Kitobni o'qish: «Дорога на Царьград»

© Илич Ненад, 2017

© ООО «Яуза-каталог», 2017

I. Драги Джавол

В восьмой день от начала бомбардировок Сербии отец Михаило после дневной трапезы и в ожидании вечерней службы вознамерился отдохнуть. Прилечь, поразмышлять о смерти и, если получится, чуток поспать. На протяжении всего времени, что продолжались бомбежки, в послеобеденные часы обычно устанавливалось затишье. И воспользоваться этим, чтобы ненадолго вздремнуть и в готовности встретить новую ночь и накат новой волны бомбардировщиков, старались все – и те, кто с воем сирен поспешно устремлялся в укрытия, и те, кто ночами напролет просиживал, затаившись, у окон на корточках или бодрствовал у телеэкранов, следя за драматичным развитием событий.

Поскольку воздушной тревоги объявлено не было, дети играли во дворе небольшого трехэтажного дома, в котором отец Михаило – известный в округе, как поп Мики, – провел свое детство. А попадья мыла тарелки на кухне, являвшейся до отъезда мужниных родителей в деревню неприкосновенной территорией ее свекрови.

Отец Михаило прилег на старую софу и раскрыл газету. Хотя его ждали лишь новости о разрушенных фабриках и зданиях, новых жертвах бомбардировок и искаженной трактовке происходящего сильными мира сего, священник искал в ней удовлетворение. Это удовлетворение ему сулили не мрачные репортажи на помятых страницах, а осознание того, что ту же газету читали и его отец, и его покойный дед, довоенный фотограф. Зачастую для людей, которые много размышляют о смерти, ощущение поступательной преемственности разума само по себе служит большой утехой. Уморенный слуга Божий подложил себе под голову разноцветные жесткие подушечки, но тут в дом кто-то позвонил.

– Ты откроешь? – донесся из кухни голос.

Пробурчав себе под нос «Ну, конечно, а то кто же?», отец Михаило, еще молодой, но частенько томимый усталостью человек, сунул ноги в свои клетчатые тапочки и побрел отворять дверь.

– Схоронись я в черную землю, меня бы и там нашли, – ворчал он. Священникам нередко представляется случай посетовать на отсутствие покоя.

Однако ворчливый настрой Мики быстро сменило изумление – на пороге стоял Драги Джавол, или «Дорогой Дьявол», сосед с верхнего этажа.

Господин Драги был тихим и замкнутым человеком. Никто не знал, за что он удостоился такого неподходящего прозвища, но его упорно звали так все – будто имя ему было Драги, а фамилия Джавол. И даже его сын Благое благодаря отцу получил прозвище Джаволче – «дьяволенок». Блажа Джаволче. Когда Мики был еще ребенком, Блажа уехал куда-то за границу. И в округе осталась только легенда о «Дьяволенке» – красавце и бабнике. Так оно обычно бывает: жители малых поселений не терпят, чтобы кто-то жил среди них без прозвища, а люди, не смиряющиеся с обидными кликухами, бегут от них подальше.

Сонный священник искренне удивился, увидев на своем пороге соседа, общение с которым ограничивалось лишь учтивыми приветствиями во время минутных встреч на лестничной площадке. Раньше он иногда видел его в церкви. Обычно господин Драги после службы быстро удалялся, не перемолвившись ни с кем ни единым словом. А в последнее время старик вообще не попадался Мики на глаза.

Священник вежливо пригласил гостя в дом.

Драги Джавол молча переступил порог. К груди он прижимал старую коробку из-под рубашки с эмблемой ДТР – загребской фабрики по пошиву одежды. Рубашка явно покупалась в идиллический период социалистической Югославии и, судя по всему, порвалась давно, прослужив свои последние деньки половой тряпкой (как это принято в домах с рачительными хозяевами). Коробка же сохранилась. И сейчас, перевязанная шпагатом, она, похоже, скрывала нечто такое, что представляло собой несоизмеримо большую ценность, нежели белая рубашка.

