Kitobni o'qish: «Собачелла»

Shrift:

Художник Вера Коротаева

– Андрей Колганов, двадцать девять лет, женат, двое сыновей.

– Стоп, стоп. Не то. Совсем не то. Ну мы же с вами договаривались. – Журналистка скрестила руки на груди и встала между камерой и бородатым мужчиной, сидевшим на скамейке около большого деревенского дома. Тот устало улыбнулся и вопрошающе посмотрел на девушку. Она едва скрывала раздражение.

– А что говорить-то?

– Что, что… – заворчала журналистка. – Андрей, еще раз вам повторяю: никаких… никаких там родился, крестился, женился… только живой рассказ. Никому эта сухая информация не нужна. Ну, как вы к этому пришли? Почему занимаетесь собаками? Зачем вам это, в конце концов? Разве так непонятно?!

Девушка царапнула заточенным ноготком по микрофону. Обреченно, будто разговаривает с умалишенным, не способным понять элементарные вещи, спросила:

– Ну? Работаем или как?

Андрей Колганов кивнул. Вытер пот, выступивший из-за бьющих в лицо софитов, и приготовился рассказывать.

Журналистка повернулась к оператору:

– Поехали, ребята.

* * *

Руль противно постанывал на каждом повороте. Приходилось сильно нажимать на него плечом, чтобы менять направления. От этого вся моя и без того нескладная фигура сгибалась вдвое. Да. В этот момент я был совсем не похож на матерого гонщика, героя двора, покорителя строек и прочих интересных непролазных местечек.

Я гнал вокруг дома на стареньком «Олимпийце». Это было наследство, доставшееся от папы. Когда-то он сам носился на нем по этим дворам. Для двенадцатилетнего мальчишки, мечтающего о новеньком Stels, владение таким раритетом считалось позорным. Но выбирать не приходилось – другой велик родители мне покупать не хотели. Масло в огонь подливало еще то, что мой двухколесный драндулет явно знавал лучшие времена. Черный треугольник сиденья навсегда замер в одном-единственном положении, очень высоко для меня, поэтому ехать приходилось стоя. В колесах не хватало чуть ли не половины спиц, а проржавевшая цепь постоянно слетала с шестерни. Разгоняться на таком велике было опасно. Но кто в этот момент думал об опасности? Я гнал что было силы. Лето, каникулы, свобода – все это должно было закончиться совсем скоро. У меня оставалась в запасе всего неделя. А планов гора! Сегодня днем, пока родители на работе, мы собирались с друзьями улизнуть на речку, на «запретку». Так у нас называли местное водохранилище. Купаться там, конечно, не разрешали. Но мы знали одно местечко – заводь, – в которое редко заглядывала охрана, и умудрялись безнаказанно наведываться туда раз по двадцать за лето. А еще за ту неделю надо было «сделать» Ваньку Маковкина, одноклассника, в Counter-Strike. Мы жили на одном этаже, так что интернет родаки решили нам подключать вместе. Для учебы. Вместо этого мы с ним рубились по сети в стрелялку. Я играл за полицейских, он за террористов и каждый раз успевал взорвать бомбу раньше, чем я до нее добирался. Следующий бой был намечен на послезавтра. Если выиграю, Ванька обещал подарить новенький диск «Звездных войн». При проигрыше мне пришлось бы отдать ему световой меч джедая, привезенный папой из командировки. И, судя по предыдущим боям, у меня были все шансы остаться без отцовского подарка.

Я представил меч в Ванькиных руках и на секунду потерял управление, выпустил руль. Велосипед тут же вильнул в сторону. Меня понесло к кустам. Оказаться кверху ногами в колючках – то еще удовольствие. Поэтому я вцепился в руль и рывком развернул велик. Мой драндулет заскрипел и стал заваливаться. Я даже толком не успел сгруппироваться перед падением. Так и пробороздил боком асфальт. Больно обожгло ладони и лицо, заныла левая нога. Я с трудом поднялся. Руки содраны в кровь, левый рукав ветровки – в лохмотья. Мама опять будет ворчать из-за ссадин и порванной одежды. Она всегда так… Но это мелочи. Был бы цел велик. В отличие от меня, его пластырем и зеленкой не вылечишь.

