Kitobni o'qish: «Курт Сеит и Мурка»

Shrift:

От автора

Дорогие читатели!

Я рада новой встрече с вами во второй части истории жизни моего деда, с которой вы уже начали знакомиться в романе «Курт Сеит и Шура».

После того как в августе 1992 года вышла моя книга «Курт Сеит и Шура», мы с моим супругом Памиром отправились в путешествие по Крыму, где долго бродили от двери к двери, пытаясь отыскать следы моей семьи. Но от семьи Эминовых и от улицы Садовой не осталось и следа. Я приехала в Крым, чтобы излечить свою печаль, но вернулась с тоской еще большей, оставив многим людям свои имя и адрес.

Однако спустя два месяца после моего возвращения одно за другим пришли два письма – из Санкт-Петербурга и Ташкента, и эти письма заставили меня обезуметь от радости. Их прислали Ленара Эминова-Башкирцева и Лайла Эминова-Джемилова.

Дедушки этих женщин были братьями моего дедушки, господина Эминова. И вот мы восполнили пробелы родословного древа при довольно сложных обстоятельствах. Разумеется, то, что я узнала от них, должно было найти место в моем рассказе.

Я узнала, что историческая правда проявляется тогда, когда исчезает давление тех, кто направляет ход истории по ложному пути, и мне не верится, что я добралась до конца. Но я старалась ухватить правду настолько, насколько позволяла это сделать жизнь Курта Сеита, и старалась прожить его жизнь на страницах моих книг.

С другой стороны, я столько долгих лет провела со своим дедом, что он для меня всегда останется более живым, нежели в памяти людей, живших с ним в одно время и ставших свидетелями его смерти. Его фотографии рассказывают о его жизни: и вот он годами сидит, оживший, в углу моего письменного стола. Сидит с горькой улыбкой, как-то особенно сжав меж пальцев сигару, опрокидывает стопку водки, подмигивает. Я настолько привыкла быть вместе с ним, настолько привыкла ощущать в своей душе его любовь и его печали, что, закончив очередную книгу, почувствовала, как подарила деду целую жизнь, а затем заново убила его. Но мне не хотелось его терять.

Однако Курт Сеит уже не только мой дедушка, он – герой романа, продолжение которого ждут тысячи моих читателей. Он, господин Эминов, человек, проживший безумную жизнь, совершавший ошибки и полный благих намерений, давно ушел из этого мира, но заново обрел душу в библиотеках бесчисленного количества людей. Я не хотела терять его, но чувствую, что пришло время поделиться с вами продолжением истории его жизни. Я верю в то, что необходимо понемногу говорить об обидах, не рассказанных до сегодняшнего дня и оставшихся тайной.

Надеюсь, что сумела донести до вас не только историю моего деда, но и истории других членов моей семьи, а также множества других людей, появившихся в моей книге. Мне кажется, что обязательно найдутся те, кто найдет в моих романах похожих на себя персонажей или же самих себя. Я писала, не упуская правды, однако стараясь никого не обижать. Но я хочу, чтобы, спустя годы, люди, достойные того, чтобы их обидели, вспомнили об остатках совести и, хоть немного мучаясь ее угрызениями, осудили себя. И конечно, я хочу дать возможность еще раз подумать, пока не поздно, тем, кто, не зная правды, бежал от нее, обвиняя пострадавших. Но, как я сказала, я всего лишь писатель и не могу отпускать грехи.

Я надеюсь, что истина, которую я была вынуждена упомянуть в финале моего романа, будет встречена с пониманием. Я долго размышляла, однако, сознавая, что единожды написанное будет считаться правдой, не смогла от нее отречься.

Самое важное – это не повторять прежних ошибок и не искать прежних обид. Если мы не сможем извлечь урок из пережитого, то обречены повторять его снова и снова.

