Kitobni o'qish: «Андрей Громыко. Ошибка мистера Нет»

Shrift:

Редактор Т. И. Маршкова

Художник Б. Б. Протопопов

* * *

Внешняя политика – это продолжение внутренней. Страна не может быть сильнее за рубежом, чем у себя дома…
Вашингтон с более слабыми, чем он, на равных не разговаривает.
А. А. Громыко

Загадка века?

Вспоминая минувшую эпоху и сравнивая ее с днем сегодняшним, вдруг понимаешь, что тогда мы совсем не интересовались политикой. Тем более не интересовались мы ею во времена беспечной студенческой юности. Несмотря на то, что были мы все-таки студентами «самого идеологического», как любили напоминать нам наши преподаватели, факультета – журналистики. Опять же только теперь понимаешь, что это верный признак благополучных времен.

Если же иногда разговор о политике все же заходил, мы обычно приходили, в конце концов, к выводу, что внешняя политика у нас вполне разумная и правильная – разрядка международной напряженности, мирное сосуществование, разоружение… а вот внутренняя не очень. Хотя, в общем-то, нам, студентам главного и лучшего по общему убеждению университета страны, грех было жаловаться – ведь именно благодаря этой политике мы, провинциальные мальчишки и девчонки, и попали сюда, в столицу, в величественный храм знаний на Ленинских Горах. И досаждала она нам немного: ни акций, ни пикетов, ни политических демонстраций, как сейчас у каких-нибудь «Наших», ни комсомольских собраний с идеологической тематикой – ничего не было. А если и было, то в малых и мало затрагивавших нас формах. Даже в праздничных демонстрациях на очередную годовщину Октября или Первомай участвовать нас, иногородних студентов, не заставляли – считалось, что мы на эти праздники разъезжаемся по домам повидаться с родителями. Да и не всегда разъезжались.

Однажды мы даже сами то ли на четвертом, то ли на пятом курсе решили поучаствовать ради интереса в первомайской демонстрации, тем более что погода стояла прекрасная. Наша студенческая колонна оказалась тогда по соседству с колонной рабочих, кажется с «Трехгорки». У них был баян, легкое вино, которым они нас радушно угощали, и праздничное веселье с песнями, плясками и частушками, прямо на подходе к Красной площади. Это праздничное, радостное настроение тут же передалось и нам, заставив нас, уже ироничных, зараженных скепсисом по отношению к нашей власти и ее партийным вождям, ощутить себя частью своего народа – отзывчивого, хлебосольного, добродушного, размашисто-веселого и в то же время наполненного какой-то уверенной силой. И мы вдруг тоже прониклись ею, этой мощной внутренней силой, которая исходила от праздничной, нарядной первомайской колонны, и неожиданно для себя, в приливе радостной эйфории, размахивая букетами сирени и почему-то радостно вопя «Ура!» вполне еще бодрому Леониду Ильичу со товарищи, стоящими на мавзолее, весело побежали по Красной площади. Потом нам стало даже неудобно за это «Ура!» и эту непонятную радостную эйфорию, но воспоминание о ней и том чувстве общего праздника, той общности и сопричастности со страной и народом, которое испытали мы в тот далекий Первомай, осталось в памяти навсегда.

Поняли ли мы, что такое чувство тоже есть результат политики? Той самой внутренней политики, которая вызывала у нас отторжение? В общем-то, поняли и поставили про себя этой политике маленький плюс, не забывая, однако, о ее минусах. Таких, например, как совершенно излишнее количество досаждавших нам вполне бессмысленных идеологических дисциплин, вроде «Теории и практики партийно-советской печати» или «Марксистко-ленинского учения о печати», которые мы, спихнув на очередной сессии, тут же с облегчением выбрасывали из головы. Таких, как очереди за всяким дефицитом, вроде финских сапог, или отсутствие модных и красивых вещей, которых нельзя было свободно купить в магазинах даже в Москве, не говоря уж о провинции. В общем, бытовых неурядиц, заставлявших нас критически относиться к нашей внутренней политике, хватало.

Нам ведь тогда, в благополучные 70-е, и в голову не приходило, что скоро все будет иначе. И главный университет страны, проходящий по разряду элитных учебных заведений, станет для таких, как мы, практически недоступным. Как и многое другое, чем заполнились теперь сияющие роскошные витрины. Были бы деньги… Но вот они-то и стали для подавляющего большинства граждан страны самым главным дефицитом.

