Kitobni o'qish: «Легенды и мифы Невского проспекта», sahifa 3

3

Теперь, когда начало и конец будущего Невского проспекта определились, обозначив оба символа Петербурга – административный и духовный – оставалось объединить их в одно неразрывное целое. Эту почетную роль история Санкт-Петербурга возложила на Невский проспект. Проспект начали прокладывать в 1711 году. Его трасса была исторически предопределена еще задолго до Петербурга существовавшей просекой от старинной Большой Новгородской дороги – нынешнего Лиговского проспекта – к Неве через наиболее узкое место Безымянного ерика (Фонтанки). Здесь еще в первые годы существования Петербурга, на его тогдашней границе, солдатами строительного батальона подполковника Михаила Осиповича Аничкова был перекинут деревянный мостик со шлагбаумом. Дорогу начали вести сразу с двух сторон. Пленные шведы – со стороны Адмиралтейства, и монахи Александро-Невского монастыря, острейшим образом чувствовавшие необходимость удобной связи с городом, – со своей стороны. Предполагалось, что они встретятся у Новгородской дороги.

По общему признанию современников, Невский проспект уже в XIX веке считался красивейшей городской магистралью в Европе. Классическая стройность Невского проспекта вошла в иностранные поговорки. Когда барон Жан Эжен Осман стал префектом столичного департамента Сены, он предпринял невиданную ранее коренную реконструкцию Парижа. Но и тогда влюбленные в свой город парижане говорили: «Сколько бы Осман Париж ни ломал, такого Невского не выломал».

Едва ли не сразу Невский проспект стал общественным центром города. Этот неоспоримый статус проспекта ревниво и постоянно подчеркивался в городском фольклоре. И без того кажущийся самодостаточным микротопоним «Бродвей», «Брод», «Бродик» или «Невский брод» многократно усиливался названием «Бродвей-центр» – для участка Невского проспекта от Малой Морской улицы до площади Восстания, или «На углу всех улиц», как называют угол Невского и Владимирского проспектов. Но, оказывается, и этого было недостаточно для удовлетворения высоких амбиций истинных петербуржцев. Адрес деловых, дружеских и товарищеских встреч стал еще более конкретен. Не требующая дополнительной расшифровки петербургская идиома «Встретимся в центре» означает перекресток Невского проспекта и Садовой улицы. В разное время этот самый оживленный и многолюдный перекресток в фольклоре называли по-разному. То это был просто «Деловой перекресток», то «Черный угол», потому что на нем, по общему мнению, могли заключаться только неблаговидные сделки, то «Штык» – место терпеливого ожидания назначенных встреч.

Долгое время Невский оставался проспектом особняков, дворцов и модных магазинов. Стремительное развитие капитализма после отмены крепостного права придало Невскому более деловой характер. За короткое время в Петербурге открылись десятки самых различных банков и деловых контор. Большинство из них разместилось на Невском проспекте. Достаточно сказать, что до революции в 28 домах из 50, расположенных на отрезке Невского от Адмиралтейства до Фонтанки, открылись респектабельные банковские конторы и агентства. И если в начале XIX века Невский проспект называли «Проспектом веротерпимости» – за обилие на нем молельных домов самых различных христианских конфессий, то в конце века его стали называть «Улицей банков».

Едва ли не с первых дней своего существования Петербург становится не только многоязычным, но многоконфессиональным. Вместе с тем он, по свидетельству иностранных путешественников, был исключительно веротерпимым. Молитвенные дома самых различных вероисповеданий строились в Петербурге в буквальной близости к царскому дворцу и, что особенно важно, рядом друг с другом. На Невском проспекте до сих пор соседствуют Голландская церковь, костел Святой Екатерины, Армянская церковь, Лютеранская кирха, православный Казанский собор, Финская церковь. Повидавший немало иностранных государств и побывавший в середине XIX века в Петербурге французский писатель Александр Дюма-отец предлагал даже переименовать Невский проспект в улицу Веротерпимости. Он и Петербург называл «Городом веротерпимости», видя в этом одно из главных отличий новой русской столицы от других городов мира.