Нермин Безмен

Весна 1924 года. Стамбул

У него болело сердце. Словно это самое сердце искусно кололи, один за другим нанося острые удары. Он чувствовал горькую и ноющую боль в груди. Сколько времени прошло с тех пор, как он покинул пристань Каракея? Час, может, два… Он оттягивал путь настолько, насколько возможно. Он не знал, куда хочет пойти. В тот момент у него не было адреса, куда хотелось бы уйти. Ему в тот миг некуда было идти. Он думал о моменте прощания с единственной женщиной, которую любил. Произошло это несколько минут назад. А может, прошли уже долгие часы? Как огромная, бескрайняя любовь длиной в восемь лет могла запросто взять и кончиться всего тремя словами? Прощальные слова Шуры вновь зазвенели у него в ушах.

«До свидания, Сеит», – с горечью сказала молодая женщина, не поворачивая головы в его сторону. На глаза его возлюбленной навернулись слезы, Сеит знал это. Он также знал, что, когда их взгляды встретятся, он сам разрыдается. И вот так закончилось все то, что они делили столько лет: счастье, приключения, мечты, – завершилось быстро и легко… Неужели и правда их любви пришел конец?

Он чувствовал себя опустошенным. Да, от него удалялись его мечты, до которых он не сможет больше добраться, его Родина, куда он никогда больше не вернется, его семья, которую он никогда больше не увидит, его друзья. Все, что было связано с его прошлым, уезжало с его любовью на одном пароходе в другую страну. Все было разрушено. Сколько же, в сущности, в жизни он чувствовал, что жил? Последние шесть лет?.. Годы, которые он прожил до этого, будто бы остались в другом пространстве, в другом времени. Почему же все прошло так быстро?

Он настолько потерял голову, что удивился, когда заметил, что пришел на улицу Кальонджу Кулук. От горечи трудно было дышать. Должно быть, ноги сами привели его к хорошо знакомому адресу.

Помощники официантов из ресторана Волкова заносили в прачечную привезенные на стирку скатерти. Увидев Сеита, работники почтительно расступились. Кокетливый женский голосок, напевавший старую русскую народную песню, доносился с заднего двора. Одна из девушек-гладильщиц, увидевших, как Сеит вошел, побежала туда, откуда раздавался голос, утихомирить подругу. Молодой человек махнул рукой на дисциплину. Песня, которую пела русская девушка, казалась свежим ветром, подавляющим душевную боль, ветром из крымских степей и лесов Алушты.

Он прошел между гречанок, встретивших его словами «Добро пожаловать, Сеит-бей!» на ломаном турецком, и русских девушек, приветствоваших его на своем языке, с равнодушным приветствием и, поднявшись на верхний этаж, вошел в свою комнату. В тот момент ему не хотелось ни с кем разговаривать.

Ему было необходимо побыть наедине с собой и своими мыслями.

Войдя в комнату, он некоторое время простоял, прислонившись к двери. Он словно оставил позади мир, в котором жил и в котором было заранее определено, каким будет завтрашний день. Сейчас мир, оставшийся в прошлом, раскинулся перед ним, будто картина; жизнь, которой он положил конец и которая больше никогда не повторится, и он словно бы находился на границе двух миров. Заперев дверь, он направился к комоду, достал стеклянный графин с водкой, наполнил стакан. Осушив стакан огромными глотками, раскурил сигару. Потом заметил, насколько беспокоят его голоса и свет, идущие от окон, закрыл окно и задернул его плотными бархатными портьерами. В тот момент его не интересовало, что происходит снаружи, кто о чем разговаривает и как живет. Ему было необходимо остаться наедине с самим с собой, с прошлым и миром грез.

Он сел на кровать, облокотившись о подушку. Большой глоток водки, вслед за ним глубокий затяг сигары. Ничто не могло заставить его забыть горечь, которая лежала у него на сердце. Еще глоток… за ним затяг… Голоса, доносившиеся с нижнего этажа, говорили о том, что работники потихоньку расходятся.

Осторожный стук в дверь привел его в себя. Бухгалтер на русском сообщил, что все разошлись, и спросил, не желает ли хозяин чего. Сеит небрежным, но учтивым голосом дал довольно короткий ответ:

– Благодарю. Доброго вечера, Петр Сергеевич.

