Kitobni o'qish: «Маэстро»

Глава 1

Тусклые лучи еще не проснувшегося солнца лениво освещали пустую площадь Буссето. Воздух был полон провинциальной свежести и осенней прохлады. Как и на любой уважающей себя площади итальянского городка XIX века, аккуратно уложенные квадраты брусчатки обрамляли церковь, местный театр, здание администрации и несколько лавок особо удачливых торговцев. Сейчас казалось, стены, как и их хозяева, спали.

Через площадь, нарушая предрассветную тишину легкой поступью, шла Джузеппина Стреппони. Осанка выдавала в ней знатную особу, непоказная утонченность наряда без излишеств – даму со вкусом, а плотная вуаль, скрывавшая лицо, придавала образу таинственности. Напротив входа в городской театр она остановилась. Ее внимание привлекла афиша:

«03 сентября 1855 г. Открытие сезона. "Риголетто", опера Джузеппе Верди».

Джузеппина приподняла вуаль. На ее красивом, напоминающем образы древнегреческих богинь лице отразились нежность и грусть, с какими матери смотрят на игрушки давно покинувших родной дом детей. Она закрыла глаза и вновь очутилась на сцене Ла Скала, пятнадцать лет назад. Вечер премьеры первой оперы тогда никому не известного, а ныне великого Верди. Тогда она, звезда большой оперы, исполняла в этом дебюте главную партию. Джузеппине казалось, она слышит свой голос, поющий печальную песнь Леоноры в финальной сцене. Пятнадцать лет назад она пела. Пятнадцать лет назад она могла петь. Напыщенная публика нижних ярусов, восторженная толпа галерки – все смотрят только на нее. Все, кроме Верди. Он сидит на композиторском кресле рядом с оркестром, и его глаза зарыты, как ее сейчас. Чересчур строгое для двадцати четырех лет, харизматичное, властное лицо, заросшее густой черной бородой. Он полностью поглощен музыкой. Как ему идет фрак! Но вот последний аккорд. Занавес. Верди открывает глаза. Его взгляд обращен не к готовой вынести вердикт новичку публике, Верди смотрит на Джузеппину. Она навсегда запомнит эти несколько секунд тишины перед взрывом оваций. Нечто невозможное для объяснения словами стало тогда понятно им обоим. Но в тот момент Джузеппина уже знала: Его будущее было бутоном, которому суждено раскрыться во всем великолепии, а она жила в сверкающем на солнце мыльном пузыре, обреченном вскоре лопнуть.

Звук приближающихся шагов оборвал ход ее мыслей. В сторону театра по площади семенила пожилая пара зажиточных горожан. Когда они подошли ближе, Джузеппина формально улыбнулась и приветственно кивнула, как сделал бы любой человек достойного воспитания. Посмотрев на нее с учительским высокомерием, дама продолжила свой путь, бестактно проигнорировав приветствие. Спутник дамы не удостоил синьорину Стреппони даже взглядом. К такому отношению Джузеппина уже почти привыкла, и все же унижение жестоким осуждением общества не могло не ранить ее каждый раз, когда она с ним сталкивалась. Горько усмехнувшись, Джузеппина опустила вуаль и направилась к церкви на противоположной стороне площади, размышляя о том, было ли хоть что-то в прошедших пятнадцати годах, что она рискнула бы изменить, представься ей такая фантастическая возможность.

Началась история, приведшая некогда звезду оперной сцены к участи осуждаемой всеми сельской жительницы, в далеком феврале 1839 года, почти за год до дебютной премьеры молодого и мало кому известного композитора Джузеппе Верди.

***

– Простите, синьора Верди, пришлось поменять обе набойки. Боюсь, с вас еще один талер.

– Ну что вы, конечно!

За девять месяцев до уже долгожданной, но пока еще даже не запланированной премьеры первой оперы своего мужа Маргарита Верди пыталась скрыть досаду, выуживая замерзшими пальцами монету из маленького потрепанного кошелька. Старый сапожник гордо поставил перед ней на прилавок пару начищенных, но явно повидавших многое на своем веку мужских ботинок.