Я повернулся к велосипеду. Он вроде был в порядке. Но под задним колесом… Кошка! Под моим колесом лежала кошка! Как же я ее не заметил во время маневра?! Я подошел поближе, но не решился до нее дотронуться. Только аккуратно убрал велосипед в те самые злосчастные кусты, на которые едва не напоролся. Кошка жалобно замяукала, но встать животное не пыталось. Она была перемазана кровью, и, судя по увеличивающейся бурой лужице на асфальте, кровь все еще текла из открытой раны.

И что мне с ней теперь делать?! Я огляделся в поисках помощи, но, как назло, поблизости никого не было. А кошку срочно надо было показать врачу! И тут меня осенило. Ветеринарша! Живет же одна в нашем доме. Я пулей рванул к подъезду. Никогда прежде так не бегал. Никогда. Казалось, что даже на велике ездил с меньшей скоростью, чем сейчас. На своих двоих.

– Не знаешь, Собачелла дома? – крикнул я знакомому пареньку, выходившему из нашего подъезда.

Он удивленно пожал плечами:

– А на что она тебе?

Отвечать было некогда. Я юркнул в подъезд и непослушными пальцами надавил кнопку лифта. Кабина отозвалась где-то далеко наверху. Помявшись около дверей еще с полсекунды, я пулей влетел на лестницу. Второй, четвертый, седьмой… Чем ближе я подбирался к нужному девятому этажу, тем резче становился отвратительный запах собачьих испражнений и тем сильнее колотилось мое сердце.

Перед дверью Собачеллы замер. Сейчас я стану первым человеком из нашего двора, кто решился заговорить с этой теткой. Именно заговорить. А не бросить вслед несколько фраз, подкрепленных обидными прозвищами, как это делали все окрестные мальчишки. И даже не отчитать нецензурными словечками за тошнотворную вонь, идущую из ее квартиры, как это делали все взрослые.

Здесь, на девятом этаже, в квартире номер сто двадцать три жила некая Степанова Клавдия Дмитриевна. Какашкин СКлаД. Собачелла. Гавкалка Петровна. Было еще одно – Ветеринарша – самое безобидное из прозвищ. Эта странная тетка держала дома целую стаю собак и кошек. Соседи ее, мягко говоря, недолюбливали. Даже травили. Впрочем, и она их не особо жаловала. После очередного скандала с жильцами специально водила свою ватагу погулять на клумбу перед домом, помочь цветоводам с удобрениями.

Жила Собачелла одна, дружбу ни с кем не водила и из всего окружающего мира нормально общалась только с местным участковым Петром Сергеевичем. Он был частым гостем в проблемной квартирке.

Совать к ней нос ужасно не хотелось, но выбора не было.

– Чего надо? – услышал я ледяной голос. Собачелла, широко распахнув дверь, стояла на пороге и сверлила меня взглядом.

В носу противно защекотало от запаха экскрементов, уши заложило от собачьего лая. Я растерялся и хотел уже привычно рвануть вниз, выкрикивая на ходу: «Собачелла-дурачелла»! Но вовремя опомнился.

– Кошка… – еле выдавил я.

– Что кошка? Какая кошка? – Она раздраженно зашипела: – Родители подослали? Сами зайти не могут, шпану отправляют… Во народец! Чего застыл, как лопатой ударенный? Мои кошки дома сидят, а по подъездам гадят коты Троекуровых. Пусть с ними и разбираются. Все! Брысь отсюда!

Она попыталась захлопнуть дверь, но в тот момент у меня сработала вратарская привычка – неожиданно для Собачеллы и себя самого я сунул ногу в щель, как бы отбивая удар.

– Нельзя «брысь»! Кошка там… У пятого подъезда. Она того… беременная! – Я еле произнес последнее слово, аж зарделся весь.

– Что с ней? – тон Собачеллы изменился.

– Сбили, – уклончиво ответил я. Мне почему-то показалось, что, если я сознаюсь Собачелле в наезде, живым отсюда не уйду.

– Так что ты тут мямлишь как идиот?! Показывай скорее!

Она с треском захлопнула дверь квартиры и уже неслась вниз по ступенькам. Как была – в тапочках и халате.

– Что стоишь, ушибленный? Бегом! – на ходу крикнула мне Собачелла.

Ослушаться я не посмел. И, перепрыгивая через ступеньки, помчался на спасение искалеченной кошки.