Австрийский эрцгерцог, посетивший однажды Петербург, по возвращении на родину любил повторять рассказ о веротерпимости в русской столице. Впоследствии этот рассказ вошел в сокровищницу исторических анекдотов. Передаем его в изложении известного журналиста и издателя, автора «Достопамятностей Петербурга и его окрестностей» Павла Свиньина.

«Вообразите, говорил он, что пять или шесть человек идут в воскресенье вместе и разговаривают дружески; дойдя до Невского проспекта, они расходятся все в разные стороны, уговорясь в тот день обедать или быть ввечеру вместе. Все они пошли к обедне, но только один идет в русскую церковь, другой в лютеранскую, третий в реформатскую и так далее: все они были разных вер». И далее Свиньин добавляет: «Сие согласие между разноверцами не приносит ли отличной чести русскому правительству и характеру россиян».

В то же время Невский проспект всегда оставался местом отдыха, встреч, развлечений, прогулок.

 
Мы по Невскому гуляли,
Были очень влюблены —
Я в горячие пельмени,
Ты в сосиски и блины.
 

Любимым маршрутом прогулок по Невскому проспекту всегда считалась его четная сторона. Согласно питерскому детскому фольклору, здесь можно было встретить и весьма экзотических представителей сказочного мира:

 
Бил-дил, крокодил
По Невскому ходил,
По-турецки говорил,
Трубку курил.
Трубка упала
И написала:
Эни, бени, рики, фики,
Турба, урба, сишпи, бряки,
Бамс!
 

Пословицы и поговорки из собрания петербургского городского фольклора исключительно точно характеризуют именно такой Невский проспект: «Прошвырнуться по Невскому», «Шлифовать невские мостовые», «Шлифовать тротуар Невского проспекта». Питерские щеголи, которых в Петербурге называют «невский франт», «невский джентльмен», «питерский с Невского брода», любили прохаживаться по «Стометровке» – участку четной стороны улицы напротив Гостиного двора – или «Вниз по Питерской», то есть от площади Восстания до Адмиралтейства. Со стороны это выглядело бессмысленным времяпрепровождением, которое в народе получило даже свое определение: «Собирать грибы на Невском», то есть совершать заведомо нецелесообразные поступки. «Какой самый популярный спорт в Петербурге?» – спрашивается в одном расхожем анекдоте. «Хождение по мостовой». Между тем на Невском не только работают, гуляют или приобретают покупки, но и живут. Для тех, кто прописан на Невском, проспект представляет особый смысл и значение. Им гордятся, а пропиской дорожат. «Ты что, не на Невском живешь?» – вопрошают друг друга постоянные жители проспекта, когда сталкиваются с проявлениями слабости, недобросовестности или просто глупости.

Чуть ли не официальным был на Невском проспекте так называемый дамский промысел. Похоже, существовал некий общественный договор, согласно которому все делали вид, что Невский проспект и создан-то был для этого. Вот анекдот начала XX века. «Городовой! не можете ли указать поблизости недорогой ресторан?» – «А вот, барышня, идите прямо по Невскому до Аничкова моста… Потом повернете обратно, до Конюшенной… От Конюшенной поверните опять к Аничкову – пока к Вам не пристанет какой-нибудь господин. Вот тут Вам недорогой ресторан будет совсем близко».

Правда, если верить городской мифологии, результат мог быть и обратным. Известен характерный для Петербурга чуть ли не былинный зачин интригующего рассказа: «Иду по Невскому, а навстречу мне девушка…» Дальше события могут развиваться по-разному, но иногда это кончается по анекдоту, в котором поступает такая телеграмма из Петербурга в провинцию: «Женился окнами на Невский тчк». С тех пор выражение «жениться окнами на Невский» стало формулой неожиданной удачи, свалившегося счастья, негаданного успеха.

