Kitobni o'qish: «Исправительный дом»

Shrift:

Издательство Азбука®

* * *

Посвящается Луке

Часть первая. В тюрьме

Глава 1

В три часа утра тишину прорезал нечеловеческий вопль. Прежде Табите не доводилось слышать таких жутких звуков, похожих на рев попавшего в капкан дикого зверя. Крик доносился издалека, многократным эхом раскатываясь по коридору. Что это было – истерика, бессильная ярость, реакция на издевательства охранника? Чуть погодя крики перешли в хриплые рыдания, громкость которых усиливалась металлической обшивкой дверей и перегородок. Табите казалось, что стоны и рыдания раздаются прямо в ее голове. На верхней койке заворочалась соседка по камере.

– Кому-то плохо…

В ответ тишина. Табита было решила, что сокамерница просто не желает с ней разговаривать, но тут из темноты раздался хриплый прокуренный голос. Медленно, словно беседуя сама с собой, женщина произнесла:

– Здесь всем плохо… Тюрьма, что уж тут. Либо совесть замучила, либо о детях вспомнила. А вот если что-то серьезное случится, ты ничего не услышишь, так и знай. Только охрана забегает по коридорам. А потом прилетит вертолет. При мне прилетал уже раза три…

– Зачем вертолет?

– Вот и думай сама – зачем?

Табите не хотелось думать о том, зачем вертолету приземляться ночью на тюремной площадке. Она вообще не желала думать, но это не удавалось. Взглянув еще раз на койку соседки, она будто впервые услышала несущиеся из коридора горестные вопли и вдруг со всей ясностью осознала: это происходит на самом деле. С ней!

До этого момента вчерашние события казались ей настолько странными и нелепыми, что, скорее, напоминали мрачную сказку о бедной женщине, которую упекли в тюрьму, – будто она читала книгу или смотрела отрывки из фильма. Вот женщина сидит в тесном, без окон «стакане» автозака, который везет ее из суда, вот бедняжка раздевается и приседает, на нее пялятся, ее досматривают, смеются над ее худосочной грудью и небритыми подмышками, вот она моется в душе. Потом ей выдают простыню и колючее синее одеяло, ведут по коридорам. С лязгом хлопают тяжелые металлические двери. На ремнях у надзирателей гремят связки ключей. Тюрьма так похожа на тюрьму…

Когда ее вели через центральный зал, по периметру которого на обоих этажах располагались двери камер, Табита чувствовала на себе взгляды других заключенных, и ей хотелось крикнуть им: «Это все сон! Я вас не знаю! Это ошибка!»

Она легла на койку и постаралась отключить голову, не прокручивать снова и снова в памяти события последних дней. Но все же это было лучше, чем мысли о том, где именно она находится сейчас.

Табита всю жизнь терпеть не могла лифтов. Она боялась застрять, боялась, что лифт сорвется. И всегда пользовалась лестницей. В Лондоне она возненавидела метро. Однажды в час пик поезд остановился между перегонами. Табита оказалась затертой среди множества потных тел. Динамики извергали лишь неразборчивые хрипы. Прошло пять, затем десять минут. На дворе стояло лето, и вскоре в вагоне стало жарко, как в сауне. Табита представила себе толщу глины и кирпичной кладки у себя над головой, набитый людьми вагон впереди, и такой же позади, и еще несколько таких же вагонов. И испытала неодолимое желание заорать как можно громче и ногтями, зубами прорывать себе дорогу на свободу. Она едва сдержалась тогда.

Теперь вместо вагона перед ней была камера: четыре шага в длину и три в ширину. Узкое зарешеченное окошко. Из окна виден обнесенный стеной двор. Колючая проволока. Дальше – холмы. Вчера Табите показалось, что там, на вершине, движется чья-то фигура. Наверное, кто-то гулял. А теперь снаружи царил мрак, и лишь свет от прожекторов прорезал темноту. Дверь камеры откроется только утром – от одной этой мысли Табита чувствовала себя погребенной заживо. Ей хотелось взывать о помощи, подобно той женщине, что разбудила ее воплями в ночи. Но кричать нельзя, можно лишь тихо поплакать. Однако если она заплачет, то уж точно не остановится. Да и соседка не одобрит.

Тонкое одеяло не спасало от холода. Табита подтянула ноги к груди и обхватила колени руками. Она пахла тюремным мылом и немытыми волосами. Табита зажмурилась и представила себе набегающие на скалистый берег морские волны. Но как она ни старалась отвлечься, мысли неумолимо лезли в голову. Снова издалека донесся крик, и за ним стук в дверь.

