Kitobni o'qish: «Ковчег Иоффа», sahifa 2

Глава 2

Я всегда знал, что тот свет для меня будет выглядеть именно таким. Метровые языки пламени. Кольцо сумрачных фигур с поднятыми руками. Зыбкое сияние ущербного месяца. И наступающая лесная тьма, которая не рассеивается от источников света, а только яснее обнаруживает сосущую глубину и вездесущность.

Казалось, в какой-то из рукописей я это распланировал и нарисовал. Я не имел ни малейшего сомнения, что, закрыв с последним вздохом глаза, открою их снова. И вновь увижу мир. А точнее – чистилище. Настолько подобное жизни, что вначале нутро проберет наивная радость. И только много позже я оценю изуверство, состоящее в том, что это будет жизнь на расстоянии трех локтей. Жизнь, в которой горизонт изломан в трех точках. Жизнь, в которой огонь зари виден словно чрез шероховатое дно стеклянной бутыли. Легкость сдвига, нерадикальность несоответствия усыпят мою способность к адаптации.

Меж тем в моем теле, лежащем на плоском жертвенном камне, нарастало клокотание. Среди людей я увидел нежное лицо Веры. Как и остальные, она стояла с закрытыми глазами и держала руки так, словно ей передали огромный шар. Потом руки ладонями обратились ко мне, и я ощутил потоки. Они были не теплы и не холодны. Скорее, я ощущал плотность и движение, столь же яркие и достоверные, сколь может осязаться водружение на тело мраморной плиты. Я взвыл от ужаса, смятения и непонимания, что мне с этим делать.

– Довольно! – закричал я, но преподаватель показал, что следует продолжать.

Мне хотелось прекратить это безобразие. И я попытался сползти с поганища. Но оказалось, что потоки блокировали движения.

– Еще сильнее! Еще жарче! Теперь совсем горячо! Больше, больше!.. – сотрясал округу иерихонский голос преподавателя, который, кажется, мог одной буквой «о» задать ритм стремительного нарастания. И потом он действительно потянул:

– Бо-о-ольше, го-о-орячо-о-о!.. – И отдал приказ: – Отпускаем!

И вот тут-то меня снесло жаром. Я приподнял голову и снова уронил ее на камень. Сколько длилась эта пытка с неоинфернальным привкусом, точно не скажу. Я надорвал себе связки в криках. И, когда у меня уже не было голоса, я стал шепотом умолять о пощаде. Одну ее.

Одну ее… Я беззвучно обращал к ней свои слова, слетавшие с иссохших губ, но она делала вид, что нас ничего не связывает. Точнее, она ничего не делала. Она меня не замечала. Несмотря на открытые глаза, налитые кровью от напряжения и дыма; направленные в мою сторону ладони.

Когда я уже впал в состояние агонирующего принятия (до этого я пытался отразить воздействие, и меня разносило в пух и прах) и оставил попытки перекатиться, упасть, уползти, все кончилось. Ко мне подошел преподаватель и, наклонившись к моей голове, которая воспринималась мною головой идола, прошептал:

– Считай, ты получил вторую жизнь. Отдыхай. Кто-нибудь последит за костром. Холодно тебе еще долго не будет.

К идолищу подступала невысокая скала с высеченными изображениями личин, ладоней и солярных знаков. На южном краю скалы, где был псоглавец, зияли ямы, полные золы и угля. За ямами начинались заросли фиолетового багульника, источающего одуряющий запах. Неподалеку, насколько я знал, были топи и болота.

Когда я закрывал глаза, мне являлись киноцефалы, они плясали, били в бубны, их космы развевались на ветру. У меня возникало ощущение, что я смотрел славянское фэнтези. «Внутренний экран» (так это называли в Школе) был явно загажен. Помимо прочего, я ощущал одуряющее давление места, его агрессию. Судя по тому, сколько влили и впихнули в меня энергии, я бы мог сейчас, кажется, врукопашную схватиться с медведем, повалить какое-нибудь дерево, однако, увы, – имея эти недюжинные силы, я был вынужден платить по кредиту. Я был бессилен против информационных характеристик энергии, царящей тут.

