Kitobni o'qish: «Либелломания: Зимара»
Часть
2.
И
время
собирать
Oh girl, we are the same
We are strong and blessed and so brave
V.Valo
Это только кажется, что вселенная ничья. И что до вольных, бескрайних её просторов никому за пределами свалки космического мусора нет дела. Если кто-то думает, что, потерпев крушение на полудохлой луне возле какого-нибудь мирка класса Т, может объявить себя её королём, первое, с чем он столкнётся, разумеется, после чужеродной инфекции или кислотных смерчей, это повестка от зам-вице-мультивира (это что ещё за хрен, возмутится новоявленный самодержец) с требованием зарегистрировать королевство в Бюро легитимизации-юридизации чрезвычайных интерзвёздных законов. Или Бюро ЧИЗ, как с недавнего времени (лет эдак полтора миллиарда назад) разрешили сокращать в официальных бланках, к вящей радости секретарей тех рас, у которых от природы меньше трёх рук на все эти формуляры.
Бюро ЧИЗ завелось как бы само собой, словно мышь в грязном белье, только наоборот: от избытка прилежности и аккуратности, как только первая высокоинтеллектуальная цивилизация сожгла другую и стала счастливой обладательницей обугленного булыжника без признаков жизни и атмосферы. И дабы никто из мирных соседей не позарился на колониальные угодья триумфатора, пока он, одухотворённый своим величием, отправился на поиски новых девственных экзопланет, чтобы одарить их светом мощностью десять мегаджоулей на метр квадратный, в присутствии достойнейших мужей был оформлен первый официальный акт планетарного состояния. С голографической печатью. Под конец красовалось примечание, что в случае нарушения границ дозволенного виновник берёт на себя ответственность за неисполнение межзвёздных актов, а следом перечислялись разные связанные с этим невесёлые перспективы. Что под этим подразумевалось, никто толком не знал, но туманная формулировка со словом «ответственность» действовала на братьев по разуму как на двоечника – упоминание одноклассницей брата-десантника на первом свидании. Никто не хотел быть первопроходцем. В широком смысле слова.
Это уже гораздо позже Бюро ЧИЗ обзавелось карательными полномочиями силами самих подписантов. Превратило выпуклый мир в двухмерный, сплющило пресс-папье и уместило на бланках и формулярах. Карателями подвизались все расы, которые развились до такой степени, чтобы понимать язык бюрократии. Империи, альянсы и федерации отдали в жертву канцелярскому чудищу по одному клерку-девственнику, и вскоре Бюро достаточно было анонимной кляузы от руки, чтобы натравить одни миры на другие, если какой-нибудь вшивенький астероид отступит от подпункта подпараграфа. Злополучная Межзвёздная конвенция, запретившая военные пытки, была тоже их тентаклей делом. Все слишком поздно сообразили, что погибели можно было избежать, демонстративно плюнув на бланк. На самую первую личинку бланка. Плюнуть вонючей слизью. Но чем выше цивилизации забирались по ступеням развития, тем благоговейнее и добросовестнее относились к формальностям. В конце концов, они ведь не какие-нибудь дикари. Даже Хмерс Зури в своё время посчитал своим долгом уведомить Бюро о том, что-де узурпировал власть такого-то числа по такому-то адресу. Что уж говорить о совестливых рептилоидах империи Авир. Так Бюро, словно беспредельный кракен, связало все свободные миры путами страха взаимной ответственности и желанием спихнуть её друг на друга.
Стало быть, вселенная плоская, и Бюро ЧИЗ владеет ею. Только тсс.
* * *
Рейне Ктырь провёл рукой по ржаво-рыжим волосам и медной щетине. Могло показаться, что он развалился по-хозяйски в любимом кресле, только слишком неподвижной и напряжённой была поза. Он прислонился к плетёной спинке, но никак не мог на неё опереться. Потому что на самом деле это было и не кресло вовсе.
Система связи, которую использовали китообразные гуманоиды-фалайны, называлась иллюверосеть. Иллюверофон выхватывал образы абонентов и помещал их вместе в заранее выбранную эфирную локацию. То могла быть иллюзия ресторана для двух влюблённых, когда они скучали в разлуке, или морского побережья для посещения супруга в тюрьме, или необитаемого острова для межгалактического симпозиума.
