Kitobni o'qish: «Однажды в Риме. Обманчивый блеск мишуры (сборник)»

Ngaio Marsh

WHEN IN ROME

TIED UP IN TINSEL

© Ngaio Marsh Ltd, 1970, 1972

© Перевод. А. Н. Анастасьев, 2016

© Издание на русском языке AST Publishers, 2017

Однажды в Риме

Глава 1. Барнаби в Риме

I

Барнаби Грант разглядывал этрусских супругов, непринужденно возлежавших на своем ложе-саркофаге, и гадал, почему они умерли столь молодыми и скончались ли они, как веронская пара, вместе. Их нежные губы, думал он, тронутые улыбкой удовольствия, готовы изогнуться уголками вниз в улыбке Аполлона и Гермеса. Как они исполнены покоя и как загадочно похожи. Что хотела сказать она жестом своих крупноватых рук? Как трогательно покоилась на ее плече его ладонь.

– … из Черветери, – заученно проговорил гид. – Пятьсот тридцать лет до Рождества Христова.

– Господи! – с некоторым изнеможением пробормотал турист.

Группа двинулась дальше. Грант некоторое время постоял возле памятника, а затем, уверенный, что ничего больше не желает видеть этим утром, покинул виллу Джулия и взял такси до пьяцца Колонна, где решил выпить пива.

II

Сидя на пьяцца Колонна за уличным столиком, Барнаби думал об этрусской улыбке и прислушивался к раскатам грома.

В полуденном небе страшно грохотало, но ни одной молнии видно не было, их скрывал черный полог низкой набухшей тучи. В любой момент, подумалось Барнаби, колонна Марка Аврелия проткнет ее, и она, подобно «гнилому бурдюку»¹, прольет свои воды.

На столике перед ним стояли стакан и бутылка с пивом. Свернутый макинтош был перекинут через спинку стула, а под столом, у ноги Барнаби, стоял запертый кейс. Барнаби поминутно опускал левую руку на чемоданчик и ощупывал его. Успокоенный этим соприкосновением, он расслаблял напряженно поджатые губы, медленно прикрывал глаза и откидывал со лба прядь черных волос.

«Как же это некстати, – размышлял Барнаби. – Как некстати».

Над головой снова грянул тяжелый раскат грома. «Гроза слева, – подумал Барнаби. – Боги гневаются на нас».

Он снова наполнил стакан и огляделся.

Уличное кафе обычно бывало переполнено, но сейчас, из-за угрозы ливня, многие посетители ушли, и официанты переворачивали стулья. Однако по обе стороны от Барнаби столики были еще заняты: справа сидели трое мрачных молодых людей, бдительно сжимая в загрубелых руках свои стаканы, и неторопливо выпивали, искоса поглядывая по сторонам. «Деревенские парни, – подумал Грант. – Они явно чувствуют себя скованно, а вскоре придут в ужас от суммы счета». Слева расположилась влюбленная римская парочка. По закону им было запрещено целоваться в общественном месте, поэтому они сидели, тесно прижавшись, пристально смотрели друг на друга и обменивались дрожащими улыбками. Молодой человек провел пальцем по красивым губам девушки. Они в ответ шевельнулись. Барнаби невольно загляделся на влюбленных. Молодые люди не замечали ни его, ни, собственно, ничего вокруг, но при очередной яростной вспышке молнии пришли в себя и повернули лица к Барнаби.

Именно в тот момент, как вспоминал позже Грант, он увидел вдалеке, словно в раме из силуэтов их отстранившихся друг от друга голов, мужскую фигуру.

