Kitobni o'qish: «Наследство старого аптекаря»

Shrift:

Пролог

Юрка Кондратьев плыл по коридору, залитому светом. На стенах которого висело множество живописных картин. Здесь были полотна Шишкина и Перова, Левитана и Серова. Только как бы чуть-чуть искаженные. Юрка знал, что это всего лишь его воспоминания о них. На картине Шишкина «Утро в сосновом лесу» его взгляд задержался.

Он не мог вспомнить сколько на ней было медвежат. «Три или четыре?» На картине тоже их количество постоянно менялось. «Все-таки четыре», – окончательно решил Юрка. Медведи приняли свои законные места, и картина замерла. «Гарри Потер, блин», – усмехнулся он сам себе.

Почему-то, Юрка, когда перемещался по коридорам всегда представлял себя на художественной выставке. А Картины всегда были из учебников по литературе, русскому языку или истории. И только на выставку Рериха, он ходил с мамой в настоящую галерею. Там тоже были залы, залитые светом и яркие картины. Особенно его впечатлила картина «Споручница грешных». Женщина, стоящая рядом, тогда глядя в лицо маленького Юрки, пояснила: «Это Пресвятая Богородица, мать Сына Божьего Иисуса Христа. Помогает грешникам попасть в рай. Она очень добрая, любит всех людей и постоянно молит сына своего и Господа Бога нашего за каждого из нас. Даже, если Бог отвернулся от этого человека, она просит о его прощении, протягивает ему свою нить помощи, покрывало. И если человек осознает свои ошибки и искренне раскаивается, она с помощью этой нити помогает человеку не заблудиться и попасть в рай».

Юрка усмехнулся своим детским воспоминаниям: «Мне до рая еще ой как далеко». Недавно он снова видел, как приближается темнота. И как она может разрушить хрупкий мир в одночасье. Как начнется на земле хаос, и тысячи смертей, невинных загубленных душ людей, не познавших радости и счастья, не умеющих отличать добро от зла, устремятся в бездну на этап осознания или отчуждения. А сколько душ распадется на радость тьме, уплотняя ее, и делая сильнее.

Юрка вспомнил, как в первый раз он оказался на этапе отчуждения, когда его вернули на землю в качестве тени. Как пробирался он в темноте на ощупь, сквозь чужие страданья. Как ощущал смрад и вонь от распавшихся и неприкаянных. Вспомнил голос Григория, который отправил его тогда обратно по воле Всевышнего. По земным меркам, наверное, это было давно, а здесь ощущение времени отсутствовало. Помниться все до мелочей, и возвращается еще и еще, если не обратил на что-то внимание.

Одно радовало его, прибавляло сил и уверенности, что на земле есть Избранные, такие как Ромка Антонов и его верные друзья Андрей Тихомиров и Егор Рябинин, которые спасут мир, чего бы им это не стоило. А его Юрки, нелегкая задача направить их туда, где они нужнее всего.

«Слава», – мысленно позвал он своего помощника. Последнее время он уже научился говорить с ним телепатически, и не удивляться, когда появляется то, о чем он только что подумал.

«Я видел темные образы, мне нужна твоя помощь», – передал он свои мысли пареньку.

«Русско-японская война?» – слегка удивился Слава, но тут же пожав плечами так же мысленно ответил: – «надо, так надо!».

Ему не всегда были понятны образы нового Исправителя, а логики у того не было вообще, но со своими задачами он как-то справлялся. Поэтому Слава верил ему на слово. И выполнял, что ему говорили. Во всяком случае, с момента прихода этого Юрки Кондратьева, на место Исправителя ошибок, он не разу не впадал в уныние, и не боялся распасться от скуки.

Глава 1

«Призраки»

Ромка Антонов вышел на станции Латуринска и направился в привокзальное кафе с громким названием «Престиж». Интерьер кафе видимо не менялся еще с советских времен. Массивные деревянные двустворчатые двери, с медными витыми ручками, посередине натертыми до блеска и матовыми черно-зелеными по краям. Тяжелые зеленые бархатные шторы с желтой бахромой на облупившихся больших окнах. Такими же бархатными скатертями были покрыты столы. На столах стояли стеклянные вазы с искусственными цветами и пластиковые стаканчики с бумажными салфетками, разрезанными на четыре части.