– Спокойной ночи, господин Эминов.

У дела, которым в данный момент занимался Петр Сергеевич, не было никакой связи с его прежней профессией. Он был горным инженером из Москвы. Предположить его возраст было довольно трудно. Его волосы были поредевшими, но еще не тронутыми сединой, кожа была белой, а глаза голубыми. У него были тонкие пальцы. По размеренным, учтивым манерам было нетрудно определить, что происходил он из аристократической семьи.

Когда в 1920 году пал Севастополь, он проник на один из последних кораблей генерала Врангеля, отходящих от крымских берегов. Сеит однажды слышал от него, во время застолья, что больше всего он скучает по оставленным в России пожилому отцу и пианино. Петр Сергеевич никогда не говорил о женщинах. Возможно, он никогда не любил их, а возможно, расставание с женщиной ранило его так, что он не хотел говорить о прошлом.

Необходимо было снова найти себя и заново все начать. Сеит встал с кровати. Со стаканом и сигарой в руках он погрузился в кресло, стоявшее у окна. Доносившиеся голоса исчезали в сгущавшихся сумерках тишины весеннего вечера. Теперь он мысленно мог совершить путешествие в любое время или место, в котором хотел оказаться. Он закрыл глаза.

Действительно, интересно, какой же самый дальний год, до которого он мог дотянуться в своих воспоминаниях? До сегодняшнего дня он никогда об этом не думал. Был ли это праздник по случаю обрезания? Нет, нет, он мог помнить времена и гораздо ранние.

Внезапно комната наполнилась свежестью и зеленью высоких вековых чинар, кипарисов, дубов, сосен. И великолепный сад, сад его дома, который он помнил с детства, предстал у него перед глазами. Среди необъятной зелени, которая соединялась с лесом, он увидел своих братьев и себя… Как же они были веселы и беззаботны… Он начал мысленно размещать скамейки из кованого железа под большой чинарой. Столы, а на них холодные лимонады, печенье, чай в огромном серебряном самоваре…

Из одного из окон на верхнем этаже донеслись в сад волшебные звуки пианино, на котором мама играла очаровательный ноктюрн Шопена. Внезапно он увидел свою мать на широких мраморных ступенях у главного входа в дом. Молодая женщина, выходящая из широкой двери, украшенной витражным стеклом, спускалась по лестнице, придерживая подол платья. В тот момент, когда она вышла из тени листьев плюща и фиолетовых виноградных гроздьев, которые, обвиваясь, тянулись до второго этажа дома, на свет явились ее темно-синие глаза.

Всадник, въехавший в передний сад, в котором росли саженцы роз, слез с лошади и передал поводья управляющему.

Каким же молодым и красивым был его отец в те годы, когда надевал свою форму, украшенную медалями, и сапоги с иголочки, каким же величественным он был! Насколько же волновались все они при возвращении отца из Санкт-Петербурга! Мирза Эминов во время каждого приезда инспектировал имение и виноградники, а затем давал поручения управляющему и снова возвращался к семье. В его коротенькие визиты они слушали рассказы о том, как их отец совершал путешествия вместе с царем, об официальных парадах, в которых он участвовал, и о балах. Сеит слушал его, замирая, и мечтал о том дне, когда тоже станет офицером, как отец.

Он вспоминал о лете в Алуште, когда ему исполнилось двенадцать. Он вспомнил, как волновался перед обрядом обрезания, атмосферу праздника, царившую в доме, и подарки, которые он получал. Какое же огромное счастье подарил ему отец – черного-пречерного игрушечного пони. Еще – огромный сверток, который он открыл с восторгом и криками радости. Как же сильно он разволновался, когда он понял, что это – подарок царя Николая, как же было приятно почувствовать себя самым важным ребенком на земле. Он вспомнил лакированную черную шкатулку, на которой были нарисованы девушки и молодые люди под деревьями, и улыбнулся. Он помнил, как вращался и пел бронзовый петух на крышке, когда поворачивался ключ, и словно бы видел волшебную шкатулку перед собой. Интересно, нашел ли ее кто-нибудь? Да нет! Должно быть, шкатулка давно сгнила под деревом в Алуште. Кто знает!