И сразу же понял, что это англичанин. Возможно, из-за его одежды. Или, точнее, из-за пиджака. Тот был потерт и немодного покроя, но сшит – хотя, вероятно, не для его нынешнего носителя – из твида, сотканного на юго-западе Англии. А потом – галстук. Обтрепанный и выцветший, в жирных пятнах и потерявший форму: едва узнаваемый, но, если присмотреться повнимательнее, недешевый, благородный. В остальном его одеяние было неряшливым и непривлекательным. Шляпа мужчины, из порыжелого фетра, была явно итальянской. Низко надвинутая на лоб, она бросала тень на переносицу, на лицо, самой примечательной чертой которого была чрезвычайная бледность. Губы, однако, были красными и довольно полными. Полдень стал настолько сумрачным, что Барнаби едва ли разглядел бы прятавшиеся в тени глаза мужчины, если бы не короткая вспышка молнии. Грант почему-то вздрогнул, когда осознал, что они очень светлые и устремлены на него. В небе грянул гром. Черный полог прорвался, и на землю хлынул потоп.

Началось паническое бегство. Барнаби схватил мокрый плащ, с трудом натянул его и накинул на голову капюшон. По счету он еще не расплатился и стал шарить по карманам в поисках бумажника. Тем временем трое сельчан бросились в его сторону, и между ними и юной парой произошла какая-то размолвка. Барнаби не нашел ничего меньше банкноты в тысячу лир. Он повернулся, поискал глазами официанта и обнаружил, что весь персонал укрылся под парусиновым навесом. Обслуживавший Барнаби парень заметил его, жестом выразил отчаяние и отвернулся.

– Aspetti! – закричал Барнаби, вспоминая фразы из разговорника и размахивая тысячелировой бумажкой. – Quanto devo pagare?²

Официант сложил руки, как в молитве, и возвел к небу глаза.

– Basta!

– …lasci passare…

– Se ne vada ora…

– Non desidero parlare.

– Non l’ho fatto io…

– Vattene!

– Sciocchezze!³

Ссора между влюбленным парнем и сельскими жителями разгоралась. Теперь они уже кричали друг на друга за спиной у Барнаби. Официант, все так же жестами, указывал на небо, дождь и выражал собственную беспомощность.

«Ну, я-то все же в плаще», – подумал Грант. И в тот же миг кто-то врезался в него сзади, и Барнаби плашмя рухнул на стол.

Полный хаос сопровождался вспышками молний, раскатами грома и потоками ливня. Барнаби обо что-то порезал руку, и носом шла кровь. Воюющие стороны исчезли, но его официант, вооруженный теперь громадным оранжево-красным зонтом, что-то лопотал над Грантом и безуспешно пытался оказать ему помощь. Остальные официанты, сбившись в кучку под навесом, играли в развернувшемся действе роль хора.

– Poverino!⁴ – восклицали они. – Какое несчастье!

Барнаби выпрямился. Одной рукой он вытащил из кармана носовой платок и прижал к носу, другой протянул официанту окровавленную и промокшую от дождя банкноту в тысячу лир.

– Вот, – сказал он на примитивном итальянском. – Сдачу оставьте себе. Мне нужно такси.

Официант что-то воскликнул с видимым удовольствием. Барнаби резко сел на стул, сиденье которого превратилось в лужу. Официант вставил, по сути, уже не нужный зонт в углубление в середине стола, что-то неразборчиво произнес, поднял воротник своей белой куртки и бросился в кафе. Чтобы вызвать по телефону такси, с надеждой предположил Грант.

Дождь овладел пьяцца Колонна. Огромные массы воды топили улицу и тротуары и били струями с крыш автомобилей – это походило на еще один сложный римский фонтан. Не считая редких, стремительно бегущих пешеходов, тротуары были пусты. Съежившись, Барнаби Грант, одинокий и нелепый под оранжево-красным зонтом, вытирал расквашенный нос, привлекая скептические взгляды. Официант куда-то запропастился, а его товарищи завели между собой один из тех непостижимых итальянских разговоров, с виду похожий на ссору, но очень часто заканчивающийся похлопыванием по спине и хохотом. Барнаби так и не понял, как долго он просидел под зонтом, прежде чем сделал страшное открытие, когда его левая рука привычно опустилась вниз и натолкнулась на пустоту…

Потом Грант вспоминал, что ему было страшно наклонить голову и посмотреть вниз – и не увидеть ничего, кроме железной ножки стула.