Невероятно, но ей все же удалось заснуть. Табита поняла это, когда соседка стала спускаться с койки. Сначала показались ее голые ступни с накрашенными ногтями и татуировкой в виде паука на лодыжке, затем обтянутые серыми лосинами голени. Черная футболка задралась, явив проколотый металлическим кольцом пупок. Потом Табита увидела обрамленное темными волосами гладкое овальное лицо. В ушах качнулись ободки серег. Девушка была не меньше шести футов росту, спортивного телосложения. На вид лет под тридцать, хотя судить сложно. Накануне Табита ее толком-то и разглядеть не успела – сразу забралась в постель и закуталась с головой в одеяло.

– Привет!

Женщина никак не отреагировала. Она молча шагнула к унитазу и отдернула занавеску.

Ах вот оно что! Камера изначально предназначалась для одного человека, но теперь к койке приварили второй этаж, поставили дополнительный стол и бельевой шкаф, а отхожее место отгородили низкой занавеской.

Женщина спустила штаны и шлепнулась на сиденье унитаза. Выражение лица у нее не изменилось, словно она была здесь одна. Табита отвернулась к стенке и натянула на голову одеяло, чтобы ничего не слышать.

Зарокотал слив, из-под крана полилась вода. Табита дождалась, пока соседка закончит умываться, слезла с кровати и принялась за свой туалет. Протерла под мышками, брызнула водой на лицо. Потом натянула выданные холщовые штаны, футболку и толстовку. Сунула ноги в кроссовки.

– Табита, – представилась она.

Соседка поглядела на нее сверху вниз, продолжая расчесывать волосы. Табита отметила, что та на голову выше нее.

– Еще вчера познакомились.

Повисла неловкая пауза.

– А тебя как звать?

– Микаэла. Что, забыла?

Дверь камеры скрипнула и отворилась. На пороге показалась тележка с двумя металлическими сосудами, которую катила худенькая невзрачная женщина.

– Чай, – произнесла Микаэла.

– Чай, – эхом отозвалась Табита.

Женщина наполнила две кружки. Табита открыла свой контейнер с завтраком: пластмассовая миска, ложка, рисовые хлопья, пастеризованное молоко, два кусочка черного хлеба, масло и малиновый джем. Ножа не было, так что масло пришлось намазывать черенком от ложки.

Табита не помнила, когда ела последний раз, и сразу же принялась за еду. Хлеб был суховат, но с чаем нормально. Табита высыпала хлопья в миску и залила молоком. Оно оказалось теплым и чуть кисловатым на вкус. Гадость та еще, но ничего не поделаешь – Табита съела всё и наклонила миску, чтобы допить остатки молока.

Однако есть хотелось все так же.

Табита пристроилась на унитазе, кое-как спрятавшись за низкой занавеской. «Словно животное», – подумалось ей. В глазах плясали огни, в ушах стоял звон. Внезапно ей захотелось изо всех сил приложиться лицом об стену, сделать что-нибудь, что принесло бы ей облегчение, что прекратило бы все это.

Но вместо этого она подтерлась, подтянула штаны, сполоснула руки и снова уселась на койку. Читать было нечего, делать ничего не хотелось. День казался бесформенным и ужасно длинным. Впрочем, книжка бы здесь не помогла. Тогда бы Табита подумала, что это и есть ее нормальная жизнь, а не чудовищная ошибка, которую необходимо срочно исправить и вырваться на волю, домой.

Микаэла чистила зубы. Чистила долго, с усердием. Сплюнув в раковину, она наклонилась и набрала воду ртом прямо из-под крана. Затем выпрямилась и звучно прополоскала горло. Табите казалось, что все ее чувства резко обострились: ее раздражали звуки, запахи, близость чужого тела… Микаэла убрала волосы в пучок и вышла из камеры. Вернувшись через несколько мгновений, она оперлась на стол и посмотрела на свою соседку:

– Не сиди просто так.

Табита промолчала. Говорить не было сил.

– Будет только хуже. Поверь мне, я-то здесь уже четырнадцать месяцев.

– Куда ты сейчас ходила?

Микаэла как-то безучастно взглянула на нее:

– А тебе разве не выдали памятку? Ну, там, где про физические упражнения, душ, расписание библиотеки?