– Сияют как новые! – довольный результатом своей работы, просипел он.

– И правда, замечательно! Спасибо, синьор Лоренцо.

Прижав мешок с полученной обувью к груди, как дитя, и попытавшись получше укутаться в не по сезону легкое пальтецо, Маргарита вышла из лавки сапожника. Февраль в Милане выдался на редкость скверным. Бесконечная суета перегруженных улиц непрерывно месила ледяную жижу под ногами, сырость сводила с ума, а небо, похоже, не собиралось пустить к земле ни одного луча солнца.

Маргарита почти вприпрыжку пробиралась сквозь поток прохожих, то и дело задевавших ее плечами. На ее юном бледном лице одновременно читались энтузиазм и усталость. Ей было от чего устать в свои неполные двадцать три года. Меньше шести месяцев назад она потеряла дочь. Если бы не младший сын, которому на тот момент было всего пять недель от роду, Маргарита вряд ли пережила бы эту потерю. Потом был переезд из Буссето. Из уютного родительского особняка в тихой провинции она попала в обшарпанную маленькую квартирку посреди шумного муравейника большого города. В ее каморках все дышало бедностью и неблагополучием, чувствовать себя здесь комфортно могли бы разве что крысы. Амбициозные планы мужа пока не увенчались успехом, а потому уже несколько месяцев они еле сводили концы с концами, но он отчаянно боролся за свои мечты, так что о возвращении домой не хотел и слышать. Да, Маргарита устала. Но она любила своего мужа, любила, как ей казалось, всю свою жизнь. И всю свою жизнь верила в него.

Правда, это было не совсем так. Антонио Барецци, отец Маргариты, привел в дом неуклюжего худого мальчишку из загородного захолустья, когда ей было шесть лет. Мальчик был на пару лет старше нее. Он показался ей странным. Молчаливый, когда говорил, он был учтив, но почему-то звучал немного грубо. Все время пребывал в задумчивости и барабанил пальцами по лбу, как будто выбивал на нем аккорды. Руки у него были в ссадинах, как у работяги. Отец собрал семью в гостиной и усадил мальчика за рояль. Когда тот начал играть, домочадцы пришли в ошеломляющий восторг, а скоро уже весь Буссето гордился юным дарованием. Верди часто бывал в их доме и был обожаем синьором Антонио, который взял над ним практически полную опеку. Никто не сомневался в том, что Барецци видел в Джузеппе сына, так и не подаренного ему супругой, а искреннее восхищение музыкальным талантом мальчика подогревало теплые чувства. Маргарита же относилась к Джузеппе с опаской. Было что-то тревожащее в его зажато-сдержанной манере поведения.

Ей казалось, что он похож на выброшенного на улицу котенка, который боится даже дышать, чтобы не привлечь ненужного внимания, но готов в любой момент выпустить когти и зашипеть. Правда, слушать, как он играет, ей нравилось очень. И очень нравилось с ним петь. Отец Маргариты, успешный торговец, ни в чем не знавший нужды, был человеком не только предприимчивым, но и тонким. Ему нужно было испытывать во что-то влюбленность, и музыка стала его главной страстью. Дочерям он дал достойное музыкальное образование, и Маргарита часто выступала под аккомпанемент Верди, исполняя романсы на семейных вечерах.

