Kitobni o'qish: «Лето злых духов Убумэ»

Natsuhiko Kyōgoku THE SUMMER OF THE UBUME

Ubume no Natsu © 1998 Natsuhiko Kyogoku.

All rights reserved. First published in 1994 in Japan by Kodansha Ltd., Tokyo.

Publication rights for this Russian edition arranged through Kodansha Ltd., Tokyo

Иллюстрация на переплете Юлии Девятовой

© Григорян А.С., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

* * *

Предисловие переводчика
В этом мире нет ничего странного

Японские издательства традиционно рекламируют романы Нацухико Кёгоку как повествования о сверхъестественном, о чем свидетельствуют и обложки оригинальных изданий его книг, на которых изображены всевозможные обакэ или ёкаи – загадочные существа и призраки, густо населяющие японский фольклор. Так, убумэ – дух, предстающий в образе полуженщины-полуптицы в окровавленной одежде, обнимающей закутанного в пеленки младенца, – можно увидеть на обложке его дебютного романа «Лето убумэ», положившего начало серии «Ночное шествие сотни демонов» о детективе Акихико Тюдзэндзи по прозвищу Кёгокудо и его друге, писателе Тацуми Сэкигути. Серия включает в себя 12 романов и 6 сборников повестей и рассказов.

Роман «Лето убумэ» был опубликован в 1994 году. Неизвестный на тот момент начинающий автор принес рукопись в крупнейшее издательство «Коданся», и сразу после публикации книга стала бестселлером – ее успех привел к тому, что была учреждена новая литературная премия «Мефисто эуорд» для молодых авторов в жанрах мистического детектива, триллера и ужасов. Несмотря на эффект, производимый на японскую читающую публику каждым новым романом Нацухико Кёгоку, многочисленные теле- и киноадаптации, «Лето убумэ» регулярно переиздается, был адаптирован в виде манги и экранизирован и уже давно считается классикой японской литературы. Сегодня трудно представить себе другое произведение, которое оказало бы большее влияние на развитие как современного японского хоррора и мистики, так и хонкаку-детектива. Тем не менее сюжет его необычен даже для столь причудливых жанров.

1952 год. Послевоенная Япония. Череда странных и зловещих событий потрясает старинный род потомственных врачей Куондзи, со времен эпохи Мэйдзи (1868–1912) владеющий частной гинекологической клиникой. В Токио подобно пожару распространяются подогреваемые бульварной прессой слухи о том, что младшая дочь семьи, Кёко Куондзи, носит ребенка уже в течение 20 месяцев и никак не может разрешиться от бремени, а ее муж Макио бесследно исчез из запертой комнаты. Подозрения окружающих и страх за репутацию семьи окружают дом Куондзи непроницаемой стеной догадок и домыслов. Про них ползут разного рода слухи, один страшнее и фантастичнее другого: поговаривают, что в течение последних двенадцати лет из клиники пропали несколько новорожденных младенцев и в наказание за свои преступления семья Куондзи была проклята, а их младшая дочь забеременела младенцем-демоном. Члены семьи остаются в социальной изоляции без всякой надежды на помощь врачей или полиции – до тех пор, пока писатель Тацуми Сэкигути, подрабатывающий сочинением детективных историй и криминальной хроники для журналов, не уговаривает заняться этим делом своего друга, хозяина букинистического магазина, который одновременно является настоятелем небольшого синтоистского храма и чародеем-оммёдзи, владеющим техникой цукимоно-отоси – изгнания злых духов и снятия одержимостей. Здесь нужно заметить, что читателю, который отважится погрузиться в таинственный и жуткий мир романов Нацухико Кёгоку, придется привыкнуть к большому количеству снабженной пояснениями специфической религиозной и фольклорной терминологии, неотделимой от сюжетной канвы его историй. В оригинале тексты Кёгоку содержат множество устаревших и редких иероглифов, снабженных фонетическими подсказками – так называемой фуриганой, поскольку подобные знаки сложно читать даже самим японцам, а также ныне не использующихся грамматических конструкций и выражений, отчасти замедляющих чтение, но при этом точно передающих атмосферу времени.