Попадья Вера лишь на секунду высунулась из кухни посмотреть, кто пришел, и сразу же шмыгнула обратно. Ее не прельщало общение со смертельно серьезным стариком, пусть и соседом.

Когда Мики предложил гостю присесть, тот что-то промямлил и, не выпуская коробки из рук, опустился на самый краешек софы. А затем заговорил медленно, но четко и внятно – голосом, значительно более молодым в сравнении с его внешностью:

– Я пришел, так как полагаю, что вы – человек, которому можно довериться. И вовсе не из-за сутаны… – сказав это, старик окинул соседа взглядом с головы до ног. Ему было непривычно видеть Мики без рясы, да еще и в клетчатой рубашке и безрукавке ручной вязки.

Мики не стал садиться. Как радушный хозяин, он решил сразу же попотчевать гостя ракией¹. Конечно же – домашней, из тех запасов, что он каждый год привозил из деревни, от сына брата дядьки по отцу жены брата его матери. Или тот родственник приходился сыном брата другого дядьки – мужа материной сестры? – Мики не был до конца уверен. В любом случае ракия, по его мнению, была доброй. Забористая, лишь с небольшой кислинкой.

– Может, по чарке ракии?

Драги Джавол насупил косматые брови и помотал головой.

– Спасибо, я не пью.

– Ну, тогда я велю жене сварить вам кофе?

– Да нет, вы садитесь, пожалуйста. Я не задержусь у вас долго…

Гость, наконец, оторвал коробку от груди и, обращаясь с ней бережно, как с величайшей драгоценностью, поставил перед собой на столик.

– А как насчет сока?

– Спасибо, ничего не надо. Вы только сядьте.

– Может, минералку? Вы должны что-нибудь…

Будучи образцовым православным священником, Мики, тем не менее, ревностно придерживался старого языческого обычая гостеприимства, в сущности проистекавшего из суеверной озабоченности хозяев: откажется гость от угощения – жди в доме особой беды.

– Да сядьте же, что вы как дитятко малое!

Отец Мики, оказавшийся вдруг под суровым прицелом вытаращенных и слезящихся старческих глаз, да еще и уподобленный дитятку, быстро скользнул в кресло. И принялся рассматривать коробку. Она была такого яркого синего цвета, что резало глаз, с белой полосой и красным треугольником. А на ее крышке виднелся маленький черный силуэт бегущего трубочиста. Священнику вдруг этот силуэт трубочиста показался каким-то нарочито мистическим. С чего бы это трубочисту бежать? Он же не пожарник. Впечатление, будто речь шла о некоем тайном символе, указующем на горячее содержимое коробки.

Пока Драги Джавол ходил в церковь, он время от времени – по большим праздникам, а иногда и по простым воскресеньям – даже причащался. Без исповеди. Ни отец Михаило, ни отец Райя, старейшина церкви, не принуждали его. Похоже было на то, что старик знает, что делает. А, учитывая сербские нравы, кое-кто мог бы посчитать его даже фанатичным верующим. И все же в нем было нечто такое, что немного смущало обоих священников. А именно, Драги Джавол не отмечал «славу» – праздник в честь святого, покровителя семьи. По крайней мере, он не приглашал священника к себе в дом – ни в преддверии праздника, чтобы освятить воду, ни в день праздника, чтобы порезать пирог.

Объяснялось ли это тем, что, будучи вдовцом, он не мог подготовиться к приему гостей, или чем иным – поп Мики не знал. Но, как бы там ни было, причины сомневаться в старике-отшельнике, носившем прозвище «Дьявол» и не привечавшем в своем доме священника, имелись. И тот маленький, черный мистический трубочист… выглядел так по-масонски! Мики иногда перед сном читал литературу о масонах и не думал о них ничего хорошего. Вольные трубочисты?

«Как знать, может, это какая-нибудь особая ложа под стать вольным каменщикам?» – размышлял священник.

Драги Джавол положил свою прозрачную руку на коробку, прикрыв трубочиста. Мики поежился. Случайно ли это или старик читает его мысли? Священник быстро поднял взгляд. Необычайно слезящиеся старческие глаза словно плавали в воде.

