Kitobni o'qish: «Лето печали»

Часть первая

Весна 1869

Лондон

Жители тихой улочки Гилберт-плейс, спрятавшейся за массивным зданием Британского музея, считали обосновавшегося здесь в прошлом году мистера Гренвилла образцом джентльмена.

Миссис Сэвилл, владелица разделенного на холостяцкие квартиры особняка, соглашалась с соседями. Мистер Гренвилл, снявший комнаты на первом этаже, объяснил свой выбор необходимостью прогулок с собакой.

В скромные апартаменты вел отдельный вход. Гранитная лестница спускалась в палисадник, где миссис Сэвилл развела чахлые городские розы. Из передней ступени приводили посетителей в гостиную. Тесная спальня и унылая ванная комната помещались за углом узкого коридорчика.

Миссис Сэвилл не могла нарадоваться на жильца. Мистер Гренвилл вовремя вносил арендную плату, не привечал сомнительных личностей, не играл на музыкальных инструментах и не возвращался в особняк, как выражалась хозяйка, подшофе.

В Блумсбери хватало подозрительных характеров. По улицам шлялись подвыпившие бродяги, а в местных пабах шумели артистические, как их называли в газетах, типы. Мистер Гренвилл не был замечен в творческих устремлениях. Лавочники на Гилберт-плейс считали его похожим на адвоката.

Слушая их рассуждения, миссис Сэвилл пожимала плечами.

– У него есть доход, а остальное не мое дело. Он настоящий джентльмен, а что касается возраста, то ему больше тридцати, но меньше сорока.

Отцы незамужних дочерей интересовались именно этим.

Каждое утро мистер Гренвилл покидал Гилберт-плейс в сопровождении рыжего сеттера. Никто не знал, куда он отправляется, однако зачастую джентльмен нес потертый саквояж. Иногда он возвращался в комнаты рано, а иногда появлялся на Гилберт-плейс после темноты. Заезжая в комнаты, жилец предупредил миссис Сэвилл, что будет навещать друзей в деревне. Отправляясь за город, мистер Гренвилл брал с собой собаку.

Отказавшись от услуг поденщицы, жилец сам убирал комнаты. Квартирная хозяйка решила, что он служил в армии. Владелец табачной лавки, отставной сержант, с ней согласился.

– Видна военная осанка, – заметил табачник. – Он спортсмен и дает мне отличные советы насчет скачек, – мистер Талли перегнулся через дубовый прилавок. – Он еще и боксирует, потому что я видел ссадины у него на руках.

– Говорите, у него не бывает посетителей? – табачник думал о своей дочери. – И даже, вы понимаете, кого…

Мистер Талли деликатно кашлянул. Миссис Сэвилл, густо покраснев, поджала губы.

– Как вы могли такое предположить? Мистер Гренвилл благородный человек.

Квартирант вел обширную переписку, однако она не припоминала конвертов, адресованных женщинам. Некий доктор Якоби, связывавшийся с мистером Гренвиллом из Парижа, несомненно, был мужчиной.

Медный колокольчик звякнул. За дверью, украшенной гравюрой, где сэр Мозес Монтефиоре курил сигареты «Ричмонд», раздался собачий лай. Сунув зонт в деревянное гнездышко, мистер Гренвилл корректно приподнял серое твидовое кепи.

– Доброе утро, сегодня на редкость скверная погода. Как обычно, пожалуйста.

Табачник заранее снял с полки две пачки «Ричмонда».

– Прошу, мистер Гренвилл. Что вы думаете о фаворите в Ньюмаркете, сэр?

Первые скачки сезона начинались на следующей неделе.

– Ставьте на Претендера и вы не ошибетесь, – сообщил покупатель. – Всего хорошего, мистер Талли, миссис Сэвилл.

Он бодро сбежал по ступеням к радостно залаявшей собаке.

Табачник подытожил:

– Вы правы, миссис Сэвилл, он настоящий джентльмен.

Настоящий джентльмен отвязал Тоби от гранитной тумбы.

– Пошли на омнибус, милый, – велел Максим Михайлович Сабуров. – Джентльмены не опаздывают на деловые свидания.

В одиннадцать утра в Реформ-клубе его ждал новый клиент.