Рейне пришлось хорошенько спрятаться, чтобы выйти на связь, но в стенах Френа-Маньяны тем вечером просто невозможно было уединиться. Поэтому он будто бы сидел в уютной плетёной беседке на яхте посреди океана, а на самом деле ощущал под собой треснувший ободок старого унитаза в бывшем женском крыле отделения шоковой терапии. Теперь всякий раз, когда Рейне пытался принять удобную позу, крышка за спиной дребезжала о сливной бачок. Эти звуки прорывались в эфир, создавая жалкое впечатление.
После разговора из памяти иллюверофона ещё надлежало вымести информацию о собеседниках Ктыря, а лучше уничтожить прибор и распечатать новый в следующий раз. Потому что следы. Следы – на планете, где нельзя было шагу ступить, чтобы не оставить их на снегу – с недавних пор стали главной заботой самопровозглашённого короля Зимары. Рейне с ужасом заметил, что иллюверофон предательски обрезал ему ступни, копируя туловище на корму парусной яхты, но там уже стремительно соткался образ собеседника. Озабоченный фалайн начал без предисловий:
– Денег не хватит. Не хватит и тех, что вы гипотетически успеете добыть к сроку, даже если отдадите их все, если намерены копать в том же темпе. Затея оказалась труднее, чем мы ранее предполагали.
Между ним и Рейне мелькали строчки переводчика. Фалайны свистели на частоте, недоступной уху Ктыря. Это были гуманоиды настолько далёкого родства по отношению к эзерам, что Рейне с трудом одёргивал себя, чтобы не пялиться. В кресле напротив поджал хвост покрытый чёрными перьями дельфин с чересчур подвижными плавниками. И мясистым хоботом, который служил увлажнителем воздуха для нежных лёгких. Эта раса находилась в разгаре трудной принудительной эволюции, потому что всерьёз нацелилась вернуться из воды на сушу и избавиться от досадной ошибки прародителей. Силами природы это было практически невозможно, вот разве что силой разума. Рейне ненавидел отвлекаться на субтитры. Но механическая начитка вечно перевирала ударения. Наверняка, думал он, фалайн тоже видит напротив себя редкого урода по меркам их расы. Но на Ктыря и свои пялились, а всё из-за густых веснушек, покрывавших его с головы до ног и пылавших тем ярче, чем сильнее он волновался или выходил из себя. Прямо сейчас – и Рейне даже видел их на кончике длинного носа – веснушки горели просто возмутительно:
– Но ведь нужные люди уже проникли в комиссию Бюро, которая будет регистрировать присоединение Урьюи к империи?
– Проблема не в этом. Оказалось, система безопасности императора Эммерхейса куда сложнее. Необходимо внедрить сетевых наноагентов, завербовать техников на Ибрионе.
– На Ибрионе! – ошарашенно подскочил в кресле Ктырь и прищемил себе бедро в реальности ободком унитаза. – А вы точно меня не дурите?
– Вы, кажется, не понимаете, – беззвучно возразил фалайн, и даже если он воскликнул, как показалось, переводчик просто бросил в лицо Рейне сухой текст. – Император Эммерхейс – робот. Он не относится к категории живых организмов ни в одной системе бионики. Он – не просто машина в алмазной короне, его цифровая личность сродни гаранту власти независимо от того, жива или нет его сиюминутная оболочка. Улавливаете?
– Да уж как-нибудь.
– И с недавних пор, после войны против Браны, он сохраняется на нескольких серверах всякий раз, когда отправляется дальше сортира. Мы этого не знали. А теперь уже поздно откатывать. Любая его копия, даже самая битая, но прошедшая личностный тест, будет иметь те же полномочия, что и он сам. К сожалению, в этом с империей солидарны все миры, и они её поддержат. Если не завербовать ибрионцев, всё, что вы… мы тут организовали, окажется зря.
Рейне молчал с болезненным, он так чувствовал, выражением на лице. Целое мгновение он был готов отказаться от плана, но сразу внутренне отхлестал себя по щекам. Потому что они уже подвизали слишком много людей, живых и мёртвых. В конце концов, у Ктыря были союзники, и грязную работу они взяли на себя. А назад уже никак, состав летел под откос. Фалайн только подтвердил его страхи:
– Нам придётся пойти на жертвы среди агентов, понимаете? Во время подписания в Бюро, а вероятно, и до. За сколько камушков вы бы сами готовы были так подставиться? – он направил влажный кончик хобота на Рейне. – Нужно больше алмазов.
