Kitobni o'qish: «А после…»
1. С прошлым в догонялки
начало 90х, конец весны
северо-восток США, пригород мегаполиса.
Youssou N Dour & Nennah Cherey – 7 seconds.mp3
Она прижалась спиной к захлопнувшейся изнутри входной двери, пытаясь отдышаться. В голове побежали раскадовки замедленной съемки: поворот головы, взгляд… Как удар поддых.
Она давно выросла из возраста старшей школы. Уехала, поступила, выучилась, живет в другом городе, преуспевает. Она давно оставила позади ту комнату на втором этаже, с которой давно сняты все плакаты, и упакованы вместе с журналами в чердачный/гаражный архив, позабытый навеки… Алтаря давно нет, есть чистая светлая маленькая комнатка, в которой больше никто не живет.
Даже воспоминания.
Она просто приехала в гости к родителям.
Родители. Где родители? Они ничего не видели?
Они наверху. У себя. Нужно продышаться и умыться. Только сначала – отлепить спину от двери.
И выглянуть в окно.
да. И обнаружить, что там ничего нет. И никого.
Может, показалось?
Нет. Не показалось. Она изучала в деталях сотни фото. Как бы ни изменилась внешность, она… черт, да она, кажется, всеми инстинктами почует его на расстоянии.
Но какое все это теперь имеет значение?
Нет там никого. Надо просто убедиться. Шаг в сторону, и повернуть голову. Да, вот туда. Ок. Только не сейчас. Позже. Да?
Все, довольно, глупости. Она приехала к родным на День Матери. А не играть в догонялки или в прятки с привидениями. Да. Может, просто показалось. Некоторым не обязательно «отдавать концы» чтоб становиться призраками. И мерещиться потом в провинциальных переулках средь бела дня. Потому что кроме как мерещиться… Где теперь оннН, и где эти переулки…
А ведь в его семье тоже чтится этот праздник и собираются отовсюду все дети, еще бы… Столько то…
А еще у него день рождения через пару дней после сего торжества.
Но откуда ей-то все это знать? Не имея никакого отношения…
Эта история напоминала когда-то сюжет фильма «Привет, Джули». Однажды в преддверии старшей школы она просто увидела в опустевшем спортзале мальчика, кидавшего мяч по кольцу. А потом – скользящего мима по коридорам. И мелькавшего то тут то там. Какого-то намагниченного мальчика, хотя это будто никто кроме нее не замечал. Этот профиль просто отпечатался у нее в мыслях: его манерка двигаться, ухмыляться чуть вампирской улыбочкой, ведь тогда он еще и не помышлял о брекетах на чуть развернутые верхние «двойки». Он просто ходил мима, опуская темный рассеянный взгляд. Ни с кем особо не тусовался, не задирался. Не встречался. Ничем особым не выделялся. Правда, со старшим братом, учившимся здесь же, за углом в 11ти кварталах, вроде занимался модными танцами. А когда-то до переезда – они, вроде, пели в школьном детском ансамбле. Однажды она подслушала, что они с Шоном – младшие из 5 детей… и какой же драгоценной казалась ей эта информация.
Кто ж знал, что потом эту подробность биографии будут смаковать и тиражировать глянцевые журналы?!!