Гимнастическим шагом Сабуров добирался от Британского музея до Пэлл-Мэлл за двадцать минут. Тоби оценил бы пешую прогулку, однако сегодня Максим Михайлович торопился. На остановке омнибуса на Грейт-Рассел-стрит собралась аккуратная стайка джентльменов и леди.

По британской привычке, пассажиры стояли ровно настолько далеко друг от друга, чтобы их ни в коем случае не заподозрили в знакомстве, но и не приняли за обыкновенных зевак и не лишили места в очереди. За полтора года лондонской жизни Сабуров тоже вернулся к здешним манерам. Купив у мальчишки-лоточника The Morning Post, он занял место за растрепанным молодым человеком в подержанном весеннем пальто. Юноша зажимал под мышкой ободранный скрипичный футляр. Из кармана его пальто торчал сверток ветхих нот и дешевая записная книжка.

– Учитель музыки, – хмыкнул Максим Михайлович. – Наверняка, несостоявшийся гений.

Почти все комнаты его особняка занимали именно такие характеры, как неодобрительно отзывалась о них хозяйка. В клубе Сабурову полагалась бесплатная The Times, однако он по петербургской привычке старался читать все газеты. В Британии, впрочем, большой разницы между ними не существовало.

Зацокали копыта лошадей, толпа подобралась. Утренние омнибусы шли в центр переполненными. В прошлом году в Лондоне с большими фанфарами, как выразился бы Путилин, открыли вторую линию подземной железной дороги, но по мнению Сабурова, шансов заполучить станцию в Блумсбери не было. Взобравшись в сопровождении Тоби на второй этаж, он решил не атаковать немногие свободные места. На площадку задувал сырой весенний ветер, сеттер отряхнулся под мелкой моросью.

– Подышим воздухом, – бодро сказал Сабуров псу. – Чего мы с тобой не видели в метро, где одна гарь и духота?

Оказавшись в Лондоне, Сабуров первым делом прокатился по ветке, ведущей от вокзала Паддингтон в Сити. Вторую линию проложили из Южного Кенсингтона в Вестминстер полгода назад.

Прислонившись к ограждению площадки, Максим Михайлович добавил:

– По первой ездят банкиры и юристы, по второй – богачи и аристократия, а люди свободных профессий обойдутся омнибусом.

Вывернув на Тоттенхем-корт-роуд, неуклюжий рыдван, расписанный броскими объявлениями мыла и папирос, застрял в пробке из частных экипажей и черных кэбов.

Какая-то дама, перегнувшись вниз, громко сказала с французским акцентом:

– Боже, там, кажется, задавило пешехода!

Джентльмен в твидовом пальто и котелке, стоящий рядом с Сабуровым, видимо, был шокирован таким нарушением этикета.

Незнакомец спросил:

–Что вы думаете о погоде, сэр?

– Она переменчива, сэр, – вежливо ответил Максим Михайлович. – На дворе весна.

Восстановив таким образом душевное спокойствие джентльмена, Сабуров вернулся к передовице газеты. Омнибус потихоньку тронулся. Он прочел о возможном морском сражении в Японии и о золотом костыле, который собирались забить на последнем перегоне трансконтинентальной железной дороги в Североамериканских Штатах.

Сойдя на углу Пэлл-Мэлл, Сабуров вспомнил улизнувшего от правосудия мошенника Попова.

– Интересно, стал ли он в Америке миллионером или все-таки не доехал туда, – Максим Михайлович зажег папиросу. – Надо разыскать его и призвать к ответу.

Тоби согласно гавкнул. Сабуров зашагал к клубу.

Максим Михайлович не рассчитывал столь быстро стать действительным членом уважаемого лондонского пристанища джентльменов. Распростившись со злосчастным для него шестьдесят седьмым годом, приехав в Лондон, он получил копию своего свидетельства о рождении. Навестив церковный архив в Ламбете, Сабуров обзавелся бумагой, подтверждающей его крещение в храме святого Георга на Ганновер-сквер, где в то время обитали его родители. К его удивлению, документ подписал тоже Гренвилл.

–Только преподобный отец, – понял Максим Михайлович. – Прошло больше тридцати лет, но, может быть, он еще жив.