Само чтение произведений Нацухико Кёгоку напоминает настоящее расследование, в котором можно выделить по крайней мере три основных направления. Первое – это классическое распутывание логических загадок: исчезновение человека из запертой комнаты, похищения младенцев, поиски ответа на главный вопрос всех детективных сюжетов: «Кто же убийца?» При этом оно не интересует самого детектива: для него цель состоит именно в проведении обряда цукимоно-отоси, избавлении людей от одержимости злыми духами, поселившимися в их душах, а обнаружение преступника и разгадка тайны становятся скорее побочным эффектом успешно проведенного обряда. Можно сказать, что для Кёгокудо одержимость – «проклятие», с которым человек вынужден жить многие годы, если не всю жизнь, – обычно сама по себе является достаточным наказанием за содеянное, не требующим вмешательства полиции и судебного приговора.

Второе направление расследования – значительно более необычное и связано именно с методом работы «детектива-экзорциста». В детективной литературе можно встретить немало сыщиков‐любителей, сыщиков‐книготорговцев и даже детективов‐священников, однако центральный персонаж романов Нацухико Кёгоку по праву занимает среди них свое особое место. Его метод можно коротко сформулировать в одной фразе, которую он неоднократно повторяет своему другу Тацуми Сэкигути: «В этом мире нет ничего странного, Сэкигути-кун». Под «странным» имеется в виду все в диапазоне от просто «необычного» до «сверхъестественного» и «потустороннего». Все это, по мнению Кёгокудо, имеет свое логическое обоснование, у всего есть причина, коренящаяся в самой обыденной и привычной повседневности, поэтому «когда бы и что бы ни происходило – в этом нет ничего удивительного, а когда ничего не происходит – это тоже естественно. Все происходит только так, как должно происходить». Кёгокудо, будучи священником, не верит в сверхъестественное и призраков, утверждая, что сверхъестественное настолько реально, насколько ему позволяет быть реальным человеческий разум, и лишь разум на свое усмотрение проводит не существующую в действительности границу между реальным и мистическим.

Казалось бы, исходя из этого, в романе «Лето убумэ» все должно происходить в точности так, как в старинном японском предании эпохи Эмпо (1673–1681) под названием «Случай появления чудовища угумэ в журавлином лесу», которое записано в книге «Сто историй о призраках из разных стран». В лесу неподалеку от Киото объявился оборотень, издававший по ночам зловещие крики, похожие на плач младенца. Среди горожан поползли слухи, будто бы в лесу поселилась угумэ (местное произнесение названия призрака), похищающая детей. Один храбрый самурай отправился ночью в лес, чтобы сразиться с ней, и, услышав крик и различив в ветвях силуэт чудовища, отрубил ему голову катаной. Когда тело было вынесено на свет, обнаружилось, что это была всего лишь большая ночная цапля.

Однако объяснение действующих в истории мистических сил, древних проклятий и одержимости злыми духами вовсе не напоминает «магические трюки с разоблачением», когда читателю сначала предлагается загадка, в которой на первый взгляд непременно должна быть задействована магия, а затем предъявляется простой и понятный механизм, исключающий вмешательство каких бы то ни было сил за пределами известных современной науке. Иными словами, это имеет не так много общего с дедуктивным методом Шерлока Холмса, производящим неизгладимое впечатление на доктора Ватсона, когда тот слышит лишь конечный вывод, оставаясь в неведении относительно всей предшествовавшей цепи логических рассуждений. В случае Кёгокудо область его расследования – и профессиональной деятельности как оммёдзи, излечивающего от одержимостей, – относится не к сфере механики, но к тонкой сфере человеческой психики, где и по сей день больше зыбких гипотез, нежели строгих, экспериментально подтвержденных концепций. Обряд избавления от одержимости – цукимоно-отоси – в исполнении Кёгокудо не является чисто религиозной практикой, но вместе с тем одержимость, по его мнению, невозможно объяснить языком современной психологии или психофизиологии. «Я показываю ученому призрака при ясном свете дня и учу верующего, как развеять его призраков, не произнеся ни единой молитвы». Дисциплинированный научный ум детектива, отвергающий одновременно и чисто рациональный, и сугубо мистический подход, открывает истины не просто невероятные, но подчас в принципе не укладывающиеся в рамки привычной рациональности и требующие по крайней мере ее пересмотра.