К восемнадцати годам Джузеппе Верди был уже признанной звездой и знаменитым композитором своего города. Он писал для филармонического оркестра и давал концерты, собиравшие на площади весь город. Тогда же отец Маргариты не только позволил Джузеппе жить в их доме, но и доверил ему музыкальное образование дочери. Синьор Барецци и представить себе не мог, что угловатый, застенчивый, никогда не проявлявший ни к чему, кроме музыки, интереса паренек может иметь и уж тем более осмелится проявить романтические чувства к его дочери. Джузеппе не только осмелился, но и преуспел. Спустя три месяца еженедельных занятий мысли Маргариты были всецело захвачены музыкальным гением своего учителя. А еще через пару недель Барецци застал неосторожных молодых людей на месте преступления, а именно слившимися в страстном поцелуе прямо во время урока. Однако отцовского гнева не последовало. Отметив, что ухажеры его дочери обязаны иметь, как минимум, должное образование, Барецци отослал Верди в Милан поступать в консерваторию. Маргарите же было поручено за время отсутствия возлюбленного разобраться в своих чувствах. Но что может быть слаще и романтичней для юной девы, чем предвкушение возвращения своего гениального возлюбленного! В консерваторию Джузеппе Верди вступительные экзамены не прошел, пришлось довольствоваться частными уроками. Через пару лет, не добившись особых успехов, он вернулся из Милана и незамедлительно обвенчался с Маргаритой Барецци. И вот теперь, три года спустя, муж опять покорял Милан, а она, не обращая внимания на холод и тяжесть в ногах, спешила домой, переполненная ничем не обоснованным предвкушением хороших новостей.

Навстречу ей в плотном людском потоке шел миловидный юноша с большим тюком из мешковины на плече. Ему оставалось буквально двадцать шагов до Маргариты, когда он резким движением скинул тюк с плеча. Еще один сильный, несколько театральный рывок, и из сумы в небо вылетел вихрь листовок.

– Да здравствует Италия!!! – прокричал он.

На мгновение улица в неожиданности стихла и замерла, наблюдая за кружащим в небе бумажным листопадом.

– Эй!!! – Группа австрийских полицейских, патрулировавших улицу, отреагировала незамедлительно.

Парень пустился бежать. Пробегая мимо Маргариты, он случайно задел ее, обернулся и как бы в качестве извинений подмигнул ей с задорной улыбкой. Она перевела ошарашенный взгляд с парня на листовку, опустившуюся у ее ног:

«ДА ЗДРАВСТВУЕТ ИТАЛИЯ! ДОЛОЙ АВСТРИЙСКОЕ ПРАВЛЕНИЕ! ОСВОБОДИТЕ НАШУ ЗЕМЛЮ!»

Секунду спустя листовка уже была втоптана в грязь сапогом австрийского офицера, преследовавшего нарушителя суетливого покоя улицы. А еще через несколько секунд маленькая погоня свернула за угол дома, и городская публика как ни в чем не бывало вернулась к своим делам.

– Отважно и нелепо, – пробормотала Маргарита, оглядывая растворяющиеся в грязных лужах мостовой революционные лозунги.

Освободительное движение Италии, или как его красиво называли – Рисорджименто, тридцатых годов XIX столетия действительно было отчаянно отважным и совершенно нелепым. Апеннинский полуостров был раздроблен и разделен между австрийскими правящими домами. К слову, прибывшие из Буссето супруги Верди считались в столице музыки иностранцами, поскольку герцогство Парма и Миланское королевство являлись отдельными государствами. Австрийское господство в каждом из таких государств было незыблемым, цензура и полицейский произвол всесильными, а измотанный за пару сотен лет предшествовавшими французским и испанским гнетом народ уже не помнил, что может быть иначе. У подпольных оппозиционных организаций еще не было ни четкого плана действий, ни возможностей для объединения усилий. А потому революционные начинания имели вид либо мелких уличных беспорядков, либо частных выходок, по типу той, что изобразил только что юноша, закидав мостовую никому не нужными листовками. В любом случае, все подобные действия были заведомо обречены на провал. И все же напряжение росло. На разобщенной итальянской земле уже не осталось семьи, один из членов которой не оказался бы в австрийской тюрьме или не был бы вынужден скрываться от полиции.

Вздохнув, Маргарита двинулась дальше. Пока она добиралась до дома, ее муж ходил кругами по комнате своей маленькой квартирки, окруженный клубами сигарного дыма. Покрывшиеся от сырости и возраста пятнами тусклые обои с безвкусными лиловыми цветочками, бордовые пыльные шторы, низкий потолок. В углу старенький спинет, заваленный горой нотных листов, и табурет с порванной обивкой. Два потертых кресла в другом углу и слегка покосившийся сервант напротив окна. Уютной эту каморку не смогла бы сделать даже самая искусная хозяйка.

