бомбардировщиков и истребителей за счет улучшения первых. Чем меньше разница в этих свойствах, тем больше у бомбардировщика шансов на спасение, а может быть, и на победу. Это значит, что бомбардировщик должен быть возможно более легким. Два легких бомбардировщика могут в сумме поднять столько же бомб, сколько несет при дальнем рейде тяжелый корабль. Они без труда преодолеют расстояние, отделяющее их от цели. Но при этом неоспоримо преимущество легких бомбардировщиков перед большим кораблем. Освободившись от груза бомб, да еще и от половины веса горючего, бомбардировщик превратится в боеспособный сверхистребитель. Тут уж он не только может защищаться, но и активно нападать.

– Для этого прежде всего нужен меньший собственный вес. На наших красавцах это достигнуто применением сверхлегких сплавов магния и бериллия в комбинации с высоколегированными сталями – раз; установкой паротурбинных двигателей – два… Ты понимаешь, когда я еще амбалом был, – задумчиво и даже как-то мечтательно сказал Сафар, – кругом все говорили: «Пар – отжившее дело? Паровик – это прошлое. Внутреннее сгорание – вот где перспективы». Я тогда мало в таких вещах понимал, а потом, как учиться стал, опять то же самое слышу: паровая машина – это древность, бензиновый мотор и дизель куда, мол, лучше. А вот теперь, гляди-ка – старичок-паровичок опять пришел и мотору очко дает.

Гроза согласился:

– Мир еще варварски обращается с горючим. Моторы внутреннего сгорания, точно так же, как и наши паровые двигатели, это только отдаленный намек на то, чем будут пользоваться через десяток лет. Советская техника покажет пути… Вот мой младший братишка говорит, что инженеры должны будут поставить летчика в такие условия, чтобы полет со скоростью звука был физически возможен.

– Почему именно звука? – удивился Сафар.

– Однажды мальчуган говорит: «Военным самолетам совершенно необходимо летать со скоростью хотя бы триста тридцать три метра в секунду, не меньше». На мой вопрос, почему «триста тридцать три», говорит: «Скорость звука – триста тридцать два метра в секунду, значит, – самолет, летящий хотя бы на один метр быстрее, будет доходить до тебя раньше, чем ты услышишь звук его приближения. Это очень важно для военной машины».

– До таких скоростей, порядка тысячи – тысячи двести километров, пожалуй, еще далеко.

– Ближе, чем мы думаем. В единичных машинах мы уже имеем скорость около девятисот километров. А это уж не так далеко от того, чтобы получить скорость звука на отрезке ближайших лет.

– Твоими устами да мед пить, – вставил Косых.

– А чем не мед на такой бы машине с фашистской сволочью подраться…

– Будет драка, будешь и драться, – спокойно заметил Гроза.

Сафар сверкнул глазами:

– Жалко, не я распоряжаюсь историей, а то уж драка была бы. Без драки Европу не привести в порядок. Отдам жизнь для того, чтобы все встало на место. Я готов.

– Не кипятись, Сафар… Как раз закипятишься, пойдешь в воздух, тебя и гробанут.

– Ты думаешь, я ишак? Я и сам сумею гробануть… Это лучшее, что у меня есть, – жизнь! Ведь это не только я сам, но и все мое потомство, понимаешь? Будущее целого рода. Жить хочу, понимаешь, но готов умереть. И когда я это сказал, когда я так решил, мне жизнь уже не дорога. Тогда о ней перестаю думать.

– У нас на этот счет разные взгляды, – ответил Гроза. – Ты перестанешь думать о жизни, а я думаю. И я очень благодарен стране и ее вождям за то, что они о моей жизни тоже думают, берегут ее.

– С такими сухими мозгами, как у тебя, нельзя быть летчиком. Они у тебя сухие, совсем сухие, понимаешь?

– Ничего получается, – усмехнулся Гроза, потрогав орден. – Ты скажи, разве я не имею права жить уже потому, что защищаю самое необыкновенное, самое удивительное, самое прекрасное, что когда-либо знала история, – СССР. Мне хочется жить, уже от одной гордости можно пожелать бессмертия, а ты – умереть! Подумай о своем народе, какого сына родила твоя земля – Кавказ! Разве сыны этой страны не имеют права на лучшую, самую прекрасную жизнь на земле, а?