Но тогда этот мальчик, его неброская прелесть – были только ее секретом. Она была рада, что он не замечает ее, иначе распознал бы наверное ее преданный взгляд, и обоим стало б неловко. Казалось, всему свое время, и наступит момент…
а потом он с братом пошел на кастинг. Их повел туда общий друг. Лэйтон Дэйс – бойкий и пижонистый выдумщик и балагур, признанный школьный «Джокер». К тому времени уже подзабылось его детское прозвище – Фокси. Лисенок. Миловидный простоватый кареглазый «златовласо»-рыжеватый блондинчик с хитрым улыбающимся взглядом. Персонаж, который всегда окажется в центре событий. Она помнила его с первых школьных дней. Сначала его семья была известной просто из-за количества ее членов, здесь обучившихся, но позже этот факт стал лишь приложением к его личной биографии. Здесь обучались его мама, тети, кузены, не считая 6ти предшествующих ему родных старших братьев и сестер, а позже – еще и младшего. Все они – слыли местной легендой, но потом лишь живописно дополнили персональную Историю Фокси. Правда, в ту пору он уже не был Фокси – если только для «старожил». Тогда это уже был мистер популярность старшей школы – отчаянно стильный, сказоШно обаятельный, шутливо-нагловатый, находчивый участник всех творческих замесов и тус – шумный, стремительный, игривый,
и слишком заметный, чтоб замечать… По крайней мере – скромняг. Но один классический (если не сказать – клинический) скромняга – оказался братом его друга…
И все перевернулось. Сначала Онннн просто был очень занят – пропадал на репетициях. Потом парни выступили на школьном концерте, затем – на улицах города. На праздниках, выставках, «разогревах». Время шло, и в ее секрет вторгалось со больше восторженных девчонок, таких же как она, перешёптывающихся про него. Вскоре парни впервые появились на местном тв. А потом…
Сметающая все на свете лавина: концерты, тв и радио эфиры, чарты, промо, туры, самолеты,
сплетни,
и деньги. Огромные по слухам деньги.
Теперь его имя произносили уже не шепотом. Оно гремело в разных голосах, уже не только девченочьих. Поначалу Оннн был младшеньким в команде, но его танцы азартом и оторванностью не уступали танцам заслуженного хип-хопра Лэйтона, а голос, взлетающий от легкого тенорового до фальцетного – поразил музыкальных знатоков. И он вдруг вышел на первый план! Даже не неудержимый Лэйтон! Она продолжала хранить секреты, что он скромен и застенчив, и не всегда безупречен в поведении и реакциях, но предатели медиаисточники все больше разрушали актуальность ее эксклюзивных секретов. Он стал трендом, который нужен всем, и все более идеален. Телеоператоры и фотографы из глянца знали свое дело. Все её персонально-тайное стало явным. И очевидным. Собирательный образ идеального американского школьника и «короля выпускного бала», и в то же время – один такой – из тысяч и тысяч…
И всем издали без разницы, что реакции школьного невидимки еще недавно были далеки от идеала, а королем бала он так и не стал, потому что школу так и не закончил. Кого это теперь волновало? Эксклюзив, и точка.
Теперь его окружали толпы. Бесконечные стены из людей, отделившие его и поглотившие в пучину. Те, кто, как и она, ощупывали оттиски его изображений своими жадными глазами и залетами воображения. Непреодолимый буфер из людей, расстояний, слов и оттисков. На всевозможных информационных носителях. И с какого-то момента… она больше не видела его живьем: только фото и тв. И голос по радио. Повсюду, будто всеобщее достояние. Его вместе с остальными прославившимися парнями, друзьями из все той же их школы – Шон, Круз, Лэйтон – которых она тоже заочно знала и видела еще недавно, забрали на индивидуальное обучение. И она долго потом помнила тот последний раз, когда могла дышать с ним одним воздухом, когда могла сделать пару шагов и коснуться, когда могла сказать ему что-то и быть услышана. Он выходил тогда из школы… и похоже, из ее жизни. Но кто ж тогда знал?
И все, этот последний шанс был утрачен. А дальше – только та комната, где со стен на нее пристально, проникновенным взором смотрел тот, чьего взгляда она так и не сумела когда-то за несколько лет поймать живьем.
Да, сначала это напоминало фильм «Привет, Джули». А потом стало похоже на фильм «Пока ты спал». Точь-в-точь так же она проживала целую жизнь с ним, вовлекая все окружение, пока он о ней даже не знал! В этом тумане прошла ее подростковая юность. Несколько лет пробуждений под взглядами с постеров и томительного ожидания новостей из журналов и тв, и игр воображения – смысл жизни как мягкая вкусная отава. Все ее мысли и чувства тогда были пропитаны этим образом, все события проходили под эгидой этого имени, все знакомства и достижения покрывались вуалью этих пустых надежд. В 17 она ревела от безысходности, вновь и вновь как заговоренная смотря, как он поет в распахнутой белой рубашке под ветродуями. А потом просто …
выздоровела.