Перебирая пальцами по лбу аккорды в такт собственным шагам, Джузеппе тоже размышлял о том, насколько он устал. Устал чувствовать себя никем, это чувство уже до боли сдавливало горло по ночам. Устал от разговоров о своей чрезмерной амбициозности, которая привела его от сытой жизни к бедственному положению. Устал от непроглядной нужды и укоров родителей, которым он никак и ничем не мог помочь. Устал от отблесков изнеможения в глазах своей жены, которые она так усердно скрывала. Мечта, к которой он шел с раннего детства, вот-вот была готова стать реальностью, а он чувствовал себя как пловец, который видит желанный берег, но силы покидают его, и он начинает тонуть.

Раннее детство Джузеппе провел в пригородном трактире своего отца, Карло Верди, и ненавидел нищету всей душой. Все казалось ему унизительным: и многочасовой, ежедневный, изнуряющий труд; и изношенная до дыр одежда; и удручающая возможность позволить себе съесть что-то по-настоящему вкусное только на праздник. Будучи шестилетним мальчишкой Джузеппе собирал грязную посуду со столов и наблюдал за убогим досугом посетителей, к которым частенько «на кружечку другую» присоединялся его отец. Он смотрел на развалившиеся на стульях бесформенные тела мужчин, на потерявших всякую красоту раскрасневшихся женщин и не мог принять послушного спокойствия, с которым все они на такую жизнь соглашались.

Конечно, они роптали на невзгоды и тяготы, но этот ропот напоминал Джузеппе соревновательные выступления, победителем в которых объявлялся тот, кто сумеет доказать, что с ним жизнь обходилась более жестоко, чем с другими. Мужчины одобрительно хлопали победившего по плечу, женщины смотрели на него с материнским состраданием, а отец предлагал чего-нибудь горячительного за счет заведения. Никто и не думал о том, чтобы дать себе шанс вынырнуть из вязкой рутины жалкого существования.

– Не все испытания, сынок, преодолимы, – только это и промолвил, вздохнув, отец, когда Джузеппе поделился с ним своим недоумением.

На следующий вечер Джузеппе смотрел на привычных глазу посетителей трактира и пытался угадать, что именно заставило каждого из них сдаться. «Я никогда не сдамся. Никогда, никогда! Моя жизнь будет такой, как хочу я!» – думал он.

Как он хочет, Джузеппе пока точно не знал, но сколько он себя помнил, слышал музыку всегда и везде. Возможно, это и было причиной его хронической молчаливости. Он постоянно прислушивался. И то, что он слышал, было ему куда интереснее, чем любые разговоры. Карло Верди часто делал закупки для трактира в магазине того самого Антонио Барецци, которому предстояло стать тестем и покровителем будущего великого композитора. На тот момент синьор Барецци уже руководил филармоническим оркестром, а его лавка странным образом совмещала в себе и магазин, и музыкальный салон, и репетиционный зал. Джузеппе старался не пропускать ни одной поездки отца, ведь у дальней стены прямо в лавке стоял старенький спинет. Дорога от трактира до магазина Барецци занимала минут сорок, и все это время маленький Джузеппе молчал, давая шанс каждому звуку, что улавливал его слух. Шелест травы, стук колес, крик журавля, фырканье лошади, скрип телеги, свист хлыста, ручей, лягушки, пчелы… Все это становилось мелодией, которая звучала в его голове к приезду в лавку и настойчиво просилась наружу. Лишь только телега отца останавливалась, Джузеппе спрыгивал, бежал к инструменту и проводил там все время до отъезда домой. Он закрывал глаза, нажимал на клавишу и звук струны сам диктовал, какую ноту ему нажать следом. Конечно же, такое не могло остаться незамеченным. Барецци был совершенно очарован дарованием мальчика, и решил всерьез заняться его музыкальным образованием.