К Антонову подплыла ярко накрашенная официантка сильно раскачивая бедрами. На ней были надеты: кружевной белый передник и накрахмаленная «корона». Почему-то Антонову захотелось назвать этот чепец именно «короной», уж очень с большим достоинством она восседала на объемной прическе дамы бальзаковского возраста. Дама ему напоминала старинную каравеллу, плывущую по волнам в тихую безветренную погоду.

– Kopi Luwak¹, – произнес Антонов, наблюдая за реакций официантки. Уж очень ему захотелось подшутить над ней.

– Чо-о-о? – прищурилась дама в короне.

– The Fortress Stilt Fisherman Indulgence², – улыбнулся он краешками губ.

– Чо-о-о? – стали напрягаться черты ее разукрашенного лица. – Ты чо, иностранец что-ли?

– Wagyu Meat Pie³ – продолжал издеваться Антонов.

Голова с боевым раскрасом резко дернулась вперед, нижняя челюсть выдвинулась как ящик тумбочки, корона накренилась на правый бок.

– Переводчиков тута нету, или говори по-русски чо приперся, или проваливай отседова! – захлопнулась челюсть.

– Кофе, яичница с беконом, хлеб с маслом, самый дорогой шоколад, – перестал придуриваться Антонов.

– То-то, – просияла официантка, поправила «корону» и качая бедрами стала удаляться. – Бекона ему еще подавай, салом обойдешься.

– Обойдусь! – в голос засмеялся Антонов.

Минут через двадцать каравелла с короной вернулась с жестяным круглым подносом. И перед Романом выстроились заказанные им блюда.

– Приятного аппетита! – ехидно проговорила она, и рисовано улыбнулась часто-часто моргая.

Позавтракав, Антонов оставил щедрые чаевые и плитку шоколада, а рядом записку на салфетке: «Самой очаровательной и веселой. Спасибо за подаренное хорошее настроение».

– Извращенец! – с мягкостью в голосе вздохнула официантка, смотря в окно на удаляющегося парня. Она аккуратно сложила записку и чаевые в карман передника, а шоколадку швырнула буфетчице. – Не ем я шоколад, итак в двери еле прохожу.

– Ну так Светке забери, порадуй дитя, – кивнула в сторону шоколада буфетчица.

– Еще чего! Чтоб она такая же как я была? Нынче фигуристые в моде. Переживет без сладкого, стройнее будет, – возразила официантка, и ушла в подсобное помещение.

Через полчаса в кафе ворвался Губкин, местный главврач амбулатории.

– Лида! – крикнул он в сторону подсобки.

– Иду! – выплыла на его зов официантка. – Сто грамм и соленый огурец? – окинула оценивающим взглядом главврача женщина.

Губкин кивнул.

Когда официантка вернулась, Губкин все так же стоял с растерянным видом.

– Ты чо, приведение своего умершего пациента увидал? – хихикнула она и переглянулась с буфетчицей.

Губкин снова кивнул.

– А может это белочка была? С пушистым хвостиком, рыженькая такая? – отпускала язвительные шутки официантка.

Губкин отрицательно замотал головой.

– Может ты уже сядешь? Или у тебя столбняк, доктор? – стала выставлять на стол рюмку водки и порезанный на кружочки огурец женщина.

Губкин сел. Взял трясущейся рукой рюмку и опрокинул её в рот. Занюхал рукавом и опять замер.

– Не отпустило? – уже озабоченно посмотрела на старого доктора официантка, по истечению нескольких минут, – может еще одну?

Губкин порылся в карманах, заглянул в потрёпанное портмоне и отрицательно замотал головой.

– За мой счет, – понимающе улыбнулась официантка. И принесла маленький графинчик.

Губкин опрокинул еще одну рюмку и закусил хрустящим кружком огурца.

– Хорошая ты баба, Лидка, – стал приходить в себя главврач. – Да все равно тебе меня не понять, не для твоего это умишка философия.

– Посмотри-ка на него Настасья, – обратилась та к буфетчице, – о философии сразу заговорил. А пять минут тому назад мекнуть даже не мог. Стоял как с креста снятый без лица и имени. Она поймала на графине жадный взгляд Губкина и налила ему еще полрюмки водки.

