Kitobni o'qish: «Либелломания»

Пролог

Я ненавидел своё превращение в прекрасного принца.

Мне бы больше понравилось, если бы красавица полюбила чудовище…

Жан Марэ

Эмбер поскользнулась на крови и упала. Она не вскрикнула: резкие звуки раздражали Бритца. Он обратился стрекозой, накрыл добычу трёхметровым шипастым телом и поволок в угол. Они были у него дома. Пол усеяли разгромленные этажерки, разбитые капсулы с книгами, черепки разбитой посуды из мрамонта и осколки белых ваз. Ковёр восхитительного ворса из имитации барса валялся, сбитый в бесформенную груду. Эмбер сопротивлялась, но в ошейнике рабыни превратиться не могла. И защититься тоже: воды в доме не было, просто ни молекулы, эзер и это предусмотрел. Он продумал вообще всё. Если студень из ненависти хранить в тёмном прохладном месте семьсот девяносто девять дней, пять часов, восемнадцать минут и три секунды, он концентрируется настолько, что супермассивная чёрная месть внутри обретает свой собственный интеллект.

Жвала сомкнулись на горле Эмбер, попробовали крови, но не добили. Рано. Это ещё только прелюдия. А что, если мучить её ровно семьсот девяносто девять дней, пять часов, восемнадцать минут прежде, чем придушить кишками? Три секунды – так уж и быть – он ей простит. Эта мысль его развеселила. Забавно было, что в последний раз Бритц смеялся в это же самое лицо со шрамами там, на дне казематов Кармина. Как они долго не виделись… Она, конечно, успела отрастить волосы. Которым тоже найдётся применение. Он сжал тельце в чёрных лапах и сдавил, разрывая одежду, ломая рёбра. Одно пробилось наружу сквозь кожу и шёлковую кофточку. Когда Эмбер принялась визжать, до или после?.. У Бритца заныли семнадцать зубов, просверленные накануне в бесплатной клинике для ветеранов. Пришлось затолкать в глотку мерзавке-шчере её же косу. Но Эмбер булькнула, откашлялась и опять закричала. Громко! На три голоса, два из которых он прервал собственноручно в красных коридорах. Нет, тише. Волна панического страха швыряла сердце от желудка к горлу. Помилуй, ещё тише. Кто кого убивает, лапочка, ты ничего не перепутала? И Кайнорт, зажав голову шчеры в передних лапах, принялся колотить ею об угол. Он бил, пока затылок не стал месивом цвета вишнёвого варенья. Эзер превратился в человека. Он задыхался. Устал. Но это была приятная усталость. Бритц поднялся и обошёл комнату по кругу, не сводя придирчивого взгляда от своей поделки. А потом упал верхом на тело, изгибавшееся в конвульсиях и пене, и выкинул из рукава любимый керамбит.

Да ну эти цивилизованные штучки. Он будет рвать её прямо так. Зубами. Кайнорт сардонически улыбнулся и, нащупав еле живую артерию на шее Эмбер, провёл языком по клыку. Он никогда раньше не задирал равного с таким упоением. Хотя и не признавал равным никого из пауков до неё. Мясо Эмбер Лау было нежным, как суфле, а кровь – сладкой.

Часть 1. Время разбрасывать

Глава 1. Свет и воздух

Oh girl, we are the same

We are young and lost and so afraid

V.Valo

Доктор Штрембл Шпай, главный врач-психиатр НИИ Современных Технологий Единого Реестра Исследовательской Космической Армии, остановился у пси-блока, чтобы освежить в памяти результаты утренней экспертизы. Шпай был маленький и щуплый брюнет, прыткий и с оживлёнными усиками под стать своему имаго. Наконец он взглянул в белые глаза коллеги, который подавал отчёты один за другим и ждал приговора.

– Ничего из ряда вон.

– Ничего? – изумился коллега. – Да это же ч-чёрт знает что за показатели. Поверьте, я знаю его лучше и дольше.

