Kitobni o'qish: «Шурочка, или Повесть первой любви»

Пролог

Дочь явилась поздно ночью, стараясь не очень шуметь. Но Шурочка услышала. Она не могла заснуть, пока Дашки не было дома, хоть и знала, что её парень проводит её до дверей. Вот и сейчас, услышав, что дочь шуршит на кухне, Шурочка вышла к ней, зевая.

– Даш, ты чего так поздно? И парню твоему в ночи домой ехать.

– Ничего, доедет, он на такси – хмыкнула Дашка, что-то отыскивая на верхней полке стенного шкафчика. – Мам, а где было какао? Не найду.

– Так вот же, правее, – кивнула в сторону жёлтой упаковки Шурочка.

Дашка выдернула упаковку с полки, резко щёлкнула клавишей чайника, со стуком поставила чашку на стол, закинула две ложки растворимого какао. Раздражённо оглянулась:

– А зефир? Зефир где?

– Там же был, глубже посмотри, – подсказала Шурочка.

– Нету, – не нашла Дашка. – Да и хрен с ним!

Она залила кипятком порошок в чашке, размешала, нервно позвякивая ложкой и собралась унести какао в свою комнату.

– Даш, погоди, – мягко остановила дочь Шурочка.

Обошла Дашку, потянулась к полке, нашла банку с зефирками, спросила:

– Сколько кинуть? Две, три?

И тут заметила, что Дашка кусает губы, чтобы не разреветься.

– Ну, ну, милая! Что случилось?

И Дашка перестала сдерживаться. Уткнулась матери в плечо, захлюпала, мигом залив ночнушку слезами.

– Мам, мы переспали.

– А чего ревёшь-то, глупая? – прижала к себе дочку Шурочка

– Не знаю… Я думала, будет лучше. А получилось…

– Он тебя обидел? – встревожилась Шурочка.

– Нет. Просто как-то всё… Не знаю.

– Даш, это твой первый опыт, это нормально, – погладила Шурочка Дашку по спине. – Вот привыкните друг к другу, притрётесь…

– Мам, ты что? – возмущённо отстранилась Дашка. – Не хочу я к нему притираться. Я вообще его больше видеть не хочу!

– Даш, ты его не любишь, что ли? – удивилась Шурочка. – А зачем тогда?

– Мама, ты что! – дёрнула плечом Дашка. Схватила кружку с какао, кинула туда несколько зефирин. Независимо отхлебнула. –  Сейчас не прошлый век! Я и так как из нафталина! Мне уже почти восемнадцать, а наши девчонки с шестнадцати лет с мальчишками живут. Да у нас в группе только две девственницы оставалось – я и Барышева Ирка. Но Ирка страшная как смерть, на неё никто и не смотрит. А на меня смотрят, но я боялась. А сегодня – решилась. И распрощалась с этой распроклятой девственностью!

Она залпом допила какао и решительно стукнула чашкой о стол, будто припечатала.

–Теперь я – как все!

– Даш, ты будто сама себя уговариваешь, что всё в порядке и по плану. Ты его хоть чуть-чуть любишь?

– Костика? Мам, да при чем здесь любовь! – отвернулась от Шурочки дочь. – Это просто случилось. Обычный физиологический акт!

– Физиологический акт – это на унитазе посидеть, – хмыкнула Шурочка. – Он был груб?

– Нет, – опять задрожали губы у Дашки. – Он старался. Но я… я чувствую себя использованной. Как будто он присвоил меня. Видеть его не хочу!

Шурочка взяла дочь за руку, потянула к столу. Усадила. Села напротив.

– Даш, так бывает, – мягко сказала она. – Мне кажется, он хороший парень.  Дай ему шанс. Не сейчас, позже, – вскинула она ладонь, останавливая Дашкины возражения. – Просто побудь пока с этим, привыкни. Вы предохранялись?

– Нет. У меня безопасные дни, – мрачно скривилась Дашка. – Ладно. Всё нормально. Правда. Костик не самый паршивый вариант для первого раза. И я ведала, что творю.

Она решительно поднялась из-за стола.

– Я в душ и спать. Мам, правда, я уже в порядке.

Дашка вышла и вскоре зашумела в ванной. А Шурочка налила себе чаю и начала разбираться в собственных чувствах, которые всколыхнули Дашкины слова. Она говорила про одногруппницу, девственницу и уродину…

Неужели? Шурочка замерла, прислушиваясь к звукам воды из душа. Неужели Дашка, её красивая самоуверенная дочь, доказывала себе этой ночью, что она не уродина? Проверяла свою качественность с Костиком, которого не любит, а просто подвернулся?

 «Ох, неужели и она? Неужели, как и я?»