И кто скажет, сколькими граммами свободы я располагал? Узник десяти тысяч оков – вот что есть человек! Он угнетен политикой рынка – даже в мельчайших бытовых вопросах человек управляем и направляем. Это он рождается теперь и живет для вещей, смарт-техники или умного дома, но не они для него.

Лежа под звездным небом, которое отвечает всегда на все загадки махом, но не позволяет ни одну небесную реплику унести с собой, я понимал, что свобода спит под сводом души. И не там она, где отрублено влияние извне, а там, где всякое влияние – обнаружено, названо и таким образом усечено. Свобода – это всегда длинная формула с дроблением, вычитанием, сложением с неизвестным.

Мне казалось, где-то внутри, на моих жилах записывался, татуировывался длинный извод видимых и невидимых программирующих меня воздействий. И была от этого процесса жуткая боль, потому что даже зримое на внутреннем экране было чуждо мне.

Стало очевидно – Школа учинила мне энергетическое «переливание крови». Свинячью кровь адептов Школы мне еще долго придется испускать. Они хотели своими техниками заставить меня работать на их интересы.

Наконец я смог подняться. Сначала я сел на камне. Потом встал, ощущая удвоенную мышечную силу вместе с редкостной разболтанностью – точно титана взболтали в блендере и выбросили. Еще раз оглядел капище. Прямо за ним стояла палатка. Она открылась, как только я сделал пару шагов в ее сторону.

И велико было мое удивление (одновременно и мерзкое подозрение, и радость), когда из палатки показалась Вера.

– Я вызвалась охранять тебя, – сказала она, отгоняя от себя комаров, и повлекла меня в палатку.

Мне не хотелось даже говорить. Я с укоризной смотрел в ее лицо, пытаясь понять главное: на чьей она стороне? что они со мной сделали?

И в страшном сне я не мог предположить, что в такой спокойной организации, какой является Школа, со мной сотворят такое!

Однако по мере того, как я искал в облике Веры доказательства обмана, мои сомнения уступали место глубочайшей симпатии.

– Они тебя привели в чувства, – объясняла Вера, – теперь у тебя энергии куча…

– Не надо, – поморщился я, не желая слышать панегирик в адрес Школы. – Что со мной было?

От меня не скрылось, что Вера хочет ускользнуть от ответа. Но я стал давить.

– Я не знаю. Я же не медик! Откуда я могу знать, что с тобой было! Я тебя дотащила. Дышал ли? Я не помню. Я очень испугалась, – отбивалась она.

– Хорошо, будем тогда считать, что меня воскресила Школа. В своих интересах, разумеется, – недовольно отозвался я и снова уставился на Веру.

– Это упрек? Я тебя тащила через лес! Ты знаешь, как тяжело мне было? И сколько раз я падала, вставала? И после этого – твои подозрения! – Она расплакалась и выбежала из палатки.

А я остался лежать в ней, глядя на водостойкий капрон волшебного шатра, по которому дрейфовали, как утомленные ифриты, тени.

Заметив прочные усилители палатки, пощупав в раздумье высокотехнологичную ткань, я стал считать. Богата ли Школа? Влиятельна ли? Что стоит за образом преподавателя, не производящего впечатление стяжателя, есть ли корыстные мотивы у школьного наставника, больше напоминающего советского физика?

– Ты! – ворвалась снова Вера, пахнущая теперь солью и дымом. – Я тебе доверилась! Я показала тебе! А ты!

– Что ты мне показала? – не понял я и получил пощечину, после которой установилась пауза длиной в октаву, что, казалось, палатка пойдет трещинами.

Вера накинулась на меня. Сложно сказать, чего в ее агрессии было больше: желания или обиды, поцелуев или укусов, влечения или упреков. Мне стало очевидно, что Вера соблазняла меня, но я не был уверен, могу ли дать волю своим чувствам, меня не покидала мысль, что моя спутница может меня обмануть. Но грешен и слаб человек!.. Я познал ее. И она стала стенать слаще и тише.