Гренвилл мог оказаться однофамильцем, но после дела Призрака Сабуров больше не верил в совпадения. Вернувшись из мокрого соборного сада в стылую контору, где сидел неприветливый священник, Сабуров поискал Гренвилла в растрепанном справочнике английских приходов. Преподобный Томас обитал при соборе Пресвятой Девы Марии и Святого короля Этельберта в когда-то знаменитом, а ныне захолустном Херефорде на границе Англии и Уэльса.

На следующий день Сабуров в сопровождении Тоби сидел в вагоне третьего класса, трясущемся под дождем в Оксфорд, где его ждала пересадка на западную дорогу. Тогда он не увидел университетского городка, проведя время за чаем и булочками в станционном буфете.

Британец непременно бы сначала отправил письмо преподобному Томасу.

– Однако я свалился ему как снег на голову, – насмешливо сказал Сабуров собаке. – Тогда он заметил, что так сделал бы и мой отец. Русский всегда остается русским, пусть и с фамилией Гренвилл.

Так Сабуров назывался в местных документах.

До Херефорда он добрался, когда соборные часы били вечерню. Рассудив, что преподобный отец, родившийся в прошлом веке, рано отходит ко сну, Сабуров обосновался в пансионе на берегу вздувшейся под ливнем реки Уай, из которой следующим утром вытащили утопленницу.

Дело о херефордской русалке, как о нем писали в дешевых листках, составило начало его скромной, как замечал Сабуров, но уважаемой репутации частного детектива. Максим Михайлович все равно настаивал, что таковых не существует. На его визитной карточке значились только имя и адрес в Блумсбери. Обратная сторона сообщала, что мистер Гренвилл является консультантом.

Несмотря на занятость с убитой, как доказал Сабуров, девушкой, он добрался до преподобного Томаса, оказавшегося его троюродным дядей. Почти слепой старик путал Максима Михайловича с его покойным отцом, однако Сабуров упорно ездил в соборный городок, где в средневековых комнатах обитал преподобный Гренвилл. Несмотря на плохое зрение, каноник работал над рукописью о знаменитой Mappa Mundi, древней карте мира, хранящейся в храмовой библиотеке.

Книгу издали прошлой осенью, по смерти преподобного Томаса, оставившего после себя церковное облачение, пожелтевшие тетради с неразборчивыми заметками и два шиллинга серебром.

–Он все-таки успел рекомендовать меня в клуб, – Сабуров нахмурился. – Ерунда, это всего лишь частный экипаж.

У внушительного подъезда стояла закрытая коляска, запряженная хорошими гнедыми. Обычно члены клуба отсылали кучеров восвояси. Городские кэбы тоже не болтались на чопорной Пэлл-Мэлл. На козлах экипажа обосновался здоровый парень в суконном плаще. Возница нисколько не напоминал бесследно исчезнувшего Призрака. С Рождества в Бадене миновало уже полтора года, но Сабуров до сих пор ловил себя на желании оглянуться через плечо.

В январе шестьдесят восьмого русские газеты сообщили о безвременной кончине многообещающего государственного деятеля. Князь Дмитрий Аркадьевич упокоился в фамильном склепе Литовцевых на кладбище Александро-Невской Лавры. О сестре Литовцева ничего не писали, но Сабурова не покидало неприятное чувство. Максиму Михайловичу казалось, что ее сиятельство Софья Аркадьевна жива и здравствует.

– И Призрак жив, – Максим Михайлович передернулся. – Оставь, они не появятся в Лондоне.

Тоби обеспокоенно залаял. Мимо пронесся черный кэб. Сабуров пересек Пэлл-Мэлл. Перед ним неожиданно вырос давешний пассажир в твидовом пальто и котелке, интересовавшийся его мнением о погоде.

–Прошу прощения, сэр, —вежливо сказал Сабуров. – Позвольте пройти.

Сильная рука подтолкнула его к экипажу. Джентльмен не менее любезно ответил:

– Вам придется проехаться с нами, мистер Гренвилл.

Реформ-клуб славился пятичасовым чаепитием, однако утром лакеи приносили джентльменам и хорошо заваренный кофе. Сабуров назначил встречу с предполагаемым мистером Брауном на одиннадцать в надежде на заманчиво пахнущий кофейник и свежие булочки с цукатами и коринкой.