Но Шпай отмахнулся:

– Он подписал отказ от ваших услуг, Верманд. И я тоже считаю, что вы не вправе…

– Я вам клянусь, у него же все катушки раскатились.

– Это смешно. Какие катушки, минори, вы врач или закройщик?

– Простите. Но статус пациента очевиден и без этих ваших… наших.

– Без психолого-психиатрической экспертизы? – возмутился Шпай. – Вы же сами психиатр, вы учёный. Стыдно.

У Верманда от бессилия ком подкатил к горлу. Ещё минуту назад он был уверен, что спорить тут просто не о чем.

– Пустите меня к нему.

– Он же подписал! – фальцетом отрезал Шпай. – Это нарушение протокола. Вы бы лучше занялись персоналом: тут проверка из Психиатрического Альянса Равнокрылых Аналитиков Насекомьего Объединения Инспекционных Комиссий. А утром кто-то – само собой, из пауков-лаборантов, – забросил крысу в свежую партию крови.

– О.

– Найти и утопить.

– Так ведь крыса же уже.

– Вы меня поняли. Не хватало нам тут бунтарей.

Хлопок дверью едва не стоил Верманду благородного носа.

* * *

На сгруженных, испачканных кровью паласах лежал обезображенный труп. Пациент на четвереньках – как зверь, как падальщик, – намеревался выкусить добыче глаз прямо из глазницы, когда вошёл Шпай. Настолько естественными были хищная поза и голодное урчание, что даже цивилизованная одежда на пациенте казалась в тот момент чем-то инородным.

– Продолжим, минори Бритц? – учтиво приподнял брови доктор.

Кайнорт потушил взгляд, без заминки поднялся и смахнул цифровую кровь с губ. Расправил складки рубашки, отряхнул брюки от щепок переломанной резной табуретки, о которую швырял копию Эмбер. Зажав в зубах резинку, собрал отросшие за два года волнистые пряди на затылке и стянул в аккуратную петлю top knot. После бесплатного дантиста он предпочёл дождаться частного парикмахера, чего бы это ни стоило.

– Вернуть здесь всё как было утром? – спросил он ровно.

– Если вам так будет комфортнее беседовать, – радушно развёл руками Шпай. – Чувствуйте себя как дома. При условии, что не будете отвлекаться на труп.

– Да нет. Я уже всё.

Они уселись по разные стороны стеклянного рабочего стола с трещиной посередине. Труп исчез. Только внушительное пятно крови осталось набухать на потолке. Точно над столом, где Шпай раскладывал тесты. Во время диагностики пациенты не управляли обстановкой пси-блока. Они лишь получали возможность увидеть воочию, потрогать и прочувствовать себя изнутри. Сокровенные желания, постыдные страхи, крайние формы безумия оживали в пси-блоке в виде причудливых многомерных голограмм дополненной реальности. Они не могли причинить физического вреда. Правда, немногие опытные психологи умели ненадолго изменить детали. Но в целом комната с поразительной точностью отражала внутреннее состояние пациента и помогала доктору буквально видеть, что творится в чужой голове. В голове Кайнорта Бритца поочерёдно творились то кровоточащий хаос, то серый вакуум.

Доктор гадал, в каких тестах испытуемый наврал нарочно, в каких рефлекторно, какие имитировал, а в каких развлекался. По широким от адреналина зрачкам доктор понял, что Бритц большей частью не здесь и не сейчас.

– Вы сложный клиент, минори, – Шпай избегал слова «пациент» в разговоре тет-а-тет. – Вы знаете, как отвечать, чтобы добиться своего, и в графе оценки мышления мне пришлось ставить прочерк. В начале – пик общего интеллекта и впадина эмоционального. А дальше всё выглядит так, будто у вас вовсе нет личности. Под оболочкой ледяного ума нет вас. Нету! Аbsentia.