– Я хочу как можно быстрее уехать отсюда, – сказал я, когда все завершилось. – Не буду сейчас навешивать ярлыки. Это ни к чему. Но Школа однозначно нечестна с учениками.

– Почему? – спросила Вера, обхватывая меня ногой, как автомобильным ремнем. – Только из-за того, что адепты накачали тебя энергией без спроса?

– Вспомни: «Надо быть свободным от эгрегоров», – повторил я их голосом. – Мы как бы сами не знаем, зачем и почему расписываем пасхальное яичко!

– Какое пасхальное яичко? – нахмурилась она.

– У Школы тоже есть эгрегор. И они лгут о нашей свободе. Мы освобождаемся от одного воздействия и попадаем под другое. Что Школа сделала со мной? У меня до сих пор на внутреннем экране киноцефалы стоят! Они применили ко мне тройку. Если я не расстанусь со Школой, она заставит меня делать то, что она хочет.

– Ты преувеличиваешь силу этой организации и ее преподавателей, – неожиданно засмеялась Вера, что, признаться, оскорбило меня. – По-твоему, они прямо такие колдуны.

И мы начали ожесточенно спорить. «Что тогда ты мне хотела показать на озере? Зачем занимаешься, если не веришь?» – спрашивал я и получал стройные, точно заготовленные, ответы на тему того, что человек-де сейчас, как никогда, нуждается в чудесном и игровом; что иначе, как из чуда и игры, человеку технологического прогресса никак не соединиться со своим иррациональным нутром, которое темно, вечно и божественно. А без последнего невозможно ни целостности, ни счастья, ни даже здоровья. И как однобокое преклонение перед рациональностью доводит целые нации до сумасшествия – пример тому фашизм. На этом я ее остановил и строго сказал, ощутив себя не собой, а книжным персонажем тех блаженных времен, когда было еще важно, во что человек верит:

– Отвечай! – прогремел я грозно под влиянием всплывшего литературного альтер-эго. – Веришь ты, Вера, Школе или нет?

– И да, и нет, – говорила она и нежными прикосновениями руки пыталась меня утихомирить.

– Да или нет? – Я поднял еще на три тона голос и услышал внутри себя эхо церковного «Отрицаешься ли сатаны, и всех дел его, и всех ангел его, и всего служения его, и всея гордыни его?..»

– Верю, – ответила она. – И ты тоже веришь.

– Я ухожу из Школы, – твердо сказал я. – Это не прикосновение к игре или чуду, а секта. И я прошу тебя пойти со мной, пока они не запудрили окончательно тебе ум.

Вера долго сидела молча, надавливая пальцами то на веки, то на лоб, закрывая и открывая лицо ладонями.

– Нет, – наконец сказала она. – Я хочу пройти пост. Мне нужно много энергии для моей цели. У меня есть цель.

– Вера! – не выдержал я, и голос сорвался, заставив Веру вздрогнуть. – Это кредит! И проценты за эту энергию ты заплатишь такие, что забудешь, как тебя зовут! Меня сейчас распирает от энергии, но я чувствую себя киноцефалом.

– Нет, – твердо повторила она и вышла из палатки.

У костра я ее обнял. Наше прощание было исполнено нежности и грусти, которую усугубляло то, что мы приехали в лес из разных городов и оказались здесь одновременно благодаря случайностям в наших жизнях.

Глава 3

Дорога с капища к ближайшему цивилизованному месту стоила мне ноутбука и кошелька. Меня обокрали. Проезжающий бетоновоз облил грязью (на той глухой дороге новый бетоновоз выглядел сюрреалистично). Потом прицепился клещ, сбил спортсмен-велосипедист, так что я получил травму руки и вынужден был искать пункт оказания медицинской помощи.

Вдобавок мне пришлось поработать две недели продавцом супермаркета, чтобы наскрести деньги на возвращение домой. Но и на временном месте работы меня ждал кулачный бой с мерчендайзером и, соответственно, оскудение заработка.

