Kitobni o'qish: «Что скрывают зеркала»

С любовью и благодарностью моим родителям – Елене Борисовне и Дмитрию Вениаминовичу Калининым

© Калинина Н., текст, 2016

© Исаева О., иллюстрация на переплете, 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

Глава 1

Эля

Телефон звонил и звонил, вспарывая тишину безликим рингтоном, установленным производителем и так и не смененным после покупки. Эля смотрела на вибрирующий аппарат со смесью страха и нарастающей паники, боясь не только ответить, но и просто перевернуть мобильный, чтобы увидеть на экране номер звонившего.

– Мама, телефон! – раздался высокий, перекрывающий рингтон голос сына. Тихон произнес эту фразу без недоумения, видимо, успел привыкнуть к тому, что мать каждый раз, когда слышит вызов, реагирует на него таким образом. Просто констатировал факт – телефон звонит – и даже не оторвался от своего занятия: раскрашивать в оранжевые и фиолетовые цвета сказочного дракона.

Только тогда Эля, очнувшись от оцепенения, протянула руку и взяла мобильный – так осторожно, будто боялась о него обжечься. Мельком взглянув на экран, она с облегчением перевела дух и поднесла аппарат к уху.

– Элька, ты чего трубку не берешь? – услышала она недовольный голос Ани. Надо на звонки подруги установить другой рингтон, чтобы не вздрагивать каждый раз, слыша избитую мелодию.

– Была в ванной, – отговорилась Эля и мысленно вздохнула, готовясь к долгому эмоциональному рассказу Ани, для которой препятствием не служил даже роуминг.

Но на этот раз подруга не прыгнула, как обычно, после приветствия в монолог без пауз, а обиженно спросила:

– Ты чего – меня избегаешь?

– Говорю ж, в ванной была…

– Я не о том! Ты чего сегодня от меня нос отвернула, когда я к тебе подошла?

– В каком смысле? – опешила Эля, понимая, что никак, ну никак не могла не то что отвернуть от Ани, по ее выражению, нос, но и просто где-то пересечься с ней, потому что подруга пятый день отдыхала в Испании и возвратиться должна была к концу следующей недели. Или она уже прилетела? Но что тогда случилось, что заставило Аню прервать отпуск и вернуться в захлебывающуюся в дождях столицу, в которой лето, несмотря на его календарное окончание, в этом году так и не наступило?

– В прямом! Сделала вид, что мы незнакомы.

– Погоди… Ты где? В Москве?

– Нет. В Барселоне. Хоть бы сообщила, что с Тихоном летите! Или ты одна? Или, наоборот, не одна? Тогда чего секретничаешь, я тебе вроде не чужая…

– Погоди! – перебила зачастившую вопросами подругу Эля. Из этой тарабарщины она ровным счетом ничего не поняла. Какая Испания, когда им с сыном до следующего гонорара на картошке и хлебе бы дотянуть!

– Аня, я не понимаю, о чем ты! Я сижу здесь, дома, с Тишей, пытаюсь добить рекламную статью про обои, сын раскрашивает драконов и…

– Так это, значит, не ты была?

– Если говоришь, что ты в Испании, то встретила точно не меня.

– Черт, – задумчиво выругалась подруга. – Значит, та девица была права, когда посмотрела на меня как на дуру. Как неудобно-то, а… Но ведь она вылитая ты, зуб даю! Ну разве что выглядит как-то… поуверенней в себе, что ли. И платье на ней новое было, которого я у тебя никогда не видела.

– Ань, я обновок себе уже года два не покупаю! Тебе ли не знать, – грустно вздохнула Эля.

– Вот и я о том же, – сокрушенно, жалея то ли о бедственном положении подруги, то ли о своем промахе, подтвердила Анна. – А платье на ней было такое… недешевое, сразу видно. Из натурального шелка, нежно-голубое, с пышным подолом. Тебе, то есть той девице, оно очень шло! Я еще подумала, что тебе какой-то невероятный гонорар выплатили и что ты молодец, раз наконец-то купила что-то себе.