– Закусывай! – приказа она Губкину. Потом повернулась в сторону подсобки и крикнула: – Кирилловна, колбасы ему хоть порежь и хлеба. А то до своей пятизвездочной клиники не дойдет.

– Ну, что там у тебя приключилось, рассказывай, – уже более мягко проговорила она и свесила свое круглое щекастое лицо на пухлые руки.

– Так вот значит, – похрустел главврач очередным зеленым кружком. Были у меня позапрошлым летом или поза-позапрошлым? – осекся Губкин, – что-то я запамятовал. Ну, впрочем, не важно. Короче как-то были у меня студенты на практике…

– Это мы уже слышали сто пятьдесят пять раз, – перебила его официантка. – И про Антонова который пропал, и про Белову…

– Да нет, я не о том, – передернул плечом главврач. – Так вот, иду сегодня утром с дежурства… И вдруг вижу, от станции в сторону остановки направляется… Кто бы вы думали?..

– Брэд Питт! – прервала его выжидательную паузу официантка.

– Нет! – коротко ответил тот.

– Неужели Анжелина Джоли? – хихикнула буфетчица.

– Дуры! – приструнил их Губкин. – Мой Антонов!

– А – а! – многозначительно воскликнула официантка. – А мы-то думали…

Губкин протянул руку к запотевшему графину. Но рука официантки опередила и отодвинула графин на противоположенный конец стола. Тот громко сглотнул слюну и взял последний кружок огурца.

– Закусывай! – снова приказала размалеванная Лидка.

Главврач нехотя взял бутерброд, принесенный поварихой и стал усердно его жевать.

– И что? Нашелся твой Антонов? – уже более серьезно спросила официантка.

– Да! – Закивал Губкин, – и снова пропал…

– Как это нашелся и пропал? – поймала жалобный взгляд врача на графине официантка и налила очередные полрюмки.

– А вот так, – уже более веселее, заплетающимся языком произнес он. – Иду. Вижу идет. Я на перерез. А там автобус. Он бах и пропал.

– На автобусе уехал? – не поняла Лидка.

– Нет. Автобус не остановился. Наехал прям на него.

– Ах! – Схватилась за сердце официантка. – Его сбил автобус? Его покалечило? Он умер? – засыпала она главврача вопросами.

– Нет! – замахал на нее руками Губкин. – Типун тебе на язык! Он исчез!

– Кто автобус? – с недоверием посмотрела на раскрасневшегося врача Лидка.

– Автобус ни «кто», а «что», дура! Автобус предмет неодушевленный, – решил поумничать тот. – Антонов исчез. Был и нету. Автобус его сбил, а его нет.

– Понятно все с тобой, старый пропойца! Это твой дилирий треминц был, – забрала Лидка со стола запотевший графин и встала.

– Delirium tremens!⁴ Безтолковка! – постучал кулаком по своей плешивой голове главврач. Со вздохом проводил удаляющийся графин и вышел из-за стола. – И все-таки я его видел, – погрозил он кому-то пальцем и направился к двери.

Домой Губкину идти не хотелось. Поспать он успел на работе. Амбулатория была практически пустой. В связи с нехваткой узких специалистов, большинство кабинетов было закрыто. Губкин менялся с фельдшером Ольгой Петровной Светояровой, иногда дежурил ее зять, бывший хирург Иван Северский. Сейчас он больше консультировал, из-за отсутствия правой руки. В простых случаях мог наложить гипс или дать рекомендации что делать или к кому обратиться. А лечиться жители ездили в областной центр, так что бывшая больница-амбулатория стала неким пунктом оказания экстренной помощи. Госпитализацию производили в редких случаях, когда больной не хотел уезжать далеко от дома и ему требовался постоянный уход и контроль.