Письмо так называемого нового клиента лежало в кармане его сюртука, однако Сабуров подозревал, что никакого мистера Брауна не существует, как не существует и обратного адреса, по которому Максим Михайлович отправил городское письмо, назначив время встречи.

–Вернее, адрес существует, – он отпил скверного чая. – Это абонентский ящик в Вестминстере.

Желание клиента сохранить инкогнито не удивило Сабурова. В его занятиях важно было держать рот на замке. Мистер Браун писал на обыкновенной почтовой бумаге, канцелярским почерком крючкотвора. Клиент сообщил, что услуги мистера Гренвилла ему порекомендовал деловой знакомый, уже пользовавшийся консультациями джентльмена.

За полтора года Сабуров раскрыл больше дюжины запутанных дел, однако в картотеке, заведенной им в комнатах у Британского музея, клиенты обозначались только шифром. Его заказчики предпочитали не кричать о себе налево и направо.

Максим Михайлович подозревал, что так называемый мистер Браун сидит перед ним в обитом потертым бархатом кресле. Закрытый экипаж провел в дороге только несколько минут. Шторки на окнах плотно задернули, но Сабурову и не требовалось выглядывать наружу. Коляска определенно не уехала дальше Вестминстера.

Корректный джентльмен в котелке прервал молчание лишь однажды, поинтересовавшись не вооружен ли Максим Михайлович.

Сабуров невежливо фыркнул:

– У меня нет привычки расхаживать по Лондону с револьвером. Мое оружие лежит дома в письменном столе. При мне есть только автоматическая ручка.

Пресловутую ручку немедленно истребовали для осмотра. Удостоверившись в безопасности вещицы, его спутник вежливо заметил:

– Благодарю. Надеюсь, вы понимаете, что таковы правила.

Экипаж высадил их в пустынном квадратном дворе, окруженном безликими серыми зданиями. Принесенный в унылую комнату чайник напомнил Сабурову о России. Такой гадкий чай заваривали и в петербургских министерствах. Он издалека пах правительством, а правительство, по мнению Сабурова, всегда означало проблемы.

Получив отставку по почте неожиданно быстро, в январе шестьдесят восьмого, Максим Михайлович не удивился скорости решений в Петербурге.

– Хорошо, что за мной не прислали парней с Фонтанки, вроде того типа в котелке, – он не обманывался мирным лицом джентльмена. – Литовцев дружил с императором, а с монархом не шутят.

К чаю прилагались устрашающего вида печенья, напоминающие Сабурову экспонаты Британского музея. Он не рискнул зубами, однако пожилой человек напротив с видимым удовольствием поболтал одним в чае.

Максим Михайлович решил нарушить молчание первым.

– Я имею честь говорить с мистером Брауном? – поинтересовался Сабуров.

– Можете называть меня и так, – легко согласился собеседник. – Нам нужна ваша консультация, мистер Гренвилл.

Фотографии не отличались четкостью, однако Сабурову оказалось достаточно и размытых очертаний. Так называемый мистер Браун вынул украшенные полицейскими печатями снимки из тощей канцелярской папки серого картона.

– Сейчас у нас апрель, – он недовольно поскреб пушистые бакенбарды. – Это январь, вот февраль, а этот снимок последний, мартовский. Вернее, апрель еще не закончился.

Мистер Браун жестом фокусника вытащил откуда-то из ящика стола подробную карту Лондона.

– Вы специалист по утопленникам, – Максим Михайлович вспомнил стылый морг Литовского замка и тело Лийсы. – Однако эти трупы, пусть и найденные в воде, утопленниками не являются. Их утопили на суше, а потом сбросили в реки или озера.

На первый труп, мужской, наткнулись рыбаки, вышедшие на утренний клев в Хэмпстедском пруду.

– Потом опять был мужчина, в Риджентс-канале, – Браун ткнул карандашом в соответствующее фото. – Прошлым месяцем, в центре города, в пруду Серпентайн, нашли женщину.

Обнаженные трупы засунули в дерюжные мешки самого простого пошиба.

– Что могло бы намекнуть полицейским на возможное убийство, – недовольно сказал Браун. – Я еще не слышал о пловцах, отправляющихся в воду в завязанных мешках. И кто купается в январе?