Но это уже было давно. Сейчас ему хотелось подумать о том, что было потом. Итак, середина лета 1905 года. В то лето вместе с отцом они отправились из Алушты в Петербург, и Сеиту на мгновение показалось, что это было вчера. Он с наслаждением вспоминал дни, когда он вместе с отцом бродил по особняку, разглядывая все новое, что попадалось на глаза. Дом в Коломне, старые слуги, полковник Моисеев, его чудесная жена Ольга, несчастная, безнадежная красота вдовы отцовского друга Евгения, льняные волосы ее детей-сирот, погодков, их глаза облачно-голубого цвета оживали у него перед глазами.

Училище и тамошняя форма, так похожая на форму отца. Одиночество и тоска по отцу.

Вернувшись с Русско-японской войны, отец сказал ему: «Сынок, не спеши в жизни ни чему-либо радоваться, ни чему-либо огорчаться».

Теперь Сеит лишь горько усмехнулся, откинув голову на спинку кресла и выдыхая в воздух кольца сигарного дыма. Насколько отец был прав! Разве не для того, чтобы испытать его, его жизнь сменялась радостью и печалями?

Однако один период, хоть и короткий, был окрашен волнением, наслаждением, воодушевлением, следовавшими одно за другим. Те годы были периодами самых свежих надежд и бесконечных ожиданий, связанных с будущим. Он запомнил день выпуска из училища, когда он надел форму поручика. Тот день запечатлелся в его памяти словно фотография из далекой эпохи, черты которой еле видны сквозь завесу времени.

За соревнования по верховой езде он, юноша – один из лучших юнкеров, – получал награды, которые ему вручал лично царь. Но дороже всех остальных наград для него были часы в золотом футляре, украшенные царской монограммой и драгоценными камнями. Он соскучился по приятному звуку, который эти часы издавали в начале каждого часа. А сейчас кто знает, для кого эти часы отсчитывают время? Прошло совсем немного времени с того дня, когда он был вынужден продать их вместе с орденами на рынке Капалычарши. Интересно, на чей палец ушло фамильное кольцо Эминовых с сапфиром и бриллиантом, которое отец вручил ему на двадцатилетие?

Он провел рукой по лицу, словно хотел прогнать груустные мысли. Внезапно перед глазами начали появляться приятные воспоминания. Неужели этот мужчина с уставшей душой, который сидел сейчас здесь, в этом кресле, был тем самым молодым кавалеристом, поручиком Эминовым? У того было столько надежд, столько ожиданий от будущего… У нынешнего рвется каждая нить, за которую он держится, а душа готова в любой момент отделиться от тела.

Последний год, который он вспомнил, – 1916-й. Санкт-Петербург и Москва, усыпанные снегом. Его мысли вернулись к тому вечеру, когда мятежная его душа впервые натолкнулась на то, что не в состоянии была понять. Неужели действительно позади осталась та ночь, когда он встретил свою настоящую любовь, голубые глаза которой сверкали стыдливой горячностью, белая кожа – чистотой, а светло-русого цвета волосы, обрамлявшие красивое лицо, гармонировали с нежными губами, которые застыли от смущения? Та девушка шестнадцати лет, в самом расцвете красоты и юности, с которой он еще не был знаком, заставила его сердце трепетать при первой их встрече. Александра Юлиановна Верженская из Кисловодска… Маленькая Шура. Милая прекрасная Шура. Она наполнила жизнь Сеита горячим желанием, скрытым за непосредственностью. И вот сейчас она плыла по Босфору на корабле, который следовал в Париж. Она уходила, забрав с собой все снега Москвы и Санкт-Петербурга, звуки колоколов, мелодии вальсов, запах свежих виноградных лоз с виноградников Алушты, ветер с берегов Крыма, пахнущий морской водой. Интересно, собирается ли она хранить эти воспоминания, собирается ли вспоминать о тех моментах, которые они провели вместе, или развеет их по ветру на новых берегах, к которым плывет?