Но тогда о подобных изменениях и в страшном сне не могло присниться. Поэтому, критически относясь к реалиям нашей советской жизни, мы с гораздо большим удовлетворением относились к внешней политике государства, там минусов мы не видели – в самом деле, у кого из нормальных людей может вызвать отторжение борьба за мир? И человек, неуклонно проводивший эту политику, вызывал уважение: интеллигентный мужчина со строгим, неулыбчивым лицом – Андрей Андреевич Громыко, которого, как мы знали, за его высокий профессионализм уважали не только мы, но и все зарубежные партнеры.

Сколько раз за последнее постперестроечное двадцатилетие, когда наша страна (вернее, те, кто стоял у власти) сдавали все и вся – то, что сдавать было, как мы думали, нельзя никогда и ни при каких обстоятельствах, вспоминался он, наш самый долговременный министр иностранных дел, жесткий, неуступчивый «Мистер НЕТ» советской внешней политики! Казалось, будь он, Андрей Андреевич Громыко, сейчас, сегодня в МИДе, не потеряли бы мы наши военные базы на Кубе и в Камрани, не лишались бы островов, нефтеносных шельфов, кусков территории вместе с ее гражданами, не теряли бы наших союзников и даже соотечественников, в одно мгновение вдруг ставших чужими нам и изгоями там, где они, волею судеб и политики государства, в свое время оказались.

Однако в не столь еще далеком по времени, но эпохальном по изменениям в жизни страны 1985 году именно он, Андрей Андреевич Громыко, верный ленинец и, как считалось, твердокаменный коммунист, выдвинул в генсеки Горбачева, столкнувшего СССР в хаос перестройки. Перестройки, разрушившей все, что они, коммунисты-ленинцы, так долго строили, опустившей страну и народ (в отличие от элиты!) в пучину бедствий и страданий, разрухи и межнациональных кровавых разборок и приведшей, в конечном итоге, к построению на месте великой державы с принципом социальной справедливости в основе ее Конституции – постыдного криминального государства с неслыханным разрывом в доходах его граждан, ставшего сырьевым придатком Запада. Перестройки, разрушившей не только нашу страну, но и весь мировой порядок, установившийся после Второй мировой войны, то хрупкое равновесие, удерживающее землю от ядерного апокалипсиса, сохранению которого дипломат и министр иностранных дел СССР Андрей Громыко посвятил всю свою жизнь.

Между тем к 1985 году СССР, по общему мнению, достиг на мировой арене максимального влияния. И даже американский президент Рональд Рейган после переговоров с Громыко сделал сенсационное заявление: «Соединенные Штаты уважают статус Советского Союза как сверхдержавы, и у нас нет желания изменить его социальную систему».

У США такого желания не было, а у нашей властной элиты оно вдруг появилось. Или не вдруг. Как бы то ни было, после смерти предпоследнего генсека Константина Черненко Андрей Громыко вдруг изменил своему постоянному принципу «оставаться вне партсхватки».

Как он потом объяснял: «Я не просто выступил на заседании Политбюро, а сразу же после его открытия, не раздумывая ни секунды, встал и сказал: «Предлагаю Генеральным секретарем ЦК КПСС избрать Михаила Сергеевича Горбачева». Весь смысл моего выступления сводился к тому, что другой приемлемой кандидатуры у нас нет. Меня первым поддержал Чебриков. Никакой полемики или дискуссии у нас не было. Политбюро единогласно проголосовало за Горбачева».

Вот так он сам, своими руками воздвиг на пьедестал высшей власти того, который результаты дела всей его жизни уничтожил, разнес в прах, в пыль, а стало быть, уничтожил, обесценил, приравнял к нулю и саму жизнь, ее главный смысл. А потом, добившись желаемого, выбросил из политики, из жизни государства как ненужную вещь, как лишнюю обузу и самого Андрея Андреевича, отправив его на пенсию.