Дальнейшие ощущения, думал он впоследствии, можно было сравнить с тем, что испытывает тонущий человек. Потому что невероятный поток мыслей затопил его мозг. Барнаби подумал, например, о том, как долго он писал эту книгу, что она, бесспорно, лучшая из всех его работ и таковой, возможно, и останется. Он припомнил, как его агент однажды заметил, что опасно писать от руки, не делая копий. Каким же одиноким чувствовал он себя в Риме, практически не говоря по-итальянски, и при этом не потрудился воспользоваться своими знакомствами. Ему вспомнилось, неточно – чье высказывание? Сэра Исаака Ньютона? «О, Даймонд, Даймонд, ты не понимаешь, что натворил!»⁵

Грант подумал о невыразимой, ужасающей перспективе какого-то противодействия ошеломляющему, безысходному отчаянию его потери – глубинному ужасу самого события, из-за которого в груди словно толкался гидравлический таран. В голове застыла классическая фраза: «Я погиб». И он едва не выкрикнул ее.

И тут появился официант, притворно улыбающийся и торжествующий, а у обочины остановился конный экипаж с громадным зонтом для защиты сидений, голову возницы прикрывало что-то вроде матросской шапки.

Грант попытался сообщить о своей потере. Он показал на то место, где стоял кейс, помогая себе мимикой и жестами, затем выхватил разговорник и принялся судорожно его листать.

– Ho perduto, – нашел нужные слова Барнаби. – Ho perduto mia valigia. Он не у вас? Мой чемоданчик? Non trovo. Valigia⁶.

Официант вскрикнул и глупо заглянул под стол и обвел взглядом затопленные водой окрестности. Затем бросился под навес и встал там, глазея на Барнаби и всем своим видом выражая недоумение.

Барнаби подумал: «Вот оно. Со мной никогда не случалось такой беды».

Возница мелодично позвал его, заставив тем самым очнуться и принять решение. Барнаби посмотрел на окружавшую его пустыню и забрался в экипаж.

– Consolato Britannico!⁷ – крикнул Грант. – О господи! Consolato Britannico.

III

– Вот что я вам скажу, – проговорил консул, будто информация требовалась Барнаби Гранту, – это неприятное дело, знаете ли. Неприятное.

– Это вы мне говорите, мой дорогой консул?

– Именно. Именно. Итак, подумаем, что можно сделать, не так ли? Моя жена, – добавил он, – большая ваша поклонница. Она очень огорчится, когда узнает об этом. Она в некотором смысле интеллектуалка, – с улыбкой признался он.

Барнаби не ответил. Он пристально посмотрел на своего соотечественника поверх кипы перевязочных материалов, любезно принесенных сотрудниками консульства, и опустил забинтованную левую руку на колено.

– Ну, разумеется, – продолжил с сомнением консул, – это дело, строго говоря, для полиции. Хотя должен сказать… Однако, если вы подождете минутку, я сейчас позвоню. У меня есть личные связи… Согласитесь, ничто так не помогает, как контакты на нужном уровне. Итак, попробуем.

После ряда проволочек состоялась длинная и совершенно непонятная беседа, в ходе которой, насколько понял Барнаби, его назвали самым знаменитым британским романистом. Часто прерываясь, чтобы переспросить Гранта, консул продиктовал подробности происшествия, а когда закончил, рассыпался в благодарностях: «E stato molto gentile… Grazie, molto grazie, Signore»⁸, понятных даже бедняге Барнаби.

Консул положил трубку и состроил гримасу.

– Не слишком меня там порадовали, – сообщил он.

Барнаби сглотнул и почувствовал дурноту.

Его заверили, что будет сделано все возможное, но, заметил консул, им практически не от чего оттолкнуться, верно? Тем не менее, с большей надеждой добавил он, всегда есть шанс, что Барнаби могут шантажировать.

– Шантажировать?