Глубоко вздохнув, он поднялся, и отзвук его вздоха растаял у него на губах. На сердце было неспокойно. Что бы он ни делал, как бы ни старался вспомнить былое, он всего-навсего вновь возвращался к последнему дню. Невозможно спастись от прошлого.

Его сердце сжалось, когда он подумал об отце, который не принял их союз с Шурой. Он мог понять, как страдал пожилой мужчина, когда видел поступки сына. Но и отец, и сын были людьми упрямыми и соревновались друг с другом в упрямстве. Разве мирза Эминов не хвалился тем, насколько его старший сын похож на него? Если бы он только знал, что когда большевики найдут его сына, то он больше никогда не увидит Сеита! Если бы он это знал! Разве он позволил бы тогда сыну уехать с берегов Алушты вот так, не попрощавшись, без благословения, без надежды на новую встречу? Но не случилось. Никто не мог знать, что все так выйдет. Ах-х! Вот если бы была у него возможность заново прожить те дни… Что бы он сделал? Что сказал бы отец?

«Никогда не приводи эту женщину в этот дом и не пытайся появиться сам, пока остаешься с ней. Я буду считать, что ты еще не вернулся, и буду ждать твоего возвращения».

Воспоминания душили Сеита, словно петля, накинутая на шею. Он хорошо знал, что в тот момент, когда отец произнес эти слова, он ждал извинений от сына. Сеиту хотелось обнять его и сказать: «Дорогой отец, я очень тебя люблю, однако и ее я тоже люблю. Я не могу сделать выбор между вами и ней! Пожалуйста, поймите меня!» – однако он гордо и упрямо промолчал.

Когда он открыл ворота родного дома и вышел на улицу, то долгое время стоял с удивлением и изумлением, не веря в происходящее. Он ждал, что отец все же позовет его. Точно так же и мирза Эминов, стоя на лестнице, долгое время не делал шага и ждал, что сын вернется и попросит прощения. Напрасно! Раз старший Эминов горд и упрям, то сын такой же. Больше они не увиделись.

Перед Сеитом так и стоял облик отца: полные негодования синие глаза, борода, седые волосы. Отец все еще смотрел гневно, но его глаза были наполнены горькой тоской. Или Сеиту только так показалось? Зажмурившись, он водил руками по отцовскому лицу. Пользы не было. Боль от горькой разлуки ему предстоит носить в сердце всю жизнь. Аллах! Как он соскучился. По отцу, по матери, по сестре, по брату. До настоящего момента он никогда так не тосковал по семье, как сейчас. Он вспомнил, какой любовью светились мамины темно-синие глаза, как ее тоненькие пальцы бродили по клавишам пианино. Братья начали появляться у него перед глазами, один за другим. Образы детства, появляясь из-за завесы прошлого, приближались к Сеиту. С братьями никогда не было ссор. Воображение начало вытеснять тоску. Братья вдруг исчезли, за исключением одного. Сеит, вздрогнув, закрыл глаза и покачал головой. Все вокруг стало черным-черно. Только иногда местами лунный свет пробивался сквозь облака, которые развеивал пронзительный ветер. Комнату заполнил шум бьющихся о берег волн и запах моря. Галька берегов Алушты скользила под ногами. Пенные воды взбушевавшегося Черного моря омывали скалы, тянувшиеся вдоль берега.

Махмут, выкрикивая его имя, бежал вниз по склону, покрытому виноградниками. Его лицо освещал лунный свет. Было довольно далеко, однако Сеит очень хорошо видел его. Темно-русый Махмут с голубыми глазами и детским взглядом был все ближе и ближе. Сеит распростер объятия. Он хотел дотянуться до Махмута. Он хотел подхватить брата, обнять его и увезти. Но он опоздал. Комната осветилась лунным светом. Теперь Сеит видел брата четче, но появились проклятые тени и раздались выстрелы.