– Так складываются обстоятельства. Да… – Не сводя взгляда со священника, старик свободной рукой поправил на носу очки. – Здесь хранится нечто… нечто действительно драгоценное.

Мики с готовностью кивнул головой, как человек, всецело понимающий ситуацию.

– Видите, что творят эти полоумные? Эти, что нас бомбят?

– Вот именно – полоумные. Это вы верно сказали. – Мики открыл рот, чтобы повести мастерский разговор о политической ситуации в мире (любимое занятие подвергавшихся бомбардировкам сербов), но господин Драги не выказал и толики учтивости. Да и с чего бы ему ее выказывать? Гость был более чем вдвое старше хозяина.

– Здесь хранится… как бы это вам получше объяснить… Здесь хранятся важные документы. Очень важные, им нет цены.

Черные и слезящиеся над мягкими мешочками подглазий старческие зеницы вонзались сквозь опущенные на нос очки прямо в заспанный мозг Мики. Священнику даже почудилось, будто косматые брови старика угрожающе вздернулись вверх. Как маленькие ощетинившиеся зверушки. «Возможно, из-за этих своих косматых бровей он и получил такое прозвище», – подумалось Мики.

– Да. Именно так. Им цены нет, – продолжил старик. – Я храню их уже многие годы. А сейчас вот… Я испугался, как бы не вышло, как в прошлую войну, когда сгорела Народная библиотека… Все старые рукописи…

– Ужасно! – вздохнул Мики. – Почему именно с нами история постоянно повторяется?

Старик вглядывался в своего более молодого, но при том серьезного собеседника. На вид он был и удивлен, и обрадован его интеллектом.

– Да, это серьезный вопрос… Вечность… Мы отвратили свой взор от вечности. Потому и ситуации повторяются. Как вам известно, жизнь во времени сама по себе не так уж плоха. Плоха вера в то, что вне времени не существует больше ничего.

Время поглощает человека не потому, что он живет в нем, а потому, что он верит в его реальность и в результате забывает о вечности или пренебрегает ею.

Увидев, что попу нечего добавить к изреченной им фразе о повторении ситуаций, времени и вечности, старик махнул рукой и продолжил, понизив голос:

– Можем поговорить об этом в другой раз. Знаете, я тут немного понаблюдал. Мне знакома схема, по которой они бомбят.

Отец Михайло засмотрелся на волнистые искривления старческих губ, пожалуй, чрезмерно подвижных. «Как будто у них лопнули резинки», – подумалось ему. И его снова потянуло в сон. Целыми ночами он смотрел телевизор, ждал новостей и всякий раз после отдаленных взрывов подскакивал к окну – поглазеть на то, что можно было увидеть вживую. А утром отправлялся в церковь. С воскресенья наступал его черед совершать утрени, служить литургии Преждеосвященных Даров и отправлять вечерни, а также нести дежурство в приходской канцелярии.

– Сначала они поражают казармы, фабрики, уничтожая то, что люди создавали и обретали годами, а дальше по заранее разработанной стратегии тщательно выбирают те объекты, уничтожение которых потом называют «косвенным ущербом», и бум! – извиняемся! И никто не знает, что они на самом деле учинили.

«Еще одна теория», – подумал сонный Мики. Прикрыв рукой рот и слегка нагнув голову, он зевнул.

– Я не верю в случайность! Только простаки и невежи верят в случайность. Те же самые, что верят, будто жизнь возникла случайно, в каком-то древнем морском «супе». Вероятно, с клецками. Ха! Как же! Ведь это случилось давно, а давно случиться могло всё, что угодно, – смешок старика больше походил на откашливание косточкой, застрявшей в горле. – И они еще хотят нас убедить в существовании объективного времени! Объективное время! Да что они знают! Ничего-то они не знают! Прервись жизнь на Земле, какая нам будет разница, сколько еще миллионов лет просуществует космос? Конец света для нас уже наступит.