Он развернул гигантский по длине профиль многофакторной диагностики, где график результатов был ровный, как линия кардиограммы мертвеца. С потолка на профиль капнула кровь. Две, три капельки. Одна средняя. И большая капля.

– Я не знаю, что сказать, – признался Бритц.

Доктор Шпай кивнул на столешницу:

– На что, по-вашему, похоже это пятно?

– На будущее.

– Чьё? Эмбер Лау?

– Моё. Или Ваше. Не важно. По статистике причиной окончательной смерти половины эзеров является сожжение, другой половины – разрывание тела на куски. С равной долей вероятности после меня останется или пепел, или кровь. А пятьдесят процентов – вероятность довольно высокая. И если откровенно, умирая, я предпочёл бы не рассыпать пепел, а пролить кровь. В ней есть что-то живое.

Он говорил о смерти, о чужой, о собственной, как об искусстве игры на бирже. Не отрываясь от пятна на столе. Провозглашая этот шлепок крови оптимистичным будущим, парадокс которого на первый взгляд нечем было крыть. Потому что доктор тоже был эзером. Тараканом, который закончит кровью или пеплом. Хотя тараканы в среднем жили дольше других насекомых, потому что были очень, очень благоразумны. Он молчал на секунду дольше, чем следовало, и Бритц успел вставить:

– С другой стороны, есть ещё армалюкс. Этот и пепла не оставит.

– А по-моему, любое пятно похоже на жорвела, кситского слизня, – обезоруживающе улыбнулся доктор. – Знаете, даже есть такое расстройство: жорвел-синдром. Встретив эту тварь лишь раз, пациент пугается всякой бесформенной кучи, его тревожат размытые пятна. Да… Да, а почему в пси-блоке исчезло окно?

– Оно нервирует. В тюрьме я отвык от света и воздуха.

А ещё от людей и еды. За всё время с момента освобождения – а шла уже третья неделя – Бритц глотал исключительно кровь и капсулы сбалансированного питания. И только по напоминанию врачей. Его выворачивало от вида нормальной пищи, на которую обычно со слезами на глазах набрасываются пленные. В казематах Бритца кормили насильно через зонд, и теперь он из принципа смотреть не мог в тарелку. Он был тощий, с огрызками крыльев и красными от напряжения глазами, сквозь алебастровую кожу проступали синие и красные сосуды.

– Почему вы именно так выразились – «в тюрьме»? – Шпай откинулся на спинку кресла. – Почему не «в плену»? Разве вы считаете, что заслужили эти два с лишним года мучений?

На стол пролилось ещё крови и шмякнулся кусок сырой печени. Бритц не отзеркалил позу доктора, так и сидел с прямой спиной. Даже поясницу не расслабил. Он уже открыл рот, чтобы ответить, но прижал ладонь ко рту и прикрыл глаза:

– Простите, зубы.

– Ах да. Семнадцать штук разом в перевалочном медпункте. Как же там… «Делаем красиво и больно». А как вы добрались до НИИ?

– Простите?

– Почему вы постоянно извиняетесь? – Шпай предпринял последнюю попытку и перешёл в наступление, наклонившись к столу, но Бритц опять не сменил позы. – Как вы добрались от базы на имперско-карминской границе до этого кабинета? Поподробнее, если не затруднит.

– Гломеридой пограничного ведомства меня доставили из госпиталя в ближайший штаб эзеров на территории Звёздного Альянса, там я получил копию решения трибунала, двух новых рабов от службы соцподдержки…

– Новых?

– Взамен первых, которых я убил во время кормёжки на пограничной базе.

– А. Продолжайте.

– Двух новых рабов и триста зерпий, которые три года назад занял у меня судья, и пересел на попутный астроцит.

– Прямым рейсом добирались?