В самом начале романа Кёгокудо в пространной беседе с Сэкигути излагает свою теорию взаимодействия человека с окружающей действительностью, четко разделяя мир внутренний и мир внешний. Если внешний мир подчиняется физическим законам природы – иными словами, может быть познан с помощью физических, химических и других научных методов, то внутренний мир человека, его психика, а лучше сказать – его душа полностью игнорирует эти законы. Чтобы человек мог жить своей повседневной жизнью, его мозгу необходимо постоянно приводить эти два мира в соответствие друг с другом, регулируя поток информации, поступающий извне, и преобразуя его таким образом, чтобы он был понятен человеческой душе. Рациональный мозг и иррациональная душа разделены; их объединяет сознание, которое, по мнению Кёгокудо, является единственной областью их взаимодействия, «торговой зоной», подобной острову Дэдзима в период изоляции Японии от Запада. Внутренний и внешний миры ни в коем случае не должны смешиваться, – но что, если это все же в какой-то момент случается?

В душе – или в сердце – человека каждую секунду происходит множество событий, не подчиняющихся никаким правилам формальной логики; душа выдвигает мозгу подчас самые невероятные требования – например, отчаянно желая увидеть давно умершего человека, – и мозгу приходится выполнять эти требования. Например, искажая воспоминания или позволяя человеку увидеть призрака. И тогда не происходящие и не существующие в объективной реальности вещи приобретают для человека четкие очертания и формы, неотличимые от событий реального мира. «…призраки есть. Ты можешь увидеть их, дотронуться до них, услышать их голоса. Однако они не существуют. Вот почему наука не может их исследовать – но лишь на том основании, что науке они неподвластны, ошибочно полагать их выдумками нашего воображения. Потому что в действительности они все же есть».

Душа человека, ставшего жертвой несправедливости и жестокости, пострадавшего от непереносимой утраты, отказывается признавать реальность, требуя от мозга создать новую иллюзорную реальность, которую она сможет принять. Потустороннее, иллюзия, сон наяву становятся единственным способом примирить внутренний мир человека с невыносимой действительностью. Так возникает, собственно, одержимость, порождая призраков и мстительных духов – юрэй, которые, живя исключительно в сознании одержимого, тем не менее действуют в объективной – обыденной – реальности. Так существуют ли они? Да, несомненно, ведь преступления, совершаемые ими, в конечном счете становятся предметом расследования полиции. Больше того – будучи порождениями не физического, но духовного мира, они совершают преступления не от мира сего – иными словами, такие преступления невозможно раскрыть при помощи обычного расследования мотивов и обстоятельств происшествия, каким бы тщательным и логически выстроенным оно ни было. Преступления, совершенные мстительными призраками и злыми духами, требуют особого подхода, особой усложненной логики, допускающей, что мозг, понуждаемый одержимой душой, может заставить человека увидеть призрак с такой же легкостью, с какой мы видим стоящую перед нами на столе чашку. Окружающие же не только увидят действия и сам облик этого призрака (как самурай из предания увидел очертания угумэ в ночном лесу), но и завершат его каждый в силу своих знаний, степени доверия к сверхъестественному и воображения, благодаря чему родятся самые причудливые и зловещие слухи, разобраться в которых едва ли под силу обычному детективу.

«Тьма, таящаяся в человеческих сердцах», или, проще говоря, идея о материальном воплощении психических конфликтов – мотив, ставший распространенным в популярной японской литературе и анимации во многом благодаря произведениям Нацухико Кёгоку, – в его собственных текстах предстает в своем изначальном, нисколько не упрощенном виде. Мистические детективы Нацухико Кёгоку в буквальном смысле преобразили жанр современного хонкаку-детектива: логическая игра, требовавшая от сыщика почти сверхчеловеческой наблюдательности, но все же не выходившая за рамки поиска мельчайших деталей и «наблюдения за видимым», дополнилась необходимостью «видеть невидимое», погружаться в глубины памяти, разгадывать тайны человеческих взаимоотношений и скрытых движений души. Пусть призраки и не существуют так, как существуют прочие объекты материального мира, но они – отражение более чем реальных бед и проблем, возникающих из неспособности смириться с травмирующей действительностью, а также страстей, бушующих в человеческом сердце. Немаловажную роль здесь играет и критика скованного устаревшими традициями общества, в котором при любых обстоятельствах необходимо «сохранять лицо», из-за чего все неблаговидное и сомнительное «оказывается похороненным во мраке» и страдающая душа вынуждена молчать и даже в собственной семье носить бесстрастную маску, подобную маске театра Но.