Колени Махмута подкосились, и он, вскинув руки так, словно пытался объять звезды, упал на землю как подкошенный.

Сеит, застонав, опустился на колени рядом с братом. Он не мог сдержать капавших из глаз слез.

– Махмут, дорогой брат! Мой малыш!.. – закричал он. Закрыв лицо руками, он слушал эхо, оставленное в нем голосами прошлого.

Полившиеся слезы смыли протест в его душе, смыли прошлое, чтобы оно больше не заставляло его плакать. Как же много было у него потерь, и какие же большие они были, эти потери!

Немного спустя ему удалось успокоиться.

Он чувствовал себя намного лучше, а вместе с тем появились и новые решения. Нельзя вылечить тоску по прошлому. Но сейчас в его руках находится жизнь, за которую он несет ответственность, и в его силах создать из нее лучшее, что из нее можно создать. У него есть все причины, чтобы начать новую жизнь в новой стране.

Когда он подумал о Мюрвет, то почувствовал немного жалости, немного тепла, немного волнения. Кто знает, с каким нетерпением ждала сейчас его дома маленькая жена? В скором времени у них появится ребенок. Он еще не привык к этой мысли, но, по сути, уже ничего не мог поделать. Жена была беременна. Она была маленькой, неопытной, очень далекой от того, чтобы понимать Сеита, разделять его прошлое. Ей было трудно даже настоящее с ним делить. Ни их воспитание, ни взгляды на жизнь, ни ожидания друг от друга супругов не были похожи. Но было кое-что, ради чего Сеит считал достойным попытаться. Его маленькая жена была влюблена в него. Каждый раз, когда он думал о ней, на его губах появлялась улыбка, а по телу разливалась теплота. Он не мог удержаться от смеха.

– Аллах! Я люблю и эту маленькую женщину!

Эти мысли настолько успокоили его, что старая любовь уже не доставляла ему столько страданий, как раньше. Он теперь мог начать новую жизнь с маленькой Муркой. Да, он был решительно настроен на новую жтзнь. Ребенок должен был научить его любить жену больше, а жену – крепче и делить с мужчиной его жизнь. Может быть, их обоих ждет распрекрасное будущее.

Мечты заставили его улыбнуться снова. Чтобы сбросить усталость, накопившуюся после счетов с прошлым, нужно было принять ванну. Залпом допив стакан водки, он пошел в ванную и там предался объятиям бодрящей холодной воды.

Затем, растянувшись на кровати, он решил утром ехать домой. Однако сон не шел. Разум и тело настолько устали, что было не уснуть. Он встал и оделся до того, как комнату осветили первые утренние лучи. Все то, что он пережил несколько часов назад, скрылось, забившись в дальний угол памяти.

* * *

На задворках района Касымпаша, из открытых окон верхнего этажа двухэтажного особняка с садом, доносился веселый мужской голос: «Калинка, калинка, калинка моя!»

Сова, сидевшая на ветке старого дерева, дотягивавшегося ветвями до верхушки окна, из которого открывался вид на Босфор, хлопала глазами в такт голосу. Должно быть, ей было еще не время ухать.

Сеит был в прекрасном расположении духа. Мягким, звучным голосом он пел «Калинку» и раскатывал тесто на мраморном столе кухни. Умелыми ловкими движениями он крутил тесто, переворачивал его, разреза́л на куски и откладывал в сторону, наполняя заранее заготовленным фаршем. Борщ был готов. Когда поджарятся пирожки, они сядут за стол. Выдавливая масло в салат, он краем глаза следил за своей женой, которая в гостиной накрывала на стол. Мурка не спрашивала ничего с того момента, как он пришел. Сеит знал, что ее молчание исходит не из непонимания, а от обиды и страха поссориться. Он продолжал петь. Как бы то ни было, за едой он все расскажет жене.

Мюрвет облокотилась на оконную раму и вдохнула прохладный воздух. Она волновалась, но вид из окна был настолько хорош, что она невольно залюбовалась. Бухта Золотой Рог, блестевшая фосфорическими переливами, создаваемыми от мерцавшего лунного света, была великолепна.