Фривольный, игривый характер Невского проспекта иногда искусственно поддерживался его постоянными обитателями. Так, среди питерских водителей в 1970-х годах бытовала легенда о доме на углу Невского и Владимирского проспектов. Там ежегодно и почему-то, если верить легенде, летом снимала квартиру семья иностранцев. Одна из женщин этой иноземной семьи – не то супруга хозяина, не то его взрослая дочь – имела обыкновение в жаркие солнечные дни загорать голышом на балконе, выходившем прямо на Невский. В эти часы, утверждает легенда, движение на улице замедлялось, «пешеходы задирали головы, а водители попадали в аварии».

Попытки навести в этом смысле какой-то порядок, ни к чему не приводили. Сегодня не более чем курьезом выглядят строчки указа, приписываемого народной молвой Петру I: «Нами замечено, что на Невской першпективе и в ассамблеях недоросли отцов именитых в нарушение этикету и регламента штиля в гишпанских камзолах и панталонах с мишурой щеголяют предерзко. Господину полицмейстеру Санкт-Петербурха указую впредь оных щеголей с рвением великим вылавливать, сводить в Литейную часть и бить кнутом, пока от гишпанских панталонов зело похабный вид не окажется. На звание и именитость не взирать, также на вопли наказуемых».

Особый характер приобрел Невский проспект, когда в 1921 году так называемая политика военного коммунизма, вызывавшая массовое недовольство в стране, сменилась новой экономической политикой, известной в истории по короткой и выразительной аббревиатуре НЭП. В основу НЭПа было положено максимальное использование рыночных отношений, что неизбежно привело к поощрению частной собственности в розничной торговле и сфере обслуживания. Признаки новых товарно-денежных отношений были зафиксированы фольклором:

 
Курсы золота поднялись
По причине НЭПа.
В Петрограде на Сенной
Три лимона репа.
 

Наиболее заметно признаки НЭПа обозначились в уличной рекламе. Десятки и сотни ярких вывесок зазывали посетить многочисленные кафе и рестораны, театры и кафе шантаны, танцевальные залы, игровые и иные заведения. «Все на фонарный столб!» – острили петроградцы, ехидно напоминая публике о ресторанах для нэпманов с парадоксальными названиями: «На дне Мойки» и «Фонарный столб». В считаные недели буквально преобразился Невский проспект. На его тротуарах появились люди, которые сорили деньгами. Очень скоро их назовут нэпманами, а сам Невский проспект в народе получит новое прозвище: «Нэпский». Он и в самом деле на какое-то время стал неким символом нового времени, наступившего после ужасов Гражданской войны. А где новое время, там, как говорится, новые песни. На многие годы гимном эпохи НЭПа стал знаменитый шлягер «Цыпленок жареный». Только в собрании автора этой книги находится более десятка вариантов этой песни, не считая многочисленных фрагментов. Судя по текстам, некоторые из них появились значительно позже и навеяны уже новыми ассоциациями. Вот только две из них:

 
Цыпленок жареный,
Цыпленок пареный
Пошел по Невскому гулять.
Его поймали,
Арестовали
И приказали расстрелять.
Я не советский,
Я не кадетский,
Меня не трудно раздавить.
Ах, не стреляйте,
Не убивайте —
Цыпленки тоже хочут жить.
 
 
Цыпленок жареный,
Цыпленок вареный
Пошел по Невскому гулять.
Его поймали,
Арестовали,
Велели паспорт показать.
Он паспорт вынул,
По морде двинул
И сразу бросился бежать.
За ним погоня,
Четыре коня
И полицейская вся рать.
На первом коне
Сидит Жаконя.
Жаконя пляшет,
Трусами машет,
А полицейский без трусов.
 