Она преодолела все это. Попрощалась с плоскими обманщиками. И зажила своей жизнью. Реальные парни, новые самостоятельные интересы, достижения ради себя, самодостаточность пробуждений по утрам. Она даже не вздрогнула, узнав, что его группа распалась, и не ощущала голода, когда он исчез из эфиров, экранов и страниц. К тому времени, чуть менее года назад, он был уже совсем из другой, чужой истории.
Она давно выросла из возраста старшей школы. Ей скоро 24.
Тогда какого черта она бросилась бежать, словно увидела привидение?
В первый раз в жизни поймав живой взгляд, изученный с плакатов. Прицеленный.
Ничего, минутное помутнение. Нужно встряхнуться и накрыть ужин родителям. А его уже нет. Его давно уже нет.
Ни в ней, ни тут.
И тут она сначала почувствовала вибрацию спиной, а потом ощутила звук.
Стук. И в этот же момент – вопросительные взгляды сверху – мамы, а потом и папы с верхних ступенек.
– Тассмин Мэйнсворд? Привет! Ты дома? Помнишь меня, мы учились в старшей школе?
«не помню» – хотелось ответить ей этому грубоватому непрошенному вторжению, но она помалкивала, лихорадочно соображая, как совладать с лицом. Стараясь удержать дверь и одновременно беспомощно следя за неотвратимо надвигающимися на нее родителями.
И да, она почти не удивлена. Она в курсе, что у него всегда была отменная память. Он схватывал на лету и с легкостью повторял на слух любые тексты, мелодии, списки… Так чему удивляться…
Но дверь вибрировала и настаивала.
– Я тоже в гостях у родителей. Доброе совпадение, да?
Доооо… на традиционный то семейный праздник… Неожиданно!
– Это мило, встретиться вот так, верно? Могу я войти?
Что ему нужно?? Зачем?? А они – к чему вот? Отправляйтесь к себе, ну же! Можно вот сейчас – без соучастия???
Она удержала бы дверь, но родители с вопросительными лицами спустились в кухню, и лучше б эта вопросительность так и оставалась на лицах,
но она – прозвучала:
– Тэмми! Почему ты так бежала?
Они видели.
Дверь притихла. Но атаки с двух сторон, пускай и поочередной, выдержать она была уже не в силах.
Ну и куда теперь деваться? Он услышал это. Разоблачение. Да и появившись буквально через полминуты, он наверняка видел, куда она делась. Где она спряталась. Укрылась.
От чего?
И если уж он ударился в догонялки, теперь прятаться глупо. Еще глупее, чем было убегать.
Какие нелепые детские игры, выругала она себя. Подталкиваемая выжидательностью родителей, глотнула воздуха, и надев на свой нелепый детский испуг лицо Опры, деловито развернулась и распахнула дверь.
Услышала, как охнула за спиной мама. Которая прошла с ней весь этот фанатский путь. Которая утешала, ругала, увещевала, доказывала и интересовалась вместе с нею просто чтоб не отдаляться от своего обуреваемого эмоциями и гормонами подростка. Она тоже сразу узнала. Хотя теперь узнали б и не многие.
Он был не похож на того культового 20-летнего мальчика-Икону 5-летней давности. Прическа под Элвиса «с ветром», 12-бальным уроганом в волосах – сейчас ровно обыденно острижена и нейтрально легла темным округлым чуть шершавым покрывалом на свое место, непривычно укрывая лоб, и делая былой открытый наивный взгляд – настороженным и немного хищным. Чистое нежное глянцевое обычно лицо оказалось покрыто неровной щетиной. А вместо привычных классических элегантных костюмов ошеломительных цветов на нем обнаружилась какая то растянутая темно-синяя майка с белой надписью, неряшливая ветровка и широченнные варенки. Сейчас он больше напоминал скандалиста их группы – Лэйтона, чем самого себя образца популярности – легкого, элегантного, энергичного, собранного, респектабельного, распахнутого. Сейчас на нее уставшим взглядом смотрел потрепанный тип, которому она не открыла бы дверь,
если б не глыбы ассоциаций. Впрочем, они тоже не сильно в этом помогали.