Почему же это произошло? Неужели искушенный политик и дипломат Громыко, на которого с опаской смотрели во время переговоров такие зубры международной политики, как Киссинджер и Бжезинский, с мнением которого считались такие лидеры запада, как Черчилль и де Голль, не видел и не понимал, кого он выдвигает на высший пост государства? Мог ли он настолько плохо разбираться в людях, что, лишь оказавшись за бортом государственной власти, увидел истинную суть своего выдвиженца и позволил себе сказать сыну о нем: «Не по Сеньке шапка»? А до того заученно повторял навязчивые горбачевские мантры о «новом мышлении», гласности и демократии и даже заявлял, что «у нас сложилось руководство, достойное великих задач, вставших перед страной на новом переломном этапе развития советского общества и на новом этапе развития международной обстановки». И неужели действительно не было «другой приемлемой кандидатуры», которая сумела бы и необходимые изменения произвести, и страну не разрушить вместе со сложившимся в ней строем? Или все же, говоря о социализме «с человеческим лицом», было задумано этот строй разрушить, а страна пала жертвой?

Поистине загадка века. Вот только ответ на нее Громыко уже не даст. Его не стало 2 июля 1989 года, буквально за несколько дней до восьмидесятилетия. Нынче, в 2009-м, ему исполнилось бы сто лет. Разве не повод вспомнить одного из самых главных политических деятелей нашей внешней политики и попытаться разгадать загадку его поведения, которая столь роковым образом повлияла на историю не только великой страны, но и на весь ход мировых событий?

Громыко – фамилия распространенная

Как и положено, начнем танцевать от печки – той самой, возле которой появился на свет Божий и рос наш будущий Наркоминдел. Ведь не зависящие от нас обстоятельства: какие у нас были мама с папой и дедушка с бабушкой, в каком доме или квартире мы росли, какие люди нас окружали – очень влияют на то, какими мы станем, как сложится наша жизненная дорога. Поэтому расскажем, хотя бы не слишком подробно, о жизненном пути политика, так сильно повлиявшего на судьбы страны и граждан, ее населяющих, тем более что и сам он, Андрей Андреевич Громыко, свои мемуары начинает с той же мысли.

«Человеческая память – удивительна, – пишет он. – За повседневными заботами, все новыми и новыми событиями, как правило, не хватает времени предаваться воспоминаниям о днях минувших. Поэтому иногда кажется, что жизнь безжалостно стирает былое и пережитое. Но это только кажется. Когда остаешься с собой наедине, то нескончаемой чередой проходят картины прошлого. Особенно настойчиво всплывают в памяти те, которые относятся к ранним годам жизни».

А печка, у которой прошли ранние годы Андрея Андреевича, находилась в крестьянской избе, в белорусской деревне под названием Старые Громыки, где его фамилию, принадлежавшую, как нам казалось, лишь ему одному – дипломату № 1 в Советском Союзе, – носили практически все ее жители. То же самое было и в соседней деревне, которая звалась Новые Громыки. Громыками звалось и большинство жителей ближайшего села Потесы. При этом, конечно же, не все они были родственниками. Поэтому, чтобы не путаться, были у жителей еще и прозвища, как бы вторые фамилии. У семьи Андрея Андреевича такая вторая фамилия была Бурмаковы, на которую они откликались и которой пользовались в пределах своей деревни. Почему Бурмаковы – не известно, а вот по поводу фамилии Громыко Дмитрий, брат Андрея Андреевича, работавший одно время в Гомельском облисполкоме, провел собственное исследование. И, покопавшись в архивах, обнаружил интересные факты. Оказывается, в их родных местах в стародавние времена проживали славяне-радимичи. Одного из воевод звали Громыко. В мирное время тот Громыко точно так же, как и его соплеменники, пахал землю, но, когда дружина выступала в поход, становился воеводой. По его прозвищу Громыками называла себя и вся его дружина – видимо, так же, как сегодня называют себя таманцами бойцы Таманской дивизии или дзержинцами Дзержинской. Вернувшись из похода в родные края, снова занявшись хлебопашеством, они, очевидно, так Громыками и оставались. Громыками стали называть и их поселения.

Нашел Дмитрий следы деяний своих предков и в более поздние времена. Так, он узнал, что полковник Михайло Громыко по поручению Богдана Хмельницкого ездил в город Корсунь с мирным поручением: убедить народ встать под знамена знаменитого гетмана. Увы, враги Хмельницкого Михайло Громыку убили и перебили весь его отряд. Случилось это в 1649 году. Но род Громыко не прервался, сын Михайлы, Василий Михайлович Громыко, как свидетельствуют архивные материалы, ездил посланцем Хмельницкого уже в Москву. Потом в роду Громыко было еще много военных различных званий – от простого казака до майора. Но от кого из них пошла ветвь наших Громыко, Дмитрий разобраться не сумел.