На вокзале, где я оставался ночевать (после школьных экзерсисов на сон было достаточно четырех часов, хотя прежде я нуждался в девяти часах отдыха), меня систематически одолевала полиция. Почему-то правоохранители решили, что я толкаю тут наркоту. Я боялся, что из-за моих недешевых тряпок они сочтут меня богатеньким и что-нибудь подкинут, чтобы потом доить моих родителей. И поэтому поспешил заселиться в хостел.

Пробирали нехорошие догадки: вдруг Школа не дает грести против течения, держит человека на привязи, следит за ним? О том, что кто-то из жильцов комнаты принадлежит к ее адептам, я, клянусь, сразу же почувствовал. «Кто из них?» – подумал я, оглядывая соседей и прикидывая тактику защиты в отношении каждого из них.

Один мужик, по имени Валерий, – коренастый, с двумя золотыми зубами, с засаленной головой в али-баба-штанах – стоял у зеркала и, кусая зажатое в левой руке яблоко, правой брил ту щеку, откуда оно выпирало. Он посмеивался и изрекал с набитым ртом, отстраняя машинку, что-то оптимистичное. Однако его смешки и деланый энтузиазм отдавали затхлым душком. Может быть, он переживал кризис среднего возраста или недавно развелся – на правой узловатой руке его, цвета кирпича, еще бледнел след от широченного кольца, какими обручались в советские времена.

Второй мужчина был моложе – лет двадцати – с рахитически впалой грудью, в очках. Он лежал на животе и тыкал в планшет, издавая звуки, отражающие и его настроение, и коллизии планшетного мира. Их, звуков, никто в комнате не замечал.

Третий, представившийся Анатолием, выглядел зрело и адекватно. На вид ему было около тридцати. Когда я вошел, он стоял у окна и с кем-то разговаривал по телефону, а потом вышел в коридор. До моего слуха долетело: «Посмотри на человека и после говори».

– Не устаю повторять, – он вернулся в комнату, видно, желая на этот раз, чтоб мы его услышали, – жизнь – это проект. Но никто рационально и вдумчиво проектированием не занимается. Просто не знают законов.

На этом он положил трубку, и у меня не оставалось ни грамма сомнения, что именно он относится к Школе.

– О каких это законах ты говоришь? – посмеиваясь, спросил поглотивший яблоко вместе с огрызком мужичок.

– Законы просты. – Анатолий просто и ясно ответил. – Их уже доказал наш брат физик.

– Ах, ты про Ньютона! – пошутил мужик, показав жестом, что только что съел яблоко.

– Скорее, про дальнейшие парадигмы, – сухо ответил Анатолий и стал переодеваться, зайдя за дверцу шкафа.

– А что они значат? – спросил Валерий.

Юноша оторвался от планшета и сказал чуть занудным тоном, как будто только что затронули его «конька»:

– Вы про неисчислимое множество квазизамкнутых миров, что ли?

– Как жаль, – без всякого сожаления отвечал Анатолий, повязывая галстук, – что совершенно нет времени на дискуссию.

– Ну а ты коротенько, – ухмыльнулся Валерий, присев на кровать Анатолия так, будто тот его пригласил.

– Позвольте, – попросил его жестом встать Анатолий и, понимая, что его слушают все, в том числе юноша и я, произнес: – Все, что нас окружает, – это энергия и информация. Мы живем в энергоинформационном мире. Мы знаем его структуру. На этом вынужден откланяться. – Ион сделал шаг в сторону двери.

Но за ним пошел Валера, и вслед ему полетел вопрос от юноши:

– Это вы на основе чего так решили? На основе корпускулярно-волнового дуализма? Частиц и волн вероятности?

– И что вы предлагаете? – продолжал посмеиваться Валера, провожая Анатолия до коридора.

– Сейчас я ухожу. Можем вернуться к беседе позже, если хотите, – сказал Анатолий и ушел.

А Валера вернулся в комнату с ухмылочкой.

– «Энергия и информация…» – декламировал он, растягивая слова, и на его лице сменялись гримасы глубокомыслия и издевки, должные, кажется, вернуть нас к теме.

– Не поспоришь, конечно, – отозвался юноша. – Но меня больше интересует, что он читал.