– Смеешься, да?

– Слушай, подруга, а у тебя случайно нет сестры-близнеца? – оживилась Аня. – Ну уж больно та девица на тебя похожа! Надо было ее сфотографировать и тебе отправить. Может, это какая-то твоя потерянная в детстве сестра?

– Аньк, поменьше сериалов смотри, – усмехнулась Эля, хоть слова подруги ее отчего-то задели. Может быть, потому, что похожее платье – небесно-голубое, из тончайшего шелка, с широкой темно-голубой лентой на талии и пышным подолом с брызгами солнечных зайчиков по его краю – она видела на днях в витрине одного дорогого магазина, когда по делам приезжала в столицу. Платье было такое ослепительное и одновременно такое нежное, невинное до наивности, что Эля не смогла пройти мимо и остановилась, рассматривая его сквозь отражающее прохожих стекло витрины. Ценник, на который девушка мельком взглянула, одним выстрелом убил ее надежды стать когда-нибудь обладательницей подобного шедевра. У нее нет денег даже на пояс от этого платья. Но это не помешало ей задержаться у магазина, любуясь платьем, будто девочка – желаемой куклой в украшенной к Новому году витрине. Эля даже представила себя в этом наряде и босоножках с тончайшими ремешками, красиво обхватывающими ее лодыжки, на такой высоченной шпильке, каких она в жизни не носила. Но тут же и одернула себя: куда и когда ей так выряжаться? Уж точно не в этой жизни, по которой она не идет уверенным шагом, распрямив плечи и с легкой счастливой улыбкой на губах, а передвигается перебежками, опасливо выглядывая из-за угла перед каждым шагом и то и дело осматриваясь. Ее жизнь – перевалочные пункты в виде неуютных съемных квартир, ни на одной из которых они с Тихоном не задерживаются больше чем на полгода, две сумки с нехитрыми пожитками и краткосрочные вспышки праздников с мясом и фруктами на столе в дни получения гонораров.

– …Я увидела ту девицу, которую приняла за тебя, на выходе из музея и в первый момент так обрадовалась, что даже не подумала, что это можешь быть не ты, – продолжала строчить в трубку подруга. – Радостно завопила и бросилась к ней с объятиями.

Эля невольно улыбнулась, хорошо представив себе, как эмоциональная Анна, широко раскинув руки, накинулась на незнакомку.

– А она вдруг отшатнулась и посмотрела на меня как на сумасшедшую. Ей-богу, так и было! А я, представь себе, и тогда еще не опомнилась. «Элька, здорово!» – ору. А она у меня таким настороженным тоном спрашивает, знакомы ли мы. «Ну ты даешь!» – продолжаю орать. И напоминаю, что мы с тобой уже лет шесть как дружим, а сама рассматриваю тебя, то есть ее, уже с недоумением. Мол, ты чего? И представляешь, что она мне отвечает? – Анька сделала паузу, которая своей протяженностью должна была подчеркнуть обиду. – Говорит, что впервые меня видит! И отворачивается. Ну и я… Я развернулась и ушла, кипя возмущением. Целый час тебя костерила, даже собиралась вычеркнуть твой телефон из книжки и никогда больше не звонить.

– И хорошо, что в итоге позвонила, – сказала Эля. Ей даже стало жаль подругу, которая попала в нелепую ситуацию. От мысли, что они могли поссориться из-за глупого недоразумения, Эля поежилась.

– Вот же ж фифа, а?! – выругалась в адрес незнакомки Аня. – И все же как она на тебя похожа! Вот причеши тебя, как ее, обряди в то платье и дай чуть загореть – родная мать спутает.

– Говорят, что у нас у каждого на планете где-то есть двойник. Поздравляю, ты встретила моего.

– Что ж, может быть… – протянула Анна. Немного помолчала и затем спросила, как у Эли дела.

– Без новостей, – кратко ответила та.

– Отсутствие новостей тоже хорошо, – бодро подытожила подруга. – Особенно в твоей ситуации.