– Я уже разрабатываю самые доходные жилы!
– Этого недостаточно, Рейне. И чистота в последних партиях оставляет желать лучшего. К тому же, по вине ваших добытчиков, которые ринулись тратить свои доли раньше времени, алмазы падают в цене. Потребуется почти столько же, сколько уже переслали.
– Мы на пороге открытия жирной и кристально чистой жилы, – горячо пообещал Ктырь. – Дайте мне пару недель.
– Но это крайний срок. Через пятнадцать стандартных суток император летит в Бюро ЧИЗ. Рейне, если не будет гарантии насчёт алмазов, придётся свернуть вашу лавочку, так, кажется, у вас говорится?
– Это вы к чему?
– В случае неудачи вам придётся избавиться от всех членов Клуба, которые в курсе сделки.
– Алмазы будут в срок, – отрезал Ктырь и вырубил иллюверофон.
Обшарпанные стены женского туалета сдавили его, как в гробнице. Воняло плесенью и собственным адреналином. Он-то думал, уже всё! Ан вон как, значит, они чуть ли не в ловушке. В том, чтобы после провала избавиться от своих, было ещё полбеды. Рейне понимал, что немедленно после этого фалайн, или кто там был его тайный патрон, избавится и от него тоже. Ктырь понятия не имел, как подстегнуть добычу алмазов, не привлекая внимания к планете. Их ещё не раскрыли только потому, что Клуб действовал исключительно своими силами. Но этот шамахтон… Зимара, почуяв грабёж, всё чаще портила погоду и качество алмазов, крапила их, дробила. И сладу с ней не было никакого.
Мысли Рейне заполнил рёв канализации за спиной. Бачок дрогнул, выблевал ржавый фонтан и долго не мог угомониться, отфыркиваясь и посылая тухлые брызги в спину алмазного короля.
Глава -21. Песцы Зимары
После всего…
После всего меня заперли в темноте. Потом явился Стрём… Помню, он пришёл на задних лапах. Моё набитое горем нутро было переполнено воспоминаниями, которые скрутились в узел из крови, карминели, сливок, каблука, самоцветов, белых носков и блестящего рычага, и вместить события следующих часов просто уже не могло.
Стрём погрузил меня в воланер за шкирку, и два или три обморока спустя вытолкал наружу. Холод схватил за горло, стиснул голову. От воланера до проходного корпуса какого-то здания было несколько шагов, но они подействовали как ледяная плётка. Босиком, в каморке, где решётки на окнах покрылись инеем даже изнутри, я дрожала одна. Табличка на стальной двери могла повергнуть в паралич:
ЛИКВИДАЦИЯ САНКЦИИ ОБ ОТМЕНЕ ПОСЛАБЛЕНИЯ РЕСТРИКЦИИ СДЕРЖИВАЮЩИХ МЕР НА ОГРАНИЧЕНИЕ ВХОДА ВРЕМЕННО ПРИОСТАНОВЛЕНА!
Пока я силилась сообразить, можно всё-таки входить или нет, с той стороны появился эзер. Вернее, я так решила, потому что его лицо прикрывал хромосфеновый череп. Он был едва ли с меня ростом, ослепительно лыс и одет в строгий безликий костюм. И держал гибкий лист отчётного планшета. С моей стороны прозрачный экран показывал лишь закодированную белиберду.
– Где я?..
Молчание было первым вариантом ответа, и я угадала. Пихая под рёбра, он просто вывел меня из морозильника в бокс побольше. Яркий свет лёг на плечи, выдавливал глаза, пока эзер перебирал формуляры. Я попыталась ещё:
– Это тюрьма?
Он молчал. Помещение было похоже на всё что угодно и ни на что сразу: безликое, как склад контейнеров для контейнеров. Покрутив головой, я наткнулась только на табличку мелкими, как муравьи, буковками:
« критическое снижение наращивания убыли отрицательного прироста температуры!»
– Это тюрьма, да?!