– Что-то вроде давали, – ответила Табита. – Но мне ни к чему. Меня сунули сюда по ошибке.

– А, вот оно что… Не думай, что сможешь просто сидеть на койке и тебя никто не заметит. Это как на школьной площадке. Стоит такая маленькая девочка, мечтает только, чтобы все от нее отстали. А вот фиг. Тебе надо встряхнуться. Встань и сходи в душевую.

– Не хочется. Потом как-нибудь.

Микаэла повернулась к столику Табиты.

– Вот, – протянула она принесенное с собой полотенце. – Бери мыло и ступай мыться. Сейчас же!

Микаэла вышла из камеры, оставив открытой дверь. Табита поднялась с постели. Холод пробирал до костей. Она снова глянула в окно: небо затянулось белой дымкой. «Должно быть, снег пойдет». Было бы неплохо – белые пушистые хлопья, падающие всего в нескольких дюймах от нее, изменяющие пейзаж до неузнаваемости.

Табита подхватила полотенце и мыло и направилась в центральный зал, наполненный шарканьем шагов, хлопаньем дверей, кашлем и шлепаньем мокрых швабр по полу. К ней сразу же устремилась очень худая женщина в длинном коричневом платье, с покрытым сетью морщин лицом, длинными седыми волосами и распухшими от артрита руками. К груди женщина прижимала кипу каких-то бумаг.

– А, ты тоже здесь, – произнесла она, расплываясь в улыбке.

– Да, я тоже здесь, – отозвалась Табита.

Она прошла через зал дальше в сторону крыла здания, где размещались душевые – длинный ряд кабинок, напротив которых у дальней стены стояла деревянная скамья и висели вешалки. Здесь царила суета, кто одевался, кто раздевался; плиточный пол был залит водой, пахло мылом, по́том и человеческими телами.

Сразу в памяти возникли болезненные воспоминания о школьной раздевалке. Глядя в стену перед собой, чтобы ни с кем не встречаться взглядом, Табита медленно сняла одежду, но перед тем, как стянуть трусы, словно застенчивая барышня на пляже, она обмоталась потрепанным полотенцем.

Войдя в свободную кабинку, она задернула занавеску и повесила полотенце на крючок. Затем повернула кран, но из лейки выпало всего несколько капель. Табита попробовала крутить кран дальше, но это ни к чему не привело.

– Постучи по трубе! – раздался голос рядом. – Тресни по ней!

Табита послушалась, но ничего не произошло.

– Да бей сильнее, – сказал тот же голос. – Со всей дури!

Табита ударила кулаком. Труба издала похожий на кашель звук и исторгла тоненькую струю, которой как раз хватило, чтобы помыться. От всего этого веяло страшной тоской – бесприютной и безутешной…

Глава 2

– Сюда, – утомленно произнесла коренастая надзирательница.

Ее широкие мясистые ступни шлепали по полу во время ходьбы.

– Что случилось?

– Краткосрочное свидание.

– Какое еще свидание?

– Пришел ваш адвокат. Вас же еще вчера предупреждали.

Табита вообще ничего не помнила. Ни того, что было вчера, ни днем ранее. В ее памяти все смешалось в кучу – лица, взгляды, вопросы, на которые она не могла ответить, слова, смысл которых она не понимала; люди, которые без конца требовали от нее назвать имя, адрес, дату рождения; листы бумаги, что ей совали под нос, щелчки клавиш диктофона, длинные коридоры, лампы дневного освещения, решетки, ключи, двери…

– Вот комната для свиданий, – сказала женщина, дребезжа ключами на поясе. – Хотя сегодня никого не пускают.

Комната для свиданий оказалась просторным прямоугольным помещением, залитым слишком ярким светом. Обстановка заключалась в нескольких рядах небольших столиков и стульев и двух торговых автоматах у стены. За одним из столиков одиноко сидела женщина средних лет. Перед ней стоял раскрытый ноутбук. Женщина потерла круглое лицо, водрузила на нос очки, нахмурилась и снова уставилась в экран. Табита подошла ближе. Женщина взглянула на нее, коротко улыбнулась, встала и протянула руку. Рукопожатие было крепким и теплым. Ее седые волосы и твердый взгляд заронили в душу Табиты робкую надежду. Такая уж точно во всем разберется.

– Меня зовут Мора Пьоцци, – представилась дама. – Я буду представлять ваши интересы.

– А как же тот, другой?