Они еще немного поговорили, а затем попрощались. Эля положила телефон на столешницу и перевела взгляд на сына, который, услышав, что мать закончила разговор, оторвался от своего занятия и громко провозгласил:

– Мама, я есть хочу!

– Пожарить картошки?

Сын скривился и энергично замотал головой. Оно и понятно: картошка была вчера на обед, а потом на ужин.

– Спагетти хочу!

Спагетти было его любимым блюдом. После пиццы, конечно. А вот макароны, как ни странно, Тихон не любил. Эля хотела возразить, что им нужно подождать пару денечков, ей вот-вот должны перевести гонорар, и тогда они купят все, что душе будет угодно, но ею вдруг овладела такая злость – на судьбу, на эти перевалочные пункты, на нестабильные заработки. Почему она не может дать сыну всего того, что он заслуживает?! Или хотя бы накормить его любимым блюдом, когда он просит? Эля схватила кошелек с заныканной на черный день неприкосновенной пятисоткой и обулась в растоптанные кроссовки.

– Тиш, посиди десять минут, я в магазин.

Обычно она не оставляла сына одного, и не потому, что опасалась, что он может что-то натворить. Нет, пятилетний Тихон был не по годам спокоен, в какой-то мере оправдывая свое имя, рассудителен и надежен. Но она боялась разлучаться с ним даже на пять минут. В какое-то мгновение Элей овладело желание позвать сына, вернувшегося к своему занятию с таким упоением, будто для него ничего в этот момент не было важней, чем закончить штриховку драконьих крыльев, но, взглянув на его сосредоточенный затылок, одернула себя: магазин находится в том же доме, где они снимают квартиру, очередей в нем почти не бывает. Ничего за это время не случится. Успокоив себя, она захватила мусорный мешок и спустилась вниз.

В магазине Эля не стала задерживаться, торопливо прошлась между прилавков, кидая в корзину все необходимое – пачку спагетти, брусок бекона, сливки и упаковку шампиньонов, быстро расплатилась и почти бегом вернулась домой. Сын сидел за столом так же, как она его и оставила. От сердца отлегло, и молодая женщина отправилась на кухню.

Готовка ее успокаивала. Но на этот раз, нарезая лук, а затем – шампиньоны, она не могла отделаться от неприятного осадка. После разговора с подругой настроение вдруг скисло, как забытое на столе в жаркий день молоко, и теперь изжогой подкатывало к горлу, заставляя морщиться, а губы сжимать в упрямую линию. А все потому, что Эле было досадно, что одна уверенная в себе незнакомка, похожая на нее, одетая если не в «то самое», то в очень похожее платье, отдыхает где-то в солнечной Испании, пьет себе мохито или другой коктейль и не думает ни о каких проблемах. Тогда как она потратила сейчас последнюю пятисотку.

Эля высыпала в закипевшую в кастрюле воду спагетти. Бросила к поджаренным на сковороде луку и шампиньонам нарезанный кубиками бекон, добавила сливки и выдавила в них зубчик чеснока. Останется смешать соус со спагетти – и все, их любимое с сыном блюдо готово. «И ничуть не хуже, чем в ресторанах!» – с каким-то вызовом, адресованным все той же незнакомке, подумала Эля. Включив радио, она поискала любимую музыкальную волну и застала отрывок рекламы. «… На улице разбитых зеркал», – произнес мужской баритон фразу, непонятно уже к чему относящуюся. Но не успело раствориться в маленькой кухне, наполненной паром и дразнящими аппетит запахами эхо последнего слова, как из динамиков бодро громыхнули вступительные аккорды зарубежного хита.

– Кушать подано! – задорно воскликнула Эля, ставя перед сыном полную тарелку. – Лучшее блюдо от шеф-повара из ресторана «На улице разбитых зеркал»!

– Мам, ты чего? – наморщил лоб Тихон и взглянул на вдруг развеселившуюся мать чистыми, как июльское небо, глазами.

– Так. Ничего. Ешь. Приятного аппетита!