* * *

– Держи крепче! Давай! На задние нажимай, вырывается же!

– Да давлю я.

– Сильнее жми, хлюпик! Тебя совсем не кормят, что ли?

Я пыхтел от натуги и со всей силой прижимал к столу кошачьи лапы. Сбитая мной мурка лягалась, как бешеная лошадь. Пришлось замотать кошку в полотенце и навалиться сверху, подпереть пушистый зад животом. За это я тут же получил очередную словесную оплеуху.

– Что творишь, ушибленный? Аккуратнее там. Не видишь, что она беременная? Сейчас еще котята полезут.

Собачелла колдовала над кошкой уже добрых полчаса. Поставила укол, промыла рану на лапе, а теперь накладывала шину – привязывала к сломанной кошачьей конечности две перекладины от детской кроватки, которые мне пришлось доставать из мусорного бака. Делала она это ловко, как настоящий врач. Сразу было видно, что не впервой. Не зря же многие звали ее Ветеринаршей, а участковый водил к ней своего пуделя, когда бродячие псы порвали тому ухо.

Я был на побегушках: носился по свалке в поисках подходящего материала для шины, отмерял и отрезал бинты и, самое сложное, старался успокоить разъяренную пациентку. Но победителем из этой битвы я так и не вышел. Видимо, в отместку за переломанную лапу мурка в кровь изодрала мне руки. Досталось и любимой синей футболке. Мама потом долго ругалась, пришивая на место оторванный с мясом карман.

Я и сам не понял, как Собачелле удалось затащить меня в свою квартиру. Здесь было неуютно, хоть и чисто. Несмотря на немыслимое количество животных, Собачелле как-то удавалось поддерживать порядок. По крайней мере, на кухне. Дальше меня не приглашали, а я и не рвался. Знал только, что квартира должна быть трехкомнатной, как у наших знакомых. Собачелла жила как раз над ними, только на восемь этажей выше. Ремонт здесь не делали, наверное, целую вечность. Деревянные двери были выкрашены белой краской, стены на кухне и в коридоре до половины синей. Причем весьма неприятного грязного оттенка. На полу – линолеум в заплатках. На потолках – лампочки вместо люстр. В углу прихожей я заметил внушительную связку ошейников. К некоторым вместо поводков была привязана обычная бельевая веревка. А вот собак мне разглядеть не удалось. Только носы, упирающиеся в стекло двери гостиной. Видимо, Собачелла держала животных именно там. Когда я застыл на пороге, соседка тут же приказала следовать за ней на кухню, спасать кошку.

Собачелла закончила перевязку. И, оторвавшись от бинтов, вдруг устало посмотрела на меня:

– Как хоть тебя зовут?

– Андреем.

– Андрюшкой. Дюшкой, значит. Хорошее имя.

Сказала она это как-то непривычно мягко. Без грубости. Я оторопел и начал рассматривать соседку, будто впервые ее увидел. Оказывается, Собачелла была не такой уж страшной, как мы всегда считали. И даже не старой. Наверное, даже помладше моей бабули. Лицо у нее было грубое и морщинистое, огромный орлиный нос и темные, почти черные, глаза. Почему-то в ту минуту они показались мне добрыми. Она мазала кошке разодранный лоб зеленкой и что-то приговаривала. А еще – дула на рану. Так мне часто делала мама, когда я был маленьким. И от всего того Собачелла становилась какой-то другой – теплой, домашней. Не злой, вонючей теткой, которую мы время от времени дразнили. Ну, вони, конечно, хватало. Особенно сейчас, когда я находился в самом ее центре.

– Ты не в курсе, чья она? Как оказалась на дороге? Надо найти хозяина, пока не окотилась.

– Уличная вроде, – буркнул я. – В подвале рядом с третьим подъездом живет.

Расспросов об аварии я боялся больше всего. Сознаваться было страшно и стыдно. И я тихонько молил о том, чтобы она не поняла, чей это велик торчал в кустах около пятого подъезда. Но Собачелла как будто забыла об этом.

– Себе возьмешь? За ней уход нужен.

Я неуверенно пожал плечами, представляя, что будет, если заявлюсь домой с бездомной беременной кошкой за пазухой.

– Все ясно! Как всегда… Сбить собьют, а потом на помойку.