Во всяком случае, фамилия Громыко сейчас довольно распространенная, встретить ее можно в разных краях страны, однако корни всех их лежат в родных местах самого известного из них – Андрея Андреевича Громыко, между верховьями Днепра и Десны, в бассейне Сожа. Эти территории, включая Витебскую и Гомельскую области, до Октябрьской революции входили в состав России, проживали там преимущественно русские люди, белорусов в деревне Старые Громыки не было. Русским считал себя и Андрей Громыко.

Ближайшим городком от Старых Громык, а также районным центром была Ветка. Откуда пошло такое название, никто толком объяснить не мог, но многие считали, что поскольку жители его, как и окрестных сел, происходили в основном из старообрядцев, бежавших в эти края еще при патриархе Никоне из московской земли, то они и назвали свой городок в честь выросшей здесь в их лице малой веточки Москвы. Красивая легенда. Кстати, и старообрядцы, по воспоминаниям Андрея Андреевича, тут были не угрюмые и замкнутые, сторонящиеся иноверцев, как это у них принято, а приветливые и радушные.

«Едешь, бывало, – вспоминает Громыко о годах своей юности, – всего-то десяток с небольшим километров от нашей деревни до Ветки, остановишься у какого-нибудь колодца, чтобы коня напоить, глядишь: а из дома уже выбегает хозяйка, дает тебе ведро и участливо спрашивает:

– А может, еще чего надо?»

Позднее, уже после его смерти, сын Андрея Андреевича Анатолий Громыко в своих воспоминаниях об отце вспомнит и еще одно его высказывание о старообрядцах: «Крепки духом они были невероятно. Дело было не только в защите ими старой веры, но и справедливости. Они понимали ее по-своему, мистически, но, главное, были большими патриотами».

Возможно, поэтому, из-за своей приверженности к справедливости, славилась Ветка своим бунтарским духом, за что ее жителям приходилось не раз жестоко расплачиваться. Так, в 1735 году императрица Анна Иоанновна, оставившая в истории России о себе недобрую память, не пощадила и ветковчан: сорок тысяч из них выслала с обжитого места в дальние края, а сам город предала огню. Город не исчез с лица земли и через некоторое время снова отстроился, но через тридцать лет уже другая императрица, на сей раз Екатерина Великая, снова наказала его непокорных жителей. Екатерина самодурством не грешила, она наказала ветковчан за то, что в их городе нашел себе укрытие Емельян Пугачев. Было, правда, это еще до начала той крестьянской войны, которую он возглавил и которая тогда охватила своим пламенем немаленькую часть Российской империи. Именно в Ветке Пугачев провозгласил себя императором Петром III, именно там он получил «пашпорт», который помог ему благополучно проходить опасные места. Екатерина, к счастью, город не жгла, но вот двадцать тысяч его жителей отправились пешком через всю страну в Сибирь – на вечное поселение. Их потомки и до сих пор живут в тех местах.

Кроме бунтарства славилась также Ветка своими мастерами: строителями, краснодеревщиками, резчиками по дереву, золотильщиками, иконописцами, чеканщиками. Они ездили строить и украшать соборы и богатые дома в Москве, Петербурге, Киеве. А еще были в Ветке люди редкой профессии – книгары. Так называли здесь создателей книг. Некоторое время назад в Париже была продана за огромную сумму книга «Апостол», ее издал еще в 1574 году первопечатник Иван Федоров. Так вот, вторая такая же книга хранится в Ветке, в местном музее. Есть чем гордиться ее жителям.

«Два чувства дивно близки нам…»

Возможно, именно почтительное отношение к книге, принятое в родных местах, пробудило у маленького крестьянского мальчугана любовь к ней, к знаниям, оставшуюся у него на всю жизнь и сыгравшую, похоже, главную роль в его удивительной судьбе. Судьбе, которая вознесла его из забытой Богом деревеньки, расположенной на далекой окраине Русского государства, к вершинам власти и политики. Впрочем, в те первые годы существования молодой Советской страны такая судьба отнюдь не была исключением – социальные лифты, возносившие ребятишек из глухих российских деревень и захудалых городишек к вершинам политики, науки, техники, искусства, работали с полной нагрузкой. Главное – было бы желание, был бы характер и способности, а возможности осуществить эти желания и раскрыть способности талантливой молодежи предоставлялись самые широкие.

Ну а характер и способности – это уже от Бога и от родителей.