Сабуров позволил себе короткую улыбку.

– Русские, в проруби, мистер Браун.

Британец отозвался:

– Я знаю, но позвал я вас не поэтому, – Браун налил им еще чая. – Трупы остались неопознанными. Доктора установили, что жертвам было примерно от двадцати пяти до тридцати пяти лет и что женщина была замужем.

Сабуров усмехнулся.

– В нынешние времена не обязательно стоять перед алтарем, чтобы вступить в близкие отношения с мужчиной, – Браун заметно смутился. – Даже кольцо у нее на пальце тоже ничего не значит.

Хозяин кабинета покачал головой.

– На трупах не осталось и клочка одежды. Однако руки у них холеные, они не рабочего сословия. У мужчин нашли пятна чернил или краски, а судя по состоянию пальцев женщины, она часто музицировала.

Сабуров аккуратно сложил фотографии в стопку.

– Но почему вы послали за мной, мистер Браун? – он решил называть британца именно так.

– В Скотланд-Ярде хорошие инспекторы, – добавил Сабуров. – Я работал с ними неофициальным образом.

Браун опять поскреб себя по немного отвисшим старческим щекам.

– За три месяца хорошим инспекторам не удалось установить личности убитых, мистер Гренвилл. Мне нужна ищейка, поэтому я и позвал вас.

– И вы не ошиблись, – уверил его Сабуров, легко поднявшись.

– Я забираю материалы дела, – он почти бесцеремонно загреб папку. – Первым делом я должен увидеть трупы. Надеюсь, их еще не похоронили?

Браун подвинул к себе массивную министерскую чернильницу.

– Я дам вам записку в полицейский морг, мистер Гренвилл.

Давешнего парня в котелке Максим Михайлович обнаружил в безликой официальной передней. Головной убор красовался на расшатанном столике. Неизвестный закрылся The Times. Сабуров наметанным глазом определил, что парень изучает страницу некрологов. Тоби, свернувшийся в клубочек рядом с продавленным креслом, приветственно заворчал. Парень опустил газету.

– У вас воспитанный пес, мистер Гренвилл, – одобрительно сказал он. – Я предлагал ему печенье, однако он даже не посмотрел в мою сторону.

На блюдце рядом с пустой чашкой валялись крошки. Максим Михайлович взялся за поводок Тоби.

– Воспитанный, – согласился он. – Вы, кажется, решили рискнуть зубами, мистер.

Парень поднялся.

– Можете называть меня мистер Грин, – корректно сказал он. – Я привык к корабельным бисквитам, мистер Гренвилл. Раньше я служил на флоте ее величества.

Сабуров хотел отпустить шпильку касательно выбора фамилий служащих остающегося неизвестным ему ведомства, но прикусил язык.

– Раньше вы жили в Ливерпуле, – он забрал с вешалки красного дерева свое пальто и котелок. – Я прав?

Мистер Грин развел руками.

– Туше, как говорят континентальные соседи. Для иностранца вы хорошо разбираетесь в наших акцентах, мистер Гренвилл.

Максим Михайлович поднял бровь.

– Я родился в особняке графов Гренвиллов в Мэйфере, мистер Грин. Сейчас там обитает герцог Бедфордский, наезжая в столицу.

Отец нынешнего пэра Англии купил дом после окончательного разорения дядюшки Гренвилла. Коллекция картин, которую Сабуров помнил с детства, ушла с молотка. Пару холстов он недавно увидел в Национальной галерее. Тезка его покойной матери, леди Элизабет Гренвилл, позировала во времена Марии Кровавой живописцу Антонису Мору.

– Она была рыжая, как твоя покойная мать, – Сабуров услышал надтреснутый голос отца. – И тоже прожила недолго.

Сухие пальцы листали старинный том с гравюрами, потом проданный за бесценок какому-то петербургскому старьевщику.

– Ее муж сгорел на костре, отказавшись отречься от протестантизма, – отец закашлялся. – Она родила в Тауэре мальчика и умерла. Ходили слухи, что Мария Кровавая хотела выдать малыша за собственного ребенка, однако той порой она тоже была при смерти.

Захлопнув книгу, отец подытожил:

– Гренвиллы выживали в Тауэре, а Сабуровы в сибирской ссылке. Мы люди упрямые.