Голос треснул на морозе, от ступней на холодном полу вверх выстреливали импульсы. В один прекрасный момент я испугалась, что совсем не чувствую ног, и рухнула на колени. Эзер и ухом не повёл. Это было у них в порядке вещей, чтоб у новеньких отказывали конечности? Достал из заднего кармана металлическое яйцо и, подбросив легонько, отпустил. Прибор взлетел и завис у меня над головой. Яйцо треснуло, и, вывернувшись изнанкой, стало небольшой механической рыбой. Она кувыркалась точно надо мной, будто заключённая в невидимый круглый аквариум, уродливая и кривозубая.
– Латимерия, значит, – буркнул эзер. – Склонность к побегу, а ведь так и не скажешь.
Значит, тюрьма. Из плавников латимерии вытянулись гибкие витые кабели и схватили мои запястья, шею и лодыжки. И вздёрнули с пола на ноги. Хватка у этих кабелей была крепкая, точно у клешней. Навернулись слёзы от страха. И от злости на себя за то, что не только не сопротивлялась и не спорила, но даже не помышляла. Я просто трусила и болталась марионеткой. Только бы сказали поскорее, что меня ждёт…
– Нет пометки о диастимагии, а ошейник с диаблокатором, – задумчиво и лениво бросил лысый куда-то наверх, моей латимерии. – Бардак. Неужели нельзя оформить по протоколу?
– Я а… а-а-а!
Хотела сказать «аквадроу», но клешня пришла в движение. Заломила мне руку за спину, а голову откинула назад. Ошейник на горле щёлкнул и больно упал на босую ногу. Сквозь слёзы перед глазами возникла тросточка с проблесками молний на конце. Эзер помахал ею передо мной и почти коснулся своей ладони. Руку скрутило сильнее, я закричала в потолок. А эзер пробормотал:
– Не суид.
О, а я бы хотела. Только будь я суидом, он бы ткнул разрядом не в ладонь себе, а в глаз. Он сделал пометку в планшете, и латимерия вернула меня в положение куклы на витрине. Я открыла рот, чтобы произнести «аквадроу», но чувствовала себя сильно заторможенной и опять не успела. Конец трости ткнулся мне в плечо. Меня передёрнуло, но витые кабели не дали повалиться.
– Не бумеранг, – по слогам устало выдохнул садист. – Гриоик, вода.
– Я аквадроу! Аквадро…
– Гриоик-ноль-одиннадцать, вода!
Неужели они на самом деле собирались меня утопить, только чтобы узнать наверняка? Латимерия кувыркнулась и потянула меня за кабели к стене с дурацкой табличкой. За ней оказалась ниша и какой-то бак внутри. Механический кукловод дёрнул мою руку и силком погрузил её в бак по локоть.
Через миллисекунду я взвыла: там был кипяток!
От шока я оцепенела, но вместо того, чтобы остудить воду, выплеснула бак целиком в эзера. Бокс наполнился паром и превратился в настоящую баню.
– Буйная! – рявкнули в горячем тумане. – В карцер бентоса!
Бентоса? Но я уже теряла сознание, пока железная латимерия по имени Гриоик-ноль-одиннадцать волокла меня по полу.
*
*
*
Мне снилось, что я на вершине. Что я добралась. Что я молодец.
Но там уже стоял Кайнорт Бритц, потому что поднялся первым с пустыми руками. Я стащила со спины клятый камень мести и ненависти и, взвесив в руках напоследок, бросила в Бритца. Послышался грохот. Но когда пыль рассеялась, на его месте оказалось битое зеркало в полный рост. В нём отражалась я, и эта я опустила глаза… развернулась… и ушла. Но как я могла уйти там, в отражении, если прямо здесь что-то не давало пошевелиться? Оглядев себя во сне, я ужаснулась: это та, другая, уходила прочь. А я стала её отражением, разбитым на миллион трещин.