Мурка была обижена, еще как обижена. Она не могла понять мужа. Он не появлялся два дня, а затем вернулся домой веселый и с покупками. К такому она не привыкла, в доме ее отца царил другой порядок. Может быть, Сеит просто не любит ее? Но если не любит, то разве вернулся бы домой в таком прекрасном настроении? Да еще и с подарками! Она не знала таких мужчин, которые бы пошли на кухню и приготовили бы жене обед. Если бы не любил, разве бы так делал? Ладно, но ведь и уходить в ночь, не сказав ни слова, – тоже неправильно для любящего человека.

Мюрвет не знала, что думать. В сущности, она боялась заговорить. Она была уверена, что начнет рыдать еще до того, как договорит. Она боялась идти на кухню. Рано или поздно им придется все обсудить, однако чем позже это случится, тем лучше. Сеит сам позвал ее:

– Скоро будем есть, Мурка. Я ставлю на огонь пирожки. Стол накрыт?

Мюрвет откликнулась:

– Готов. Мне принести салат?

В тот момент, когда Мюрвет заговорила с мужем, она испугалась, что за этим обязательно последует рассказ о причинах его отсутствия. На самом деле ответ на вопрос, который ее очень интересовал, в то же время пробуждал в ней жуткий страх. Мужчина, который мог оставить ее одну на несколько дней, мог так же уйти и насовсем. Может быть, и этот веселый настрой, и все подарки были для того, чтобы подготовить Мюрвет к такому.

Внезапно Мюрвет почувствовала, что ей вот-вот станет плохо. Она поставила на стол тарелку с салатом и схватилась за полку. Сеит тут же бросил все дела, обнял ее и взволнованно спросил:

– Что с тобой, Мурка? Ты в порядке? Давай, дорогая, возьмись за меня. Пойдем присядем.

Когда Мюрвет с помощью Сеита села на кухонную табуретку, их с мужем, который придерживал ее голову ладонями, взгляды встретились. Этого момента она со страхом ждала последние несколько часов, но блеск его темно-синих глаз, полных любви, придал ей спокойствия. Нет, нет, все ее страхи беспочвенны. Как и всегда, она снова сама себя напугала. Муж любит ее. Мужчина, который собирается уйти, так не смотрит. Головокружение прекратилось с той же скоростью, с которой началось, уступив место волнению. Она почувствовала, что в их жизни скоро произойдут большие перемены. Потому что во взгляде Сеита светилась нежность, которой не было до сегодняшнего дня. Она не хотела больше расстраивать Сеита. Она попыталась улыбнуться.

– Все хорошо, Сеит, уже хорошо. Я не знаю, что случилось. Сейчас, поверь, мне хорошо.

Сеит погладил жену по щеке. Он потихоньку водил указательным пальцем по ее пухлым губам, мягко к ним прикасаясь. В глазах его маленькой жены плыли облака волнения: она молча переживала все то, что хотела сказать.

Улыбнувшись, он обнял жену. Прижав ее голову к груди, поцеловал ее волосы.

Мюрвет выскользнула из объятий мужа.

– Поверь, все в порядке, – сказала она.

– Тогда я доготовлю мясо и приду.

Мюрвет впервые за долгое время начала чувствовать себя хорошо после этих прекрасных слов и прикосновений. Она хлопотала над столом, освободив место стаканам со спиртным. В зеркале, втиснутом в округлую оправу из орешника, она вдруг увидела свое отражение. На ее губах заиграла улыбка, а в глазах появился блеск. Она изумилась. Неужели человеческое счастье вот так быстро может отразиться на лице? Интересно, сильно ли она спешила быть счастливой?

Сеит поставил мясо на гриль на балконе кухни и вернулся, напевая песню. После того как он поставил тарелку с пирожками на стол, он подставил щеку жене и получил поцелуй. Сеит, подмигнув Мюрвет, спросил:

– Ну что, начинаем наш пир?