– С пересадками: за одного раба – на почтовом планетолёте, зайцем на грузопассажирском солнечном паруснике, наконец на нимбулупе от спутника к планете. И знаете что? Зря мы украли у имперцев эту технологию: в нимбулупе страшно тошнит. Всё. А, нет, не всё. Вы же просили «до этого кабинета». – Бритц перевёл дух, потому что уставал пока от необходимости вести беседу. – Дальше отдал рабыню в уплату трансфера на орникоптере от космопорта до города, а там – пешком. Я же понимаю, куда Вы клоните, доктор. По дороге мне пришлось взаимодействовать с людьми, но нет, эксцессов почему-то не случилось. Я бы и рад соврать, но в системе перелётов всюду камеры, и Вы легко перепроверите мои показания.

– Не показания, минори, – поправил Шпай. – Вы не под арестом, это беседа. Диагностическая беседа. И вам положен высший балл по социальной адаптации, ибо сам я не одолел бы и половины пути, имея даже триста тысяч зерпий. А почему вы не воспользовались помощью друзей? В конце концов, Верманда? Зачем это всё?

– Это часть диагностики. Следовало узнать, насколько я дезадаптирован.

– Получается, вы в норме, раз добрались без приключений.

– Вы меня на этом не подловите, – на лице Кайнорта мелькнула и пропала тень улыбки. – Нормальный человек не отправился бы пешком по галактике без гроша.

– А разве не психологи утверждают, что норма – это всё, что не мешает жить среди людей?

Сильнее, чем о собственном дипломе, Кайнорт жалел, что не догадался запороть тест на общий интеллект этим утром. Задания вызвали зачаток энтузиазма, профессионального интереса из прошлой жизни. Но сегодня он понял, что просчитался. Надо было распустить слюни по плечам.

– Мешает. Я же убил двух людей.

– Вы лукавите: речь была о рабах, кажется.

– Но мы в ответе за тех, кого захватили.

– В некотором смысле да, но…

– А я убил их, просто выбрав путь наименьшего сопротивления. Одному прокусил артерию, потому что так быстрее. Вы можете возразить, что я не пил живой крови два года, и потерять берега разок – это нормально. Но. Вторая закричала, и я свернул ей шею. И выпил мёртвую досуха. Меня нужно изолировать, – в его взгляде вспыхнуло безумие или отчаяние, или то и другое вместе. – Если не помочь, то хотя бы оградить от меня внешний мир, понимаете?

– Любая жизнь имеет некоторую ценность. Но мы не помещаем людей в лечебницы за убийство раба. Они хрупкие, их убивают на каждом шагу. Всякое случается.

– Случается с другими, со мной ещё никогда. Я убивал солдат, в основном противника, иногда – своих, чаще нарочно, реже – случайно. Случалось, убивал равных из мести. Не возьмусь утверждать о годах между двадцатью и пятьюдесятью, но после мои рабы умирали естественной смертью, по недосмотру или недоразумению, но никогда – для моего удовольствия. А теперь мне плевать вообще на всех, но я… пока ещё… понимаю, что это неправильно. Или правильно? Не знаю, – его голос садился с непривычки, и Бритц закончил тираду зловещим полушёпотом: – Я ничего не чувствую, не управляю этим, не сопереживаю и не стыжусь. Я психопат, и мне это начинает нравиться.

– Кого вы так боитесь убить?

Зрачки напротив сузились. Шпай дёрнул бровью и полистал личное дело клиента, чтобы не встречаться взглядом с этими белыми, блестящими от бессонницы фонарями.

– А вы заметили, что, когда я назвал имя Эмбер Лау, вы и ухом не повели? Не дрогнул ни один психофизический показатель, – доктор развернул к нему свой планшет. – Не капнуло и крови с потолка. Ни-и-и капельки. Настоящий триггер невозможно игнорировать. Вы реагируете не на Эмбер Лау, а только на мысли о её смерти.

– Не знаю, что на это ответить.

– Я лишь спросил, заметили ли вы.

– Не заметил.