Каждый раз Губкин вспоминал Тоню Белову, как ему было с ней легко и просто. Как она так легко ставила диагнозы и лечила сложные болезни, хотя училась на фельдшера, и по идее не должна была знать таких тонкостей. Вот ведь где действительно был дар и интуиция, часто сокрушался Губкин. И где теперь эта девочка сирота? Часто спрашивал он у себя. Пропала, растаяла как Снегурочка…

Нет домой он точно не пойдет, там жена, заведет как всегда свою «песню о главном», как ему старому врачу-интеллигенту нестыдно быть каждый день пьяным. Какой пример он подает горожанам и тем более больным людям. Как ей стыдно выходить на улицу и смотреть в глаза прохожим.

Как будто он, Губкин, пьет просто так от скуки. Нет он пьет потому что он ничего не может. Не может выбить молодых специалистов, потому что никто не хочет ехать в глушь, где нет клубов, отремонтированных дорог и много другого в чем нуждается современная молодежь. Нет достойных зарплат, нет элементарных удобств в самой сто лет не ремонтированной амбулатории. Где вода только холодная, где туалет на улице, где вся мебель напоминает инвалидов, стоящих на паперти без ножек, ручек и дверок. Он пьет еще потому, что ничем не может помочь людям. Что для них давно нет доступных и тем более бесплатных лекарств, как было когда-то в его молодости, когда он только что приехал в Латуринск по распределению института. Помнил, как им восхищались, как его боготворили и благодарили. И как он полон сил энергии и оптимизма брался за любое дело. Как ласково к нему обращались больные и сослуживцы. Как ему сейчас не хватает этих простых слов: «Доктор вы устали, вам надо отдохнуть»; «Доктор вы такой молодец, как это у вас получается?»; «Доктор, большое вам спасибо! Если бы не вы…»

А еще он пил потому, что жизнь пролетела так быстро… Что он уже стар, и очень скучает по своей молодости… Теперь он стал часто задумываться о смерти, и о том, что он оставит после себя.

Детей ему Бог не дал, родители умерли в блокаду Ленинграда, старший брат погиб на фронте. Поэтому в большом городе его ничего не держало, и он с радостью принял распределение в далекий никому неизвестный Латуринск, который тогда еще был простым поселком.

Так же по распределению в этот поселок попала и его будущая жена Татьяна Федоровна Ларина, учительница русского языка и литературы в третьем поколении. Здесь они встретились, их объединяло то что они оба имели высшее образование, имели представление о культурной жизни крупных городов, могли разговаривать о Пушкине и Лермонтове, о Фрейде и Бехтереве, о Склифосовском и Чехове. А еще они были молоды и влюблены.

Губкин и сейчас любил свою жену, хотя ее некогда темно каштановые волосы запорошило сединой, в уголках губ и глаз появились морщинки, она слегка располнела и уже давно перестала ходить в туфлях на каблуках. Последние годы сильно болели ноги и спина. Но все равно она была привлекательна и позитивна. Дома у них всегда царила чистота и уют, а к обеду и ужину вкусная и полезная еда. Умом Губкин понимал, что делает ей больно, и его глубоко в душе грызла совесть, но остановиться не мог. Алкоголь как-то притуплял боль и растерянность перед оставшемся коротким отрезком жизни.

Вот и сегодня он отправился в гости к Северскому. «Вот кто всегда выслушает и поймет, вот с кем можно поговорить, о чем угодно, даже об исчезновении Антонова под рейсовым автобусом. И он не будет над ним смеяться, как эта бестолковая расфуфыренная Лидка», – размышлял главврач, ускоряя шаг.

Северский был дома. На столе стояла запотевшая бутылка водки и закуска: рыбные консервы, отварной картофель, политый маслом и присыпанный зеленью, маринованные грибочки и огурчики. Стол был хорошо сервирован и даже покрыт белоснежной скатертью. При виде такого угощения у Губкина началось обильное слюноотделение, – «как у собаки Павлова», – отметил про себя он.

– Проходите Илья Петрович, вы очень к стати, – пригласил за стол гостя Северский. – У нас с Лиличкой сегодня годовщина. Тридцать лет, – пояснил он. – Я так рад что вы ко мне зашли, и разделите со мной скромный обед. Словно Господь Бог послал вас ко мне в эту минуту, – выказывал свою искреннюю радость хозяин дома.

Сели за стол, выпили, поговорили на отвлеченные темы. Губкин не как не мог сообразить поздравлять Северского с годовщиной или соболезновать. И потому крутился на стуле словно из него торчал острый гвоздь и не давал ему принять удобную позу и расслабиться.