То, что Вселенная просуществует до своего полного коллапса еще миллиарды лет, не значит ровным счетом ничего ни для Бога, ни для людей! Что людям известно о времени?! И о вечности?! – Старик бросил взгляд на тыльную часть своей ладони, как на очевидную жертву времени. И медленно убрал руку с крышки картонной коробки. Маленький трубочист продолжил свой таинственный бег. Мики опять пробудился. Зажмурился и растер по ресницам слезы от зевания.

– Ну так вот… Я хотел бы вас кое о чем попросить. – Продолжил старик еще тише. – Они еще не включили церкви в мишени для нанесения «косвенного ущерба»… Да и не включат. Я знаю, как они рассуждают. Они, конечно, безбожники, но при том – суеверные мракобесы. Так вот… Не могли бы вы отнести это в нашу церковь и хранить там, пока не закончится вся эта заваруха?

Поп Мики испытал затруднение. Отнести загадочную коробку с мистической фигурой трубочиста в церковь и хранить ее там между иконами и книгами крещеных и венчанных! Он не страдал паранойей, но тут его внезапно охватило сильное сомнение.

Старческая кисть снова прикрыла трубочиста.

Мики был не больно разговорчивым. Даже когда требовалось сказать какому-нибудь прихожанину, сколько нужно заплатить за освящение воды, он вместо того, чтобы измыслить более-менее подходящую пропагандистскую историю, лишь бормотал «Сколько дадите», и, пока его уши краснели, упорно разглядывал подставку для зонтиков или считал сваленные в кучу башмаки с оторванной подкладкой, деформированные от гвоздей.

А вот всегда мрачный и молчаливый старик словно бы до этого момента просто не имел возможности проявить свою предрасположенность к болтливости.

– Разве я многого прошу? Пока это находится у меня, мы все пребываем в опасности. Все в этом доме, без исключения. И вы, и ваши дети, – старик вновь поправил очки на носу. – И вы, конечно, понимаете, что смерть – лишь результат нашего равнодушия к бессмертию. Умирают только лодыри и невежды. Да, любое расставание, даже временное, не очень приятно. Не так ли? Это нужно признать. А они не шутят! И я ни за что не посмел бы и дальше держать эти бумаги у себя.

Мики стало неприятно оттого, что старик упомянул об опасности, угрожавшей его семье. «Ну что он все время говорит только о смерти! Легко ему, когда он настолько старый. Может бравировать. Ценные бумаги… ну какие еще ценные бумаги? Акции «Майкрософта»? Похоже, старик выживает из ума».

Мики вспомнил, как его покойная бабка прятала в шкафу принесенные ей апельсины до тех пор, пока они там не сгнивали. Что тут скажешь? И грустно, и смешно. Ну, те сгнившие апельсины хотя бы разносила моль.

– Скажите мне, что я могу рассчитывать на вас. Что вы постараетесь любой ценой сберечь то, что я вам передам.

«Христианам недопустимо клясться». – В голове Мики, уже начинавшей гудеть и от усталости, и от необычной, напористой энергии старика, промелькнула сентенция, выделенная в учебнике по христианской этике. Но ответить молчанием гостю он уже не мог. И потому постарался, чтобы его голос звучал как можно более умиротворяюще и духовно.

– Не беспокойтесь, дядя Драги. Даст Бог, и то, что должно остаться в сохранности, сохранится.

Старик подхватил коробку со стола и попробовал вскочить на ноги. Но его попытка обернулась мучительным распрямлением дряхлого тела, сопровождавшимся совсем не бравурным покряхтыванием.

– Это нас и убьет! Я тебя просто спрашиваю – сбережешь ли ты для меня… Не для меня, а для всех, для себя… Я вложил в это полжизни. Да что там полжизни – всю свою жизнь, а ты мне здесь… Словно сентиментальная барышня. «Даст Бог!»

Старик закашлялся. Мики лишь растерянно стиснул подбородок и покраснел.