Последний год, невольно вспомнила она, группа заметно сдала. Милые школьники, покорявшие своей непосредственностью страну за страной, неминуемо выросли, и откровенно говоря, приелись публике. Хулиганы начали остепеняться, и, пожалуй, уставать, а нежный прелестник романтик в 23 смотрелся уже не столь органично, как в 17–19.
Вдогонку былому в прошлом году группа выпустила еще один альбом, где негласный солист, чьим голосом исполнена большая часть музыкальной составляющей проекта и легендарностей, предстал в новом облике. Видимо, была предприняла довольно решительная, если не сказать – отчаянная, попытка трансформации, переформатирования первого лица. Очаровательный и безмятежный, немного ретро-консервативный собирательный образ Элвиса и Майкла Джексона, с нежным голоском, он вдруг научился зачем-то хип-хопистым жестам и гонорку. Без трендового чутья Лэйтона тут явно не обошлось, тот всегда угадывал «куда ветер дует», и опережал все модные веяния.
Но несмотря на свою природную сценическую органичность, «фронтмен» принят в новом образе не был. Не было принято его взросление – таким, каким было предложено, в таком резком перепаде. Для публики так и осталось загадкой: провалились ли отчаянные попытки ап-грейда – у менеджеров, или личный поиск себя у самого солиста. Но смахивало это на какое-то странное подражаение. Или подлог. Длившийся все эти годы.
Тэмми игнорировала все эти новости там, вдали, и когда перед ней предстал знаменитость версии 2… удивление получилось почти достоверным:
– Хантер?!
Прозвучало так деловито, что он вдруг срефлексировал потребностью рассказать кто он вообще такой тут и зачем стучал.
Он узрел родителей и приветливо кивнул им, потом скользнул взглядом по ней.
– Мы учились в одной школе. Помнишь? – неловко изобразил любезность он. Теперь эту неловкость, преданно игнорируемую столько лет, она замечала во всем.
Поймав немигающий взгляд, он принялся оправдываться:
– Может, мы дружили… кхм. Не очень близко, но разве не прикольно – вот так встретиться через столько лет? Случайно.
Он осекся, сам понимая, что повторяется. Он никогда не славился красноречием, хотя пора б уже и научиться. После стольких то интервью… которые всегда «вывозили» за него друзья.
Он стоял в дверях, ища оправдания своему присутствию здесь, и в суматохе скорей от неизбежности выбрал непреклонную цель – проникнуть внутрь. Сейчас. Преодолеть преграду. Препятствие в лице девушки, которая зачем-то только что обнадежила его. Капелькой былого восхищения.
* * *
Хантер Райс разрывался между полярностью своих ощущений уже последние 8 месяцев, когда жизнь перевернулась. С одной стороны, он был несказанно счастлив скинуть с себя весь этот груз бесконечного оправдывания чьих-то ожиданий и угождания ревущей толпе. Ему просто нужен был отдых. Большой глоток приватности. Спрятаться, скажем, от всех на необитаемом острове и утверждать свою независимость от обстоятельств, мнений, свою самость, частность, целостность,
свою идентичность. С которой, казалось, сам не до конца еще знаком.
С другой стороны, его ошеломляла возможность ходить по улицам – одному. После стольких лет в музыкальной семье, со свитами за спиной. Вроде и прикольно, то, чего так давно хотелось… но так непривычно! В какой то момент он начал отдавать себе отчет в том, что его пугает мысль, что он больше никому не нужен. Что вся эта подушка безопасности, подкидывающего его – сдулась! На контрасте с недавним это было ледяным дождем за шиворот. Неужели сейчас, в 23, он вышел в тираж? И больше никому не интересен? Даже этой девушке, которая, теперь он осознавал это совершенно отчетливо, симпатизировала ему ребенком еще до шквального, коммерческого, сотканного, полного искуственности успеха? Просто так… Отголосок именно того детского, а вовсе не подросткового и тиражного, он увидел сейчас, парой минут назад. Несмотря на все свои проблемы проницательности, такие вещи от теперь считывал безошибочно. Поклонница. Прочно бывшая. Не совсем поверхностная. Ускользающая теперь любовь и преданность, которые он заслуживал столько лет изо всех сил.