Нора

– Еще что-то желаете? – склонился в нарочито-учтивом поклоне официант – молодой мальчишка лет двадцати – и лукаво взглянул на Нору большими маслинно-черными глазами в опахале густых ресниц. Этот юноша с профилем модели из мужского журнала и бугрящимися под рукавами черной футболки бицепсами расходовал тестостерон беззастенчиво и щедро, особенно в присутствии иностранных туристок, не смущаясь их морщинистыми шеями и дряблой пятнистой кожей неприлично глубоких декольте. Пожилые туристки из северных стран, утомленные непривычно жарким солнцем и нашедшие кондиционированный оазис в этом баре, обласканные вниманием красивого молодого мальчика, делали все новые и новые заказы – на радость тучному хозяину за барной стойкой, приветливо улыбающемуся в пышные усы одновременно и всем посетителям, и своим мыслям.

– Нет, спасибо, – сухо, не поддавшись блеску белозубой улыбки официанта, ответила Нора. – Рассчитайте меня, пожалуйста.

Счет вышел гораздо больше, чем ожидалось. Девушка слегка нахмурилась, доставая из сумочки кошелек, и в очередной раз зареклась заходить в бары и рестораны, расположенные в туристических местах: еда так себе, а цены заоблачные. Но в августе известные ей кафе и бары закрыты, так что довольствоваться приходилось тем, что отыскалось. Нора расплатилась по счету, оставила обаятельному официанту чаевые – за старания и, поднявшись, оправила подол платья. Торопиться ей было некуда, поэтому она решила не спускаться сразу в подземку к электричкам, а пройтись по центру.

Нора любила этот заключенный в оправу гор и моря город – многоязыковой, многокультурный, суетливый, как муравейник, утопающий в смеси запахов морской свежести, расплавленного солнцем асфальта и душного смога. За все прожитое здесь время она так и не устала любоваться и восхищаться им, сочетающим в себе несочетаемое – каменную красоту старинных кварталов и убогость «неблагополучных» улиц-траншей, прорытых между угрюмых без солнечного света зданий. Он был уникальным – с уникальным «квадратным» кварталом Эщампль и пряничной архитектурой Гауди. И она влюбилась в него с первого визита и продолжала любить, с каждым днем врастая своей любовью в него, как молодой дубок корнями – в твердую землю. Но хоть город и отвечал ей взаимностью, Нора предпочла жить в получасе езды от него, опасаясь утратить романтику периодичных свиданий. Она приезжала в город ежедневно, за исключением выходных, пересекала его по диагонали на автобусе, любуясь им, просыпающимся, как любовалась бы в предрассветном сумраке профилем любовника. Отрабатывала день в офисе, предвкушая вечернее свидание – короткую прогулку по знакомым местам, кофе, иногда поздний ужин в ресторане и пару раз в месяц поход на выставки и в художественные галереи. Ее ничуть не смущало, что на прогулках ее никто не сопровождал. В их паре она – город третий был бы лишним. Да и за день Нора так уставала от общения, что к вечеру мечтала о спасительном молчании. Эти прогулки были ее своеобразной медитацией, город – собеседником, другом, любовником и наставником, а в целом – ее персональным местом силы. Вся энергия, щедро потраченная во время рабочего дня, возвращалась к ней с избытком после таких свиданий. И довольная, умиротворенная, счастливая, Нора возвращалась на поздней электричке домой – в свой спокойный «спальный» поселок.

Сейчас этот город, который в отпускной август покидали коренные жители и наполняли прилетные птицы-туристы, принадлежал не ей. Она знала об этом и прощала ему временную измену, но все же, отчаянно заскучав по нему, приехала сегодня – ради бесцельной прогулки по случайным улицам, слившимся в спонтанный маршрут, и недешевого кофе в первом попавшемся на пути баре. Но совсем скоро, ровно через неделю, с приходом сентября, все вернется на свои места: откроются знакомые кафе и небольшие магазинчики, прячущиеся на нетуристических маршрутах, концертные залы и галереи вывесят новые афиши. Сентябрь – это начало цикла, второй январь. Нора любила сентябрь, пожалуй, куда больше остальных месяцев – с тех пор, как влюбилась в город. И начинала предвкушать эту пору легких шарфиков, кардиганов, пряно-терпких духов и яркой помады еще с начала жаркого августа.