Максим Михайлович, которого успели похоронить заживо, тоже считал себя упрямым человеком.

Парень явственно смутился:

– Извините, я имел в виду что вы много путешествовали, мистер Гренвилл.

Сабуров снова восхитился способности своих почти соплеменников изящно выходить из неловкой ситуации.

– Ничего страшного, – он облачился в пальто. – Я поймаю кэб до полицейского морга.

Мистер Грин водрузил на голову котелок.

– Никаких кэбов, – отозвался парень. – Вам придают экипаж и возницу, то есть меня. В отличие от вас, я вооружен, мистер Гренвилл. На всякий случай, – добавил он.

Тоби вертелся у двери, однако Сабуров неожиданно поинтересовался:

– Зачем вы изучали страницу некрологов? – мистер Грин открыл рот. – Вряд ли там написали о наших жертвах.

Его собеседник покраснел.

– Там печатают и сообщения о безвестно пропавших. Посмотрите, – он сунул Сабурову газету. – Миссис Джеймс Бакли беспокоится о судьбе ее незамужней сестры, мисс Маргарет Перегрин, двадцати трех лет. В последний раз мисс Перегрин навещала миссис Бакли в феврале, а сейчас на дворе апрель.

Сабуров сверился с золотым брегетом.

– Морг подождет, – скомандовал он. – Мы едем к Бакли. Лошади здесь такие же скверные, как и чай?

Грин широко улыбнулся:

– За ними следит другой отдел, мистер Гренвилл. Через четверть часа мы окажемся на вокзале Чаринг-Кросс.

Связываться с миссис Бакли предполагалось через священника церкви святой Марии в Финчли. Поезда в северный пригород ходили часто.

– Я оставлю экипаж на вокзале, – уверил его Грин. – Полиция присмотрит за лошадьми.

Первым вырвавшись на лестницу, Тоби облегченно бросился вниз.

Заложив руки за спину, Сабуров изучал помпезную картину маслом, осеняющую гостиную преподобного Джеймса Бакли. Хорошенькая девушка в скромном платье опустилась на колени перед распятием, обвитым белыми лилиями. Сзади раздался суховатый кашель. Максим Михайлович обернулся.

– У вас нет картин более позднего периода его творчества? – Сабуров кивнул на холст. – Они ценятся выше, чем подобная живопись.

Преподобный Бакли поджал и без того тонкие губы.

– Нет, – неприязненно ответил священник. – Мы не поддерживаем это направление в искусстве.

Сабуров не сомневался, что семейство Бакли не оценит яркие холсты безвременно ушедшего гения английской живописи, как о нем писал профессор Оксфордского университета Рёскин. Мистер Фредерик Перегрин скончался двадцать лет назад.

– Официально от туберкулеза, – вспомнил Сабуров. – Наверняка, он увлекался и опиумом.

Преподобный Бакли, впрочем, не возражал против дагеротипа покойного тестя. Снимок в серебряной рамке красовался на камине. Переведя взгляд на худощавую женщину в чепце, маячившую за спиной Бакли, Сабуров увидел семейное сходство.

– Он изобразил на картине дочь, – Максим Михайлович присмотрелся. – Ей здесь лет пятнадцать.

Румянец на щеках нынешней миссис Бакли сменился глубокими морщинами. Женщина сцепила костлявые пальцы на заметно выдающемся вперед животе. Гостиную украсили большой семейной фотографией. Перехватив взгляд Сабурова, Бакли напыщенно сказал:

– Господь благословил нас, мистер Гренвилл, – он поднял палец. – Сказано, что жены спасутся чадородием. У нас девять мальчиков и моя жена ожидает десятого ребенка. Старшие дети в школе, дома только малыши.

Судя по тишине в особняке, малыши Бакли знали свое место. Максим Михайлович не прогадал, решив оставить Тоби с мистером Грином. Бакли вряд ли бы обрадовались собаке в начищенной до блеска, неуловимо унылой гостиной.

Сабуров незаметно хмыкнул:

– Вообще они правы. Более поздние картины Перегрина здесь смотрелись бы дико.