– Ну, видите ли, взявший кейс, вероятно, ожидал, если не улова в виде ценностей или наличных денег, то хотя бы каких-то документов, за возвращение которых будет назначено вознаграждение и заложена, таким образом, основа для торга. «Шантаж», – проговорил консул, – разумеется, не совсем верное слово. Более уместным было бы «выкуп». Хотя…»

У него была привычка не заканчивать предложения, и это повисло в воздухе, полном чрезвычайного уныния.

– Значит, мне следует поместить объявление и предложить вознаграждение?

– Конечно. Конечно. Мы кое-что предпримем. Дадим моему секретарю подробности на английском языке, а она переведет и поместит в газеты.

– Я причиняю вам беспокойство, – заметил несчастный Барнаби.

– Мы к этому привыкли, – вздохнул консул. – Ваше имя и лондонский адрес значатся на рукописи, вы сказали, но кейс был заперт. Пользы от этого, конечно, никакой.

– Полагаю, да.

– Вы живете…

– В пансионе «Галлико».

– Ах да. У вас есть номер телефона?

– Да… кажется… где-то тут.

Барнаби рассеянно пошарил в нагрудном кармане, достал бумажник, паспорт и два конверта, которые упали на стол лицевой стороной. На обороте одного из них он записал адрес и телефон пансиона «Галлико».

– Вот, – отодвинул он конверт к консулу, который уже успел заметить на нем пышный герб.

– А… да. Спасибо. – Он усмехнулся. – Выполнили свой долг и послали им книгу, я вижу, – сказал он.

– Что? О… это. Ну, вообще-то, нет, – замялся Барнаби. – Это… э… что-то вроде ланча. Завтра. Не буду больше отнимать у вас время. Я бесконечно благодарен.

Консул, сияющий и оживленный, протянул через стол руку и обменялся с Барнаби рукопожатием.

– Нет, нет, нет. Очень рад, что вы к нам пришли. Я совершенно уверен в успехе, учитывая все обстоятельства. Nil desperandum⁹, знаете ли, nil desperandum. Поднимитесь над проблемой!

Но очень высоко подняться над потерей не получалось – два дня истекли, а ответа на объявления не последовало и ничего не дала долгая, буксовавшая из-за языка беседа с красивым представителем местного управления полиции. Барнаби сходил на официальный ланч в своем посольстве и постарался должным образом отреагировать на выраженные послом сочувствие и озабоченность. Но большую часть времени он сидел в садике на крыше пансиона «Галлико», где стояли герани в горшках и летали ласточки. Через французское окно его спальни можно было попасть в заброшенный уголок этого садика, и там он ждал, мучительно прислушиваясь к каждому телефонному звонку в пансионе. Периодически Барнаби возвращался к ужасной мысли заново написать сто тысяч слов своего романа, но от подобной перспективы ему становилось дурно не только эмоционально, но и физически, и он ее отбрасывал.

Время от времени Грант переживал ощущение резкого спуска в адском лифте. Забывшись сном, он вдруг просыпался, как от толчка, и оказывался в кошмаре наяву. Он говорил себе, что надо сообщить о случившемся агенту и издателю, но при одной мысли об этом рот наполнялся желчной горечью, и Барнаби продолжал сидеть и ждать телефонного звонка.

На третье утро Рим накрыла волна жары. В садике на крыше было как в духовке. Грант сидел один в своем уголке с несъеденной бриошью, горшочком меда и тремя осами. Его охватило что-то вроде смеси раздражения и апатии, на смену которой пришло в конце концов, видимо, само отчаяние. «Что мне нужно, – думал он, подавляя приступ тошноты, – так это хорошенько, черт возьми, выплакаться».

Подошел один из двух официантов.

– Finito?¹⁰ – мелодично задал он обычный вопрос.

И затем, когда Барнаби согласно кивнул, вроде бы показал жестом, что ему следует уйти в номер. Поначалу Барнаби подумал: официант дает понять, что на крыше слишком жарко, потом – что его зачем-то хочет видеть хозяйка пансиона.

А затем, пронзенный внезапной надеждой, он увидел, как из ведущей на крышу двери пансиона вышел и направился к нему полноватый мужчина в накинутом на плечи пиджаке. Барнаби сразу же его узнал.