Собачелла вновь стала собой. Я весь сжался, не понимая, откуда она узнала о моей тайне.

– Ладно, ты хоть ее на улице не бросил, не то что некоторые…

– Да это не я… – Я начал было по привычке оправдываться, но почему-то замолчал. Врать не хотелось. Да и кому тут соврешь. Собачелла и так все знала.

Она погладила задремавшее животное.

– М-да… Ну что ж! Кошка так кошка! Да еще и с прибытком. Будешь жить у меня. Пойдем, мявка, я тебя с коллективом познакомлю.

Собачелла подхватила кошку и прошла в гостиную, где ее ждали собаки. Псы встретили их радостно. Самые маленькие и говорливые залились визгливым лаем и всё пытались допрыгнуть до рук Собачеллы. Собаки побольше приветственно махали хвостами. На кошку никто не рычал и не кидался. Собачье братство, объединенное общим горем беспризорности, с легкостью приняло в свои ряды новую подопечную.

* * *

– Ленина, Садовая, Кольцевая… Так! Еще две улицы остались.

Половина района пройдена. До школы мне надо было успеть обежать еще несколько дворов и остановок – расклеить объявления. Моросил противный осенний дождь. И, чтобы не намочить листы, я прятал их под курткой. Но бумага все равно напиталась влагой. Когда я доклеивал последние объявления, на них мало что можно было прочитать: «От… в хорошие… и котят. Красивые, к лотку приу…» И далее несколько размытых цифр из номера телефона Собачеллы.

Да! Я опять плясал под ее дудку. Совершенно невообразимым для меня образом странная собачница из сто двадцать третьей квартиры заставляла меня выполнять все ее указания. Я даже родителей слушался через раз, а тут…

Как-то утром пару недель назад меня разбудил телефонный звонок. На календаре суббота, на часах половина седьмого. Трубку взяла мама. Немного помолчав, она зашла ко мне в комнату и протянула телефон. Провод длинной скрученной змеей шмыгнул по постели.

– Не знаю, какие у тебя могут быть дела с Клавдией из сто двадцать третьей, но мне это уже не нравится. На, поговори, все-таки взрослый человек звонит, некрасиво заставлять себя ждать. – И она приложила мне трубку прямо к уху. Я тут же придавил ее сверху подушкой, чтобы не свалилась. Держать самому было лень. Да еще спать хотелось до смерти, потому я не сразу понял, кто звонит и что от меня надо.

– Алло?

– Здорово, ушибленный. У тебя пополнение. Анфиса окотилась. Ноги в руки и дуй ко мне – знакомиться с крестниками.

– Кто? – Сквозь сон до меня еще туго доходили ее слова.

– Анфиска. Кошка твоя. Живо сюда. Дело есть.

– У-у-у, – буркнул я и отключился.

Минут через пять телефон снова зазвонил. Уже под самым ухом. Оказывается, я не убрал палец с кнопки, так и заснул.

– Да! – подскочил я как ужаленный.

– Ну, чего копаешься? – сердилась на том конце провода Собачелла.

– Иду, – выкрикнул я и вскочил с кровати.

Наспех умылся, натянул штаны и футболку, схватил со стола бутерброд и крикнул на ходу:

– Мам, мне к Славке надо. Это по докладу. На понедельник задали.

Мама ответить не успела, дверь за мной захлопнулась раньше. Славка Кваксин был моим лучшим другом и одноклассником, жил на два этажа выше, и утренний побег в гости не мог вызвать подозрений. Вот только повод придумал я неважный. Мама потом меня долго терзала с этим докладом. Интересовалась темой и оценкой. Даже спрашивала у Славки. Хорошо хоть, я вовремя его предупредил.

Я мигом вбежал на девятый этаж. Не то чтобы мне очень хотелось еще раз побывать у Собачеллы, да и новорожденные котята меня особо не интересовали. Я, признаюсь, тогда струсил, что она позвонит нам еще раз и расскажет родителям про сбитую кошку.

– Пришел? – Собачелла, как всегда, встретила неприветливо.

Я растерянно кивнул. Пришел, куда тут денешься! Она молча запустила меня в квартиру. Животных в коридоре не было. Собачелла опять заперла их в гостиной. Никто не лаял. Псы тихо поскуливали из-за двери. Ждали, когда хозяйка разрешит им выйти.