Которые искал,
и находил совсем не в том виде, о каком мечтал в те школьные годы, вписываясь в эту почти невозможную авантюру.
Да еще и непосторонняя. Как бы.
Ну и что, что она – почти незнакомка? И что он вспомнил имя рефлекторно, потому что слышал эту комбинацию на перекличках, и запомнил как фразу из стишка, потому что у него небывалая слуховая память. Ну и что? Их связывает общее детство, им есть что вспомнить… ну или напомнить.
Придумать?
обрывок последней мысли вырвался на волю…
– Заманчиво повстречаться с бывшими одноклассниками, верно? Словно заглядываешь в свое прошлое, шанс встретить себя самого через столько лет. Рад видеть! Я войду?
…Бесцеремонно, однако… – приметил он и сам.
Никогда он не был наглецом. Не привык в своей складывающейся как пасьянс жизни ни на чем настаивать. И все же его подхватила неведомая сила, отчаянно толкавшая на поиск себя самого себе же незнакомого и неизведанного. Когда если не сейчас? Где если не здесь? Тем более, что шатался он по району своего детства совершенно бесцельно и потерянно. Сопровождаемый мыслями противоречивыми.
И больше никем, небывалый случай.
Протискиваясь мима девушки, и зачем-то упрямо вознамерившись вернуть ее расположение во что бы то ни стало, он не особо разглядывал ее. Миловидная, ухоженная, ну такая, в порядке. Он видал и покрасивее. Видел и попроще. Всяких видел. Издали.
А она оказалась рядом.
Как говорил Тони, бессменный продюсер и почти второй отец, «работаем с тем, что есть».
Следующий редут – Родители. Он никогда в жизни не знакомился с родителями девушек. Ну вот так, наверстать экстерном…
Эх, был бы тут сейчас его лучший друг, у которого всегда все получается так на лайте, по приколу. Играючи. Лэйтон, Маэстро… И хоть он столько лет потратил на перенимание его стиля,
все же остался собой. Его все так же, даже в самых нелепо-забавных ситуациях, не покидало напряжение. Будто мчащегося из последних сил по беговой дорожке, пока придирчиво и скрупулезно замеряют показатели и сверяют его скорость. И он должн прибавить из последних сил, и еще.
Как ни странно, это напряжение покидало его именно когда он действительно бежал. Или танцевал, или исполнял под сотнями взглядов. Именно в эти минуты он мог расслабиться и отпустить себя, забыться. Словно делает то, к чему и приспособлен, в чем его Природа. Его подхватывало и несло мягкой волной. Словно б он был и не он, а кто-то … Такой. Клевый. Невесомый.
Не то что как за пределами сцены – будто тащило лицом по асфальту: сталкивало с необходимостью думать и пытаться взглянуть на себя со стороны и что-то путное с этим соорудить. Оправдать. Расслабиться и словить… Раньше легко было передать эту эстафету, и всегда было – кому.
Лэйтон, где ты? Как твои дела в эту минуту? Как обычно креативишь без оглядки? Бостон? Лос-Анжелес? Торонто? У тебя теперь в подопечных звездах собственный брат, зачем тебе чужие и бывшие, верно? Шонни, почему ты хоть и рядом, вот же, дома у родителей, но теперь всегда со своим бойфрендом, и весь в нем мыслями… Алекс, откуда ты взялся? Шонни, тебе что, мало было… братьев? Хотя ты имеешь полное право устать от «центрового» братца за 10 лет, и пожить для себя… Но что же теперь делать Хантеру? Он как будто б все уже знает и видел в этой жизни, закален историями небывалыми, но оцепенение как в детстве то и дело подкрадывается тенью, погружая его в туман выборов направлений действий без компаса. Сцены нет и не предвидится. Как и привычных партнеров. Надо учиться жить с тем, что есть. Что осталось.