*
*
*
Пришла в себя от боли и холода. Не того мороза, который кристаллизовал кровь снаружи, а подвального и сырого. Я лежала и подвывала от жжения, но голова ворочалась с трудом. Ошейник грубо врезался в кожу. Всё-таки подвинув затылок, я рассмотрела, что лежу раскинутая на прочной и толстой сетке, сплетённой в виде паутины. Снова совершенно голая под гудящей лампой, как на решётке гриля. А вокруг – стального цвета стены, и весь карцер занимает эта сеть подо мной, и для чего-нибудь ещё едва ли остаётся место. Правую руку я почти не чувствовала, на неё страшно было взглянуть, но боль заливала плечи, ломала спину и прожигала до мозга костей. Поднять левую удалось не сразу, но её тут же притянуло и шмякнуло о паутину. Здесь пленников удерживали гравитацией? На двери крупными буквами светилось:
ЗАДЕРЖКА ОТСРОЧКИ ЗАПУСКА ОТЛОЖЕННОГО ЗАВЕРШЕНИЯ ПРОГРАММЫ БЛОКИРОВКИ ОТКЛЮЧЕНИЯ АНТИГРАВИТАЦИИ ОПАСНА ДЛЯ ЖИЗНИ!
От одного этого канцелярита впору было впасть в кому. Нити врезались в голую кожу. Я будто весила тонну теперь. Повернула голову, оторвав затылок, и вдруг из носа потекло. Кровь быстро заструилась к паутине. Я только успела заметить, что нити на сетке все изгрызены, обглоданы такими же, наверное, как я, несчастными. Я пыталась не стонать, но всхлипы прорывались сами. Долгожданный обморок прервал тот же садист в хромосфеновом черепе. Он хлестнул меня по мокрым щекам и силком пихнул под язык таблетку. Я попыталась выплюнуть, но мне зажимали нос и рот, пока не проглотила.
– Очнись, Эмбер Лау!
Я всхлипнула и разрыдалась. Череп не выражал сочувствия, впрочем, и под маской наивно было ждать сострадания. Я обнаружила, что паутина притягивала меня теперь слабее. Возможно, чтобы эзер не упал на неё тоже. Таблетка, как внезапно выяснилось, оказалась обычной пищевой капсулой.
– Где я?
– Френа-Маньяна, специальная клиника для особо опасных душевнобольных на Зимаре. Терапевтический бентос. Карцер. Гамак для буйнопомешанных.
– Зи… Зимара? – я узнала, что она существует, только пару суток назад, и это слово всё ещё отдавало нуарной фантастикой.
– Здесь, – он помахал планшетом, – сказано, что ты серийная убийца.
– Нет, это не правда. Это месть! Это Альда Хокс…
– Правильно. Сопроводительные документы от Альды Хокс это подтверждают. Тебя контузило на Кармине без малого семь лет назад. Органическое поражение мозга. Посттравматика. Как результат – глубокая одержимость местью. Вскоре последовало убийство минори Маррады Хокс, минори Верманда Бритца, о… и минори Кайнорта Бритца. Глазам своим не верю! Да тут видеоматериалы по первому и последнему эпизоду.
Он развернул планшет, чтобы я снова запечатлела, как тонет Маррада и падает Кайнорт. Хотелось кричать: «Это не я!», но это была я. Слёзы стремительно катились на паутину.
– Ты методично убивала членов ассамблеи, – эзер повысил голос, чтобы перебить мои стенания. – Пока не попалась. Добро пожаловать домой наконец. Я твой лечащий врач. Меня зовут Вион-Виварий Видра.
– Что со мной будет?
– Ровно то же, что и со всеми маньяками. Три Пэ, – усмехнулся Вион-Виварий и некоторое время наблюдал, как ошеломление и страх льются у меня из-под полуприкрытых век. – Пожизненная принудительная психотерапия. Не скажу банального «здесь тебе помогут», Эмбер. Скажу: «Здесь ты поплатишься».
Когда он ушёл, паутина вдавила меня в сети с утроенной силой, и от перегрузки я то и дело проваливалась в забытьё. Значит, вот как всё провернула Альда Хокс. Элегантно и чудовищно. Я нарочно пошевелила обваренной рукой, пытаясь сконцентрироваться на физической боли, чтобы не сойти с ума.
Серийная убийца минори. Семь лет назад я бы собой гордилась.