В связи с этим в произведениях автора отсутствуют «персонажи-схемы», характерные для классического хонкаку-детектива, и во многом серия о Кёгокудо, очевидно, обязана своей популярностью глубоко прописанным необычным героям – погруженному в вечную меланхолию Тацуми Сэкигути, эксцентричному частному детективу Рэйдзиро Энокидзу, упрямому и вспыльчивому полицейскому инспектору Сютаро Кибе и другим. В то же время это ни в коей мере нельзя назвать возвращением к традиционному детективу, и в произведениях Нацухико Кёгоку также можно обнаружить характерную для хонкаку-детективов театральность поведения и манеры персонажей изъясняться. Последнее, однако, служит в значительной мере приемом отстранения: вовлекаясь в действие благодаря живым характерным персонажам, читатель вместе с тем наблюдает происходящее со стороны, как бы блуждая вместе с рассказчиком – Тацуми Сэкигути – в плотном тумане или знойном летнем мареве, время от времени испытывая приступы головокружения. Так возникает третье – наиболее загадочное направление расследования, связанное уже не непосредственно с происходящим в тексте, но с тем, каким образом этот текст воздействует на читателя. Несмотря на принадлежность к жанру, «Лето убумэ» и последующие романы этой серии («Ящик нечисти Морё», «Сон о Кёкоцу», «Клетка железной крысы Тэссо», «Закон Дзёрогумо» и другие) трудно отнести к чисто развлекательной литературе. Это сложные драмы страстей и мучительных воспоминаний, настолько сильных, что они воплощаются в виде призраков и демонов. Внимательно всматриваясь в то, как персонажи играют в этих пьесах свои судьбы, читатель может отправиться в путешествие по собственной памяти, погружаясь в свое прошлое и переосмысливая его с помощью логического метода, изобретенного детективом-оммёдзи Кёгокудо.

Анаит Григорян

С каждым, кто возьмет в руки эту книгу, да пребудет благословение Розы и Креста

Убумэ –

…ночная куртизанка или небесная дева, которую также называют демонической птицей и иногда – серой цаплей. Говорят, что ее появление предвещают ignes fatui, или блуждающие огни. По этой причине замеченные во влажные дождливые ночи «огни серой цапли» или мерцающие пятна света среди стволов сосен связывают с присутствием этой птицы…

«Нанасигуса» (общее название источников, автор которых неизвестен)

Убумэ –

Будучи разновидностью демонов, часто завладевающих человеческой душой, убумэ нередко появляются в Цзиньчжоу в провинции Хэбэй. Облачаясь в перья, убумэ становятся птицами и обретают способность летать; сбрасывая же перья, они обращаются в женщин. Когда умирает женщина, носившая под сердцем ребенка, она превращается в убумэ. Поэтому у убумэ (в том числе в обличье птицы) женская грудь, и ее главное и единственное желание – это похитить ребенка у живой женщины и сделать его своим. В связи с этим членам семьи, в которой есть новорожденные дети, никогда не следует оставлять свое белье сушиться на улице на ночь, поскольку явится убумэ и пометит оставленную одежду каплей своей крови. После этого новорожденный начнет страдать кошмарами, судорожными припадками и прочими нервными расстройствами. Следует отметить также, что все эти птицы без исключения женского пола. Они появляются по ночам в седьмом и восьмом месяцах года, чтобы смущать и устрашать людей.

«Бэньцао ганму», или «Компендиум лекарственных веществ» Ли Шичжэнь, династия Мин, 1578

Относительно происхождения убумэ –

…(убумэ) появляется в случае, когда женщина, в утробе которой находился нерожденный ребенок, умирает и затем ее тело оказывается выброшенным в поле или погребенным ненадлежащим образом. Чтобы спасти от гибели своего ребенка и дать ему возможность появиться на свет, душа матери обретает форму и бродит по ночам, прижимая к себе своего младенца и издавая горестные стоны, оплакивая его. Убумэ выглядит обессиленной, и одежды ее от пояса и ниже пропитаны кровью…

«Кийдзо дансю», или «Собрание удивительных историй» опубликовано Ибараки Тадзаэмоном в Киото в 4 год эры Дзёкё (1687)

Некоторые сведения об убумэ –

Из всех передаваемых из уст в уста таинственных историй те, что повествуют об убумэ, – самые противоречивые и пугающие. Говорят, когда умирает беременная женщина, ее привязанность к ребенку обретает физическую форму. Она становится призраком, чье тело от пояса и ниже залито кровью, плачущим подобно птице: «обаро-о, обаро-о». Будучи знакомыми с рассказами о людях, превращающихся после смерти в подобных существ, как можем мы утверждать, что у нас имеются основания для сомнений в существовании ада? Это за гранью человеческого понимания.