Но был и другой Невский проспект, сверкающий рекламный блеск которого породил легенду о доступности, легкости, красоте и простоте жизни. Невский проспект в этом смысле стал расхожим образом, который с тем или иным оценочным знаком давно уже эксплуатируется фольклором: «Это не прогулка по Невскому проспекту», «Исторический путь – не тротуар Невского проспекта», «Как по Невскому», «Что твой Невский проспект», «По ногам, как по Невскому», «У вас тоже не Невский проспект». Крылатым выражением «Освещен, как Невский проспект» пользуются даже моряки. Так они говорят о фарватерах, освещенных огнями маяков.

Другое дело, что часто избыточная реклама приводит к обратному эффекту. Недавно у Невского проспекта, переполненного рекламами иностранных фирм на иностранных языках, появились прозвища: «Туристерия» и «Нью-Питер».

 
Я по Невскому, по Невскому
На крылышках лечу.
Никакой другой экзотики
Не надо, не хочу.
 
 
А на Невском шопы, шопы,
Все товары из Европы.
Цены европейские,
Пенсии рассейские.
 
 
Я по Невскому гуляла
И рекламу вслух читала,
А когда пришла домой,
Было плохо с головой.
 
 
Мы по Невскому вдвоем
Больше не гуляем.
Потому что языки
Дружно изучаем.
 

Невский проспект, действительно, был самым разным. Многие петербуржцы помнят его, если можно так выразиться, хипповым. Это было в 1980-х годах. По Невскому ходил троллейбус № 22, сверху донизу расписанный знаменитыми «Митьками». На языке хиппи он имел соответствующие остановки: «Казань» – у Казанского собора; «Галера» – у Гостиного двора; «Гастрит», или «Сайгон», – на углу Литейного проспекта; «Огрызок», или «ЧК», – у известного фирменного магазина «Чай – кофе». На тротуаре можно было услышать диалог на экзотическом наречии: «Чувак, как на Невский пройти?» – «Да не пройти, а прихилять, и не на Невский, а на Брод».

Иным помнят горожане Невский во время праздничных демонстраций в святые для советского человека дни 1 мая и 7 ноября. Автор этой книги с детских лет хранит в памяти семейную легенду, слышанную некогда от родителей. Я родился поздно вечером 6 ноября 1935 года, накануне очередного празднования Октябрьской революции, в стенах Мариинской больницы на Литейном проспекте. Но отец сумел добраться до больничной палаты и поздравить маму только к вечеру 7 ноября. Все улицы вдоль Невского проспекта, по которому проходила демонстрация трудящихся, были перекрыты и тщательно охранялись армейскими и милицейскими подразделениями, пройти мимо которых было просто невозможно. Так охранялось «свободное и добровольное шествие трудящихся», покинуть которое по собственному желанию, кстати говоря, было так же трудно. Это можно было сделать, только пройдя вдоль правительственных трибун на Дворцовой площади и прокричав положенные здравицы в честь великого кормчего и его партии.

Такая ситуация продолжалась вплоть до 1980-х годов. Один из участников тех самых демонстраций вспоминал, что в то время среди ленинградских музыкантов имела хождение крылатая фраза «Невский заминирован». Это было обыкновенное предупреждение об опасности. Любопытно происхождение этой фразеологической конструкции. Праздничное шествие по Невскому проспекту предварял марш сводного военного оркестра, предводительствуемого обязательным отрядом конной милиции. Время от времени лошади оставляли позади себя дымящиеся ядра. За этим обязаны были следить музыканты первого ряда. Они-то и предупреждали об опасности остальных музыкантов этим, ставшим со временем крылатым, возгласом.