– А, ведь я ее помню, какая красавица была и умница, – начал он издалека прощупывать почву. – Нам врачам огромную конкуренцию составляла, хотя медицинского образования не имела. Вот где Божий дар-то был и интуиция. Пожалуй, только еще раз в жизни я видел нечто подобное, – наконец-то угнездился Губкин на стуле, – работала у меня несколько лет тому назад девушка Антонина Белова. Да вы, наверное, помните Иван Николаевич, тот случай, когда студенты пропали в лесу, а потом через три дня чудесным образом нашлись?

– Да, да, я что-то припоминаю. Молодой человек, Роман Антонов и девушка, – разлил по рюмкам водку Северский. – Очень перспективный молодой человек и такой талантливый. А вот девушку, извините не вспомню. У меня такой трудный период в жизни был… – Замолчал и не чокаясь опрокинул рюмку в рот Северский.

– Я тогда очень сильно запил, – признался он шёпотом Губкину.

Губкин тоже опрокинул рюмку в свой рот, последовав его примеру.

– Так вот я и говорю, – оживился главврач, – иду значит я сегодня с дежурства… И вдруг вижу, как к автобусной остановке идет тот самый Антонов, я глазам своим не поверил, даже ущипнул себя слегка. Идет живой, улыбается. Я кинулся к нему наперерез, и тут вдруг откуда не возьмись – автобус. И прям на него…

– И что?! – Наполнялись скорбью глаза Северского.

– И все… Выдохнул густым перегаром Губкин.

– Он погиб..? – Опустились плечи Ивана Николаевича.

– Я не знаю, – пожал плечами главврач. – Он исчез…

– Как исчез? – собрались на переносице брови бывшего хирурга.

– Не знаю, ф-с-с-с…, и всё! – попытался изобразить что-то вроде свиста Губкин.

– Ну, за здоровье физическое и психическое! – поднял тост Северский.

– Да! – подытожил главврач.

– Вернемся к теме, – закинул маринованный грибок в рот Губкин. – Тут замешана какая-то мистика. Они все время все пропадают. Сначала Лиля, стал он загибать палец за пальцем, – потом Антонов, потом Белова и этот мили-фи-ционер, заплетался язык главврача, даже этот мальчик кардиолог, – насупив нос вспоминал он, – Тихомиров! Вот, точно Тихомиров! Правда они потом нашлись. Но это ни о чем не говорит. Пропадали же? – задал он сам себе вопрос и тут же ответил, – Пропадали! Вот я и говорю мистика. Все хорошие врачи всегда пропадают… -всхлипнул он и громко икнул.

– Совершенно с вами согласен, – поддержал разговор Северский. Предлагаю выпить за то, чтобы в жизни была стабильность. Чтоб никто не пропадал!

– Солидарен! – поднял свою наполненную рюмку Губкин.

К вечеру умиротворенный и вполне довольный собой главврач ковылял в сторону дома. Его слегка пошатывало из стороны в сторону, но чувствовал он себя вполне удовлетворительно. Проходя мимо реки, Губкин на противоположном берегу у плакучей ивы, в сизой дымке заметил знакомую фигуру и черты лица человека идущего в направлении леса.

– Ба, да это же тот самый сле-дова-тель, – еле шевеля языком и губами выдавил из себя пьяный доктор.

– Эй! – крикнул он удаляющейся фигуре. – Товари-щ-щ… – хотел он обратиться к тому по фамилии, но не мог ее вспомнить. В голове крутились названия разных деревьев: Елкин?… Берёзкин?… Липкин?… Как вдруг подул ветер поднимая с земли опавшие разноцветные листья и человек растворился в тумане. Губкин закрыл приоткрытый рот с застрявшим звуком «щ-щ…», махнул зло рукой и побрел дальше.