В голове Гранта в беспорядке пронеслись мысли. Он увидел этого мужчину словно бы между склоненных голов двух влюбленных, в сопровождении грома и молнии. И так и не смог определить, какое всепоглощающее чувство завладело им – одно лишь громадное облегчение или нечто вроде блаженного спокойствия. Он лишь подумал, когда мужчина вошел в тень и извлек из-под пиджака знакомый кейс, не грохнется ли он сейчас в обморок.

– Мистер Барнаби Грант? – спросил мужчина. – Полагаю, вы будете рады нашей встрече, не так ли?

IV

Они сбежали из «Галлико», прямо-таки кишевшего горничными, и расположились в очень маленьком кафе в затененном переулке рядом с пьяцца Навона, всего в нескольких шагах от пансиона. Кафе это предложил спутник Барнаби. «Если только, разумеется, – насмешливо сказал он, – вы не предпочитаете что-либо пошикарнее… например, пьяцца Колонна», и Барнаби вздрогнул. Кейс он взял с собой и, по предложению гостя, отомкнул его. Там, в двух папках, лежала его книга, пачки листов были перехвачены широченными резинками. На месте было и последнее письмо от агента.

По рассеянности Барнаби предложил гостю коктейль с шампанским, коньяк, вино – все что угодно, – но когда тот напомнил, что нет еще и десяти часов утра, остановился на кофе.

– Что ж, тогда, – проговорил он, – в более подходящий час… вы позволите мне… а пока я должен… ну… конечно.

Барнаби сунул руку во внутренний карман пиджака. Сердце все еще бешено билось в груди.

– Вы думаете о столь великодушно предложенном вознаграждении, – начал его собеседник. – Но, прошу вас… не надо. Об этом не может быть и речи. Оказать услугу, пусть и столь незначительную, Барнаби Гранту – все равно что получить золотую награду. Поверьте мне.

Этого Барнаби не ожидал и сразу же почувствовал, что погрешил против хорошего тона. Наверное, его ввел в заблуждение общий внешний вид незнакомца: не только поношенный пиджак из альпаки, сменивший английский твид и, как и тот, наброшенный на плечи поверх неряшливой рубашки без галстука и с потертыми манжетами, не только черно-зеленая шляпа и поистине жалкие туфли, но что-то неуловимое в самом этом человеке. «Как жаль, – подумал Барнаби, – что я не смог немедленно проникнуться к нему симпатией. Я должен ему хотя бы это».

И пока его собеседник говорил, Барнаби поймал себя на профессиональной привычке романиста: он разглядывал эту продолговатую голову, коротко стриженную, как у американских школьников, и редкую растительность мышиного цвета. Он обратил внимание на чрезвычайную бледность кожи, с виду мягкой и нежной, как у женщины, на неожиданную полноту и яркий цвет губ и на те большие светлые глаза, которые так пристально смотрели на него на пьяцца Колонна. Голос и речь? Высокий, но приглушенный голос не имел явного акцента, но в разговоре чувствовалось тщательное построение фраз. Возможно, английский перестал быть для него привычным. Выбор слов был точным, словно мужчина заучил свои предложения для публичного выступления.

Руки у него были пухлые и нежные, а ногти обкусаны до мяса.

Звали его Себастьян Мейлер.

– Вам, разумеется, интересно, – говорил он, – почему вы подверглись этой, без сомнения, мучительной задержке. Хотели бы вы узнать об обстоятельствах?

– Очень.

– Не смею надеяться, что вы заметили меня в то утро на пьяцца Колонна.

– Напротив. Я очень хорошо вас помню.

– Возможно, я неприлично вас разглядывал. Понимаете, я сразу же узнал вас по фотографиям на суперобложках ваших книг. Должен вам сказать, что я ваш преданный поклонник, мистер Грант.

Барнаби что-то пробормотал.

– Также меня, что важнее, можно назвать «бывалым римлянином». Я прожил здесь много лет и познакомился с некоторыми слоями римского общества. Включая низшие. Видите, я откровенен.