– Прекратите врать, если уж пришли за помощью. Только не извиняйтесь опять! И раз уж мы заговорили о будущем… Вас признали виновным в создании Прайда Сокрушителей, – напомнил доктор, – и в подрыве вторжения армии эзеров на Урьюи. Вы признались и раскаялись?

– Нет. По правде, меня никто и не спрашивал. Выдали материалы дела и приговор. Эзер-сейм заключил, что многочисленные улики подтвердили мою вину.

– Планируете оспаривать решение трибунала?

– Не знаю. Прошло два года, все возможные и невозможные концы давно утеряны.

– Если вознамеритесь подавать апелляцию, запись этой беседы, – доктор постучал ногтем по комму за ухом, – сыграет против вас, минори. Вы без задней мысли называете рабов людьми и приравниваете ценность их жизни к нашей. Это ли не постулаты Прайда Сокрушителей?

– Любой ответ закопает меня, да?

– Я объясню, что происходит. Прайд сослужил отвратительную службу шчерам: последние два года эзер-сейм отлавливает тех немногих, кто сочувствовал сокрушителям, но не выдавал их. Знаете, как их вычисляют? По владению октавиаром и отношению к рабам. Вы меня понимаете? Вас не казнили только потому, что все улики были косвенные. Но я обязан докладывать о подобных оговорках, тем более в вашем случае, но в моей власти списать их на аффект. Если он больше не повторится.

Кайнорт сложил руки на столе и опустил на них голову. Он терпел поражение. И в чём? В попытке упечь себя в психушку. Между ним и доктором с потолка пролился целый стакан крови и следом ещё один. Шпай невозмутимо отряхнулся:

– Трибуналом вас лишили званий, наград, привилегий. Арестовали счета, недвижимость и даже фондовые доли. Вы в списках нон грата всех крупных фирм. На что вы планируете жить, минори Бритц?

– На довольствие, которое положено сумасшедшим в закрытых учреждениях, доктор, – буркнул он, не поднимая головы.

– А представим на секунду, что вы выйдете отсюда свободным человеком?

Бритц взглядом отправил доктору корпускулу неодобрения, которое вырабатывается исключительно при раздражении презрительной железы у высшего сословия:

– Я не раз стартовал в гораздо худших условиях. Минори умеют добывать средства к существованию, работая если не головой, то, на худой конец, лопатой или половой тряпкой. Но настоятельно не рекомендую выпускать меня отсюда. Лет тридцать.

– Кого вы так боитесь убить? – с нажимом повторил Шпай.

– В данный момент – Вас.

– Вы начали показывать зубы – это хороший признак. Альда Хокс указала в сопроводительном письме, что у неё есть для вас работа.

– Вся её работа связана с оружием, – возразил Кайнорт. – А я и без оружия не выдерживаю никакой критики. Вы сами всё видели.

– Сегодня я видел, как вы убивали виртуальную рабыню, зная, что она не настоящая. А вчера – как мой ассистент сдирал с меня кожу. А завтра на этом самом месте лидмейстер будет трахать копию мамочки. Продолжать? Пси-блок занятная штука, минори. Самый чистоплюйский аудитор носа сюда не сунет из страха, что комната вывернет его наизнанку, а я подсмотрю. Вы загрызли шчеру… Вы загрызли шчеру! Да вы тут самый адекватный. Если не считать биполярного расстройства вашей обуви.

Кайнорт поднялся и подошёл к уцелевшему журнальному столику в углу. Налил воды из графина и выпил. Некоторое время он обдумывал, как же это чудно: свободно встать и налить себе воды. Несвязанными руками. И пить её вот так, холодную и свежую, из стакана, а не получать по гастростомической трубке или внутривенному катетеру. А у Эмбер Лау есть теперь чистая вода? А позволено ли ей пить сколько захочет? Кайнорт кашлянул, подавившись.