От человека такого сорта, как Карло Верди, можно было бы ожидать упорного нежелания поддерживать музыкальные увлечения сына. Мир полон талантов, искалеченных родительским требованием сосредоточиться не на мечтах, а на куске хлеба. Однако Карло дал своему мальчику шанс, не только позволив Джузеппе заниматься музыкой, но и фактически отпустив его под опеку состоятельного Барецци.

Джузеппе попал в мир зажиточной провинции. В мир, в котором его впервые посетило пьянящее и всеобъемлющее желание самоутвердиться. Дети здесь не должны были работать, простыни вкусно пахли, есть можно было столько, сколько хочется, а разговоры велись не о тяготах, а о музыке и поэзии. Можно ли было мечтать о большем?! Приезжая домой на выходные, будущий убежденный атеист Джузеппе Верди неистово молился лишь о том, чтобы стать главным композитором города Буссето, никогда больше не возвращаться в ненавистный трактир и забрать оттуда своих папу и маму.

И Господь услышал его молитвы. Довольно скоро о юном музыкальном даровании заговорил весь город. Мальчик много учился и еще больше читал. Обучение же музыке продвигалось настолько быстро, что в девять лет Джузеппе Верди занял должность церковного органиста.

Поглазеть на чудо-ребенка за органом съезжались из всех окрестных деревень. В одиннадцать он впервые осмелился показать свое произведение Антонио Барецци.

– Этот романс я услышал, когда помогал матери кормить шелковичных червей, – зачем-то проговорил он и тут же запнулся. Как же глупо это прозвучало.

– А слова? – с любопытством спросил синьор Антонио, оставив червей без внимания.

– Я взял их из песенника Франческо Петрарки.

Через несколько дней произведение, нашептанное шелковичными червями, уже звучало на званом ужине в доме Барецци и было встречено бурными аплодисментами. Исполняла романс Маргарита. Верди нравился ее голос, а еще ее шуршащее кружевом платье издавало очень приятный звук. И она всегда вкусно пахла миндальным печеньем. С каждым годом количество романсов, написанных лишь для того, чтобы их спела Маргарита, росло, как и количество слушателей, готовых встретить их бурными овациями. А потом случился тот самый поцелуй, который изменил все.

Мечты о должности главного композитора Буссето оказались до стыдного примитивны и мизерны, как только Джузеппе впервые попал в Ла Скала. Теперь он точно знал, какой город должен завоевать. Однако Господь, который благоволил ему в родной Парме, похоже, был не в восторге от его планов на Милан. Сначала напыщенные, больше похожие на чиновников, чем на творческих людей престарелые члены приемной комиссии не увидели в провинциальном юнце достаточного таланта и не приняли его в Миланскую консерваторию. Это уважаемое учебное заведение еще будет с гордостью носить имя Джузеппе Верди, а в далеком 1832 году будущий композитор получил первый в жизни большой удар по самолюбию. Однако любящий, или предусмотрительный, будущий тесть не позволил Верди вернуться домой, а оставил его в Милане, оплатив частные уроки одного из лучших учителей большого города. Верди провел счастливейшие два года в кропотливом труде, учебе, написании набросков своей первой оперы и не дававших ему уснуть мечтах о рукоплещущей публике.

Непревзойденная ирония состоит в том, что следующим ударом судьбы стала сбывшаяся, но уже такая ненужная мечта. В Буссето освободилось место директора Филармонического общества, и Карло Верди, в котором все же «победил кусок хлеба», чуть ли не силой привез сына обратно в родной город. Джузеппе вновь вернулся в мир, в котором он так хотел утвердиться. Он вернулся победителем и какое-то время искренне пытался этой победой угомонить свои амбиции. Прекрасный новый дом, красавица жена, концерты, овации, уважение всего города – все это с каждым днем становилось все преснее, и через пару лет уже никакие аргументы в пользу собственной важности для города и семьи не могли заглушить ощущения никчемности происходящего. Почти каждую ночь он спускался из спальни в гостиную, зажигал свечу, брал партитуру оперы, которую написал еще в Милане, перелистывал, вносил правки, и сердце его сжималось от тоски.