Родился Андрей Андреевич в 1909 году в семье крестьянина-бедняка, который, чтобы сводить концы с концами, был вынужден постоянно уходить на заработки – в основном на заготовку и сплав леса. Лет с тринадцати участвовал в этих походах за заработком и Андрей.

О своих родителях Громыко всю жизнь вспоминал с огромной благодарностью. Обыкновенные крестьяне, они оба, и Андрей Матвеевич и Ольга Евгеньевна, были грамотными, умными в житейском смысле людьми и неутомимыми тружениками. Увидеть их праздными было невозможно: если отец не работал в поле или во дворе, то плотничал, косил, ремонтировал упряжь, заготавливал в лесу дрова. Собственно, иначе, не трудясь в поте лица своего с утра до вечера, было и не выжить. И все-таки домишко их на окраине деревни был таким старым, словно простоял уже лет сто. На дворе корова и лошадь, но и те на две семьи, как и домишко, потому что был у отца Андрея еще брат.

Сегодня многие любят поговорить о том, какой хорошей и процветающей была жизнь в дореволюционной России, как зажиточно жили крестьяне до коллективизации – те, кто умел и любил трудиться, как, например, кулаки, о которых столько слез пролито в перестроечные и постперестроечные годы. Но сами-то крестьяне почему-то называли кулаков мироедами. Почему, интересно? Почему не у всех крестьян получалось стать такими зажиточными хозяевами? К примеру, родители Андрея Громыко были грамотными, непьющими, не чурались никакого труда и детей к тому же приучали. А жили вот так – едва-едва сводя концы с концами, не всегда картошки хватало до нового урожая. Так же жили и их соседи. О такой же жизни до революции мне рассказывала моя бабушка, которая родилась в начале прошлого, двадцатого века, но жила не на Гомельщине, а в нашем среднерусском Нечерноземье. Конечно, может, и жили где-то крестьяне неплохо, но не в наших краях. Возможно, там, где земли плодородные – где-нибудь на Кубани. Но велика ли Кубань по сравнению со всей Россией…

Впрочем, думается, еще убедительнее, когда о «зажиточной жизни» в дореволюционной России рассказывает совсем уж беспристрастный свидетель, такой, например, как белоэмигрант, монархист и антикоммунист Иван Солоневич: «Факт чрезвычайной экономической отсталости России по сравнению с остальным культурным миром не подлежит никакому сомнению. По цифрам 1912 года народный доход на душу населения составлял: в САСШ 720 рублей (в золотом, довоенном исчислении), в Англии – 500, в Германии – 300, в Италии – 230 и в России – 110. Итак, средний русский, еще до Первой мировой войны, был почти в 7 раз беднее среднего американца и больше чем в 2 раза беднее среднего итальянца. Даже хлеб – основное наше богатство – был скуден. Если Англия потребляла на душу населения 24 пуда, Германия 27 пудов, а САСШ – целых 62 пуда, то русское потребление хлеба было только 21, 6 пуда – включая во все это и корм скоту. Нужно при этом принять во внимание, что в пищевом рационе России хлеб занимал такое место, как нигде в других странах он не занимал. В богатых странах мира… хлеб вытеснялся мясными и молочными продуктами и рыбой» (Солоневич И. Народная монархия. М., 2003. С. 77–78).

Поэтому неудивительно, что Октябрьскую революцию крестьянство в своем большинстве поддержало. Поддержало, надеясь на лучшую жизнь, которую увидят если и не они сами, так хотя бы их дети. В случае с семьей Громыко эти надежды оправдались полностью.

Отец Андрея прошел две войны – японскую и германскую, повидал мир и людей и частенько рассказывал ребятишкам о сражениях в степях Маньчжурии или на Юго-Западном фронте во время Первой мировой, не переставая что-то мастерить, строгать, чинить, приводить в порядок немудреные орудия крестьянского труда. Как вскользь отмечает сын Андрея Андреевича Анатолий Громыко в своей книге «В лабиринтах Кремля», его дед не только две войны прошел, он даже в Америку на заработки ездил, но богатым там не стал, только повредил руку и вернулся домой ни с чем. Так что, надо думать, кругозор у отца будущего министра иностранных дел СССР в самом деле был широкий и рассуждал он об окружающем со знанием дела. В том числе и о политике. Конечно, уже не с ребятишками, а со своими сверстниками. После трудового дня мужчины любили иногда посидеть на завалинке и обсудить то, что происходит в стране и мире, тем более что и времена тогда были не менее переломные, чем сегодня, – шли войны, менялась власть в стране, менялась жизнь людей… Говорили обо всем со знанием дела, высказывались о высоких чинах часто нелицеприятно, не стесняясь порой и крепкое словцо употребить.