Бросив изображать набожных девушек и пушистых котят, живописец увлекся античностью и средневековьем. На выставках холсты мистера Перегрина отправляли в особые залы, куда женщинам вход был закрыт.

Выбравшись из вагона на станции Финчли, Грин предложил:

– Идите к преподобному, мистер Гренвилл, – он потрепал сеттера за ушами. – Мы с Тоби обоснуемся в местном пабе, где всегда можно услышать кое-что интересное.

Максим Михайлович кивнул.

– Вы правы. Встретимся у трехчасового поезда, – он сверился с брегетом. – Если я приду не один, то просто…

Грин ухмыльнулся:

– Я сяду в соседний вагон, мистер Гренвилл. Не волнуйтесь, я эти дела знаю.

Парень вразвалочку направился к золоченой вывеске «King’s Arms», осеняющей беленый паб на вымощенной булыжником станционной площади.

По мнению Сабурова, мистер Грин пришелся бы ко двору и в санкт-петербургской сыскной полиции, хотя парень, как и его начальник, мистер Браун, явно принадлежали к птицам более высокого полета, занимающимся безопасностью империи. В Британии боялись ирландских террористов и русских революционеров, вроде Герцена с Бакуниным, обитавших в Швейцарии.

Максиму Михайловичу не хотелось влезать в политику.

– Может быть, мы имеем дело вовсе не с политикой, – напомнил он себе, шагая к церкви. – И почему я уверен, что Бакли выведет меня на нужный след? Ее сестра два месяца не писала и не появлялась дома, но это еще не повод бить тревогу.

Стоя на аккуратной дорожке среди могильных камней, Сабуров изучил табличку на замшелой стене храма. Здание восходило к временам норманнов.

– Вы кого-то ищете, сэр? – раздался сзади скрипучий голос.

Преподобный Бакли напоминал пилу не только голосом, но и торчащими вперед зубами. Сабуров вытащил из кармана пальто газету.

– Я приехал по объявлению, – сказал он. – Я бы хотел увидеть миссис Бакли. Вот моя визитная карточка.

Священник смерил его недоверчивым взглядом.

– Прошу вас.

Поставив серебряный поднос на покрытый вышитой скатертью столик, миссис Бакли оделила Сабурова чашкой жидкого чая. Молоко не спасло бы положение и он предпочел лимон. На лице миссис Бакли отразилось что-то вроде ужаса.

– Простите, – извинился Сабуров. – У меня расстроен желудок, а молоко усугубляет недомогание.

– Принимайте эпсомскую соль, – посоветовал преподобный. – Три раза в день и организм работает словно часы. Что вы имеете сообщить нам, мистер Гренвилл? У вас есть сведения о моей свояченице, мисс Перегрин?

Максим Михайлович достал из кармана сюртука письмо, полученное от так называемого мистера Брауна.

– Я консультирую Скотланд-Ярд, – миссис Бакли заметно побледнела. – Я должен задать вам несколько вопросов относительно мисс Перегрин.

Прижав руку к костлявой груди, жена преподобного выкрикнула:

– Я знала! Будь проклят день, когда мы впустили в дом коварную тварь!

Аккуратно положив ложечку на блюдце, Максим Михайлович потребовал:

– Расскажите мне все с самого начала, миссис Бакли.

Натруженные руки жены преподобного судорожно подергали украшенный вязаной оборкой носовой платок.

– Видит Бог, мистер Гренвилл, – с чувством сказала женщина. – Мы вырастили Маргарет словно собственную дочь. Иисус заповедовал нам не чернить имя покойника, но мой отец, мой отец…

Обрамленные морщинами глаза женщины выпучились. Она задышала, словно выброшенная на землю рыба.

– О таком не принято говорить в приличном обществе, мистер Гренвилл, – наставительно заметил священник.

Максим Михайлович хмыкнул:

– Преподобный отец, в расследовании преступления приходится говорить о разных вещах.

Миссис Бакли ахнула.

– Я так и знала! Она что-то украла. Это все ее дурная кровь, – ненавидяще сказала женщина. – Мать Маргарет выросла в трущобах и сама не знала, какого она происхождения.

Вытащив серебряный портсигар, Сабуров вовремя вспомнил, что миссис Бакли ждет ребенка. Кроме того, преподобный метнул на него взгляд, под которым Максим Михайлович почувствовал себя откровенным грешником. Бакли явно придерживались трезвости и были противниками курения.