Признаюсь, что к тому моменту меня пробрал ужас. Я в отчаянии рухнул на кровать. «Получается, я хочу уйти от Школы, но не могу, – размышлял я, – они настолько прокачали свой эгрегор, что эта слепая сила меня догоняет». Я чувствовал преследование. Самое настоящее. С тем лишь исключением, что преследовал меня не человек, а эгрегор, который не выдыхается и может действовать сколь угодно методично. Раньше такие вещи именовали роком, сейчас – «прикреплением к эгрегору». Как они там говорили? «Случайностей нет, а разум Бога – это мировые течения. Течения».

Тут же мне стали припоминаться их выкладки по поводу демистификации этой тонкой сферы. Они этого не произносили. Но подспудно имели в виду. Бог – это и есть энергия и информация, а с ними – все эгрегоры, которые прежде имели названия в демонологиях народов мира.

«Если же принять за факт, что преследует меня не человек, так как я никому не говорил, что буду здесь и даже сам не знал, где буду, – я старался спокойно рассуждать, – то бежать мне бессмысленно. С большой вероятностью я наткнусь еще на одну „случайность“. И так как эта случайность лежит в поле неизвестного и может быть любой, то лучше уже принять известный контекст».

В том, что Анатолий не агент, я был уверен. Агентура стоит денег. А они уже наладили процесс так, чтобы платили им, а не наоборот. Всего-навсего надо было запрограммировать людей, пришедших на обучение, на трансляцию идей. Таким образом, Анатолий относился к безличной цепочке событий: вор – бетоновоз – клещ – попавшее на ухаб велосипедное колесо – вонючий поддон в руках у мерчендайзера – штраф. Вероятнее всего, он являлся невольным переносчиком «заразы» – неосознанным артикулятором постулатов Школы. Благожелательным человеком, которому не лень выдавить из себя пару слов, чтоб помочь кому-то в этом ответственном проекте под названием «Жизнь».

Однако валяться на кровати – не выход из ситуации. Чувствуя себя картой либо из раковины мидии в игре «Ута-гарута» или же кругляшом в индийском пасьянсе «Ганджифа», иными словами, ощущая вместо собственного «я» усердную перетасовку чего-то малопонятного, я пошел на улицу в поисках недорогой еды.

Понятно, вся реальность полнится эгрегорами и их сатанинскими пентаграммами – логотипами фирм, например. Но в фудкортах они кишат, как вальдшнепы в березовой роще. И я решил податься в захудалый магазин напротив кирпичного забора хосписа. Опаленных слайсов тунца с йогуртовым дрессингом там, конечно, не оказалось, зато был бородинский, шпроты, укроп и чеснок, из них можно было смастерить бутерброд в духе СССР и проглотить таким образом эгрегор Красного Интернационала (если вы думаете, что я шучу, спешу вас разуверить).

Вы, наверное, хотите спросить, действительно ли после инцидента на капище и прокачки у меня стало больше сил? Однозначно, да. Я стал меньше есть и спать. Однако мне бы хотелось кое-что уточнить. Взять, к примеру, культуристов. Их мышцы, наращенные за счет анаболиков, могут быть угрожающими в объеме, однако сила их невелика. Многие качки страдают отсутствием гибкости. Чужеродные силы, которыми накачали меня, были пышны, как горбы у верблюда, и пусты, как прерии. Без преувеличения – меня распирало, но я не мог ничего созидать. Для реализации низменных целей полученный на капище кровяноколбасный трэш вполне годился, но для того, чтобы, например, расти в осознанности или идти к высокой цели, нужно было нечто качественно другое.

Итак, я имел хренову тучу сил, гору энергетических мускулов, но чувствовал себя воздушным шаром, которого вот-вот унесет куда-то эгрегориальным ветром. Главной своей задачей я видел не сорваться, медленно и плавно унести их «добро» своим путем. А если получится, выкинуть его по дороге.