– Бог нам даст, если мы постараемся, если кровь свою прольем, как пролил Он на Кресте! Что твоя жизнь? В кого вы, священники, превратились? В распускающих нюни сборщиков податей! Что велит вам Господь? Если вы, священники, позабыли – то свобода существует! Да, «отче»! Существует! Или вы, может, думаете, как сущие невежды, что закономерность будущего не есть подлинная статистика!.. И кому я это говорю? «Даст Бог»… – передразнил старик Мики. – И что я у тебя вообще-то попросил? Всего лишь отнести это в церковь и сохранить там, пока все не закончится! Да что уж там, – махнул рукой Драги Джавол и закончил холодным, официальным тоном: – Забудьте, что я сюда приходил.

Старик надвинул очки на нос, снова прижал коробку к груди и решительным шагом направился к двери. Мики стало совсем не по себе. И он вскочил на ноги.

– Простите, дядя Драги, я не хотел… (необычайно гладкий лысый череп старика неодолимо напоминал попу́ Мики бильярдный шар), чтобы вышел карамболь², – ляпнул Мики и тотчас же прикусил губу.

Старик встал как вкопанный, искренне удивленный.

– Карамболь!

Мики по-идиотски оскалился.

Драги Джавол поглядел на него чуть ли не с сожалением. Его косматые брови взметнулись высоко вверх, а очки съехали на самый кончик носа.

– То есть, я хочу сказать, что мы просто не поняли друг друга. Конечно же, я сберегу для вас… это, – пробормотал Мики, указывая на коробку в руке старика.

Тот молча вернулся к софе. И торжественно поставил коробку на столик – точно на то самое место, где она уже стояла. А затем сухой и мягкой старческой ладонью схватил руку Мики и с силой потряс ее.

– Значит, я могу считать, что вы взяли материал на хранение и сбережете его любой ценой?

«Материал на хранение! Похоже, дядька был скоевацем³, – подумал Мики. – Бомбардировки пробудили в нем старые воспоминания. А в коробке, вероятно, хранится список подпольщиков и листовки из сорок второго года. Он не единственный, на кого так подействовали бомбежки», – Мики вспомнил, как сосед Чомбе, активист, в первый же вечер воздушной атаки, когда после сирены люди в смятении выбежали к магазину самообслуживания, прочитал лекцию о необходимости выключать свет и зашторивать окна. Те, кто не бросился в убежище высотки, просидели в своих квартирах всю ночь с занавешенными окнами, в полумраке, голубоватом от мерцания телевизоров с выключенным звуком. И лишь по прошествии нескольких дней они осознали, что летчикам больше не было нужды выглядывать из окна самолета, чтобы бросить бомбу в дымоход.

– А то как же, дядя Драги. Не беспокойтесь. И извините за недопонимание.

Драги Джавол успокоился. Он положил руку на плечо священника и, понизив голос, дал ему последние наставления:

– Случайности исключены. Надо только установить сеть. Найти координаты.

«Как бы ему не взбрело в голову начать меня знакомить с сетью подпольщиков прямо сейчас», – пролетела в голове Мики пугающая мысль. А он как раз начал поглядывать на софу и только ждал подходящего момента, чтобы выпроводить одряхлевшего телом и разумом старика. Священник уже почти забыл, зачем тот пришел к нему, и кроме желания прикорнуть его не занимало больше ничего. Ни коробка, ни трубочист, ни бомбардировки.

– Я знаю, что меня ждет, – Драги Джавол устало кивнул головой. – Да… И все же эта неотвратимость так условна. Время и пространство – не ограничение, а опыт. Вам, как человеку, посвятившему себя служению Господу, должно быть, это известно? Или вы лишь догадываетесь об этом?

Глаза старика сияли радостью, когда он сквозь очки разглядывал черные точки на носу Мики, всматриваясь ему в лицо.

– А в тот день, в момент встречи… – Драги Джавол умолк на полуслове и задумался. Его взгляд устремился куда-то ввысь, поверх Мики. – Об этом мы поговорим в следующий раз.

Старик похлопал Мики по плечу и направился к выходу. У двери он еще раз обернулся, вздохнул и посмотрел на молодого соседа-священника. Мики показалось, что в его взгляде промелькнуло сочувствие.