– Маргарет ваша сводная сестра, – уточнил Сабуров.

Жена преподобного покусала губы.

– Да. Мой отец, мистер Перегрин, на пороге сорокалетия… – ее голос угас.

Священник вмешался:

– Презрел узы христианского брака, бросил жену, святую женщину, с дочерью на руках и ударился в самый гнусный разврат! – его голос гремел, словно с амвона.

– Он ушел из семьи и стал жить с… – Сабуров почти ожидал обвинения мистера Перегрина в сожительстве с дьяволицей.

– С натурщицей, – гневно сказала миссис Бакли. – С Иезавелью, выставлявшей себя напоказ. Она умерла от чахотки, однако мы, как христиане не могли позволить ее дочери сгинуть в нищете.

Преподобный добавил:

– Мы с миссис Бакли тогда поженились, она ждала первого ребенка. Мы забрали Маргарет и воспитывали ее, словно собственное дитя.

Сабуров словно невзначай поинтересовался:

– Получается, что мисс Перегрин незаконнорожденная? Ваш отец не оформил развод с вашей матерью?

Жена священника дернулась.

– Это не христианское слово, мистер Гренвилл. Моя святая матушка никогда бы на такое не согласилась. Однако Маргарет официальная дочь нашего отца. Мистер Перегрин подписал все нужные документы.

Максим Михайлович еще более небрежно покрутил носком в нужной мере потрепанного ботинка.

– Кому принадлежат права на картины вашего отца, миссис Бакли?

На ее впалых щеках вспыхнули алые пятна.

– Мистер Гренвилл, – преподобный подался вперед. – Если вы обвиняете нас в том, что…

Сабуров довольно невежливо прервал его.

– Мистер Бакли, я никого не обвиняю. Пока, – со значением добавил Максим Михайлович. – Пока я задаю простой вопрос и хотел бы услышать такой же простой ответ.

Миссис Бакли опять подышала.

– По завещанию моего отца его работы, оставшиеся в мастерской, перешли в собственность Британии.

В ее голосе явственно слышалось сожаление.

Сабуров поднял бровь.

– Отлично, с этим мы разобрались. Итак, Маргарет жила с вами…

Миссис Бакли вздохнула.

– У нее проявились преступные наклонности, потому что она дочь своей матери. Она лгала, воровала, убегала из дома и попрошайничала, а в шестнадцать лет собрала саквояж и хлопнула дверью. Видит Бог, – женщина перекрестилась. – Мы верили, что ребенок должен оставаться в семье. Мы не отправили ее в закрытую школу, ведь мне нужна была помощь с детьми. В конце концов, это ее племянники.

Сабуров не сомневался, что шестнадцатилетняя девушка хотела чего-то большего, чем жизнь неоплачиваемой служанки.

– Но здесь есть что-то еще, – он искоса взглянул на преподобного. – Ладно, это потом.

Миссис Бакли неприязненно продолжила:

– Мы могли взыскать с нее за тринадцать лет стола и крова, но мы добрые люди. Уехав в Лондон, Маргарет покатилась по наклонной плоскости. Она тоже ударилась в разврат, у нее появились богатые покровители. Маргарет появлялась здесь изредка, расфуфыренная и надменная, – женщина скорчила гримасу. – Она, как и ее мать, могла пустить по ветру любые деньги.

Сабуров поинтересовался:

– Значит, с февраля вы ее не видели?

Миссис Бакли покачала головой.

– Нет. Мы думали, что она отправилась в Америку. В марте она прислала письмо, полное самолюбования, – женщина потянулась за шкатулкой. – В ней не было ни грана христианских добродетелей. Маргарет познакомилась с американцем, мистером Генри Джеймсом.

Миссис Бакли развернула письмо.

– Якобы он сочинитель. Она не поленилась прислать его так называемые творения, где он описывает Маргарет.

Жена священника откашлялась.

– Она прекрасна во всем. Представьте себе высокую девушку в пурпурном платье, с копной вьющихся черных волос, ее бледное лицо, большие темные глаза, открытую шею в жемчугах…

– Она само совершенство,– недовольно заключила миссис Бакли.