Мы прошли на кухню. На полу, под ржавой батареей, с которой кое-где отвалились куски краски, стояла коробка. Внутри копошились комочки с розовыми носами. Они были какие-то прилизанные, сморщенные, совсем не похожие на кошек.

– Ух ты! – Я, видимо, присвистнул от удивления, потому что Собачелла вдруг улыбнулась, легонько подтолкнула меня в сторону ванной комнаты.

– Руки помой.

– Да я уже… – попытался возразить я, но потопал к крану.

Они шевелились! Мокрые, смешные, неуклюжие… Они лезли друг на друга прямо по головам и громко причмокивали в поисках еды. Я завис около коробки с котятами надолго. Гладить их было страшно. Такие маленькие… Просто засовывал руки внутрь и замирал, когда в них упирались мокрые носы.

– Отойди. Мать пришла, – услышал я за спиной голос Собачеллы. Она держала Анфису. Ту самую сбитую кошку. Лапа была еще замотана бинтами, а на животе у кошки красовалась цветастая повязка. Почуяв мать, котята заторопились к ней. Они тыкались мордами в повязку, но не находили съестного и жалобно пищали.

– Чего это?

– Чего-чего… Бандаж. Повязка такая, после операции надевают. Мастит у Анфиски вскрылся вчера. Она на улице сколько пробыла? Долго! Застудилась, теперь котят кормить не может. Поэтому, мил друг, на тебе бидон и шурсь за молоком! В восемь бочка приезжает. В очередь первый лезь, чтобы сверху взять. Сливочек!

Собачелла сунула мне в руку зеленый в белый горох бидон, в карман джинсов запихала бумажку, рублей сто, кажется, и подтолкнула к выходу:

– Чего оторопел опять?! А ты думал, я тебя позвала на котят любоваться?! Сейчас! Много тебе чести.

И, видя, как я замешкался на пороге, добавила:

– Дуй скорее. Разберут все. Мелким еда нужна.

Я пулей вылетел из подъезда. Знал, куда бежать. Мы каждую субботу покупали привозное молоко из бочки. Белое, пенистое, душистое. Не порошковое, как называла его мама. В очереди я был вторым. Впереди стоял Антон Иванович, мамин коллега по работе. Ему меня видеть было необязательно. Вдруг еще родителям скажет или попросит передать что-то. А ведь по легенде я сейчас был у Славки, писал доклад. Я весь сжался за спиной Антона Ивановича и поворачивался строго туда, куда он. Влево, вправо, даже присесть пришлось. Если бы Антону Ивановичу приспичило посмотреть назад, я бы, наверное, исполнил что-то в духе Нео из «Матрицы», какой-нибудь приемчик из его боя с агентом Смитом.

Но Антон Иванович не оборачивался. Он поговорил с продавщицей о погоде, сделал ей какой-то неуклюжий комплимент, протянул деньги, поставил полную банку с молоком в пакет и пошел к своему жигуленку. Тот был припаркован неподалеку.

– Уф, пронесло, – выдохнул я. – Не заметил.

Я приободрился. Весь вытянулся. И, мне даже показалось, чуть подрос в этот момент. Но не тут-то было. Тетя Таня, грузная черноволосая продавщица в белом чепце и переднике, которая знала в наших дворах каждого как облупленного, оказывается, видела все мои приседания. И пристала с расспросами:

– Андрюха, чего рыщешь? Со взрослыми не здороваешься?

– Здрасте, – ответил я, вдруг вновь став маленьким. Теперь я не возвышался над тетей Таней, а почти уткнулся носом в ее передник и рассматривал на нем желтые молочные пятна.

– Мне здрасте, а Антону Ивановичу? Иль нашкодил чего, шалопай?

– Не нашкодил.

Я протянул ей бидон. Зеленый в белый горох.

– Тара у вас новая. А прежний чего? Расколотил? Небось шмякнулся где-нибудь с бидоном, помял. Вы же носитесь как оглашенные! Мать-то где?

– Дома, – ответил я полушепотом. Уж очень мне хотелось скорее убраться от этой бочки, от тети Тани и ее пропахшего скисшим молоком передника.