– Почему бы и нет?

– Вот именно, почему бы нет! Мои мотивы того, что некоторые наши соотечественники назвали бы, как мне представляется, копанием в грязи, продиктованы эстетическими и, полагаю, я могу сказать, философскими стремлениями, но я не стану вас этим утомлять. Вполне достаточно, если я скажу, что в то самое время, как я узнал вас, я узнал и презренного типа, известного римским подонкам как – я перевожу – «Ловкие пальцы». Он стоял близко от вас, у вас за спиной. Его взгляд был прикован к вашему чемоданчику.

– Боже!

– Именно. Итак, вы вспомните, что та зарождавшаяся гроза вдруг разразилась и что из-за ливня и последующей неразберихи между посетителями, сидевшими за соседними с вами столиками, возникла ссора.

– Да.

– И что вы получили сильный удар в спину, от которого упали на стол.

– Так и было, – согласился Барнаби.

– Конечно, вы подумали, что вас ударил один из участников драки, но это не так. Упомянутый мною тип воспользовался свалкой, бросился вперед, толкнул вас плечом, схватил ваш чемоданчик и побежал. Момент для маневра был выбран безупречно, а сам он выполнен с величайшей скоростью и точностью. Драчуны продолжали орать друг на друга, а я, мой дорогой мистер Грант, устремился в погоню.

Он отхлебнул кофе, слегка наклонил голову, отмечая, возможно, пристальное внимание Барнаби.

– Преследование получилось долгим, – продолжал Мейлер. – Но я не отставал и… правильно ли будет сказать «настиг его»? Да, так. Спасибо. Итак, я настиг его в, как написали бы поставщики сенсационных романов, «некоем кафе на такой-то улочке недалеко от…» и так далее и так далее… возможно, моя фразеология несколько устарела. Проще говоря, я догнал его в обычном его убежище и вернул – не буду тревожить ваши уши описанием того, каким способом я этого добился, – ваш кейс.

– В тот же день, как я его потерял? – не сумел удержаться от вопроса Барнаби.

– Ах! Как всегда говорит загнанная в угол жертва допроса, я рад, что вы задали этот вопрос. Мистер Грант, для менее выдающейся личности я заготовил бы правдоподобную отговорку. Но в отношении вас это не годится. Я не смог вернуть ваш чемоданчик раньше, потому что…

Он умолк, чуть улыбаясь, и, не отводя взгляда от лица Барнаби, задрал рукав на левой руке, белокожей и безволосой, и положил ее на стол ладонью вверх.

– Посмотрите сами, – продолжил Мейлер. – Они очень похожи на комариные укусы, правда? Но, уверен, вы догадываетесь, что это за точки. Не так ли?

– Да… кажется, да.

– Конечно. У меня развилось пристрастие к кокаину. Я с вами откровенен, а? В ближайшие дни мне непременно нужно перейти на какой-нибудь товар полегче. Видите, я хорошо знаком с жаргоном. Но я отклонился от темы. Мне стыдно признаться, что стычка с Ловкоруким сильно меня потрясла. Своей злосчастной наклонностью я, без сомнения, до некоторой степени подорвал здоровье. Особой силой я не отличаюсь. Я прибегнул к своей… приемлемое название, полагаю, дозе и, коротко говоря, значительно превысил обычную норму и выпал из жизни до сегодняшнего утра. Разумеется, я не могу даже надеяться на ваше прощение.

Барнаби секунду помолчал, а затем великодушно произнес:

– Я до такой степени рад, что получил ее назад, что не испытываю ничего, кроме благодарности, даю честное слово. В конце концов, кейс был заперт, и вы не могли знать…

– О, но я знал! Я догадался. Когда я пришел в себя, то догадался. Во-первых, вес. И то, как она перемещалась внутри, понимаете. И потом, я ведь видел ваше объявление: «…в котором находится рукопись, представляющая ценность только для владельца». Поэтому я не могу отнести на свой счет это лестное для моей души утешение, мистер Грант.