В воспоминаниях многих ленинградцев Невский не всегда был таким праздничным и фееричным. В сокровищнице городского фольклора хранится легенда 1970-х годов о нищей старушке, ежедневно стоявшей с протянутой рукой на тротуаре Невского проспекта. В то время это было редкостью не потому, что в городе не было нищих, а потому, что такой способ существования был под строгим запретом и немедленно пресекался органами правопорядка. Однако старушку почему-то щадили, к ней привыкли, и вокруг нее постепенно начали складываться легенды. Согласно одной из них, старушка вовсе не была голодной и нуждающейся в куске хлеба. Просто у нее было такое, как сейчас принято говорить, хобби. На собранные деньги она покупала хлеб и разбрасывала его голубям в сквере перед Пушкинским театром. Кто знает, как появилась легенда. Может быть, потому, что кормление голубей также не поощрялось властями и сочувствие горожан вызывали не только нищенствующая бабушка, но и сами гонимые голуби. Действительно, если верить фольклору, и та и другие исчезли из городской среды одновременно. Голуби куда-то улетели, а вслед за этим прохожие вдруг с изумлением заметили, что нет и старушки на своем традиционном месте.

Свое официальное наименование Невский получил только в 1781 году. Не от Невы, с которой проспект не соприкасается ни в своем начале, ни в конце, а от Александро-Невского монастыря, который в XVIII веке чаще всего называли Невским. До этого проспект именовался по-разному, чаще всего – «Першпективой», или «Большой перспективной дорогой». Среди народа имело хождение название «Дорога святого Александра Невского». Это название до сих пор обыгрывается в школьном фольклоре: «Почему Невский проспект так называется?» – «Потому что на нем жил Александр Невский». Впервые свое название Невский утратил в октябре 1918 года. Он был переименован в проспект 25 Октября. Искреннее удивление и откровенное непонимание этого курьезного факта отразилось в фольклоре того времени. Сохранился анекдот о старушке, которая спрашивает у милиционера, как пройти в «Пассаж». «Пойдете с 3 Июля до 25 Октября…» – «Милый, это мне три месяца топать?!» Улицей 3 Июля называлась в то время Садовая. «Только в Ленинграде октябрь граничит с июлем», – горько шутили ленинградцы. Сохранилась частушка, в которой зафиксировано это переименование Невского проспекта:

 
Вправде стало ожиданье:
Нету более царя.
Стречу милку на свиданьи
На проспекте Октября.
 

Об этом псевдониме Невского проспекта сохраняется память в таком анекдоте советского времени. «Кондуктор! Мне надо сойти на Невском». – «На Невском? Это надо было сойти в конце семнадцатого года». Подлинное историческое имя Невскому вернули только в 1944 году. Это переименование было встречено ленинградцами с особым энтузиазмом. Между тем в фольклоре это событие осталось незамеченным, надо думать, потому что, несмотря на временную потерю своего исторического имени, для горожан их главный проспект всегда оставался Невским.

 
Когда перемолвиться не с кем,
Когда не найти тропу,
Я выхожу на Невский,
Чтобы нырнуть в толпу.
И раскрываю поры,
И входит в меня светло
Распахнутых рук Собора
Целительное тепло.
И где-то у Дома книги
В преддверии мира слов
Сбрасываю вериги
Тяжелого бреда снов.
На Невском к своим истокам
Память уводит вдаль.
И только бы жить по Блоку,
Чтоб было, как было встарь. ***
 

4

Собственно Невский проспект от Адмиралтейства до площади Восстания в плане представляет собой часть гигантской топографической конструкции, образованной Невским и Вознесенским проспектами и Гороховой улицей посередине. В городской мифологии эта конструкция известна как «Петербургский», или «Невский трезубец», а сами улицы – «Лучи», или «Адмиралтейские лучи». Все три магистрали под равными углами отходят от Адмиралтейства и приблизительно на равном расстоянии друг от друга пересекаются радиальными полукружиями улиц, рек и каналов. Город рос и развивался вокруг них, и сложившийся принцип трехлучевой системы оставался основополагающим в петербургско-ленинградском градостроении на протяжении более чем двух столетий. Достаточно напомнить, что в предвоенном, 1936 года, генеральном плане развития Ленинграда предполагалось среднюю перспективу – Гороховую улицу (в то время – улицу Дзержинского) продлить шоссейной дорогой до Колпина, а Варшавский вокзал, замкнувший в 1851 году перспективу Вознесенского проспекта, снести.