– Все пропадают! Говорю же мис-с-с-тика…

Глава 2

«Варяг»

Антонов переходил улицу, когда прям на него неизвестно откуда выскочил рейсовый автобус. Резкая секундная боль пронзила все тело, ярким пламенем полыхнул голубой огонь, сознание мгновенно покинуло его и наступила темнота…

Через несколько секунд Антонов начал приходить в себя и приподнялся на локтях. Еще несколько минут он сидел ни на что не реагируя. Его тошнило и рвало. В суставах ощущалась неприятная ломота, но острой боли он не испытывал. Только в ушах разносилось гулкое эхо взрывов.

– Быстрее! Быстрее! – кто-то схватил его под локоть и подняв потащил в сторону. – Капитан приказал срочно всем вернуться к борту, – как-то издалека слышал Антонов незнакомый голос. – Тебя браток малёхо контузило, но ничего это пройдет. Японцы, будь они неладны на наши броненосцы напали. «Паллада» он тоже вишь как полыхает и «Цесаревичу» каюк.

Антонов медленно повернул голову в указанном человеком направлении и действительно увидел полыхающее судно.

– Где я? – спросил он, и почувствовал во рту неприятный привкус соли и песка.

– В порту, где же ещё. Давай, давай, шевели ногами, чуток осталось.

– А где автобус? – ничего не понимал Антонов.

– Кто такой автобус? – тоже недоумевал человек в старомодной матроской одежде.

– Который меня сбил, – утверждал Антонов, вспоминая последние мгновения перед тем как потерять сознание.

– Эко тебя шандарахнуло, – посочувствовал матрос. – Не боись, это легкая контузия, она пройдет. Руки ноги целые, кровь с ушей не идет, так что жить будешь.

– А что это за порт? И почему я здесь очутился? – продолжал задавать вопросы Антонов.

– Так в Порт-Артуре, где же еще? Ты наверное с «Ретвизана», ваш броненосец Японцы первым торпедировали, а я с «Цесаревича». Меня взрывом, как и тебя за борт выкинуло. Оглушило маленько, а так ничего цел. Смотрю и ты всплыл неподалеку, я думал, что ты помер, ан нет жив братка. Я тебя на берег доставил. А тут как «Паллада» рванет. Тебя взрывной волной малость и прихватило.

Снова раздался взрыв на одном из кораблей, который находился ближе всех к Антонову с матросом. Антонов не успел разглядеть что это был за корабль, снова полыхнул голубой огонь, снова Антонов ощутил резкую боль и у него снова потемнело в глазах.

Когда Антонов открыл глаза, перед ним опять стоял все тот же матрос и тряс его за плечи.

– Эй парень? Да очнись же ты. Оглянись, эка нас долбануло. Вроде море, вроде берег, вроде корабли, а не наши. Где мы паря? Как мы тута очутились? – Тряс он его с такой силой, что голова Антонова моталась как у тряпичной куклы в разные стороны и хотела оторваться.

– Да не тряси ты меня,– еле выдавил из себя Антонов.

Тряска прекратилась. Но зато, на секунду замершего Антонова обрушился водяной душ.

– Ты что смерти моей хочешь? – повысил голос Антонов. – Я и так замерз, у меня сотрясение мозга, а ты меня добить хочешь. Ты сам кто такой? – принял положение «сидя» Антонов, чтобы ему было легче разглядеть собеседника.

– Я-то Василий Буров, матрос первой статьи броненосца «Цесаревич», – представился он вскочив на ноги и приложив руку к мокрой бескозырке.

– Я Роман Антонов, я не знаю откуда я, – тоже покачиваясь встал Антонов и протянул ему свою руку. Так как прикладывать ее было не к чему.

Постепенно его мозг стал работать более продуктивно. И Антонов стал сопоставлять факты. Он приехал в Латуринск, чтобы навестить Витьку Силиванова, очень уж за него Тоня переживала. Хотел зайти к Ольге Петровне, справиться о ее здоровье, помочь хоть чем-то, затем к Северскому, ну конечно же к Губкину. Но тут словно из неоткуда появился рейсовый автобус и на всем ходу наехал на него. Почему он жив? У него даже нет ни одного перелома, не одной ссадины, «даже сотрясения, по-моему, нет», – сделал вывод Антонов. Так легкая контузия, как говорит его спутник. Кстати о спутнике…

Теперь мозг Антонова стал напрягаться. Сначала были взрывы, он их видел. Матрос сказал, что это горят броненосцы и крейсер «Паллада». Горели они в Порт-Артуре…

«Значит», – мозг Антонова заработал с удвоенной силой, – «я сейчас не в Латуринске. А где? Если и не в Порт-Артуре? Антонов почесал затылок и стал осматриваться.