«Хякумоногатари хёбан», или «Рассуждения о ста повестях о призраках» Гэнрин Ямаока, опубликовано Мотоёси Ямаокой в 3 год эры Дзёкё (1686)

Наверное, я…

только что проснулся.

Что это за место?

Что я делаю?

Я плыву в темноте, – в жидкости, теплой, как кровь.

Я закрываю глаза.

Я открываю глаза.

Темнота.

И тишина.

Я сворачиваюсь в клубок, обнимая свои колени, и плыву в темноте.

До меня доносится голос.

На что она сердится?

Или, быть может, ей грустно?

Мне так спокойно…

Я зажимаю большой палец в моем кулаке.

Мой живот открыт, внутренности обнажены.

Мои внутренности связаны с каким-то другим местом.

Теперь я чувствую:

становится немного холоднее.

Наверное, я…

просыпаюсь только сейчас?

– Мама?

1

На самой вершине холма – там, где заканчивался пологий, казавшийся бесконечным склон, располагалась моя цель – «Кёгокудо».

Дождливый сезон начала лета почти закончился, и, пока я поднимался, солнце неумолимо жгло меня своими лучами, лившимися с подернутого дымкой неба. На моем пути не было ни единого дерева и вообще ничего, что могло бы предложить свою тень. Лишь бесконечные выветренные стены, сложенные из маслянисто поблескивавшей светлой глины, тянулись по обе стороны дороги. Я совершенно не представлял себе, что находилось за ними. Возможно, там были дома, или храм, или какая-нибудь лечебница. Там, за ними, могли быть сады или парки. По здравому рассуждению, эти стены были слишком высокими и протяженными, чтобы скрывать за собой обыкновенные дома.

У дороги, поднимавшейся по склону холма, не было названия.

Впрочем, возможно, какое-то название у нее и было, просто я его не знал и никогда не пытался выяснить. Я взбирался по этому склону, ведущему к «Кёгокудо», раз в месяц – нет, пожалуй, иногда и чаще, два или даже три раза в месяц – уже в течение более чем двух лет. Не представляю, сколько это получалось всего подобных прогулок.

Странным образом, но мои воспоминания об этой улице и обо всем, что встречалось мне на пути, начиная от моего выхода из собственного дома и дороги до подножия холма, можно было в лучшем случае назвать расплывчатыми. Я не только никогда не знал названия улицы, идущей по головокружительному склону, – я даже не мог сказать, как называлась сама местность, где он располагался; и еще меньше, чем ничего, знал я о том, что находилось за высокими глиняными барьерами.

Облако стремительно промчалось по небу, на мгновение закрыв солнце и не сделав ничего, чтобы уменьшить его жар.

Пройдя примерно две трети пути вверх по склону, я остановился, чтобы перевести дыхание.

На протяжении практически всего пути к вершине холма от главной дороги вправо и влево уходили ответвлявшиеся от нее боковые улицы. Глинобитные стены в этих местах прерывались, и за ними виднелись ряды старых сельских домов, перемежавшихся бамбуковыми зарослями. Пройдя чуть дальше, можно было заметить появлявшиеся по обе стороны дороги небольшие скобяные лавки и хозяйственные магазинчики, торговавшие всякой всячиной. Если же некоторое время продолжать идти прямо, то в конце концов можно было оказаться в самом центре оживленного торгового квартала с множеством магазинов и ресторанов, уже принадлежавшего к соседнему району.

Таким образом, «Кёгокудо» располагался ровно на границе двух районов. Возможно, адресный указатель относил его уже к следующему району – это мне также было неизвестно. Одно время меня беспокоило, как клиентам удается разыскать его на городских окраинах, – но, возможно, с другой стороны холма добраться до него было проще.

«Кёгокудо» – это букинистический магазин.