Ну все, хватит. Хватит шататься по улицам в поиске себя, своего отражения в витринах, и сличений былого с будущим, известного с видимым. Вот тебе – новый экзамен, вызов. Кастинг.
Дерзай.
Madonna – take a bow.mp3
Не сумев отказать себе ни в сравнениях, ни в разглядывании все еще привлекательного лица, которое некогда так любила камера, а вслед за нею и тысячи глаз, она все же заметила, уловила это. Былое не могло пройти для него бесследно. Мима нее профланировал сейчас совершенно зацикленный на себе нарцисс, любопытство которого к ней – стремилась к нулю. Просто ему польстила ее реакция. Неравнодушная. Вот и все. Кинуться наутек могла только очень впечатленная особа.
А у него сейчас, видать, с этим – дефицит? Выбрал новую жертву своей Охмурительности?
Неужто так сдал в уровнях?
Ну что ж, прокололась – расхлебывай. Она пожала плечами, и выудила у себя необходимый минимум приветливости и гостеприимства.
Извлекая из холодильника припасы, Тэмми небрежно и как-то вынужденно, вычурно кивнула на ближайший стул. Родители не нашли в себе возражений усадить за стол незваного гостя. Или просто не сумели их выразить… Теперь все дружно пялились на того, кто пялился на скатерть. Неулыбчивым, статичным и понурым он слабо напоминал себя, фантанирующего великолепием с подмостков… И это облегчало ей задачу.
Кажется, поговаривали, что последний год у него были проблемы с алкоголем. Но откуда ей это знать.
– Чаю? – нарочито воззрилась она, читавшая где-то давно, что он отчаянный любитель кофе, и помня, что эта информация была жутко растиражированной. Когда-то они перетирали с мамой даже эту
фигню.
Он вскинул меткий карий взгляд под крыльями, испанских бровей.
– Тогда лучше лимонаду.
Ей показалось, или мелькнуло смущение за нарочитой самонадеянностью? И тут ей стало любопытно. Кто он? Зачем пришел? И что будет дальше?
Завязав все свои эмоции в узелок как непослушные растрепанные волосы на ветру, она открыла форточку своего сознания, в которую повеяло свежестью авантюризма, игры:
Ну здравствуй, Хантер. Я справлюсь с твоим шлейфом, а что там под ним? Ты не хочешь показывать, но иначе тебе придется уйти. У каждого тут свой интерес.
Она давно готова была простить ему все долги: слезы, отчаяние, тоску, безысходность очарованной девочки-поклонницы, неумолимую жажду чуда. Все крушения надежд и фантазий. Она готова была ему простить.
Но сам пришел – отвечай.
«За тобой должок. После всех подкинутых иллюзий – ты мне должен. Правду.»
* * *
Лицо с обложек, правда небритый и заметно уставший, погруженно в себя флегматично помешивал чай. Лимонада не нашлось, а кофе он так и не попросил. Почему-то.
Наблюдая за ним издали все эти годы, она понимала: раскрытый «ВсеДляВас» парень со сцены – так и не сумел научиться давать интервью и подавать себя за ее пределами. За него всего отдувался главный хулиган коллектива – Лэйтон всегда был непревзойденным трепачем. Потом – малыш, потом – спортсмен, и в конце концов его брат, самый незаметный из всей пятерки. И только Звезда – максимально отмалчивался, а заговаривая – тушевался, будто б растерял там на сцене всю свою харизму. Говорил на одной ноте или по нисходящей, довольно зазубренно и тривиально. Бегал глазами, теребил что-то в руках, а то и носки задранных на диван ботинок, не мог совладать со своим красивым лицом… Ее личная команда скептиков во главе с тетей Роуз, маминой сестрой, называла это
«тиками»,
и пыталась (бесполезно, разумеется) убедить, что они совсем не способствуют обаянию. Легкий, невесомый там, на сцене, полностью раскрепощенный, отдающийся происходящему со всей страстью, тут он проваливался куда-то в топь кресел и голосов друзей, а может, в свои мысли, которые никак не мог причесать когда нужно. Он просто держал лицо. Как умел, а умел всегда неважно. И да, она на столько отрезвела, чтоб признать все это вот именно с такой долей жестокой откровенности.