Случившийся третий удар был таковым, какого обычно не желают даже злейшему врагу. Энцефалит беспощадно отобрал у супругов Верди годовалую дочь. К унылому разочарованию прибавилась разрывающая душу боль утраты. Джузеппе и сам не понял, почему именно эта боль дала ему решимости рискнуть всем.

Забрав жену и грудного сына, оставив должность и жалование, выслушав лавинообразный поток упреков и предостережений, он уехал в тот город, который мечтал покорить. Единственным, кто это решение, пусть и без энтузиазма, поддержал, был Антонио Барецци.

В музыкальном мире Милана Верди, как он ни старался, отказывались воспринимать всерьез. Все его заслуги в Буссето встречали лишь снисходительные улыбки. И жизнь Джузеппе опять наполнилась унижением. Попытки заставить хоть кого-то снизойти до прослушивания его оперы были не менее изнурительны, чем многочасовой ежедневный труд в трактире. Экономить приходилось даже на нуждах сына, и все равно месяц за месяцем Джузеппе возвращался к тестю с очередной просьбой о денежной помощи.

Да, Джузеппе устал. Но он верил в свою оперу. И похоже, судьба наконец-то готова была дать ему шанс.

Клубы сигарного дыма, сквозь которые шагал по своей убогой гостиной Верди, с видом мастера этого дела пускал Темистокле Солера (для друзей – просто Теми), уютно устроившийся на одном из кресел в углу комнаты. Мушкетерская борода и усы удачно шли насмешливым глазам развратника и транжиры, а склонность к полноте добавляла простодушия его подчеркнуто ухоженному лицу. В отличие от Верди, он был элегантно одет и производил впечатление вполне состоятельного молодого человека. Будучи сыном революционера, заключенного в 1812 году под стражу в крепость Шпильберг, Темистокле еще ребенком по велению Франца Йозефа I был послан в школу Марии Терезии в Вене, откуда благополучно сбежал, не отучившись и полугода. После этого в его биографии наблюдается небольшой пробел. Зато известно, что юношей он присоединился к бродячему цирку, где, как поговаривали, у юнца был роман со зрелой директрисой труппы. Как и большинство подобных историй, долго и счастливо она не длилась. В возрасте двадцати лет Солера впервые ступил на мостовую Милана, преисполненный решимости построить карьеру поэта и либреттиста. С тех пор Темистокле уже четыре года безуспешно покорял неприступный музыкальный мир Милана, ни одного заказа на оперу так и не получил, зато умудрился обзавестись связями в высших кругах театрального общества и благосклонностью нескольких очень влиятельных дам. Велика вероятность, что именно эта благосклонность и дала Темистокле возможность напечатать шесть поэм, которые были довольно радушно приняты публикой, позволили ему закрыть накопленные за несколько лет долги и даже немного заработать.

Темистокле и Джузеппе познакомились во время первого приезда Джузеппе в Милан, и это был тот редкий случай, когда два совершенно несхожих персонажа и темперамента сошлись в полнейшем взаимопонимании. Они разделяли музыкальные и поэтические вкусы, политические взгляды, ненависть к австрийцам, а главное – очень похоже рисовали самые сладкие из своих амбиций и пути к их достижению. Идея написать совместную оперу родилась у них почти сразу. Чрезмерно резкий и эмоциональный нрав начинающего композитора разбивался вдребезги о добродушное спокойствие и чувство юмора молодого поэта, а объединявшая обоих готовность посвятить себя работе без остатка упрочила творческий союз. «Оберто, граф ди Сан-Бонифачо» – дебютная опера композитора Джузеппе Верди и либреттиста Темистокле Солера и стала плодом этого союза.