– В любом случае ваше путешествие уже началось.

Мики не понял, что имел в виду Драги Джавол. Но и расшифровывать его тайный код ему не больно хотелось.

Глаза священника слипались от сонливости. Он проводил нежданного гостя. На пороге Мики еще раз заверил соседа, что сделает все необходимое и что все будет в порядке. А затем, и мельком не взглянув на коробку, рухнул на софу и, даже не читая газеты, мгновенно заснул.

Проспал Мики недолго. Но когда его разбудила жена, он не понимал, жив он или мертв, утро на дворе или вечер и какого дня, и даже не мог сказать, как его зовут. Прибегнув к методу спокойного, но настойчивого повторного внушения, попадья убедила его в том, что он жив и служит священником, что зовут его Михаило и что он опаздывает на вечернюю службу.

По-быстрому облачившись в рясу и накинув поверх старый плащ, Мики, как был в тапочках, так и выскочил за дверь, и только на лестнице сообразил, что уместнее надеть ботинки.

А вернувшись из церкви, в которой он отправил вечерню наедине с пономарем (там кроме них двоих никого больше не было), Мики заметил на столике коробку и вспомнил об обещании, данном смертельно докучливому старику.

Опасаясь, как бы дети не повредили ее ненароком, Мики взял коробку и, определив по весу, что внутри нет ничего взрывоопасного, убрал ее в верхний ящик тяжелого комода из щепы, отделанного дубовым шпоном. Комод тот купили еще его родители на какой-то давней распродаже «Словениялеса». Он вообще не гармонировал по стилю с остальными предметами меблировки, но времена тогда даже для священников были нелегкие, и отцу Михаилу не приходило в голову его поменять.

* * *

После Пасхи поп Мики, бросивший курить еще несколько лет назад, потихоньку начал снова покупать сигареты – когда они поступали в киоск госпожи Лолы. Сосед-таксист был ее добрым знакомым и всегда знал, когда прибудет новая партия.

– Вопрос только времени, когда подключатся китайцы и русские. Моя кума работает на таможне, – с этими словами Лола втянула шею в широкий воротник из кожзаменителя и высунулась в окошко киоска к священнику. – Так вот она говорит, что они со дня на день ожидают из России тайную поставку тех ракет, что достают высоко, до врага. С-300! Разобранные! Все в таких коробках, – Лола показала на кучу пустых коробок из-под сигарет, набросанную возле киоска, и слегка закашлялась. – Известно дело! Русские нам должны какие-то деньги, так наши с ними договорились таким путем покрыть долги. Да и вы в церкви помолитесь за нас, отче, чтобы все пошло, как надо! И пойдет, пойдет!

Мики не слишком верил в чью-то помощь и защиту сербов от бомбардировок, но ему было по душе, что Лола не считала положение дел безнадежным. Такова человеческая натура – надеяться на что-то и до второго пришествия Христа.

– А иначе, если потребуется – так мы им пульнем одну атомную. И пошло все… не буду говорить, куда, перед божьим человеком. Такой мир и недостоин лучшего. Только вот не знаю, останется ли хоть один серб, чтобы было кому нажать на кнопку, – немного загадочно продолжила киоскерша. – Вы слышали, что произошло в доме № 6? По вашей улице?

Мики ничего не слышал о происшествии в доме № 6. Как всегда учтивый, он готов был выслушать рассказ госпожи Лолы. Но очередь за сигаретами за его спиной увеличивалась, и он испытывал неловкость, задерживаясь у окошка.

– Знаете, отче, ту крашеную пожилую француженку? Ту, что не настоящая француженка, а вышла замуж во Франции. Понимаете, кого я имею в виду? Ну ту, с черной немецкой овчаркой, вот здесь у нее белое пятно… То есть у овчарки, а не у француженки.