«Паллада»..? Где я слышал об этом крейсере?». И тут его взгляд упал на ближе всех стоящее судно с французким названием.

– «Паскаль», – прочел он на борту крейсера. Схватил за руку матроса и потащил его в сторону других кораблей.

– Скажи, любезный, – обратился Антонов к матросу, – а какое сегодня число, месяц и год?

– Тык… двадцать седьмое января одна тысяча девятьсот четвертого года, ваше благородие, – отрапортовал тот, и снова приставил руку к бескозырке.

– Если здесь стоят английский «Тэлбот» и итальянский крейсер «Эльба», значит где то-то недалеко должен стоять наш «Варяг», и канонерская лодка «Кореец», – все еще старался тащить матроса Антонов.

Голова болела, а в ушах стоял шум, не было сил идти, но Антонов широко переставлял ноги старался не шататься из стороны в сторону.

Когда он увидел название очередного крейсера, то вначале обрадовался, а потом вдруг помрачнел.

– Это «Эльба», – пояснил он матросу, кивнув в сторону золотых букв на борту корабля. – Мое предположение верно. Мы в корейском порту Чемульпо. – Утром японское командование предъявит нашим судам ультиматум, чтобы они до 12 часов покинули нейтральный порт. Нам надо найти «Варяг», – приказал он матросу.

– Найдем, ваше благородие, – повеселел Буров. Его радовало, что есть человек чьи приказы он будет выполнять, а то у самого бы уже голова лопнула от дум. Он и так недоумевал, как это так получилось, что они из Порт-Артура оказались в корейской Чемульпе. Ведь туда не менее двенадцати часов ходу. Если только их не проглотила чудо-юдо рыба-кит и теперь не выплюнула на другой берег. «Нет не нужно об этом думать, а то и свихнуться так недолго», – решил про себя Буров и решительно двинулся на поиски «Варяга».

Блуждая между катерами, лодками, и другими морскими судами в темноте несколько часов, наконец-то в первых лучах восходящего солнца отразились до блеска натертые золотые буквы бронепалубного крейсера и Антонов прочел на его борту «ВАРЯГЪ».

На мостике дремал часовой.

– Эй служивый, – обратился к человеку Антонов. – Падай нам трап!

– Стой! Кто идет? – встрепенулся дежурный, и направил винтовку в сторону непрошенных гостей.

– Передай командиру, что мы из Порт-Артура, принесли срочное донесение, – старался быть похожим на военного Антонов.

Через пять минут Антонов в сопровождении матроса Бурова стояли в кают-компании пред капитаном первого ранга Всеволодом Федоровичем Рудневым. Высокий подтянутый с округлой бородой и слегка лысеющий он напоминал Антонову императора Александра II, которого тот помнил по картинкам из учебников.

– Ну-с, с чем пожаловали? – обратился он к Антонову, очевидно приняв его за старшего.

– Сегодня ночью десять японских миноносцев атаковали русскую эскадру вице-адмирала Старка, стоящую на внешнем рейде Порт-Артура и торпедировали броненосцы «Ретвизан», на котором я Роман Антонов, был судовым врачом и «Цесаревич», на котором служил матросом первой статьи Василий Буров, – кивнул в сторону своего спутника Антонов. Тот в подтверждении его слов часто закивал.

– А также японцы торпедировали крейсер «Палладу». Поврежденные корабли надолго выбыли из строя, тем самым обеспечив Японии ощутимое превосходство. Еще я имею сведения, – продолжал пересказывать учебник истории о русско-японской войне Антонов, – что буквально с минуты на минуту японцы предъявят вам ультиматум, с требованием о том, чтобы крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец» до полудня покинули нейтральный порт. В случае отказа они атакуют наши суда прямо на рейде.

– Откуда такие сведения? – немного подумав и заложив руки за спину спросил капитан.

– Из достоверных источников, – уклонился от прямого ответа Антонов.

– Значит-с, война… – задумчиво закончил Руднев.