– Глаза-то подними, когда со взрослыми разговариваешь. Передай ей, что больше тебе, охламону, молоко не отпущу. Это последний раз. Пусть сама ходит или учит тебя вежливости, прежде чем в люди выпускать.

Молоко из большой блестящей плошки плюхнулось на дно бидона, заструилось белым потоком. Грохнула крышка, и тетя Таня вперилась в меня взглядом:

– Ну?

– Чего? – не понял я.

– Деньги!

Про деньги я забыл, так хотелось скорее улизнуть. Нашарил в кармане жеваную бумажку и протянул продавщице.

– Мятая, – недовольно сказала она и подала мне полный бидон. – Сейчас сдачу сдам.

Тетя Таня отвернулась к своей бочке. Там на приступочке стояла банка, туго набитая бумажками и мелочью. Я воспользовался моментом и аккуратно, чтобы не выплеснуть молоко из бидона, стал ретироваться. Сначала потихоньку, потом все быстрее и быстрее.

– Куда-а-а! Сдачу забери, а то мамка скажет, что я тебя обсчитала.

Я уже бежал к подъезду. По пути пару раз споткнулся, больно ударился коленом, но бидон не выпустил. Поднялся и помчал что было силы. Только бы успеть спрятаться, пока меня не догнал зычный голос тети Тани и все вокруг не узнали, что я охламон и хам, и что я забыл сдачу, и что вообще приходил сегодня утром за молоком.

Темнота подъезда скрыла меня от любопытных глаз прохожих, которые пытались рассмотреть, кого на этот раз распекает молочница. И только тогда я понял, что половина молока из бидона сбежала и растеклась белой лужей на асфальте.

За это мне влетело от Собачеллы. А чуть позже и от мамы. По несчастливой случайности вскоре после моего побега она тоже отправилась за молоком и там выслушала все про меня, себя и всю нашу семью. Это был скандал. Мне запретили выходить из дома целую неделю. Бабушка провожала меня в школу, а потом встречала после уроков. Я старался распрощаться с ней где-нибудь подальше от калитки, но под хихиканье и перешептывание одноклассников она упорно шла со мной до дверей. Если бы можно было провалиться сквозь землю, со мной бы это случилось раз сто за одно такое путешествие. Еще мне, конечно же, запретили ходить к Собачелле.

– Нашел с кем дружбу водить?! Собачница, помоечница. Научила пацана врать. А что дальше будет?! По подворотням слоняться начнешь? – кричал отец.

Мама ругалась меньше. Даже похвалила меня за то, что хотел помочь котятам. Но с Собачеллой велела больше дел не иметь и забыть туда дорогу.

Да я и сам, честно говоря, после случившегося не очень-то хотел возвращаться в пропахшую псиной конуру Собачеллы. Столько проблем из-за какой-то тетки и ее собак!

«Нашла дурака молоко ей таскать да по поручениям бегать», – думал я не без бравады. Вот только по ночам какое-то тревожное чувство не давало мне уснуть. Мне казалось, что я забыл сделать что-то важное, поступил как-то неправильно, и от этого становилось тоскливо. Я лежал в постели и перебирал события прошедшего дня. Вроде все как всегда. В школе, дома, во дворе я вел себя, конечно, неидеально, но не вытворял ничего такого, за что можно было получить нагоняй от совести. Передумав обо всем на свете, я утыкался носом в подушку и дышал в нее, чтобы появилась ямка с теплым воздухом – драконья пещера. Туда можно было нашептать все свои страхи и плохие поступки. Тогда дракон их поймает и не выпустит наружу. Этому меня научила мама, когда мне было лет пять. Раньше такой способ хорошо помогал. А сейчас… Я дышал, дышал и думал о двойке по английскому, сломанном пенале одноклассницы Наташи Погодиной, разодранной штанине новых брюк, невымытой, но составленной на место так, чтобы не видела мама, посуде и много еще о чем. Но мысли все равно приводили меня к Собачелле и Анфисе. Я закрывал ладонями пещеру, это было обязательное условие, а то дракон мог выбраться, переворачивал для надежности подушку и ложился сверху. Вот тут-то ненужные мысли начинали меня одолевать с особой силой.

«Ну сбил… Ну котята… Ну маленькие, кормить надо. А Собачелла на что? Она взрослая. А я ребенок. Я ничего не могу сделать. Она может».