Муж был в таком веселом расположении духа, что Мюрвет осознавала, что не сможет озвучить за столом вопрос о том, как он провел эти несколько дней. Когда Сеит наполнил ее стакан ракы, она впервые не возразила. Она не хотела портить волшебство вечера и собиралась составить компанию мужу. Кроме того, она знала, что один-два глотка алкоголя смогут немного уменьшить ее застенчивость.

– На здоровье! – сказал муж по-русски.

Затем Сеит поднял стакан и посмотрел прямо в глаза жене. В его темно-синих глазах читалась насмешка, смешанная с задором, сочувствие и надежды на новую жизнь. Мюрвет тоже подняла стакан, но не смогла выговорить то же слово. Она и не знала, что ей сказать. С детской растерянностью она сжала губы и замерла, глядя на мужа.

Сеит со смехом чокнулся с женой и повторил слова на турецком:

– За ваше и наше благополучие!

На этот раз Мюрвет повторила:

– За ваше и наше благополучие!

Они одновременно сделали по глотку. Мюрвет уже собиралась поставить стакан на стол, как муж еще раз заставил ее чокнуться.

– За наше благополучие!

Она, улыбнувшись, отозвалась:

– За наше благополучие.

Еще по глотку…

Сеит, приблизив лицо к лицу жены, продолжал всматриваться своими мерцающими глазами в ее глаза.

– Сейчас еще раз, Мурка. Только ты должна сказать более живым голосом. Хорошо? Так же, как сказал я: «За благополучие!» Давай, скажи, загорись желанием, давай!

Мюрвет, выпрямив спину, глубоко вдохнула. Ей вспомнился тот волнительный момент, когда она в пять лет пошла в районную школу и впервые прочитала молитву перед ходжой. По правде говоря, она и представить не могла, что произнести слова «За благополучие», которые просил муж, будет так сложно. Она подняла стакан:

– За благополучие!

Сеит засмеялся и ущипнул жену за щеку.

– За наше благополучие!

– За прекрасную жизнь!

– За счастье!

Вслед за каждым тостом они делали глоток. Стакан Сеита опустел. Внезапно они не смогли сдержать себя и залились смехом. Смех перерос в хохот.

В этот вечер Мюрвет открыла для себя полное радости лицо мужа, какого она до сих пор не видела, но так и не смогла постичь тайну этого внезапного преображения. Она воздавала хвалу Аллаху за результаты своего терпения. Она уже не собиралась спрашивать у мужа, куда он ушел два дня назад и где пропадал. Сейчас она была очень довольна.

Сеит же думал о том, что научил жену разделять с ним жизнь. Но Мурка все еще пребывала в детском возрасте. Ему предстоит разъяснить ей много вещей на протяжении их совместной жизни.

Мюрвет, несмотря на то что не допила свой первый стакан, почувствовала, что ее голова стала легче. Но это было не опьянение. Это была некая умиротворяющая ее расслабленность. Ее щеки зарумянились, а глаза начали загораться. Мысль о том, что муж заметит перемену в ней, заставила ее устыдиться и еще больше покраснеть.

Сеит говорил о том о сем и заставлял Мюрвет смеяться.

Потом чмокнул жену в губы.

– Я возьму мясо с гриля и приду. А ты, Мурка, если хочешь, подлей ракы.

Мюрвет облокотилась на спинку стула. Закрыв на какой-то момент глаза, она прислушалась к себе. У нее был жар или приятное волнение согревало все тело? Как бы то ни было, она восхитительно себя чувствовала. Она сделала глубокий вдох. Луна в небе будто повисла на ветках векового дерева.

– Мой Аллах, мой великий Аллах, благодарю Тебя! Прошу, не поскупись для меня на счастье!

Она подошла к окну. Ей в лицо ударил сводящий с ума запах жимолости. Она сорвала тонкую ветку. Разволновалась. Достала из буфета маленькую вазу.

Когда Сеит вернулся, он не смог скрыть удивления, увидев вазу, в которой стояла жимолость.