Предыдущий адвокат был слишком молод и весел, что не придавало уверенности в нем.

– Это был дежурный адвокат, – пояснила Мора. – Он и передал ваше дело мне.

Они сели, скрипнув стульями по линолеуму, и посмотрели друг на друга.

– Как ваши дела? – спросила Мора.

– Как дела? – повторила Табита, едва удержавшись, чтобы не сорваться на крик. Что за вопросы она задает, черт?

– Меня посадили в тюрьму, а я даже не знаю, за что!

– Я как раз и пришла, чтобы помочь вам разобраться в этом недоразумении.

– Хорошо.

– Тогда первое: вы согласны поручить мне представительство ваших интересов?

– Да.

– Отлично. Я узнала ваш личный номер, на случай если вы его еще не получили.

– Личный номер? А зачем он мне, если я должна скоро выйти на свободу?

– Вот, держите.

Адвокат протянула карточку, и Табита прочла вслух: «АО 3573».

– Значит, теперь я просто номер, – сказала она, поднимая взгляд.

– А, просто формальность. Он больше нужен тем, кто будет приходить к вам на свидания.

– Свидания?

– Как лицо, находящееся под следствием, вы имеете право на три свидания в неделю. Вам что, не разъяснили ваши права?

– Да так, в общих чертах.

Мора Пьоцци кивнула:

– Да, поначалу трудно привыкнуть.

– Я должна выбраться отсюда как можно скорее!

– Само собой разумеется. Поэтому-то я здесь. Но, Табита, вы понимаете, в чем вас обвиняют?

– Да, я помню, что они мне говорили.

– Хорошо. Тогда вот с чего мы сегодня с вами начнем: сначала я изложу вам все обстоятельства дела, а потом вы своими словами расскажете, что же произошло на самом деле двадцать первого декабря.

– А можно сначала спросить?

– Конечно.

– Какое сегодня число?

– Девятое января, среда.

– Понятно…

Значит, уже прошли и Рождество, и Новый год, и теперь она оказалась в ином времени.

– Так, – произнесла Мора Пьоцци, заглядывая в экран компьютера, – если вкратце, то дело обстоит следующим образом. Вы обвиняетесь в убийстве Стюарта Роберта Риза, которое произошло в пятницу двадцать первого декабря между десятью сорока утра и половиной четвертого дня.

– Почему?

– Простите?

– Почему такой большой промежуток времени?

Пьоцци заглянула в свои заметки:

– Согласно данным камеры видеонаблюдения, которая установлена на стене деревенского магазина, машина потерпевшего проезжала мимо в десять тридцать четыре. А как вам известно, его труп был обнаружен в половине пятого вечера.

– Да, – едва слышно отозвалась Табита, – но тут целый час разницы! – добавила она мгновение спустя.

– Насколько я понимаю, судебного эксперта вполне устраивает тот факт, что Риз был мертв как минимум час до момента его обнаружения.

Голос Пьоцци звучал спокойно и негромко, словно речь шла о совершенно заурядном происшествии.

– Его тело, завернутое в полиэтиленовую пленку, нашел Эндрю Кейн под навесом около вашего черного хода. В тот момент вы находились у себя дома. При этом машина Риза оказалась припаркованной позади вашего дома так, что ее не было видно с дороги. Риза несколько раз ударили ножом, однако смерть наступила в результате повреждения сонной артерии, – подняла глаза Пьоцци. – Это ранение в шею. Кровь была повсюду – на вас и на диване, где вы сидели.

– Но это уже было после его смерти, – произнесла Табита.

Пьоцци постучала по клавиатуре своего ноутбука:

– Полиция опросила всех жителей деревни, кто…

– Постойте.

– Да.

– Всех они опросить не могли – кто-то был раньше, кто-то позже.

– Опрос шел не один день.

– Что вы хотите сказать?

– Да вы что, не помните? Ветром повалило гнилой каштан, и дорога в деревню оказалась перекрыта. Чтобы расчистить путь, потребовалось достаточно времени.

– Я не знала об этом.

– Но, Табита, вы же были дома весь день! Как же вы не знали?

– Я не знала об этом, – повторила Табита.

Она чувствовала, как утекают последние обрывки воспоминаний, словно вода сквозь пальцы.