Но совесть колола нещадно.

«Ты обманул ее. Обещал помочь и сбежал», – говорила она мне.

«Мне родители запретили», – отвечал я совести, поглубже зарываясь в подушку.

«Котята пропадут без молока, а Собачелла уже старенькая, чтобы уследить за всеми животными».

«Я их спас. Если бы я не сбил Анфису, они бы жили в подвале. И умерли с голоду», – на ходу выдумывал я себе оправдания.

«Герой!» – смеялась в ответ совесть. Громко и ехидно.

Тогда я надевал наушники и включал Rammstein, чтобы больше этого не слышать. Помогало это ровно до следующего вечера. Как только выключался свет и надо было засыпать, совесть приходила, садилась рядышком на кровати и нашептывала мне про странную соседку из сто двадцать третьей квартиры.

Через неделю, когда наказание уже подходило к концу и мне разрешили ненадолго выбираться из дома одному, без бабушки, я столкнулся в подъезде с Собачеллой.

– Уже выпускают? – сочувственно спросила она, когда я попытался прошмыгнуть мимо. Видимо, все в доме знали историю с молочницей.

Я кивнул и собрался бежать дальше.

– Ты это… извини, что отправила тебя тогда. Не думала, что так все получится. Ну что, мир? – и она протянула мне ладонь. Грубую, похожую на мужскую, с грязными неровными ногтями. Не как у мамы.

Меня бросило в жар. Наверное, никто из мальчишек не слышал такого от Собачеллы. Я был первым. Вообще-то, ей не за что было извиняться. Сам виноват.

– Друзья?

Все еще не веря своим ушам, я пожал ее руку. Друзья?! Я и Собачелла?! Странная какая-то выходила дружба, но не отказывать же. А вдруг у нее вообще больше нет друзей?

– Друзья, – ответил я. – А как там…

– Анфиса? Уже лучше. Бандаж пока не сняли, ставлю ей уколы. А вот котят приходится кормить из пипетки. Двое уже глаза открыли. Заходи, если хочешь, посмотри сам. В понедельник, после школы. Если, конечно, родители разрешат.

Я кивнул и попрощался с Собачеллой. Ага, разрешат они. Отец орать будет так, что соседи сбегутся.

Все выходные я не находил себе места, думал, как поступить. Обманывать больше никого не хотелось. Обман, он вон как мне прошлый раз… боком вышел. Но и подвести Собачеллу тоже не мог. Мы же теперь были друзьями.

В воскресенье вечером, когда я уже ложился спать, отец объявил, что утром уезжает в командировку. Он вечно мотался куда-то на три месяца, на вахту, на Север. Я не особо вникал. Когда маленьким был, переживал. Плакал даже. Зато каждое его возвращение становилось для нашей семьи маленьким праздником. Словно в оправдание за долгое отсутствие, отец привозил горы подарков. Я был счастлив, но потом быстро сообразил, что замена неравноценна. Славка с отцом по выходным в баскетбол на площадке играл, зимой отец его на лыжах с собой брал кататься или на подледную рыбалку. А я всегда сидел один дома, смотрел, как мама печет пирожки. С мамой, конечно, тоже было хорошо, но… А когда мне исполнилось десять, отец не приехал на день рождения. Говорил потом, что дороги замело и не пробраться было. Я даже сначала поверил. Уж очень мне хотелось в это верить. Но потом, ночью, когда они думали, что я сплю, и тихо ругались на кухне, четко слышал слова мамы:

– Как ты мог забыть?! Я же писала…

Я тогда достал из кармана отца перочинный нож и изрезал футбольный мяч, который он мне все-таки подарил. После этого мы с отцом месяц не разговаривали. Еще через два он снова уехал. История забылась, но отношения у нас так и не наладились. Каждый мой промах он воспринимал как личную обиду и считал, что я хочу ему насолить. Я же все пытался делать втихаря, чтобы он не узнал и мне лишний раз не досталось.

На этот раз я решил действовать через маму. Когда утром понедельника за отцом захлопнулась входная дверь, на цыпочках пробрался в ее комнату. Мама причесывалась.

– Мама, ты красивая, – начал я издалека сложный разговор.