Нелишне вспомнить и о том, что впервые опыт типового строительства жилых домов был предпринят в Петербурге еще при Петре I. И именно на Невском проспекте. Разработанные архитекторами Трезини и Леблоном так называемые образцовые дома для «бедных», «именитых» и «зело именитых», по которым должны были застраиваться улицы Петербурга, представляли собой не что иное, как попытку стандартизировать все строительство. В 1768 году Екатерина II учредила Комиссию для устройства городов Санкт-Петербурга и Москвы, в обязанности которой вменялось создание «всем городам, их строениям и улицам специальных планов по каждой губернии особо». Комиссия за время своего существования успела перепланировать 416 городов из 497, существовавших тогда в России. Первым крупным городом в этом ряду была Тверь. При проектировании Твери был использован петербургский опыт. Проект предполагал и трехлучевую застройку вдоль набережной Волги, и регламентацию высоты зданий, которые, как в столице, повышались от периферии к центру, и деление жилой застройки на кварталы, и строительство «сплошной фасадою», и т. д. и т. п. Словом, как в Петербурге. В стране появилась даже соответствующая пословица: «Тверь-городок – Петербурга уголок», по аналогии со старинной формулой древнерусского сходства: «Ярославль-городок – Москвы уголок».

В 1736 году в Петербурге случился опустошительный пожар, в пламени которого был уничтожен огромный район Больших и Малых Морских слобод от Адмиралтейства до реки Мойки. Долгое время погорелые места непосредственно вблизи Адмиралтейства «пожарного страха ради» вообще не застраивались. Только в 60-х годах XVIII века А.В. Квасов распланировал новые кварталы, определившие начало Невского проспекта. В это же время здесь, на правой, нечетной стороне Невского проспекта был выстроен деревянный Зимний дворец для проживания царской семьи на время строительства существующего ныне Зимнего дворца. В 1762 году деревянный дворец разобрали, частично сохранив флигель, в котором отвели место для мастерской французского скульптора Этьена Мориса Фальконе, приглашенного в Петербург для работы над памятником Петру I. Окончательно флигель снесли только в 1780-х годах, после завершения работы над памятником, за ненадобностью.

К началу XIX века этот участок на углу Невского проспекта и Малой Морской улицы числился «пустым» и принадлежал казне. В 1802–1803 годах он был приобретен братьями Семеном и Сергеем Берниковыми, которые возвели два дома. Дом № 7 принадлежал Семену, а № 9 – Сергею. В начале XX века оба дома приобрел купец 1-й гильдии М.И. Вавельберг.

Вавельберг принадлежал к семье польских банкиров, основавших в 1848 году семейный банк в Варшаве. Через два десятилетия они учредили отделение банка в Петербурге. Отделение находилось на Невском проспекте, 25. К началу XX века, когда руководство банкирским домом взял на себя почетный потомственный гражданин Петербурга купец 1-й гильдии выпускник Петербургского университета Михаил Ипполитович Вавельберг, финансовые успехи фирмы поставили ее в один ряд с крупнейшими банкирскими домами России.

О том, какой репутацией пользовался Вавельберг в Петербурге, можно судить по общественным обязанностям, которые возложило на него петербургское общество. Вавельберг был потомственным почетным гражданином Петербурга, членом Общества распространения просвещения среди евреев, членом казначейства Еврейского колонизаторского общества и попечителем дешевой столовой Римско-католического благотворительного общества.

В 1912 году на одном из самых престижных участков Петербурга, на углу Невского проспекта и Малой Морской улицы, по проекту модного в то время петербургского архитектора М.М. Перетятковича было построено здание для семейного торгового банка Вавельбергов.