– Я не могу сказать, знала я или нет…

– Полиция составила список всех лиц, кто находился в Окхэме двадцать первого декабря. Кроме того, у нее имеются ваши же показания, в соответствии с которыми вы находились дома бо́льшую часть дня. Также есть еще показания свидетелей, но я пока еще не успела с ними ознакомиться. То есть у нас только полицейский отчет. Остальное у меня будет позже, но задолго до первого заседания.

– До суда, что ли?

– Нет. Седьмого февраля вам будет предъявлено официальное обвинение. А вы сможете выразить свою позицию – ну, считаете себя виновной или нет.

– А есть шансы, что судья признает ошибку и меня отпустят?

Мора Пьоцци невесело улыбнулась.

– Давайте не будем забегать вперед. Я хочу узнать, что вы делали двадцать первого декабря. Подумайте, не торопитесь.

Табита кивнула. Она зажмурилась, потом снова открыла глаза. Что она могла вспомнить? Это все равно что смотреть сквозь метель, сквозь ночной полумрак, когда не понимаешь, где верх, а где низ, и земля уходит из-под ног.

– В тот день я проснулась довольно рано, – начала она. – Впрочем, встала я не сразу. Было очень холодно, и погода дрянная. Сначала снег, потом все раскисло, и сильный ветер еще… Я стала готовить завтрак, но поняла, что закончилось молоко. Накинула куртку прямо на пижаму и пошла в магазин. Кажется, еще газету купила.

– Сколько времени было?

– Не могу сказать. Я не смотрела на часы. А потом я вернулась домой.

– Больше вы из дома не выходили?

– Я плавала. Я всегда плаваю.

– Что?!

– Что «что»?

– Где находится ближайший к вашему дому плавательный бассейн? Вспомните, что после десяти утра в тот день по дороге нельзя было проехать. Так что вы должны были выехать и вернуться до этого времени.

В голосе адвоката зазвучали предостерегающие нотки.

– Я купалась в море.

Мора Пьоцци вскинула брови.

– То есть вы утверждаете, что купались в море в самый разгар зимы, да еще в непогоду?

– Я плаваю каждый день, – ответила Табита. – Это правило. Мое собственное правило. И я никогда его не нарушаю.

– Да уж. Но хотя бы гидрокостюм у вас есть?

– Нет. Мне нравится холодная вода. Это почти больно.

Табита заметила, что Мора поджала губы, словно она сказала ей что-то нехорошее.

– Местные считают меня чокнутой. Но, как бы то ни было, в тот день я ходила на море.

Табите показалось, что она вновь испытывает колючее прикосновение морских волн и боль от острых камней под ногами, но это была лишь игра воображения. Она плавала каждый день, и теперь трудно было отличить реальность от фантазии.

– И во сколько же вы купались?

– Не знаю. Не помню. Утром? Да, наверное, утром. Обычно я ходила на море с утра.

– Вы кого-нибудь встретили по пути?

– Не знаю. Может быть. Не могу точно вам сказать. Я ведь ходила на море каждый день, так что теперь и не упомнишь всего.

– Так, вы выкупались и?..

– И пошла домой.

– А еще вы выходили из дома?

– Думаю, да, но сейчас не могу быть полностью уверена. Мне уже назадавали столько вопросов, что я и сама путаюсь.

– Чем вы занимались дома?

– Да ничем особо. Вообще не помню.

– По телефону вы разговаривали?

– Нет.

– Может, отправляли кому-нибудь сообщения? Или работали на компьютере? У вас есть компьютер?

Табита снова кивнула:

– Есть. Но я ничего такого не делала.

– Работали ли вы с электронной почтой?

– Не думаю. Вообще, должна была…

Табита прекрасно помнила, что ничего не делала. Это был один из тех самых ужасных дней, когда она хотела только одного – остаться живой.

– То есть у вас нет четких воспоминаний о том, чем вы занимались двадцать первого?

– Нет.

– Но вы помните, как пришел Эндрю Кейн?

– Энди? Да, конечно.

– Расскажите мне об этом. Спокойно, не спешите.

Табита с удивлением подумала: зачем Мора повторяет свое «не спешите»? Куда теперь спешить? Времени вагон.

– Он постучал в дверь. Я как раз была в зале и открыла ему. Или, может быть, он сам вошел. Было уже почти темно и жутко холодно. Помню ледяной ветер, как только открылась дверь. Энди был весь мокрый. С него капало на пол.

– Вы ждали его?

– Нет. Но он часто заходил просто так.

Табита поймала вопросительный взгляд Моры.