Нора брела в плотном потоке туристов, неторопливо сочившемся по узким капиллярам Готического квартала, пока не вышла к музею Истории Барселоны. Зашла она внутрь не столько из-за желания погрузиться в другую эпоху (в этом музее Нора была не раз), сколько в поисках кондиционированной прохлады. Но, спустившись на нижние уровни, вдруг почувствовала, что ей не хватает воздуха. То ли толща вскрытых, как нарыв, эпох давила на нее, то ли внезапно нахлынул приступ несвойственной ей клаустрофобии, то ли в полутемных помещениях, принимающих за сутки бесчисленное количество туристов, возникли проблемы с вентиляцией, но только Нора почти бегом, боясь потерять сознание от удушья, добралась до выхода и, поднявшись наверх, с облегчением глотнула жаркого воздуха. Там, на выходе из музея, и произошло то странное происшествие, которое ненадолго выбило ее из колеи. Едва Нора ступила на брусчатку, как ей навстречу с раскинутыми в широком объятии руками бросилась дородная девица.

– Элька! – закричала незнакомка на русском. – Какая встреча! Ты что здесь делаешь?

За мгновение до того, как девица вот-вот была готова заключить ее в тиски объятий, Нора успела инстинктивно отшатнуться, и руки молодой женщины поймали воздух.

– Эль, ты чего? – обиженно удивилась незнакомка.

– Простите?.. Мы разве знакомы?

– Во даешь! А то незнакомы! Эль, ты что, меня не узнаешь?

Незнакомка сняла темные солнцезащитные очки, закрывавшие половину круглого лица, и сдвинула на затылок светлую широкополую шляпу. Однако и это не пробудило в Норе воспоминаний. Молодая женщина, бывшая соотечественница, не была ей знакома, и девушка это повторила.

– Простите, – резко сменив тон с дружелюбного на сухой, извинилась туристка. И торопливо, сбегая от конфузной ситуации, застучала каблуками босоножек прочь от музея. Нора пожала плечами: с кем не бывает. Возможно, она и правда напомнила этой молодой женщине кого-то очень хорошо знакомого. Или, наоборот, кого-то, кого та давно не видела и потому обозналась. А может, они действительно встречались – в прошлой жизни, которая осталась отсеченной от этой границами, горами и морем, и это Нора оконфузилась, не признав в молодой женщине старую знакомую? Иначе откуда та знает… Нора замешкалась, в сомнениях оглянувшись на удаляющуюся спину женщины, а затем махнула рукой, развеивая сомнения как сигаретный дым, и направилась в противоположную сторону. Дурнота, нахлынувшая на нее в музее, прошла, но Нора решила вернуться домой. Полчаса дороги в электричке, почти бесшумно мчавшейся вдоль пригородных фабричных зон, сменившихся затем прибрежной линией. Пятнадцать минут пешком по руслам узких переулков-притоков центральной улицы до площади-устья, куда окнами выходило четырехэтажное жилое здание с полукруглыми балконами-террасами. Нырнув, будто под водопад, в арку, Нора вышла на узкую улочку с рискованно припаркованными по обе стороны машинами и направилась к своему подъезду. Возле одной из машин огорченно, оценивая ущерб – сбитое неизвестным автомобилем зеркало, перетаптывалась соседская пожилая пара.

– Это просто улица разбитых зеркал какая-то, – громко сказал мужчина, имея в виду, что не реже одного раза в месяц какая-нибудь из припаркованных машин обязательно лишалась зеркала из-за оплошности хозяина и неудачных маневров водителей проезжавших мимо автомобилей. Но, несмотря на это, жители двух соседних домов продолжали парковаться на свой страх и риск в два ряда. Нора поздоровалась с соседями и, уже отпирая ключом дверь, подумала о законе парных случаев: утром в электричке, машинально заглянув в газету сидевшего рядом мужчины, она выхватила взглядом одну показавшуюся ей звучной фразу – «На улице разбитых зеркал».