Вечером, вернувшись в хостел, я увидел знакомую картину: Валера и юноша сидели с закрытыми глазами и расставленными руками, будто они держат шар. Анатолий, стоя над ними, говорил: «Вот, друзья, это азы. Энергия, как вы поняли, существует в ваших пальцах. Относительно телесности информации никто, думаю, не сомневается». Потом он вытащил книгу Школы первой ступени и передал ее Валере, который впервые сидел тихо и в великом, как мне показалось, раздумье.

– Попробуйте теперь, если хотите, передать ваш биоэнергетический шарик Ивану, – сказал Анатолий, когда я появился в дверях.

Школа продолжала передавать мне «приветы».

– Спасибо, я в это не верю, – соврал я, пытаясь пройти к своей койке.

– Так тем более, – настаивал Анатолий, – если вы во что-то не верите, почему тогда отказываетесь? С вами ничего не произойдет.

– Галиматья, – буркнул я и услышал напористое «но-но-но» Валеры, который, кажется, впервые обнаружил в себе «тонкость» и был оскорблен пренебрежением этого открытия.

– Я человек воцерковленный. Я считаю это все сатанинскими происками. Энергия, биоэнергетика, возможно, существует. Но вся она – от дьявола. Единственная светлая энергия обитает в церкви, в русской нашей православной, – выпалил я неожиданно для себя, затем сделал поклон, настолько русский и старинный, точно я был народником.

В это же мгновение из окна раздался колокольный перезвон.

«Возможно, я стал участником мировой войны двух эгрегоров…» – прилетела странная мысль под тревожные колокольные переливы.

– А где же крест на тебе? – прищурился Валера и привстал, словно речь зашла о вопросах первой важности. – Ни на ком тут креста нет! – воскликнул он с чувством. – Только на мне! И я не считаю биоэнергетику сатанинским происком!

– Успокойтесь, пожалуйста, – попытался его усадить Анатолий, – видите ли, я забыл вас предупредить, что энергии в теле две. Одна от земли, горячая, она может давление повышать. Она очень возбуждает. А вторая – из космоса, холодная, она успокаивает, умиротворяет. Давайте теперь из нее шарик попробуем сделать.

– Нет уж, – не унимался Валера, – пусть он ответит, почему меня в сатанизме уличал!

– Да вас никто не уличал! – в один голос сказали Анатолий и юноша.

Я же сполз со свой кровати, чувствуя, что сейчас воздушный шар, надутый Школой, куда-то меня понесет. Далеко-далеко. Что касается чувств, то я кипел. Мне хотелось навалять всем троим, распорядившись, наконец, «мускулами».

«Сейчас меня сорвет. И понесется», – прилетали мысли, и, сам не понимая, почему, словно не полностью контролируя себя, я припомнил и без рефлексий применил очередной навык Школы. Навык, который можно было бы назвать «Устрашение» или «Влияние». И тупая энергия, бурлившая во мне, в мгновение раздула эфирное тело до размеров целого дома.

– Что ты сказал?! – стал наезжать я, и Валера, бледный, сел мимо кровати.

Виктор и юноша покосились на меня с опаской.

«Работает, бля!» – ругался я про себя, пытаясь вернуть эфирному телу его обычную величину и навсегда забыть все то, чему меня обучили в Школе.

Остаток вечера и полночи я провел лежа на кровати, точно не желая применять даже по мелочи ту силу, что во мне была. И никто ко мне больше не обращался. И само чудо было демистифицировано, разложено до биоэнергетических импульсов. И не было ни Бога, ни Сатаны.

В мыслях своих я сентиментально обращался к Вере: «Нежная моя курочка, знала бы ты, как я по тебе грущу и тоскую! Как хочется мне тебя растерзать и умаслить! Как сладко я печалюсь о наших поцелуях! Как рвусь к тебе, лани моей золотоглазой! И клянусь: я вырву тебя из лап дракона – ужасной этой Школы. Сила его в том, что он втирается в сознание, не убеждая и принуждая, а действуя тонко, тихо, не торопясь. И вот уже второе десятилетие остается легально на плаву. Наш дракон знает законы. Зачем, скажи мне, любовь моя, тебе нужна эта Школа? О, как я хочу видеть тебя целой и невредимой!»