– Мне что же, на стол Вам помочиться, чтобы доказать, что я псих?

Шпай, моментально оживившись, одним махом сбросил на пол планшеты и графики и переставил кофейную кружку в самый центр.

– Попробуйте! – горячо подхватил он. – Валяйте, обоссыте мне стол! Ах да, вы использовали более культурный оборот речи для этой выходки… Кстати, почему? А я отвечу: потому что единственный доступный вам хулиганский протест – это деление на ноль в общественном месте. Так?

– Так.

Обессиленный, Бритц опустился на пол и прислонился к стене, не выпуская пустого стакана. Красное пятно переползло за ним по потолку от стола в угол и заплакало кровью на кеды. Кайнорт машинально подставил стакан.

– Вы хороший психиатр. Да… Пожалуйста, можно мне другого?

– Минори Бритц, послушайте, – доктор встал над ним и как по волшебству сменил тон и тембр. – Вы нездоровы, это бесспорно. У вас сильнейшее душевное истощение, и я не знаю, сможете ли вы когда-нибудь вернуться к тому уровню эмоционального развития, который показывали старые тесты. Но этот шок, этот ступор нужно лечить жизнью, а не четырьмя стенами. Лечебница станет для вас гробницей. Вы просто не захотите выбираться из неё.

– Так это же прекрасно.

– Прекрасно – на улице! Среднегодовая температура как в райском предбаннике. Я в первый раз увидал – решил, что умер, должно быть. Здесь двадцать пять часов в сутках и восемь дней в неделе: мечта, а не местечко. Вы хоть успели разглядеть Урьюи? Хоть кусочек того, за что боролись? Такое пространство! А? Нет? Я выпишу вам препараты. Хорошие. Много. Прощайте.

Бритц сидел один без движения какое-то время. За белой стеной, с которой он стёр окно, сиреневые горы хвастались шапками снега, а долину за городом дразнили солнечные зайчики и обнимала радуга. Кайнорт знал, что они там, он чувствовал их, представлял слишком ясно и ненавидел. Кто-то отворил дверь пси-блока. Эзер в белом халате протяжно вздохнул, прошёл в угол и сел на пол бок о бок с пациентом. Что-то звякнуло и чпокнуло.

– Нести чушь – это талант, – Верманд поднял безвольную руку Бритца со стаканом и налил туда вина.

– Я нёс.

– Почему ты убрал труп Эмбер Лау?

– Боюсь трупов.

– Ладно, допустим. Слушай. Выйди отсюда и докажи, что Шпай ошибается. Разорви трёх-четырёх рабов на невольничьем аукционе. Это тут, неподалёку. Будет порча чужого имущества, назначат повторную экспертизу. А уж если эзера убьёшь…

– Вер, я пытаюсь лечь в психушку, чтобы не убивать, а ты предлагаешь мне убивать, чтобы лечь в психушку. Что у тебя было по логике?

– Тройка, – весело ответил Верманд. – Не хочешь убивать – устрой ограбление. Нанеси увечья. Уничтожь произведение искусства, сожги музей. Разбей, взорви, затопи. Мне тебя учить?

– Не обижайся, можно увидеть твою лицензию на этот год?

Рассмеявшись, Верманд поднялся с пола. Они с Кайнортом были похожи, словно одного и того же человека нарисовали разные художники в разные годы уникальным стилем. Весельчак и зануда, гедонист и перфекционист, психиатр и психолог. Стрекоза и муравей. Верманд показал на стол:

– Знаешь, на что похоже это пятно? На то пятно, ну? Когда я хотел тайком отпить из папиного бокала и пролил вино на ковёр. Помнишь?

– Нет. Ты постоянно что-то проливал.