Его хозяин – мой старый друг. Я не уверен, действительно ли он интересуется коммерцией, поскольку не могу себе представить, чтобы кто-нибудь захотел купить одну из книг, заполняющих полки его магазина, – по крайней мере, это точно относится к бо́льшей их части. Расположение магазина также едва ли подходит для торговли книгами. Он как-то раз говорил мне, что у него так много постоянных покупателей, что он не испытывает потребности в новых клиентах, но мне его объяснения всегда казались довольно подозрительными.

Он утверждает, что наибольшим спросом у него пользуются различные академические тексты, старинные китайские фолианты и прочее в этом роде – именно та разновидность книг, от которых большинство букинистических магазинов стараются держаться на почтительном расстоянии. Он говорит, что благодаря этому всякий раз, когда нечто подобное попадает к одному из окрестных букинистов, они тотчас передают книгу ему, что делает «Кёгокудо» поистине единственным в своем роде магазином, где можно отыскать книги определенной тематики. Как только ученые и исследователи, живущие в этой местности, обнаружили это – вуаля, у него образовалась стабильная клиентура. Знатоки и тонкие ценители были готовы преодолеть огромное расстояние, чтобы иметь возможность ознакомиться с его ассортиментом. Но все это, конечно же, лишь по словам самого хозяина, так что истинное положение дел всегда оставалось для меня таким же запутанным и тенистым, как бамбуковые заросли вдоль улицы.

Из вежливости я не позволял себе поинтересоваться, не будет ли надежнее обзавестись каким-нибудь дополнительным источником дохода, а сам хозяин никогда об этом не заговаривал.

По соседству с букинистическим магазином располагался ресторанчик, где подавали гречневую лапшу собу, окруженный весьма скудной бамбуковой порослью, а сразу за «Кёгокудо» начиналась роща, где находился маленький синтоистский храм. Хозяин книжного магазина издавна был также настоятелем в этом храме – каннуси, то есть, иными словами, синтоистским жрецом высшего ранга; официально он являлся им по сей день и по праздникам и другим памятным датам проводил там службу и прочитывал одну-две синтоистские молитвы норито, однако я до сей поры ни разу не видел его за этим занятием.

Я поднял глаза на вывеску над дверью – «Кёгокудо», – которую хозяин самолично написал от руки скорописью столь экстравагантной, что невозможно было точно сказать, являлась ли эта надпись прекрасной каллиграфией или, напротив, была невообразимо ужасной; затем я пригнулся, чтобы пройти в оставленную открытой дверь. Мой друг был внутри и читал какую-то старую книгу в переплете в японском стиле¹; его лицо застыло в привычной хмурой гримасе. Он выглядел столь мрачно и торжественно, что можно было подумать, будто у кого-то умерли родители.

– Йо-у…

Я издал неопределенный звук, который едва ли можно было расценить как приветствие, опустился на стул возле прилавка и принялся разглядывать громоздившиеся вокруг высокие стопки еще не рассортированных книг. Подсознательно я пытался отыскать среди них какое-нибудь недавно поступившее, еще-не-открытое-миру-истинное-сокровище.

– Ты беспокойный человек. Если хочешь поздороваться, то поздоровайся, если хочешь сесть, то садись, а если хочешь прочесть книгу, то прочти ее. Как прикажешь мне сосредоточиться, если ты постоянно суетишься и ерзаешь? – произнес продавец книг, не отрывая взгляда от страницы.

Я пропустил его слова мимо ушей, вместо этого принявшись разглядывать пыльный переплет книги, которую он держал в руках.

– Ну так что, – поинтересовался я, – тебе попало в руки что-то интересное, Кёгокудо? – Я всегда обращался к нему по названию его книжного магазина.

– Нет, – мгновенно ответил он. – Почему, как ты думаешь, я читаю это? Должен тебе сказать – хотя ты, возможно, имеешь иные представления о том, что «интересно», а что «не интересно», нежели я… – должен тебе сказать, что в мире не существует «неинтересных» книг. Любая книга интересна – и не только тогда, когда она новая. Даже те книги, которые ты уже читал, могут оказаться весьма увлекательными. Просто для того, чтобы извлечь что-то интересное из уже однажды прочитанной книги, требуется чуть больше усилий и времени, вот и всё. Таким образом, здесь есть множество интересных для тебя книг – не только тех, которые лежат в нерассортированных стопках, на которые ты с таким любопытством глазеешь, но и на полках, где на них уже многие годы копится пыль. Интересную книгу найти довольно легко. Просто выбери любую из них – и купи! Я даже сделаю тебе небольшую скидку, – закончил он, едва ли хоть раз остановившись в продолжение всей своей тирады, чтобы перевести дыхание. После этого мой угрюмый друг наконец поднял глаза от своего чтения и улыбнулся.