Он достал сомнительной свежести носовой платок и вытер лицо и шею. Маленькое кафе располагалось на теневой стороне улицы, но мистер Мейлер обильно потел.

– Еще кофе?

– Спасибо. Вы очень добры. Крайне добры.

Кофе как будто взбодрил его. Он взял чашку пухлыми грязными руками и посмотрел поверх нее на Барнаби.

– Я в глубоком долгу перед вами, – произнес Барнаби. – Могу ли я что-нибудь сделать?

– Вы сочтете меня невыносимо льстивым… полагаю, манерой выражаться я стал походить на итальянцев, но уверяю вас, что сам факт встречи с вами и возможность оказать хотя бы такую малую…

«Наш разговор, – подумал Грант, – ходит по кругу».

– Что ж, – предложил он, – вы должны пообедать со мной. Давайте выберем время, хорошо?

Но мистер Мейлер, явно волнуясь, уже, очевидно, подобрался к концу своей речи. После множества извинений он в итоге признался, что и сам написал книгу. Он трудился над нею три года, нынешний вариант был четвертым.

По своему горькому опыту Барнаби знал, что последует за этим откровением. Были произнесены все слишком хорошо знакомые фразы: «…безмерно ценю ваше мнение…», «…просмотрите ее…», «…совет такого специалиста…», «…заинтересовать издателя…».

– Конечно, я ее прочту, – согласился Барнаби. – Вы захватили рукопись с собой?

Оказалось, что мистер Мейлер сидел на ней. Привстав, он быстрым и легким движением руки вытащил пачку листов, завернутую в немного влажную римскую газету, и дрожащими пальцами освободил от упаковки. Плотно исписанные итальянизированным почерком листы составляли, обрадовался Барнаби, не очень объемный труд. Примерно сорок тысяч слов, а возможно, если повезет, и того меньше.

– По объему ни роман, ни новелла, – пояснил автор произведения, – но таким уж оно получилось, и таким я его и оставил.

Грант быстро поднял глаза. Мейлер выжидал. «В конце концов, это не так уж и трудно», – подумал Барнаби.

– Надеюсь, – проговорил мистер Мейлер, – мой почерк не создаст непомерных трудностей. Машинистка мне не по карману.

– Он выглядит очень разборчивым.

– Если так, чтение отнимет не больше нескольких часов вашего времени. Быть может, через два дня или около того я могу… Но я не должен проявлять настойчивости.

Барнаби подумал: «А я должен проявить вежливость». Вслух он сказал:

– Послушайте, у меня есть предложение. Поужинайте со мной послезавтра, и я выскажу вам свое мнение.

– Как вы добры! У меня просто нет слов. Но, прошу вас, вы должны позволить мне… если не возражаете… ну, куда-нибудь… очень скромное заведение… как это, например. У них тут маленький ресторанчик, как вы видите. Фетуччини у них… по-настоящему хороши, и вино вполне достойное. Управляющий мой друг и окажет нам надлежащий прием.

– Звучит восхитительно, и в любом случае давайте придем сюда, но угощаю я, мистер Мейлер, окажите мне любезность. Ужин для нас закажете вы. Отдаю себя в ваши руки.

– В самом деле? Правда? Тогда я должен переговорить с ним заранее.

На этом они и расстались.

В пансионе «Галлико» Барнаби сообщил всем встречным – хозяйке, двум официантам, даже горничной, которая мало, а то и вовсе не говорила по-английски, – о возвращении рукописи. Кто-то понял его, кто-то нет, но все обрадовались. Он позвонил в консульство, и его шумно поздравили. Он расплатился за помещенные в газеты объявления.

Когда все это было выполнено, Барнаби перечитал те куски из книги, которые, по его мнению, требовали переделки, перескакивая с одного отрывка на другой.

Он почувствовал, как устал за эти последние три дня, и перевернул страницу.

В углублении между страницами, на внутренней стороне корешка папки, Барнаби заметил грязное пятно и, развернув рукопись пошире, обнаружил что-то похожее на сигаретный пепел. Курить он бросил два года назад.