Это величественное сооружение, облицованное мощными блоками темного, грубо обработанного гранита, выполнено в стиле итальянских дворцов эпохи Возрождения. В Петербурге его прозвали «Дворец дожей», «Палаццо дожей», «Персидский дом» или «Денежное палаццо». В летопись петербургского зодчества этот дом вошел под именем «Дом Вавельберга», а в историю петербургского городского фольклора легендой о том, как богатый и немногословный банкир принимал дом от строителей. Он долго водил их по многочисленным лестницам, коридорам и переходам и, не найдя к чему придраться, в конце концов остановился у входных дверей. Долго смотрел на бронзовую табличку с надписью: «Толкать от себя». Потом повернулся к строителям и проговорил: «Это не мой принцип. Переделайте на: “Тянуть к себе”».

В «Доме Вавельберга» в 1912–1914 годах располагалась редакция еженедельного сатирического журнала «Сатирикон». Редактором журнала был популярный писатель-сатирик Аркадий Аверченко. В «Сатириконе» сотрудничали такие известные поэты и писатели, как Александр Блок, Алексей Толстой, Александр Куприн, но, надо признать, что широкая популярность журнала в широких массах читателей в значительной степени сохранялась благодаря творчеству блестящего сатирика начала XX века Саши Черного.

Подлинное имя и фамилия поэта, который подписывался таким псевдонимом, – Александр Михайлович Гликберг. Он родился в Одессе, в семье аптечного провизора. В Петербург приехал в 1905 году и сразу же стал сотрудником одного из лучших столичных сатирических журналов «Зритель». В этом журнале впервые и появился псевдоним «Саша Черный». Так было подписано сатирическое стихотворение «Чепуха». Затем печатался и в других массовых изданиях, был необыкновенно популярен в либеральных и демократических кругах. Одна за другой вышли две его книги сатир. Но революции Саша Черный не принял и в 1920-х годах уехал за границу. Тогда же появились его пророческие стихи:

 
Революция очень хорошая штука,
Почему бы и нет?
Но первые семьдесят лет —
Не жизнь, а сплошная мука.
 

Как это ни странно, но ровно через семьдесят лет мы смогли оценить пророческий дар поэта Саши Черного.

Популярный псевдоним Саши Черного родился из обыкновенной моды на такие фамилии. Достаточно вспомнить Андрея Белого, Максима Горького, Демьяна Бедного. Но, пожалуй, у Саши Черного на такой псевдоним были большие основания, чем у многих других. Ни Борис Бугаев, ни Алеша Пешков, ни Ефим Придворов не были ни белыми, ни горькими, ни бедными. Вряд ли был таким уж веселым Николай Кочкуров, взявший себе литературный псевдоним Артем Веселый. И только Александр Гликберг, по воспоминаниям Александра Куприна, действительно был «настоящим брюнетом с блестящими черными непослушными волосами». Между прочим, когда к пятидесяти годам он утратил эти физиологические природные особенности и стал седым, то сам отказался от своего, ставшего уже знаменитым, псевдонима: «Какой же я теперь Саша Черный? Придется себя называть поневоле уже не Сашей, а Александром Черным». И стал с тех пор подписываться: А. Черный.

На целых сорок лет имя Саши Черного было вычеркнуто из русской культуры. О нем просто забыли. Только в 1960 году, по инициативе К.И. Чуковского, в популярной серии «Библиотека поэта» был издан первый при советской власти сборник его стихотворений. Впечатление, которое произвело это издание на читающую публику, было подобно взрыву. Советская интеллигенция увидела в его стихах отдушину, хоть все они и были посвящены царскому времени. Однако это был тот эзопов язык, которого так не хватало советским интеллектуалам. Стихи заучивали наизусть, передавали из уст в уста. С ними происходило примерно то, что в свое время случилось с грибоедовским «Горем от ума»: их разобрали на цитаты. А когда Галина Вишневская исполнила ораторию Дмитрия Шостаковича на слова наиболее известных сатир Саши Черного, то в фольклоре появилась удивительная формула, отражающая отношение интеллигенции к социалистическому реализму в советской культуре: «Нет у нас ни Черных, нет у нас ни Белых – одни серые».