– И когда папа спросил, кто посмел, я дико струсил. Это был чудовищно дорогой ковёр. Папа обводил гостиную взглядом, от которого всем хотелось провалиться сквозь землю. А ты вдруг ляпнул: «Это я». Ты уже в одиннадцать понимал, что тебя любят больше, только пользовался этим неправильно. А дед дал тебе затрещину, усмехнулся и спросил: «Что ж ты, бестолочь, не догадался свалить на горничную?», и за это всыпал тебе ещё. Ну, помнишь?

– Это когда спустя полчаса восторжествовала справедливость.

– Да, только не в том, что меня убила собственная мать, – Верманд говорил о ней словно о вчерашнем дожде, от которого уже успел просохнуть, потому что не был хорошим психиатром, а был лучшим. – Мы же хотели запускать тот фейерверк вместе, но ты весь вечер оттирал ковёр. Получается, тебя спасла твоя смелость, та самая, которая обычно выходила боком. Так вот, смотрю я на это пятно и думаю: ублюдочный Шпай прав. Тебе надо наружу. А я добавлю: надо идти до конца. Найди Эмбер Лау.

– Вер! Я пытаюсь! Лечь! В психушку! Чтобы не…

– Найди Эмбер Лау, – брат повысил голос, перебивая, – сразись на равных, победи или проиграй, но поставь точку.

Кайнорт опрокинул вино залпом. Опрометчиво. Это было Шмелье руж. Призрак прошлого коснулся Бритца, игриво проведя ладонью от плеча к плечу и вниз по пуговкам рубашки.

– Ну. Уж. Нет.

– Тогда не представляю, сколько трупов ты оставишь на своём пути, прежде чем вернёшься к норме. Но запирать тебя я не буду.

– Предатель.

– Смею ли я надеяться, что выкуплю назад твоё расположение подарком в миллион зерпий на первое время?

– Сам найдёшь ошибку в своём предложении? Тысячу зерпий давай. За урок логики.

Кайнорт закрыл глаза. Стены комнаты посерели. Погас свет. Один за другим исчезли обломки мебели и сбитые ковры, стёрлись следы смертельной драки, рассосалась кровь. Верманд отсчитал тысячу зерпий наличкой и затронул то, на что, строго говоря, следовало наложить табу:

– Мне жаль Марраду, Кай.

– И мне жаль Марраду.

Слишком быстро ответил. Слишком ровно.

* * *

Верманд оставил брата наедине с пустым стаканом в пустой комнате. Она приняла вид серой коробки с неподвижным пациентом, живым и мёртвым одновременно. Верманд даже постучал по индикаторам пси-блока, проверяя, не сломался ли тот под воздействием Кайнорта. Как многие другие вещи и люди.

– А, это опять вы! – Шпай поймал его за рукав в коридоре. – Нашли виноватого? В утренней крысе.

– Это был я.

– То есть? Вы это что это, из этих?!

– Да нет же! Там… – он потёр виски, нагоняя крови к височно-теменному стыку, отвечающему за враньё. – Это вышло… случайно, понимаете, крыса… сбежала из клетки, а я открыл холодильник с кровью, а она такая бежала-бежала, и…

– Чёрт знает что, доктор Бритц, я лишаю вас годовой премии.

Шпай махнул на него планшетами и ушёл. Выдыхая, Верманд услыхал смешок своей ассистентки:

– Не догадались свалить на лаборанта-шчера?

* * *

Кайнорт сидел в сквере Психиатрической Ассамблеи Научных Изысканий Катастрофических Аффектов с длинным списком медикаментов. Пенелопа обещала, что мигом достанет всё. Через час она примчалась с целым аптечным складом наперевес. Капсулы следовало помещать в специальные вестулы, сродни чипам, в которых хранилась одежда эзеров, и по утрам крепить к позвоночнику. Дозы поступали в кровь в течение дня.

– Ты уверен, что всё это тебе нужно? – спросила Пенелопа, глядя на разнообразие цвета и форм препаратов.

– В крайнем случае выложу из таблеток мозаичный пол.