* * *
Кайнорт стоял, наполовину зацементированный льдом в синеве приозёрной пещеры. Стоял… нет, громко сказано. Его приволокли и бросили в ноги шамахтону. И когда он не смог подняться даже на колени, Зимара подняла его силой наледи и запечатала выше пояса. Даже через слой хромосфена это ощущалось мучительно. Сама Зимара возвышалась напротив, будто авангардистский колосс, трещала при малейшем движении, сверкала гранями. У неё на голове царил широкий гребень, ледяной кокошник чистейшего бриллианта. И плоские крылообразные выросты вдоль спины от шеи до кончика заснеженного шлейфа. Эзер видел на Бране ископаемых ящеров, у них на хребте были точно такие же пластины, разве что костяные. Вместо указательного и среднего пальцев у шамахтона выросли ледяные шпажки когтей. Иглёд, вспомнил Кайнорт.
Блики рассвета забрались в обитель Зимары и отражались от стен грота. Бритц оторвал взгляд от шлейфа шамахтона и поднял голову. Боль аккомпанировала этому простому движению. Всякий раз, получая удар в сердце от потревоженной мышцы, он бросался в жар, и холод отступал ненадолго. Мучить себя, чтобы согреться, – словно не вблизи огня, а прямо в костре, – такой пытки не было в арсенале даже перквизиции. Чтобы поднять голову, требовалось задействовать ременную, две лестничные, полуостистую мышцы и совсем немного – верхний пучок трапециевидной. У Кайнорта когда-то было хорошо по анатомии человеческого тела, но Зимара преподавала такие уроки, что хоть прямо сейчас пересдавай на отлично.
Ледяная хтонь подползла ближе по чёрному озеру, укрытому аркой. Она погружалась в воду, словно тонущий ледокол, пока не перестала царапать гребнем потолок пещеры и не поравнялась с поверженным. Он смотрел ей в нефтяные глаза и чувствовал, что его собственные тоже слезятся.
Зимара вырастила игледяные когти ещё длиннее и провела ими по животу Кайнорта вверх, остановилась на сердце. Оно трепыхнулось сильнее прежнего. Но шамахтон уже передумала и провела выше, по горлу и щеке, и остановила когти под глазами. Кончики подтаяли, касаясь живой кожи, и ледяные слёзы скатились по лицу.
Кайнорт тяжело моргнул, вспоминая, как это было… Полчаса назад.
* * *
А полчаса назад он думал, что поцелуй шамахтона ему только приснился. Бритц ещё был уверен, что разделит судьбу Берграя Инфера, – так остроумно – раз за разом оживая и умирая, насаженный на ледяные ветви. Если между инкарнациями продержаться целые сутки, не потеряешь память, а после и рассудок. Но какой в этом смысл? За что ему держаться в сознании? Не лучше ли выбросить из головы, что детей украли и, вероятно, убили. Что Верманда больше нет. Что Эмбер… а что Эмбер? Мысли ударились об это имя и свернулись клубком.
Теперь она переживёт. Она теперь свободна от клятвы.
«А если кто-нибудь когда-нибудь найдёт меня здесь?, – вяло думал Кайнорт, удивляясь, что способен ещё связно мыслить. – Должно быть, Нахелю выпал шанс выжить».
Солнце за тюлем снега стало из красного жёлтым. Бритц скосил глаза на склон воронки. Он долго не был на Зимаре и уже разучился ловко различать сотни оттенков белого, да к тому же без поляризационных линз. Сначала ему показалось, что вниз по обледенелому граниту свалилась куча снега, но куча эта двигалась неестественно. Как живая. Это бежали белые звери. Они катились плотным конгломератом, словно гусеницы пилильщиков. Задние запрыгивали на спины собратьев спереди, бежали поверху и ныряли под нижних, как в чехарде. Издалека их стая казалась одной гигантской пушной многоножкой. Так они приноровились двигаться быстрее, чем поодиночке: скорость верхних множилась на бег нижних, а потом они менялись местами.
Они вгрызались в ледяные кусты, глодали иглы, проделывая себе дорогу на самое дно воронки, и от их тявкающей перебранки по телу катились мурашки. Звери хотели добраться до ещё тёплого мяса. Кайнорт видел их раньше, но только издалека. Скитаясь по бледной тундре, он выслеживал отъявленных сумасшедших, но ни один охотник даже без ума не хотел столкнуться с песцами Зимары.