Спустя долгие месяцы череды неудач, Солера, как ему казалось, нашел новый путь к постановке долгожданной премьеры, о чем с энтузиазмом и рассказывал другу:

– Куртизанка Ла Скала! Голос и красота Стреппони божественны, сегодня убедишься сам. Но ее любовные похождения обсуждаются ничуть не меньше. Будь осторожен!

Верди ответил на это несколько раздраженным взглядом. Солера хохотнул и с хитрым прищуром пустил по комнате очередную серию колец из дыма.

– Мой долг тебя предупредить! Держа ее лишь для себя, наш могучий импресарио Мерелли охраняет ее, как дракон принцессу в замке, но она продолжает разбивать мужские сердца. Теперь уже своей неприступностью.

– Прекрати, пожалуйста, – отрезал Джузеппе. Солера вдруг стал совершенно серьезен.

– Я хочу услышать свои речитативы с этой сцены не меньше, чем ты – звучание своих каденций, Джузеппе. Влияние Стреппони на власть имущих мужчин Милана стало притчей во языцех. Если она пожелает, держу пари, способ убедить Мерелли поставить нашего «Оберто» в Ла Скала будет найден. Я умолял, и она милостиво согласилась принять тебя завтра в десять. – Солера поежился на с кресле и смерил Джузеппе критичным взглядом: – И не сочти меня грубым, но позволь я одолжу тебе свой костюм.

Хлопнула дверь, и из коридора послышался голос Маргариты:

– Джузеппе, я дома!

В тот же вечер Маргарита, Джузеппе и Теми Солера отправились в Ла Скала. Темистокле достал для друзей билеты на «Норму» Винченцо Беллини. Главную партию исполняла Джузеппина Стреппони – та самая куртизанка Ла Скала и без преувеличения драгоценнейший из бриллиантов Итальянской оперы. Величайшие композиторы своего времени боролись за ее участие в своих постановках. Уверяли, что сам непревзойденный Россини рукоплескал ей стоя. Голос ее обладал уникальной для сопрано бархатной глубиной. Будучи дочерью не очень успешного, но до крайности увлеченного своим делом композитора, она унаследовала от отца тонкую чувствительность к музыке. Удачно дополненные незаурядным актерским талантом и очаровательной внешностью эти качества не оставили ни большой публике, ни узкому кругу знатоков ни единого шанса на равнодушие. Стреппони обожали все. Пожалуй, кроме завистников, которых у нее, разумеется, было немало. Да и те ее обожали, просто не вслух.

Когда Джузеппина исполняла «Каста Дива», прекраснейшую из арий всех времен, Маргарита взглянула на Верди. В его глазах не было и тени восхищения. Он пристально смотрел на сцену в невероятном напряжении. Лицо его было скорее суровым, чем одухотворенным, но Маргарита знала: сейчас он выуживает ноты из звуков ее голоса и, как бисер, нанизывает их на партитуру своей оперы. Он принимает решение, насколько невероятной красоты сопрано, звучащее со сцены, и его Леонора из «Оберто» подходят друг другу. Часть либретто уходит на октаву выше, драматизм усиливается, Верди расплывается в довольной улыбке. Маргарита поняла: ее милый гений вынес положительный вердикт. Она взяла Верди за руку и взглянула на Темистокле. Тот смотрел на нее и улыбался. Похоже, он тоже уже умел понимать Джузеппе без слов.

Выходили из театра все трое в прекрасном настроении. Маргарита шагала между двух друзей, держа их под руки, и широко улыбалась людной площади. Поток покидающей театр публики, теснясь, просачивался за парадные двери и не думал редеть, а у служебного входа уже собралась толпа ожидавших появления дивы поклонников. Площадь гудела, мерцали фонари, с неба сыпался едва заметный моросящий дождь.