Нависшая над окошком госпожа Лола коснулась рукой своих огромных грудей. Мики не мог вспомнить француженку. В доме № 6 он освящал воду только у паркетчика и его жены. Паркетчик даже зимой торчал в окне с приклеившейся к губам сигаретой и старой сеточкой для волос на голове. А жена его была очень болезненной и все время лежала в постели. Не желая вызвать ворчанье в очереди, священник лишь торопливо кивал головой, как будто ему уже все было более-менее известно.

– У нее был брат, Ниджа, тот, что сошел с ума и искал авиабилеты до Америки в мусорных баках. Припоминаете? Он недавно умер, а она наоборот – осталась жива. Потом была эта махинация с квартирой и сарайчиком во дворе. Помните? Один человек подделал Ниджину подпись и вселился туда. И вот в один из дней, после того, как все это началось, ее сын исчез. Бесследно. Известно дело! Словно дух. Приезжала полиция. Это уже пятый или шестой случай исчезновения человека в нашем краю. И не говорите мне, что исчезают только молодые, те, что бегут от мобилизации. Были среди них и пожилые, и одна женщина. Толстуха, например, что жила возле булочной. Припоминаете? Она всегда ходила с такой маленькой розовой сумочкой. Припоминаете? – Госпожа Лола смотрела на священника пристально и недоверчиво, как инспектор.

Мики стало не по себе оттого, что он не мог вспомнить ту маленькую сумочку. Он почувствовал, как краснеет, и неловко заулыбался людям из очереди. К счастью, те, что стояли сразу за Мики, все еще выказывали терпение. Правда, высокий косоглазый пьянчуга, живший за парком, начал вздыхать и испускать кислые винные пары, но и он не возмущался. «Люди за время бомбежек определенно стали лучше и терпеливее, – подумал Мики. – Никто никуда не спешит».

– Как это человек может взять и исчезнуть? Я вас спрашиваю. Известное дело – только так, как дух. А что это на самом деле означает? Что это за «духовитость» такая? Вы меня понимаете?

«И что она заладила «известное дело, известное дело»?» – начал возбуждаться Мики.

– Вы – человек Божий. Занимаетесь духами. Поразмыслите над этим, – Лола многозначительно подмигнула Мики и отвела свои выпученные глаза назад в киоск. Как черепаха. Огромная.

«Кто-нибудь когда-нибудь видел госпожу Лолу вне киоска?» – пронеслось в голове у Мики.

Священник даже не подумал разгадывать загадку, которую ему задала черепаха-киоскерша. Если бы священники вмешивались во все, что им доводилось слышать от своих прихожан, они бы быстро сходили с ума. Испытав облегчение оттого, что ему, наконец, удалось закончить разговор, не обидев госпожу Лолу, Мики отделился от очереди у табачного киоска и, как смертник, с грустью наслаждающийся, быть может, последним теплым весенним деньком в своей жизни, медленно, едва переставляя ноги, побрел по направлению к дому. Там его ждали традиционное распитие кофе с друзьями и повседневный анализ политической ситуации. А в этот раз он мог поделиться с гостями и сигаретами, как истинно гостеприимный хозяин. По дороге Мики приветствовал соседей, выбравшихся на улицу, чтобы немного погреться на солнышке подле домов с окнами, перекрещенными самоклеющейся лентой. Ленты те люди наклеивали, чтобы защитить себя от осколков битого стекла в случае близкого попадания какой-нибудь ракеты, но священнику Михаилу они почему-то больше напоминали символ крови агнца на косяках еврейских домов в Египте. Явный знак надежды людей на то, что их обойдет стороной ангел уничтожения.

В окне дома № 6 паркетчик в толстой полосатой пижаме и с обязательной сеточкой на голове как раз курил сигарету. Шевельнув пожелтевшими усами, он лишь по-приятельски кивнул попу головой и облокотился на оконную раму. Ничто не указывало на то, что в доме № 6 случилось что-либо необычное.

Мимо Мики прошли два местных парня, которых поп знал только в лицо. В руках они несли ящик пива.

– Нам сегодня на вечер! – на ходу весело бросил худощавый дылда с волосами, похожими на мокрую щетку. – Может, и вы, отче, заглянете?