– Энди помогал мне по дому, – пояснила она. – Когда я переехала в этот дом в ноябре, там был страшный кавардак, и мы вместе приводили всё в порядок. Мы договорились на почасовую оплату, и Энди приходил в свободное время. Мы хотели на следующий день настелить пол, и он хотел еще раз проверить, как и что.

Табита умолкла и глубоко вздохнула. Здесь ее память прояснилась, словно тьму озарил солнечный луч.

– Он пошел в сарай, где лежали половые доски, а потом я услышала, как он зовет меня. Я даже не знаю, что именно он говорил, если вообще говорил что-то. Я пошла туда и увидела, что Энди растянулся на полу.

У Табиты на секунду сперло дыхание, и она сглотнула ком.

– Я наклонилась и почувствовала что-то мокрое и липкое – это было повсюду. И я потянула его за ногу, а он все повторял: «Боже мой, боже мой!» Мне даже показалось, что он плачет.

Табита осеклась, но Пьоцци не произнесла ни слова, ожидая продолжения. Ее глаза немного прищурились.

– Было темно. Мы толком ничего не могли рассмотреть. Энди вынул из кармана свой мобильник, но уронил его на пол и стал шарить вокруг. А потом он посветил, и мы увидели труп. Энди был весь в крови, даже лицо измазал. И у меня все руки были красные.

При этих словах Табита снова увидела ту картину: лучик фонарика мобильного телефона и грузное тело на полу.

– Вы узнали, кто это был?

– Не знаю, что я тогда подумала. Энди сказал, что это Стюарт, и я подумала, что так оно и есть.

– То есть вы узнали Стюарта Риза?

– Да, он же мой сосед. Вернее, я хотела сказать, он был моим соседом, – поправилась Табита. – Несколько лет назад он был одним из моих преподавателей.

– Значит, вы его хорошо знали?

– Как сказать… Учитель и учитель.

– Вы находились в хороших отношениях?

– Да в нормальных. Виделись нечасто, так, привет-пока.

– Что было дальше?

– Потом мы вернулись в дом. Энди позвонил в службу спасения. Стали ждать. Приехала скорая и потом полиция, ну и началось. Остальное вы знаете.

Мора Пьоцци закрыла ноутбук.

– Так что сами видите, тут явная бессмыслица, – поспешно добавила Табита. – Зачем мне нужно было посылать Энди в сарай, если бы я прятала там чей-то труп? Да и зачем мне было убивать Стюарта? Ерунда какая-то. Разве не так, по-вашему?

Пьоцци быстро взглянула на нее.

– Ну, для начала неплохо. Я скоро приду снова и надеюсь, что к тому моменту у меня будет более ясное представление по сути предъявляемого вам обвинения.

Табита кивнула.

– Через пару-тройку дней пройдете медицинское освидетельствование.

– Это еще зачем? Я здорова. Ростом, может, я и не вышла, но все же достаточно сильная. Это все благодаря плаванию.

Голос ее задрожал. Табита попробовала улыбнуться. Ей было страшно холодно, и ее всю трясло. Очень не хотелось снова оказаться в наполненном эхом чужих голосов центральном зале, а еще больше – в камере, где она останется наедине сама с собой. А впереди еще целый день, а потом, что хуже всего, наступит ночь.

– Это всего лишь необходимая часть судебного следствия. А я хотела бы, чтобы вы написали все, что могло бы помочь вашему делу.

– Да о чем писать-то?

– Время. Люди, с которыми вы общались. И дайте мне список жителей вашей деревни, с кем вы контактировали.

– Да я переехала туда совсем недавно.

– Вы должны сообщить мне обо всем, что может помочь вам. Ну, или имеет хоть какое-то отношение к нашему делу. И лучше, если я узнаю об этом от вас, чем от следователя.

Табита опять кивнула.

– Не отказывайтесь от свиданий. Пусть к вам приходят ваши близкие, друзья. У вас есть с собой личные вещи?

– Нет.

– Скажите, чтоб принесли. Займите себя чем-нибудь. И берегите здоровье.

– А вы вытащите меня отсюда? Правда?

– Это моя работа, – ответила Мора Пьоцци. – Я сделаю все, что только в моих силах.

Табита проводила ее взглядом. Дверь отворилась и захлопнулась. Она представила, как Мора проходит по коридорам, как за ней закрываются тюремные засовы, как она выходит через пропускной пункт в мир, где можно дышать свежим воздухом и чувствовать себя свободным.