– Конечно, – ответил я, уворачиваясь с легкостью, достигнутой длительной практикой, от его очередной попытки что-нибудь мне продать, – но мне пока что не удалось найти книгу, которая смогла бы затронуть во мне какие-нибудь душевные струны. Не сомневаюсь, что, если посвятить этому занятию достаточно долгое время, любая книга может быть интересной. Все дело в том, что меня нисколько не интересует подобный подход к чтению. Возможно, именно в этом причина, по которой мы с тобой читаем разные книги.

Все наши беседы с Кёгокудо, словно обладая собственной, не зависимой от наших желаний волей, имели тенденцию к какому-то гротескному разрастанию – это было похоже на некую неконтролируемую паранойю, в результате которой обыкновенная болтовня, начавшаяся с самой незначительной темы, постепенно преображалась в неистовые дебаты о судьбах наций и других столь же грандиозных предметах. Поскольку мне это доставляло определенное удовольствие, я сам нередко намеренно уводил разговор от его основной темы, давая какой-нибудь заведомо отвлеченный ответ, – просто чтобы послушать, что скажет на это мой друг.

Он по своему обыкновению посмотрел на меня так, словно перед ним сидел какой-то особенно выдающийся идиот.

– Какое равнодушие! – выдохнул он с презрением. – Я не знаю ни одного другого читателя, который был бы столь же равнодушен к книгам, как ты. Все мои клиенты без исключения выказывают намного больше привязанности к книгам. Но ведь ты, ты же читаешь с куда большей жадностью, чем кто бы то ни было, и вместе с тем – твое отсутствие привязанности к книгам можно назвать едва ли не преступным. Как ты можешь продавать каждую книгу тотчас, как ты ее прочитал? Это ведь так жестоко!

В действительности обычно я продавал примерно восемьдесят процентов из прочитанных книг. И всякий раз, когда я от них избавлялся, мой эксцентричный друг принимался их оплакивать и набрасывался на меня с упреками. Впрочем, несмотря на все его жалобы, в конце концов именно он, сидя на том самом месте, где сидел теперь, за тем самым прилавком, выкупал их обратно.

– Но разве весь твой бизнес не держится на людях, подобных мне? – возразил я. – Если б никто не продавал свои книги, то букинисты были бы похожи на… на рыбаков, которые не могут поймать ни одной рыбы. Все, что стоит здесь на твоих полках, ты приобрел – а вернее сказать, подцепил на крючок – у людей, которые продают свои книги, то есть у безалаберных типов вроде меня; я в этом просто уверен.

– А теперь ты сравниваешь книги с рыбой, – проворчал Кёгокудо и погрузился в молчание.

Поскольку в результате наших небольших словесных пикировок загнанным в угол обычно оказывался я, то должен был признать, что наблюдать растерянность моего друга, нашедшего лишь такой короткий ответ, было довольно приятно, и у меня немного улучшилось настроение. Я тотчас торопливо заговорил снова, боясь упустить редкий шанс его переспорить.

– Да, а почему бы и нет? Твои книги – это рыба, а сам ты – торговец рыбой, притом самого низкого пошиба, – который пробует свои товары прежде, чем выставить их на полки! Как должны чувствовать себя твои клиенты, покупая книги, которые хозяин магазина уже прочел? Об этом ты никогда не задумывался?

– Пф! – фыркнул он. – Книги в букинистическом магазине принадлежат хозяину магазина. Они не взяты взаймы у какого-нибудь издателя, и я не продаю их по комиссии. Каждую книгу в этом магазине я приобрел за собственные деньги. Поэтому, что бы я с ними ни делал – читал их или использовал в качестве подушки, – это не может являться основанием для жалоб. Мои клиенты приходят ко мне и просят меня продать им мои книги. А я, понимая, что нужно моим клиентам, подбираю для них книги и даю им то, чего они хотят. И кстати, должен тебе заметить, что книга, которую я читаю в данный момент, не предназначена для продажи, – закончил он, явно довольный собой. Затем повернул том в японском переплете и приподнял его так, чтобы я мог прочесть название.