– Ого! У меня чуть расческа не выпала, Андрюша. Нечасто такое от тебя можно услышать. Спасибо, сыночек, – улыбнулась она и попыталась меня поцеловать. Я ловко вывернулся.

– Самая красивая мама в мире. Самая-самая.

Тут я, видимо, перестарался. Мама как-то странно посмотрела на меня, отложила расческу и сказала:

– Та-а-ак. Рассказывай, сын! Что случилось?

– Да, ничего. Я что, просто так тебе этого сказать не могу?

Мама медленно покачала головой.

– Ну-у… вообще-то есть одно дело…

– Я жду.

– Собачелла.

– Что?

– Не что, а кто. Собачелла. Ну Клавдия Дмитриевна которая. Мы с ней друзья.

– Что? – снова удивленно спросила мама. Она резко поднялась и зашагала по комнате, зачем-то снова схватила расческу и принялась теребить ее в руках. Потом так же резко остановилась и посмотрела на меня: – Колганов Андрей Владимирович, что это еще за история?! Ты обещал! Обещал мне, обещал отцу, что никогда больше не будешь даже близко подходить к этой женщине! Она же ничему хорошему тебя не научит.

– Мам, она добрая, животных любит, – защищался я. – Что вы ее все так ненавидите?!

– Не твое дело, мал еще рассуждать.

– Мама, я кошку сбил…

– Какую кошку? – Мама насторожилась. Подошла ближе, взяла меня за подбородок и посмотрела прямо в глаза. – Какую кошку, Андрей?

– Бездомную. На велосипеде. А она спасла. Это ту, у которой котята. Я им за молоком ходил. Ну, помнишь?

Мама, видимо, помнила.

– А Собачелла… Клавдия Дмитриевна что? Знает, что это ты?

– Да.

– И никому не рассказала?

– Нет. Я же говорю, мы с ней друзья. Она хорошая очень.

– Хо-ро-шая, – произнесла мама по слогам. – Да. Не самая плохая. Тут я с тобой согласна.

– Мама, она меня в гости пригласила, на котят посмотреть. Можно я схожу? И помогать ей буду? У нее, кроме меня, нет друзей, мне кажется. А она одна там с собаками. И еще котята эти… Ты знаешь, они же кушать не могут. Она их из пипетки молоком кормит.

– Из пипетки?

– Да. Они маленькие. Двое уже глаза открыли.

– Ну если из пипетки… – Мама прижала меня к себе и вдруг серьезно так спросила: – А если я запрещу, ты же все равно пойдешь, да?

Я молчал. Но мама и так все знала.

– Пойдешь… И на котят посмотреть, и за молоком, и к собакам. Говорила же я отцу, давай зверюшку заведем, ребенку надо, а он… – Она будто забыла обо мне и разговаривала сама с собой. – Вот это история…

Она устало опустилась на стул и взяла мою руку:

– Давай тогда так, Андрей. Помогай. Животным помогать – хорошее дело, а уж людям тем более. Только чтобы отец не знал. Не надо ему. На то свои причины есть. Когда-нибудь сам узнаешь.

Какие могут быть причины?! Я даже не стал вслушиваться в эти слова, меня они не волновали. Главное, мама была со мной заодно! Теперь можно ходить к Собачелле не скрываясь. Целых три месяца, пока отец в отъезде. Что произойдет потом, меня тогда мало заботило. Три месяца казались чуть ли не целой вечностью.

Через пару дней по поручению Собачеллы под холодным осенним дождиком я шел по району и расклеивал промокшие объявления.

«Улица Кольцевая. Вроде здесь все», – подумал я, погуще намазывая клеем неподдающийся листок. Он рвался в руках и никак не хотел цепляться на доску, приколоченную кем-то около подъезда. Она пестрела заголовками: предложения о работе, услуги сантехника, продажа квартир. Объявления, налепленные одно на другое, смешивались в один малопонятный текст. Видимо, их обрывали, оставляя только корешки, которые намертво держались на доске.

– Это ты чего там лепишь?

Кто-то стоял позади меня. Я сразу почувствовал недоброе. По спине тонкой струйкой побежал холодный пот. Или это дождь пробрался за шиворот?! Слева подошел еще один. По тени, которую отбрасывала его фигура, я понял, что он был выше и крепче меня. Справа возвышалась стена, и отступать мне было некуда.

Bepul matn qismi tugad.