Вокруг было столько света, что темнело в глазах, и столько воздуха, что он обжигал лёгкие. После двух лет в подвале у Бритца развилась агорафобия. Он не мог смотреть на этот тёплый и свежий рай, который теперь принадлежал эзерам. Ему принадлежал. Его мечты сбылись, планета оказалась восхитительнее, чем в докладах разведчиков. В сквере росли спиральные пальмы с люминесцентными воздушными корнями. За углом был парк с паутиной узких прогулочных дорожек и тёмная аллея, над которой смыкались пёстрые кроны. Вдалеке высились многоэтажки делового центра, и лентикулярные облака делили небоскрёбы надвое. В ультрамариновое небо взлетали электромеханические птицы с пассажирами в брюхе, парили на невидимых энергопроводах, иногда отцеплялись, чтобы спланировать вниз, а потом поднимались снова. Пауки, которым позволяли свободно передвигаться в пределах городов, где сосредоточились насекомые, были исключительно чьими-то ши. Остальных шчеров расселили по гетто и резервациям подальше от центров новой власти. Так решили на первое время, чтобы усилить контроль и не допустить мятежей, и первое время растянулось на пару лет. А месяца два назад эзеры разжились пленным имперским адмиралом и вскоре обменяли его на Кайнорта. Эзер-сейм был против выкупа опального маршала, но ассамблея минори продавила именно эту сделку. Минори своих не бросали. Даже предателей. Положение фигуранта дела о госизмене было немногим лучше, чем у раба. Раб мог получить еду в обмен на кровь. Свободному человеку для этого приходилось ехать на собеседование в отдел продаж.

Кайнорт накинул капюшон и провёл кончиком пальца по брови, затемняя терапевтические линзы. Он также снизил цветность и сузил границы поля зрения. И сосредоточился на звуке фонтана: на вершине его сидел гипсовый паук, у которого откололи две лапы. Но он всё равно не стал похож на жука. Пульс чуть-чуть успокоился. На выходе из сквера полуслепой от линз Бритц столкнулся с чьей-то ши, и пока девушка рассыпалась в извинениях, ему казалось, что он сам вот-вот упадёт в обморок. Теперь он мог измерять расстояния на Урьюи в панических атаках.

Кайнорт развернул комм и поискал два адреса на карте. Тот, по которому его ждали на собеседование, и тот, по которому его уже никто не ждал. До первого было три панических приступа, до второго всего один. Но это был адрес Ёрля Ежа – а он умер. Старик резко сдал после Кармина. Одряхлел, растаял. Несмотря на поддержку Пенелопы, Круса и Верманда и на все старания доктора Изи, Ёж не дожил всего месяц до возвращения Кайнорта. Серое ничто заворочалось внутри у Бритца, пробрало до мурашек, и он вызвал орникоптер до первого адреса.

Он не позволил Пенелопе добросить его, словно инвалида.

– Я прилетел сюда за тридевять галактик, моя дорогая.

– Но это не то же самое. В космосе нет открытых пространств.

Это была правда. Неделю Бритц провёл в консервных банках одиночных кают, в душных полутёмных шлюзах. Вот и весь секрет успеха. Но у него был ещё один. И он возразил Пенелопе так:

– Уж если Эмбер Лау на своих худеньких, как у оленёнка, ножках добралась из бункера в Гранай через пустыню, скитаясь в темноте и пепельных бурях, то неужели Кайнорт Бритц не доберётся на такси в другой конец города?

– Эмбер круче тебя, – равнодушно парировала Пенелопа.

Кайнорт не обиделся, но всё-таки отправился один. Водителем был шчер с набухшим пластырем на шее. Голодный эзер почуял смесь из запахов крови, анестетика и антисептика и задёрнул сетчатую шторку между собой и пауком. Он рассудил, что неразумно убивать водителя прямо в воздухе, пока не отросли свои крылья. С этой логикой тоже было что-то не так, но какая разница, если она сохранила сразу две жизни?