– Оказывается, я живу на этой улице, – усмехнулась девушка тихо, входя в квартиру. – Как хорошо, что у меня нет машины.

Безымянная

Сидеть на подоконнике и глядеть на мир по ту сторону окна стало ее любимым занятием. Кто-то любил смотреть телевизор, а она – в окно, пусть и «настроено» оно было постоянно на одну «программу». Впрочем, это кому-то стороннему могло бы показаться, что пейзаж за окном статический, как телевизионная заставка, но девушка каждый раз подмечала в картине изменения. То на склонившуюся к самому окну ветку усаживалась ворона и смотрела на нее внимательным взглядом, словно вела с ней молчаливый диалог. То поднявшийся ветер принимался раскачивать эту ветку так, что она стучала о подоконник. То под окном на начавшей жухнуть траве оказывалась оброненная кем-то тряпица. И девушка, рассматривая ее, строила догадки, что это могло быть – потерянная кем-то из пациентов кофта или сброшенная ветром вывешенная санитаркой на просушку тряпка. А уже через полчаса ее не оказывалось, и девушка представляла себе картину, как в палисадник, смешно ругаясь себе под нос, спускалась вперевалочку на толстых варикозных ногах за тряпкой санитарка Степановна.

Сегодня мир был похож из-за зарядившего еще с ночи дождя на расплывающуюся акварельную картину, цвета которой смешались в один грязно-серый тон. Все странным образом обесцветилось – макушки деревьев, скамейки, слившаяся с небом земля, прячущиеся под зонтами прохожие, – словно сегодняшний мир показывали по черно-белому телевизору. Эти тона не навевали грусти, но только потому, что подобная погода не вызывала у девушки никаких ассоциаций и воспоминаний. Погода просто была – сама по себе, отдельно, без привязки к воспоминаниям. Точно так же, без грусти или радости, принимая как должное, девушка реагировала и на солнечный день.

Она уже знала свою короткую историю, казавшуюся персоналу больницы интригующей. Наверняка ее пересказывали домочадцам за семейным ужином и случайно встреченным на улице знакомым. Девушку, имени которой никто не знал, обнаружили две недели назад на автобусной остановке, в ночной рубашке. Она помнила тот день, хоть ее воспоминания и представляли собой не хронологию событий, а дымку из образов и ассоциаций. К примеру, ей вспоминалось, что в тот день солнце проглядывало сквозь облака словно через кружевную вуаль. И что ветер дул хоть и ласковый, но прохладный: ей в ее тонкой ситцевой ночнушке было довольно зябко. А над остановкой витала смесь запахов выхлопных газов и почему-то сена, как в деревне. Девушка помнила, что сидела на остановке долго, но как там она оказалась – приехала ли на транспорте, или пришла пешком, – не знала. Как и то, что или кого ждала – нужного ли автобуса (но куда в таком случае она направлялась?) или человека. На нее оглядывались – кто с любопытством, кто со страхом. Она запомнила группку из трех девчонок-подростков, которые в ожидании автобуса то и дело бросали на нее любопытные взгляды, перешептывались и хихикали, но ни одна из них не отважилась с ней заговорить. Так и сели в подошедший автобус, не спросив у девушки, нужна ли ей помощь, и затем проводили ее взглядами, все одновременно прильнув к окну. Еще ей запомнился парень в костюме. В одной руке молодой человек держал кожаный портфель, в другой – смартфон, на котором что-то без паузы набирал. Он явно не видел реального мира, пропав полностью в виртуальном, – его, словно хищник, проглотило оконце телефона. Он и в автобус сел, не подняв даже на секунду глаз, чтобы удостовериться в правильности рейса. Еще была пожилая женщина с сердитыми седыми бровями, которая окинула девушку недобрым взглядом и нелестно прокомментировала ее «наряд». Но и той женщине не пришло в голову предложить помощь: она притащила на остановку две тяжелые авоськи, из которых выглядывали зонтики сушеного укропа. Видимо, торопилась домой заняться консервацией. Никому не было дела до мучительного выбора потерявшейся девушки – сесть ли на следующий рейс в надежде вспомнить по дороге, куда ей нужно, или остаться ждать. Однако чье-то сочувственное внимание она все же привлекла, потому что раньше следующего автобуса к остановке подъехала вызванная кем-то «Скорая». Видимо, ее бездействие, ночная рубашка и нарастающая в глазах паника кого-то натолкнули на мысль о потерявшейся душевнобольной.