Мики догадался, что его приглашали подняться на крышу высотки и за компанию посмотреть фейерверк противовоздушной обороны и проследить за взрывами в городе.

Вечерами, когда раздавалась сирена воздушной тревоги, местные парни – в основном те, что до начала бомбардировок предпочитали проводить время в кафе и барах, – поднимались на крыши домов. И там, сидя на раскладных стульях и накрытых картоном ящиках, они под пиво или более крепкие напитки дразнили смерть и болели за родную противовоздушную оборону, у которой не было больших шансов на успех в противостоянии с самой дорогой американской техникой.

Мики не входил в число тех, кто проводил ночи в бомбоубежищах, но и не горел желанием испытывать судьбу и поддразнивать смерть. Кроме того, ему как человеку семейному, да еще и священнику, не подобало распивать алкоголь на крышах и ругать невидимую силу поднебесья.

Поэтому он вежливо улыбнулся и поблагодарил парней за приглашение.

Дойдя до середины улицы, Мики заприметил толпу перед своим домом. Он ускорил шаг. Какой-то фургон – судя по всему, машина «Скорой помощи» – перекрыл проезд, а вокруг него кружили без дела соседи. Немного в стороне стоял восьмилетний сын Мики, Божа, тихонько ударяя наполовину сдувшийся баскетбольный мяч об асфальт.

«Речь не о моих, – эта первая мысль, промелькнувшая в голове священника, принесла ему минутное облегчение, но затем он снова предпочел обеспокоиться и возвыситься до уровня всеобщей христианской любви: – Из-за кого они собрались?»

Мрачная, но спокойная попадья махнула Мики рукой из окна, а соседи расступились, чтобы пропустить его поближе к центру происшествия – с уважением, как человека, связанного со смертью.

С посеревшим лицом, без очков, накрытый по горло простыней, Драги Джавол лежал на носилках, вперив взор в небо. Когда Мики приблизился, старик слегка повернул голову набок, к священнику.

А в тот самый момент, когда его соседа, потряхивая, заносили в машину, Мики почудилось, будто Драги Джавол ему подмигнул!

И только тогда священник вспомнил о неисполненном обещании, данном старику больше недели назад. Мики испытал искушение тотчас же достать позабытую коробку и побежать в церковь, но, когда фургон скрылся за углом и собравшиеся люди начали расходиться, появился художник Чеда с женой и дочкой. И они вместе поднялись по ступенькам.

Вечно усталая Звездана чуть ли не с порога начала сетовать на новое творческое искание Чеды, из-за которого он облепил всю комнату газетными страницами с объявлениями об умерших для поминания. Чеда же, в свою очередь, обвинил Звездану в алчности. Он взялся за большой проект – написать иконы для каждого серба, должного умереть. Работал и днем, и ночью. О, если бы он только смог всех умерших в грядущий период обеспечить своим образом-«пропуском» в Царствие Небесное, если бы ему удалось одарить всех умирающих своей любовью! Это был бы мистический акт и качественный прорыв на новый уровень. Какой – он не знал, руководствуясь лишь интуицией. А Звездана во всем этом сразу узрела возможность хорошенько подзаработать. Надо было только войти в долю с фотокерамистами. Люди непременно захотят, чтобы на надгробных памятниках их родных вместо фотографий упокоенных находились иконы – в этом Звездана не сомневалась. И без того все так нахваливают упокоенных, что слова уже все расточили. А вот образы не расточаемы.

Подвергшаяся нападению Звездана обвинила Чеду в том, что из-за покойников, таращащихся на нее со всех стен, ей начали сниться страшные сны. Покойная бабка являлась ей чуть ли не каждую ночь, а это явно не к добру.

И тут Чеда и Звездана серьезно разругались.

Чтобы как-то разрядить обстановку, Вера рассказала им о том, как околел попугай Цуне, и она его украдкой закопала во дворе. Детям же сказала, что попугай вернулся на юг в свои родные места.

Теперь уже Звездана с Верой заспорили о том, насколько педагогично заводить с детьми, да еще такими маленькими, разговоры о смерти.