Верди прислушался к окружавшему его городскому шуму. Стук каблуков, потрескивание фонаря, беспечный смех девушки, звяканье ключей на поясе у сторожа, отголоски болтовни людей, стекающие в канализацию капли… Все звуки медленно слились в странную, но отчетливую мелодию, которой он искренне наслаждался в течение нескольких мгновений. Но мерную волну прохожих прорезала колонна австрийских полицейских, ведущая шестерых арестованных через площадь, и зловещие темные аккорды ворвались в его музыку. Узники очень молоды, половина из них подростки. Глаза Верди наполнились гневом, и звуки площади уже почти заглушил вихрь воинственных оркестровых аккордов у него в голове.

– Превосходно, теперь они вяжут и детей! – раздался где-то за скрипичными пассажами голос Темистокле.

– Говори тише, Теми, – там же вдали ответил голос Маргариты.

Маргарита вздрогнула. Среди взятых под арест угрюмо шагал парень, которого она этим утром видела с листовками. Он тоже узнал ее, ответил на ее взгляд и подмигнул ей с улыбкой. На этот раз уже не слишком задорно. Взяв себя в руки, Маргарита потянула застывших Верди и Солеру под локти, и они продолжили свой путь.

– Теми, дорогой, спасибо тебе огромное! Мы получили невероятное удовольствие! – голос Маргариты все еще звучал где-то далеко, за музыкой, бушующей в голове Верди.

– Не правда ли, Джузеппе? – это было уже достаточно громко, чтобы разрушить волшебство. Верди скорчил гримасу. Его всегда раздражало, когда музыку прерывали.

– В третьей сцене второго акта флейта всегда запаздывала. В пятой сцене дирижер постоянно не попадал в такт, размахивая руками, как ветряная мельница. И я бы уволил контрабас…

Под натиском взглядов своих спутников ему пришлось ретироваться:

– Ради приличия вынужден признать, что все отмеченное выше можно легко простить за волшебство голоса синьорины Стреппони, – закончил он.

Маргарита и Темистокле обменялись многозначительными взглядами, и все трое продолжили свой путь.

Толпа, поджидавшая у служебного входа в театр, взорвалась воплями восторга. Поклонники пришли в неистовство при виде Джузеппины Стреппони, степенно направляющейся от здания к карете. Аплодисменты, цветы, комплименты. Она великолепна, ее наряд сверкает роскошью, ее улыбка обворожительна.

Но стоило дверце кареты закрыть Джузеппину от посторонних глаз, и лицо ее мгновенно изменилось. Радость сменили усталость и мрачность. Карета тронулась с места. Она сделала глубокий вдох, прикрывая шею руками. Ей было больно глотать, из ее груди вырвался стон.

Через несколько секунд карета снова остановилась. Дверь открылась, в экипаж забрался седовласый худощавый мужчина лет пятидесяти и сел напротив Джузеппины. Одет он был вполне на джентльменский манер, но не очень богато. Добрые голубые глаза на вытянутом лице странно диссонировали с тонкой линией рта, изогнутой в чрезмерной асимметрии. Это был секретарь и помощник Джузеппины, приставленный к ней по настоянию Мерелли, того самого, который, со слов Солеры, охранял ее, как принцессу в замке. Приставлен он был, как догадывалась Джузеппина, не только в помощь, но и для слежки. Так или иначе, работу он свою выполнял кропотливо и достойно. Звали его Саверио, фамилия Джузеппину никогда не интересовала.

Когда Саверио открыл дверцу кареты, облик Джузеппины вновь поменялся. Никто бы не заподозрил, что у нее что-то болит. Ее руки лежали на коленях, а лицо не выражало ничего, кроме спокойствия. Холодно и формально поприветствовав Саверио, она устремила взгляд в окно. Карета вновь покатилась по мостовой.

– Осмелюсь заметить, выступление было великолепно! – учтиво и искренне произнес Саверио.

Комплимент остался незамеченным, Джузеппина задумчиво следила за меняющимся пейзажем в окне.

– Завтра? – произнесла она.

– Знакомство с юным композитором Верди в десять. После этого синьор Ланари ждет вас на обед. Репетиция перенесена на четыре. И синьор Мерелли шлет свои извинения. Он совершенно опустошен тем, что не сможет увидеть вас раньше пятницы.