Очень, признаться, было страшно увидеть не вожделенную Веру, а очередного адепта Школы. И даже в этом она оказывалась на высоте искусства махинации – ее сторонники выглядели так же спокойно, толерантно и разумно, как, например, мой сосед Анатолий. Никакого фанатизма и экзальтации, какие наблюдаются при грубой работе. Все только с «доброй воли» человека, через шелка его сознания.

Через пару дней мне наконец выдали заработную плату, и я отправился в свой закрытый военный городок, не значащийся на картах мира. Кошки и собаки, попадавшиеся по пути, от меня шарахались. Засоренность внутреннего экрана, несоответствие между моим жизненным опытом и тем, что крутилось в голове, донимали. Мне решительно нужна была перезагрузка. И еще мне хотелось понять модель бизнеса Школы. Варианта модели, по сути, было два: полная ложь или частичная.

И хоть в нашем военном городке ни колдуны, ни священники были не в чести, неподалеку я разыскал одного, как мне сказали, проверенного биоэнергета-остеопата-травника, в голове которого, кажется, кипела та же мультирелигиозная мешанина, что и у представителей поколения нью-эйдж, хотя травнику шел девятый десяток.

Жил он в частном домике с тремя псами и голубями. За прием брал фиксированно, но скромно. Этот вариант оплаты вызывал больше симпатии, нежели готовность взять ровно столько, сколько сочтет возможным дать посетитель. Второй вид расчетов попахивал желанием пустить пыль в глаза. Звали травника, уроженца Кубани, покатавшегося по свету, Свами Кишан, что в переводе значит «черный или синий». В простонародье его звали Кришной, что ровным счетом никак не отражало его взглядов и было ловко подброшено конкурентами, потому как действительно отпугивало клиентов. Кого-кого, а Кришну и адвентистов в наших краях не любили.

– Здравствуйте, Свами Кишан! Я хочу узнать, что вы видите? – сказал я, помахав усушенному старичку, сидящему с жирным голубем на плече на самопальной скамье.

– Вижу дурака, – без эмоций ответил тот с такой интонацией, что практически невозможно было обидеться.

– Допустим. А ауру вы видите? Что вы можете сказать о моей энергии? Мне необходимо, чтоб вы оценили мое состояние. Есть у меня, например, оболочка?

– Оболочки у тебя никакой нет, конечно, – ответил старик со вздохом, – я давно не встречал людей с оболочками. Но сил много. Ложись. – Ион показал мне на кушетку, испачканную голубиным пометом.

Он еле ощутимо прошелся пальцами по позвоночнику, что-то пощупал за ушами и, верно определив мои недуги, рекомендовал ходить по пять километров по лесу.

– Понимаете, мне нужна немного другая оценка. В общем, я кое-где поучился и не хочу обманываться. Давайте я сейчас кое-что сделаю. – И я стал его программировать, в соответствии с уроками Школы, на то, чтобы он сократил плату. Мне, конечно, было плевать на деньги. Меня интересовало другое.

– Другая оценка, говоришь? Ничего не плати и уходи, – неожиданно рассердился он и показал мне в сторону калитки.

Как я ни пытался вернуть его к беседе, вручить деньги, он отмахивался и гнал меня.

Похоже, Школа не допускала основного – установления оболочки, которая была гарантом обретения свободы от эгрегора самой Школы. Я почти утвердился в том, что она давала ровно столько, сколько нужно для ее продвижения и формирования у человека пленительной иллюзии «владения невидимыми техниками».

Косвенным подтверждением тому было и сообщение Веры, которое я получил спустя три недели после нашей разлуки. Ввиду его краткости, приведу полностью:

«Салют, май Дарлинг! Извини, что надолго исчезала. Ты Же знаешь, во время энергопоста лучше отключиться от всех и вся. Но вот я снова дома. Будет ли у тебя возможность приехать? Я не против встречи. Я почти не сплю, почти не ем, и сил у меня так много, что я смогу вплотную работать над своей целью и гулять по городу с тобой».

Стоит ли говорить, как быстро я решил навестить Веру?!