– Так точно! – вытянулся в струнку Антонов.

В дверь кают-компании постучали.

– Войдите! – приказал капитан.

– Господин капитан, разрешите обратиться? – вошел офицер отдав честь Рудневу и слегка кивнул головой Антонову.

– Докладывайте! – не поднимая глаз на вошедшего произнес грустным голосом капитан.

– Японская делегация с ультиматумом, Всеволод Федорович, пожаловала, – протянул пакет с сургучными печатями офицер.

Не распечатывая пакета, капитан обратился к доставившему его офицеру:

– Сережа, – обратился он к нему по-отечески, – пошли на «Кореец» весточку. Пусть Григорий Павлович срочно прибудет на наше судно. Незамедлительно! – строго добавил он.

– Есть! – ответил офицер и резко развернувшись на каблуках хромовых сапог направился к выходу.

– И еще, Сережа, кликни там по дороге боцмана ко мне, – добавил капитан.

Буквально через несколько секунд за дверями раздалось многоголосье по цепочке:

– Боцмана к капитану!

– Боцмана…– растворилось где-то на корабле людское эхо.

Через пару минут раздался стук в дверь кают-компании.

– Войдите! – разрешил капитан.

– Вызывали, Всеволод Федорович? – вытянулся в стойку «смирно» запыхавшийся боцман, приводя в норму свое дыхание.

– Да, Владимир Александрович, вызывал. Вот, – он указал кистью руки в сторону стоящего с Антоновым матроса, – матрос первой статьи Василий Буров с крейсера «Цесаревич», – представил он того боцману. – Будь любезен определи его к нашим матросам, прикажи коку чтобы покормил. И пригласи ко мне нашего судового врача. Думаю, в данных условиях помощь ему будет необходима. Но не прям сейчас, а минут через двадцать.

– Есть! – коротко ответил тот, и видя поникшее лицо капитана, с состраданием в голосе спросил, – разрешите выполнять?

– Да, Владимир Александрович, выполняйте, – кивнул тот.

Когда за матросом и боцманом закрылась дубовая дверь, капитан вскрыл доставленный пакет и бегло прочел его.

– Да, вы оказались правы, это ультиматум, – бросил он бумаги на стол и оперся на него костяшками пальцев. – Нужно сообщить нашим союзникам, возможно они окажут нам содействие в противостоянии, как вы считаете? – обратился он к Антонову.

– Нет, не окажут, – выдержал пронзительный взгляд капитана Роман.

– Почему? – скорее из простого человеческого любопытства спросил Руднев. Он и сам знал, что никто не вступиться за русские суда. Но хотел, чтобы еще кто-то аргументировал его догадки.

– Никому из них не нужна сильная Россия. Они видят в нас соперников, а не союзников. Так было и будет всегда, – зачем-то добавил Антонов.

– Вы очень умный молодой человек, – подошел в плотную к Роману капитан и стал смотреть тому прямо в глаза, – и очень проницательный, – добавил он, – к сожалению, не все разделяют нашу с вами точку зрения, – подытожил он и остался доволен тем, что Антонов не отвел взгляд и не опустил глаза.

– Но вы и не моряк, – резко развернулся капитан и пошел к столу. – Кто вы? – строго спросил он своего оппонента.

– С уверенностью я могу сказать только то, что я русский человек, что я патриот своей Родины, что я действительно врач-хирург, и что в моем времени меня зовут Роман Антонов, – прямо ответил парень.

– А-каково ваше время? – поинтересовался Руднев, снова заложив руки за спину.

– Мне не чем вас порадовать, господин капитан, – с сожалением в голосе признался Антонов. – Все также, как и сто лет назад. Ни Франция, ни Италия, ни Англия, ни тем более Америка так и не стали союзниками России, они до сих пор видят в нас сильных соперников.

– Сильных, это хорошо! – улыбнулся в пышную бороду Руднев. – Пусть знают, что Россию сломить нельзя! – стукнул он кулаком по столу, так что письменные принадлежность со звоном подскочили вверх. – Мне не хочется унижаться, но я обязан поставить в известность капитанов международной эскадры, чтобы нас, как обычно, не обвинили во всех смертных грехах.