Теперь ее образование подсказывало ей, что это называется не полной социализацией. Для примера избыточной социализированности легко приводить в пример его лучшего друга, который всегда в любом общении «на коне». Лэйтон, Маэстро. Факир вскрывания душ.
Этому же супермену и источнику восторгов… естественности всегда не хватало. Простоты восприятия и самовыражения в реальности.
И вот теперь он тоже шарил по закоулкам своих мыслей в поисках слов. Ну еще бы, подумала она иронично, обычно слова для него писали, и удобно подкладывали на мягкую подушку музыки. Эта волна подхватывала и несла его. Но сам он никогда не был мастером импровизаций.
Если только – ногами.
* * *
Эта родительская молчаливая выжидательность, повисшая над столом, давно задушила бы ее,
если б ее не оттянул на себя гость. Мама плохо скрывала узнанность и еще хуже разыгрывала непосредственность, папа – что-то явно подозревал. Ну ничего, пускай отдувается – сам в гости напросился!
Но отдуваться прирожденный артист не привык. Неловко постреляв меткими латинскими глазами, он выдал какую-то сущую бестактность, и вот она, по неосторожности указавшая на свою комнату лишь жестом, неслась по лестнице вдогонку, стремясь предотвратить непоправимое. Ну нельзя ему в эту…
обитель!!!
Перемахивая ступеньки, она всерьез задавалась вопросом: все ли следы заметены?
Нет, постеры сняты года 4 назад. Но… выветрился ли тот дух из этого помещения? Не заговорят ли стены? Они ведь были пропитано почитательством и преданностью насквозь!
Ну ладно, обожанием.
Догоняя и пытаясь увещевать его, что это не совсем удобно, и у нее там беспорядок, она пробовала сообразить: это комната способна предать ее перед ним, или она способна, не совладав с собой, предать эту комнату? Сумеют ли они сохранить тайны друг друга?
Вот так инспекция, кто б мог подумать.
Она стремилась нагнать спину и ухватить хвост куртки, хлопающей по заду джинсов, и пробовала напомнить себе, что это – он, тот самый. Из-за кого и о ком столько всего… Сознание послушно кивало ей, рассеянно поддакивало, но совершенно отказывалось реагировать узнаванием.
– Хантер! Это не совсем… уместно… сейчас… Может, в другой раз? – отчаянно настигала она его, но профиль с плохо сыгранной небрежностью отвечал ей:
– Та ничего, меня беспорядком не испугать, я сам такой же!
А потом – захват ручки запрещенным приемом, поворот механизма, и вот дверь уже впускает его
в недра ее тайн. Давно забытых, да… ноооо
– Оооо, как тут мило! Окна выходят на сторону школы?
– Скорей – на двор Миссис Бишоп. Но здесь всегда рос развесистый клен, и подглядывать особо не получалось…
Ни у кого – хотелось добавить ей, но она одергивала себя как опасного свидетеля на допросе.
Да она и не смогла бы договорить. Все еще стоя на пороге и не решаясь войти в ополчившуюся на нее комнату, она задыхается от возмущения, но не может даже выразить своего протеста, наблюдая, как он, пересекая комнату и, самовольно поизучав вид из окна, отпускает штору, делает шаг, и заваливается поперек ее кровати. Его крепкая спина – Тэмми определенно помнит его меньше ростом, и ввысь и вширь, – находит стену в качестве опоры, и вот он уже удобно устроился там,
где не бывал ни один парень!!!
А выше его головы, озирающейся рассеянным взглядом, она видит фантом большущего плаката, на котором в своей «стае» запечатлен ровно тот же человек, как гласит легенда, правда не имеющий сейчас сам с собой тем – ничего общего. Подумать только, каких-то 3–4 года. И вот, практически живой обычный человек поглядывает на нее, прям как нормальный…
Ну как нормальный… (??!!)
– Ну ты и нахал!
– Да не. Просто Там твои родители. Как-то неловко.