Душевнобольной она не была. Это стало ясно после тщательного медицинского осмотра. Причина ее амнезии оказалась банальна и в то же время загадочна, отдающая одновременно и криминальным, и сериальным душком, – травма. Где-то и как-то она получила удар, который отформатировал память, лишив девушку не только прошлого, но и имени. Она не утратила обычных навыков: ела, ходила, читала (доктор Илья Зурабович, проникшийся ее историей, то и дело приносил книги), разговаривала. Только вот кто она и как оказалась в этом городке – забыла начисто.

Ни запросы, ни поднятые сводки о пропавших людях, ни поиски родственников и знакомых, которые бы могли ее опознать, ничего не дали. Никто не откликнулся, никто ее не искал. Ее будто не существовало. Может ли так быть? Вот она есть – живая и почти невредимая, осязаемая и видимая, – а будто ее нет и никогда не было.

Мудрый врач Илья Зурабович пробовал различные способы возродить к жизни утраченные воспоминания. Он не сдавался, хоть ситуация и казалась безнадежной. Помимо медикаментозного способа, усиленно пробовал другие методы. Недавно на обязательный терапевтический разговор с пациенткой доктор принес толстую книгу под названием «Тайна имени» и долго зачитывал подряд все имена. А потом отправил девушку в палату с томиком под мышкой и наказанием прочитать все от корки до корки: вдруг замороженная память откликнется робким узнаванием. Увы. Девушка прочитала книгу дважды. В первый раз – в попытке вспомнить собственное имя, тщательно прислушиваясь к себе и своим ощущениям. Во второй – выбирая себе временное, «примеряя» одно за другим, словно платья, и тут же отбрасывая. Ни одно из них ей не подошло. «Может, у тебя было какое-то иностранное имя?» – предположил доктор, грызя задумчиво кончик ручки, словно был он не мужчиной в возрасте, доктором, а первоклассником. «Нет», – уверенно вырвался ответ, прежде чем девушка успела его обдумать. И поправилась: «Не думаю».

Впрочем, от идеи с книгой небольшая польза все же была: пациентка после недолгих колебаний сообщила, что ей кажется, будто у нее есть знакомый по имени Сергей. Но кем он ей приходится – другом, братом, мужем, возлюбленным или отцом, – так и не вспомнила, как не вспомнила и его образ. Илья Зурабович пометил что-то в блокноте и довольно улыбнулся в пышные усы.

Сегодня разговор в кабинете врача начался, как обычно, с вопросов, не вспомнилось ли ей что-нибудь.

– Нет, – качнула головой пациентка. И, как всегда, увидела в космически-черных глазах доктора разочарование и огорчение, как у оставленного без обещанного праздника ребенка. Это выражение она видела часто и каждый раз огорчалась вместе с Ильей Зурабовичем, но не столько оттого, что ей не удавалось вспомнить собственное прошлое, сколько потому, что не смогла обрадовать доброго доктора, так о ней пекущегося.

– Но кое-что мне подумалось… Так, ерунда, – смущенно улыбнулась девушка, сомневаясь, стоит ли говорить.

– В нашем деле любая «ерундовая» деталь может обернуться великим открытием! – важно произнес доктор, и космическая чернота в его взгляде вспыхнула звездами надежды.

– Мне кажется, что у меня были длинные волосы, – произнесла она и машинально провела ладонью по отросшей асимметричной стрижке. Косую челку уже приходилось закалывать, чтобы не падала в глаза, а на затылке все еще торчал короткий хохолок.

– Почему? Ты что-то вспомнила?