От испуга или от последнего витка агонии, но Кайнорт явственно ощутил, что может двигаться. Приблизив руку к глазам, он увидел тонкую голубую жилку, пересекавшую ладонь от середины почти до запястья. Под звуки собственных хрипов и свиста Бритц перевернулся на живот и поднялся на четвереньки. Он обнаружил странное. Превратиться не вышло: только крылья дымились за спиной. Пока поднимался, боль прорезала его сотни раз, будто в теле торчали позабытые убийцей лезвия. Пар вырывался изо рта. От этого ресницы густо покрывал иней. Кайнорт многое отдал бы за то, чтоб они когда-то не вымахали такими длинными. Боль сопровождала вдох и выдох, но такая, что можно и потерпеть. Лишь бы выбраться отсюда. Раньше, чем песцы прогрызут дорогу к его свежезамороженной печёнке.
Послышались писк и шипение, будто кто-то выстрелил из глоустера в снег. Песцов раскидало, и они отскочили обратно к подножью гранитной лестницы, откуда жадно скалились. Но боялись вернуться за добычей. Кайнорт наконец встал. Он оглядывался и оскальзывался в центре невероятно широкой воронки на глади чёрного озера. Твари чесали спины об острые пучки иголок у берега, тёрлись о них и тявкали. Воронку, в которую он упал с горы, окручивала спираль высоких и широких ступеней. Должно быть, здесь и добывали алмазы. Но кто же стрелял? Бритц пытался подстегнуть собственные мозги, но от натуги покачнулся и ухватился за ледяную ветку. Песцы тем временем собрали волю в короткие лапы и опять подбирались. Показывали клыки и ядовито-красные дёсны, облизывали кровавыми языками лисьи морды. И вдруг по их спинам проскакал Чивойт. Бранианская кошка увернулась от десятка пастей и взлетела на гранитную ступень. А там сидел Нахель. Как это он его раньше-то не разглядел!
– Нах… – Кайнорт осёкся, поняв, что не может кричать, и шепнул: – Нахель, как же я рад, что ты выжил… помоги забраться…
Пшолл вскинул голову, встретился взглядом с Бритцем и поднялся. Он выстрелил в стаю, и песцов опять разбросало от страха. Тут только Кайнорт заметил, что Нахель в лётной куртке нараспашку и водолазке, но как будто не мёрзнет. Его движения были лёгкие и плавные. Скрипя заиндевелыми суставами, Бритц потащил себя навстречу.
– Наверх нельзя, – качнул головой друг. – Она ждёт нас у себя.
– Ты о ком? – шепнул Кайнорт и прокашлялся, пытаясь разбудить связки, но только сипло крякнул: – Что с тобой? Ранен?
– Она не разрешала покидать воронку.
– Кто? Зимара?
В солнечном сплетении заворочался ком отвратительного предчувствия. Значит, ему не почудилось, и Нахель тоже видел шамахтона. Монструозную королеву, которая не укладывалась в голове. А песцы разделились и заходили с трёх сторон. Они всерьёз настроились не пускать добычу наверх. Бритц, с трудом ворочая шеей, оглянулся в поисках каких-нибудь подручных средств самообороны. Его керамбиты раскидало по ступеням. Он пнул один куст и, услышав треск у корней, оторвал иглу подлиннее. Наклоняться было обмороку подобно, кружилась голова.
– С сосулькой против хищников, – прошептал себе Кайнорт, сознавая всю трагикомедию происходящего.
Песцы, завидев в его руках простую ледышку, подкрались ближе, собрались гурьбой и замкнулись в плотное кольцо. Движения эзера даже после бочки кобравицы были бы куда энергичнее, чем теперь. Два песца позади вцепились ему в ботинки. Кайнорт поскользнулся и упал. Пересиливая расстрел боли, ударил куда-то в густой мех. Отрубил одно пушистое ухо. Другому проколол горло. Ещё четыре зверя отделились от кучи и наступали, выворачивая брылы до ушей, но кидаться опасались. Кайнорт понял, что долго так не продержится, то есть попросту не продержится в сознании, и бросился сквозь кольцо с сосулькой наперевес. То ли в глазах его сверкнуло слишком безумно, то ли Нахель выстрелил ещё, но он прорвался и, потратив силы, сопоставимые с аннигиляцией солнца, помчался по иглам к ступени и ухватился за край. Если бы он мог подпрыгнуть, подтянуться не составило бы труда, но… прыгнуть в его состоянии было уже немыслимо. Пальцы примерзали к краю, а сзади за куртку ухватился песец. За ним другой, третий. К счастью, навстречу бежал Нахель. Звери тянули Бритца вниз, цепляясь за полы куртки и за мех друг друга. Ещё один песец, и Кайнорт оставит на ступени кончики пальцев.