– А здесь в спальне наедине со мной тебе – ловко? Когда они там… думают…
Ну да, а там, куда он сейчас смотрит – висел он в одиночку с обнаженным торсом… Но сейчас он ничего, кажется, не заметил.
– Я, может… – будто б смущается он, опуская глаза, будто б уже готовый покаяться в своей афере – не знаю. Просто почему бы нет.
– А почему бы да? – никак не может врубиться она… не в состоянии уложить в голове невозможность происходящего. Расскажи ей такое 5–6 лет назад… Ей бы потребовалась помощь психиатра.
«Ты опоздал» – вынесла вдруг мысленный приговор она.
Нет, не так! Это изначально утопия, тебя реального никогда и не должно было оказаться не просто здесь – вообще рядом! Ты – красивая сказочка для определенного возраста. Спасибо, что ты был, что ты рассказал ее, но не нужно было вот так… воплощаться. Это как раздеть Санту, понимаешь?
Интересно через сколько минут в дверь постучит папа? Твое время истекает, Хантер. – принялась испытывать собственное терпение она, совершенно не понимая, как все это воспринимать. – ну и что ты будешь делать дальше?
Дверь – тут. Я – посторонюсь.
Парень повернулся, и, словно подслушав ее мысли,
улегся вдоль ее ложа поверх покрывала, подложил кисть под голову.
Устраиваясь поудобнее, он задумчиво отрешенно озирался по потолку и убранству ее кельи, словно б оказался один, небрежно и живописно увязая в матраце. Она смиренно пялилась на него, уже не разгоняя гипер-саркастических глуповатых черт на собственном лице. Картинка поражала своей лирической негой и органической неуместностью. Поражала и обостряла восприятие до предела.
В какие-то моменты покоя, когда он замирал, его смуглая чуть демоническая красота гипнотизировала и своей картинностью. Слишком хорош чтоб поверить в эту правду, без изъяна. Произведение искусства.
Но потом он вдруг зачем-то начинал шевелиться. И в идеалистичность намешивался растревоженный рассеянный взгляд, и закусывание манких губ, портящее симметрию, смешки не к месту, и слегка неуютные движения при попытке любых коммуникаций. Все это в сумме создавало мималетное ощущение, что что-то самое простое в нем происходит через усилия. Будто он не вполне освоил свое безыскусное, небом дарованное плейбойское лицо, и иногда оно не удобно ему в пользовании.
Будто не свое.
В один момент он – взрослый и крепкий, дышащий скрытой физической энергией, припрятанной до поры за нарочитой небрежностью, временами дрязнящий скользящей грацией танцора,
вдруг невольно напомнил ей детишек, с которыми она работает. Со сложностями адаптации. Таких недоверчивых, потерянных словно прячущих что-то за каждой реакцией. Словно попытка взглянуть на себя со стороны и выстроить собственную стратегию поведения – ставит их в трудное положение, а иногда и вгоняет в полный ступор. После общения с ними внезапно начинаешь особо остро замечать повсюду целостных людей. С которыми легко, и не задумываешься. Не требующих терпения и сосредоточенности – особого отношения. Стратегий. Таких, с которыми легко забыться.
Забыться же с Хантером – означало перейти на какой-то совсем новый уровень. Принятия. Только если привыкать…
Эта мысль заставила ее мысленно отшатнуться. О чем это она? К кому привыкать? К этому клубку опасных шлейфов и противоречий?
И в то же время в его облике сквозил такой магнетизм.
Ну еще бы, проверенное лицо с обложки. Профессиональное.
– Ты не хочешь войти? – поинтересовался он. Она не уловила в этом ни малейшего намека, ей показалось, что он просто таким странным образом пытается вести себя… естественно. Хотя движение на кровати не лишено было некого изящества и притяжения, она не позволила себе обмануться на счет естественности… Происходящего. Он просто умостился поудобней – сначала на спине, подложив руку под голову, разглядывая потолок и проникаясь вибрациями помещения, а потом – полубоком к ней. Она не ощутила в нем ни малейшего заигрывания или угрозы.