– Нет. Но мне непривычно со стрижкой. Иногда я пытаюсь заправить волосы за уши так, будто они у меня длинные, но обнаруживаю под пальцами стриженые виски и в первый момент удивляюсь. Понимаете?

– Понимаю, понимаю! – оживился Илья Зурабович и торопливо сделал пометки в блокноте. – Так-так-так…

– Больше ничего, доктор, – пожала плечами пациентка. – Увы, больше ничего.

Она уже рассказывала ему, что у нее вошло в привычку разглядывать свое лицо в зеркале. Она полюбила это занятие почти так же, как любила рассматривать пейзажи за окном. Но не с целью самолюбования, а желая прочитать в своих чертах то, что запечатала за семью замками память, – себя. У нее было довольно симпатичное лицо, на котором, при умелом использовании косметики, можно было бы «нарисовать» любой образ: неяркие от природы, но правильные черты позволяли это сделать. «Базовое лицо», как назвала девушка его про себя. Она разглядывала его подолгу, словно страдая нарциссизмом, но на самом деле пытаясь угадать, каким «носила» его в прошлом. Пользовалась ли косметикой, и если да, красилась ли ярко, входя каждое утро в образ роковой красотки, или, наоборот, ей куда ближе был образ «серой мышки», допускающий лишь бесцветный бальзам на губах и иногда немного туши на ресницах? В один из дней девушка попросила медсестру принести ей немного косметики и весь вечер развлекалась тем, что пыталась «восстановить» свое «прошлое» лицо. Вначале долго медитировала над коробочкой с тенями и двумя помадами – светлого и яркого тонов, прислушиваясь к своим ощущениям. К каким цветам в первую очередь потянется рука? Ни тени, ни помада так и не дали подсказки, даже когда девушка вполне умело сделала несколько образов – от «натюрель» до «женщины-вамп». Она себя не просто не узнавала – она себя не знала, будто ее на самом деле раньше никогда не существовало.

– А сны? Сны видишь? Записываешь их? – спросил с надеждой Илья Зурабович, возвращая ее из легкой задумчивости к разговору. Одной из идей доктора был дневник снов. Блокнот с ручкой, принесенные им, теперь всегда лежали рядом с кроватью на тумбочке, чтобы девушка сразу же после пробуждения могла записывать приснившееся. Даже, как сказал Илья Зурабович, ерунду.

А ей и снилась ерунда. Будто от того страшного удара не только отформатировалась память, но и пострадал центр, отвечающий за сновидения. Напрасно они с доктором надеялись, что через сны удастся протянуть мостки из безликого настоящего к насыщенному событиями и людьми прошлому. Никто ей не снился. Только однажды приснилась рыжая собака, похожая на помесь лабрадора и дворняги с белым пятнышком в форме звездочки на боку. И все, больше ни одного живого существа. Зато ей снились какие-то неземные миры, прозрачные коридоры, похожие на огромные стеклянные трубы, переплетающиеся между собой в причудливые загогулины. По этим коридорам и бегала она – то ли куда-то торопясь, то ли от кого-то убегая. Часто ей виделось диковинное место, в котором всё, включая огромные, похожие на подсолнухи цветы, высокую траву и небо, было раскрашено в яркие, до рези в глазах, цвета. Еще снилось багровое море. То ли его окрасило в такой оттенок садившееся за горизонт солнце, то ли оно и было таким – багрово-водяным. «Может, ты инопланетянка?» – пошутил как-то доктор, выслушав от пациентки ее очередной сон. «Может быть», – пожала плечами девушка. Она бы не удивилась, если бы так оказалось на самом деле.

– Что тебе сегодня снилось? Куда ты сегодня путешествовала во сне? К каким мирам? – с ласковой улыбкой спросил Илья Зурабович.

Девушка сложила руки на коленях, так и не открыв лежащий перед ней на столе блокнот, и ответила:

– Сегодня я оказалась на одной улице. И мне было страшно.

– Страшно? – обрадовался доктор и довольно потер ладони. – Это уже что-то! Почему тебе было страшно? Кто тебя напугал?