– Нахель, быстрее!
Пшолл на бегу пнул куст и оторвал себе такую же сосульку. По лезвию вниз потекли капли, нагретые ладонью. Жук подоспел вовремя. Но вместо того, чтобы подать руку, рубанул ледяную корку на граните: прямо там, где цеплялся Бритц.
– Она ждёт нас у себя, – холодно повторил Нахель и, сверкнув неестественно блестящими глазами, ударом сапога в лицо отбил Кайнорта назад.
Бритц сорвался и упал в груду зверей. Мех, укусы и шок: и опять темнота.
* * *
– Ты будешь играть, – повторила Зимара, заполняя своим голосом голову Кайнорта.
Он не нашёл сил возразить. Нахель приволок его, искусанного с ног до головы, в дальний конец озера, где в арочном гроте обитала эта помешанная. Так её про себя нарёк Бритц, несмотря на то, что Зимара спасла ему жизнь. Стоя в ледяных тисках, он воспринимал это так, будто она заразила его заболеванием, передающимся половым путём. Она была совсем не похожа на шамахтона Урьюи. Зимару словно распирали собственные силы, она упивалась и сочилась мощью, которую ей не терпелось обрушить на воображаемого противника. Когда она двигалась по гроту, то с некоторых ракурсов вовсе не напоминала человека. Странствующий айсберг, который топит корабли. Он крошился в движении, обрастал новыми чертами, будто над обликом шамахтона непрерывно трудился одержимый скульптор. По алмазным граням лица текла та самая жижа, которая не давала Бритцу умереть, склеивая его изнутри, словно пепел фламморигамы. Снежные пряди рассыпались по укрытым латами плечам. Выйдя из ядра, Зимара облачилась в доспехи, которые лишь издалека можно было принять за ледяные.
– Из меня плохой игрок, Зимара, – попытался Кайнорт.
– Я видела тебя. Ты охотился на моих угодьях. Ты знаешь планету. И ладишь с безумцами.
– Я же весь расколот, разодран, посмотри.
– Это неважно, – прозвучало на разные голоса, ансамблем всех маньяков, которых она здесь повстречала. – Я долго наблюдала, как люди и звери привыкают к боли. Изо дня в день, изо дня в день, изо дня в день. Ты больше не умираешь. Ты способен мыслить и драться. Боль – то, чем можно пренебречь.
– Что ты со мной сделала… там?
– Растопила и закалила иглы внутри тебя. Это иглёд. Холодные жилы. Вместе с нейробитумом они долго не дадут тебе рассыпаться на части. Как ты того, между прочим, заслуживаешь, – голос её прозвучал насмешливо, но лицо осталось суровым. – Ведь ты сам виноват. Это не я бросила тебя в ледяной тёрн.
Вот, значит, как называлась эта жижа. Нейробитум. Кайнорта передёрнуло, но он так и не нашёлся с контраргументом. Зимара была права, это ведь он не успел пристегнуться вовремя. Это он выпустил Йо из виду в шлюзе. Это он правил рукой Эмбер. Теперь он не сможет инкарнировать и превращаться, а холодный иглёд будет колоть его на вдохе и резать на выдохе. Значит, он угадал: жижа Зимары подействовала на него примерно как пепел с Острова-с-Приветом. В чём-то шамахтоны оказались схожи. Один случайно, другая нарочно, они оба лечили тех, чьи сковородки остывали в аду.
– А с ним что? – Бритц посмотрел на Нахеля, который замер истуканом позади Зимары и выглядел так, будто иглёд проделал ему лоботомию.
– Над тобой нужен контроль. Я поцеловала его в висок. Теперь он будет за тобой приглядывать.
– Ясно! Чего тебе вообще надо? – резче, чем следовало бы когда ты по пояс в лапищах буйного ископаемого, спросил Кайнорт.