Одним из своих фасадов Дом Вавельберга обращен к Малой Морской улице. Эта одна из старейших улиц Петербурга. Она ведет свое начало от единственной дороги посреди Малой Морской слободы вблизи Адмиралтейства. Здесь жили младшие флотские чины и «работные люди», приписанные к Адмиралтейским верфям. Во второй половине XIX века Малая Морская улица вместе с соседней Большой Морской улицей, в фольклоре значились как «Два Уолл-Стрита». Во второй половине XVIII века улица называлась Новой Исаакиевской, а с 1902 по 1993-й – улицей Гоголя.

Многие дома на Малой Морской принадлежали торговым и коммерческим банкам, богатым промышленникам и негоциантам. Жили здесь и вельможные сановники, и приближенные царского двора. Владелицей одного из таких домов за № 10 была известная в пушкинском Петербурге княгиня Наталья Петровна Голицына. До нашего времени дом дошел в измененном виде. В 1840 году его перестроил петербургский архитектор Александр Андреевич Тон. В петербургском городском фольклоре особняк Голицыной тесно связан с именем Пушкина и с историей создания одной из его лучших повестей «Пиковая дама».

О повести в аристократических и литературных салонах Петербурга заговорили весной 1834 года. Литературная новость взбудоражила и без того склонное к большим интригам и маленьким «семейным» скандалам петербургское общество. Образ безобразной древней старухи, счастливой обладательницы мистической тайны трех карт, вызывал совершенно конкретные, недвусмысленные ассоциации, а загадочный эпиграф, предпосланный Пушкиным к повести: «Пиковая дама означает тайную недоброжелательность», да еще со ссылкой на «Новейшую гадательную книгу» – подогревал разгоряченное любопытство.

Кто же скрывался за образом пушкинской графини или, как подозрительно часто якобы оговаривается сам Пушкин, княгини? Двух мнений на этот счет в тогдашнем обществе не было. Это подтверждает и сам автор нашумевшей повести. 7 апреля 1834 года он заносит в дневник короткую запись: «При дворе нашли сходство между старой графиней и княгиней Натальей Петровной».

С тех пор в Петербурге княгиню Наталью Петровну Голицыну иначе как «Пиковая дама» не называли, дом, в котором она жила, – «Домом Пиковой дамы», а перекресток Малой Морской и Гороховой улиц – «Пиковым перекрестком», то есть роковым.

Голицыной она стала, выйдя замуж за князя Владимира Борисовича Голицына, который происходил из старинного княжеского рода, ведущего свое начало от второго сына великого князя литовского Гедемина. Фамилии же этот род унаследовал от князя М.И. Булгака, умершего в 1479 году. Он носил прозвище Голица, которое, если верить фольклору, произошло от привычки князя носить железную перчатку только на одной руке, а другую оставлять голой.

Княгиня Голицына происходила из рода так называемых новых людей, в избытке появившихся в начале XVIII века в окружении Петра Великого. По официальным документам, она была дочерью старшего сына денщика Петра I, Петра Чернышева, который на самом деле, если, конечно, верить одной малоизвестной легенде, слыл сыном самого самодержца. Таким образом, согласно городскому фольклору, Наталья Петровна была внучкой первого российского императора. Во всяком случае, в ее манере держаться в присутствии царских особ, в стиле ее деспотического и одновременно независимого поведения в повседневном быту многое говорило в пользу этого утверждения, а сама она не раз старалась тонко намекнуть на свое легендарное происхождение. Так, когда ее навещали император или какие-либо другие члены монаршей фамилии, обед сервировался на столовом серебре, якобы подаренном Петром I одному из ее предков.