Чинопочитания, благоговения перед начальством, генералами и офицерами у отца, как вспоминает Андрей Андреевич, совершенно не чувствовалось, судил он их критически – да, были боевые, храбрые офицеры, которые делили с солдатами все тяготы военной жизни, им он отдавал должное, но не мог забыть и то, как часто не хватало снарядов, оружия, боеприпасов, когда их недостаток приходилось возмещать солдатскими жизнями. Андрей Матвеевич хорошо рисовал: стоило ему взять в руки карандаш, и обступившая ребятня с восхищением смотрела, как на листе бумаги появляются, как живые, фигурки людей и животных. А как завидовал маленький Андрей красивому, четкому отцовскому почерку – у него самого буквы почему-то всегда плясали, разбегаясь в разные стороны…

Под стать отцу была и мать, такая же неутомимая труженица, без устали хлопочущая и в поле, и дома. Ольга Евгеньевна была удивительно доброй, совсем не умеющей и не желающей видеть в людях плохие черты, все у ней были хорошими. Проучившись в школе всего два года, она, тем не менее, очень любила книги, в деревне ее за это даже звали «тетя Оля-профессор».

А еще были дед Матвей и бабушка Марфа, которая тоже сердиться не умела. И если грозила шаловливому внуку пальцем, приговаривая грозно: «Ах ты, «демократ»! – то внук ее совсем не боялся, хотя она рассказывала, что этих «демократов-смутьянов» сажают в тюрьмы и ссылают в Сибирь на каторгу. Но для внука это были всего лишь бабушкины сказки. А вот дед был героем настоящим, не сказочным. Ведь во время германской, когда отца забрали на фронт – Андрей Матвеевич воевал в одной из армий Юго-Западного фронта, которым командовал генерал Брусилов, – Гомельщину, родные места Громыко, оккупировали немецкие войска. Немцы бесчинствовали вовсю – грабили города и села, отбирали и угоняли скот, а тех, кто пытался сопротивляться грабежу, избивали и даже убивали. Пришли и к Громыко за их коровой. Дед бросился на защиту кормилицы, немецкий солдат стал целиться в деда из винтовки. К счастью, в тот момент реквизированная корова упала, запутавшись в веревке, и отвлекла внимание солдат. В это время вся семья – а в доме оставались, понятное дело, лишь женщины и дети – бросилась к деду и насильно увела его от греха подальше. Деда спасли, но коровы лишились. После подобных случаев, происходивших массово, ненависть к захватчикам у населения выросла до такой степени, что люди стали объединяться в партизанские отряды и организовывать сопротивление. А немцы в ответ – жечь окрестные села.

Ребятишки, по примеру взрослых, тоже организовывали свои партизанские отряды и уходили в леса. Взрослые их, конечно, искали, ругали и даже наказывали, опасаясь беды, но толку было мало – дети все равно играли в партизан, воображая себя настоящими народными мстителями. Однажды такой «партизанский отряд», в котором был и девятилетний Андрей Громыко, засел посреди ржаного поля. Тут-то и появился вражеский кавалерийский разъезд – настоящий, не игрушечный. «Отряд» понял, что всем им пришел конец – ведь из оружия у «партизан» были только кухонные ножи. К счастью, немцы, увидев, что перед ними дети, воевать с ними не стали и ускакали своей дорогой…

К январю 1919 года Гомельщина была полностью очищена от немецких оккупантов. Андрей Андреевич Громыко, вспоминая те события, свидетелем которых был сам, считает, что преступления кайзеровских солдат того времени в Белоруссии если и уступают кому-то в жестокости, то разве что гитлеровцам. А дети еще долго играли в войну, воображая себя то Суворовыми, то Кутузовыми, наголову разбивая в этих «битвах» ненавистных вражеских оккупантов…

А еще через два с небольшим десятка лет они снова бились с тем же врагом на родной земле и опять одолели его, на сей раз по-настоящему заплатив за победу своими жизнями. Почти никто из сверстников и однофамильцев Громыко не вернулся в родную деревню с полей Великой Отечественной…

Bepul matn qismi tugad.