Она легла спать, но сон не шёл. Шурочка вспоминала, как все случилось у неё. Был 1987-й год…

 Глава 1

Чёлка мешала. Не то, чтобы она свешивалась на очки, – само ощущение волос на лбу было непривычным. Новой причёске шёл второй день, и Шурочка пока осваивалась с новоприобретёнными кудряшками. Желание остричь волосы крепло в ней все два месяца каникул, но мама отговаривала: «Волосы у тебя жидкие, непослушные. Длинными, ты их хоть в пучок соберёшь, а повиснут прядями – не уложишь!». И Шурочка боялась испортить стрижкой свою и так неприглядную внешность. Ещё вихор этот…

Она хорошо помнила свою последнюю стрижку. Ей было шесть лет, и мама отвела её в парикмахерскую, мечтая, как куцые дочкины косички превратятся в аккуратное каре с ровной чёлочкой. Тогда и выяснилось, что у лба Шурочкины волосы растут не вниз, а вверх, вихром. И чёлочка, как ты её ни прижимай, оттопыривается загогулиной. Шурочка с полгода, пока волосы отрастали, ходила с бантом, завязанным чуть ли не на лбу. Разочарованная мама собирала вихрастую чёлку и крепко-накрепко завязывала её в короткий хвостик, причитая, как же дочке не повезло с волосами. Да и с внешностью – тоже…

Маме было виднее, и зеркало отражало Шурочке мамину правоту. Щёки толстые, нос курносый, конопушки. Волосы туго стянуты на затылке – чего позориться с такими-то волосами.  Очки ещё… Очки Шурочка надела в десять лет, и окончательно записала себя в дурнушки.

Но робкая надежда, что внешность можно изменить, в неё всё-таки жила. А после первого года самостоятельной жизни в студенческой общаге, эта надежда превратилась в решимость.

И, вернувшись с каникул и опять расставшись с мамой, Шурочка всё же решилась. Постриглась. А чтобы волосы не повисли, как предрекала мама, сделала химическую завивку. И волосы неожиданно легли красивыми крупными кольцами, и даже слегка изменили цвет, стали каштанового оттенка. Теперь волосы непривычно закрывали лоб, и Шурочка постоянно убирала их пальцами.

Вот и сейчас она откинула чёлку со лба, вчитываясь в объявление на дверях деканата. «Группы 9331 и 9332 – 26 августа в 10–00 сбор с вещами возле восьмого корпуса». Значит, уже завтра им ехать на отработку куда-то в колхоз или совхоз.

Шурочка ещё раз мысленно пробежалась по списку вещей, которые планировала взять с собой: три футболки, пару штанов, свитер, куртку, кеды, тапочки, резиновые сапоги.  Спортивный костюм ещё надо взять, красный он, как пожарная машина, но тут уж какой маме удалось достать. Предстоящая поездка волновала: она, наконец, попадёт в настоящую деревню! Романы о жизни в деревне Шурочка всегда читала с удовольствием. Какие в этих книжках были трактористы и доярки! Как красиво они друг друга любили! Как складно рассуждали о будущем и как дружно строили колхозную жизнь! Они пели и плясали под гармонь, романтично сидели под звёздным небом на завалинках, встречали рассветы в росистых травах, и всё в их жизни было понятно и хорошо.

В Шурочкиной жизни было не очень понятно. И не очень хорошо: в её уже восемнадцать у неё ни разу не было отношений. Отношений хотелось. А они не случались – парни её не замечали.

А она их – замечала. Тихо влюблялась. И ждала.

Ей с самого детства было жизненно необходимо в кого-нибудь влюбиться и по кому-нибудь вздыхать. Дни приобретали особую наполненность, когда было кого выискивать взглядом в школьных коридорах. Когда учащался пульс, если Он вдруг мазнул по ней случайным взглядом. Приобретали наполненность и вечера, когда ей было о ком мечтать перед сном. В мечтах Он падал к её ногам и клялся в огромной и пожизненной любви. Избыток чувств Шурочка изливала стихами в толстой тетради, укладывая в рифмы «вновь-любовь» и «тебя-любя».

В эти игры Шурочка играла лет с десяти. Имена и лица у Него были разными – то Андрей из параллельного класса, то Сергей из пионерского лагеря, то Володя с соседней парты… Если бы Шурочка вела дневник, то список «объектов» к её восемнадцати составил бы пару страниц, не меньше. За первый курс института в этот список добавились три одногруппника и два однокурсника с факультета.

Влюблённость в «объекты» всегда была тайной и односторонней. Шурочка ничем не показывала своего интереса и не вызывала ответный. Пухлая, очкастая, некрасивая, – она всё про себя знала и ни на что не рассчитывала. За все школьные годы мальчики обратили на неё внимание лишь дважды. Но в этих мальчиков не влюблялась она.

В одиннадцать лет, в пионерском лагере, в неё влюбился толстый лопоухий мальчик Вова, похожий на маленького смешного слонёнка. В отряде над ним посмеивались, а Шурочка видела в нём собрата по несчастью; тоже пухлый и тоже некрасивый. Вова был младше Шурочки на целый год и мальчишкой оказался классным. Это выяснилось, когда им двоим поручили рисовать отрядную газету, и они рисовали, шутили, смеялись. И так было здорово просто дружить и не думать ни о каких «тебя-любя»! Но Вова всё испортил. Он начал приглашать её на танцах, и девчонки смеялись над Шурочкой: тоже мне, жених! Только такой на тебя и посмотрит! И Шурочка перестала дружить с Вовой и начала делать неприступное лицо, когда он с ней заговаривал.

В следующее лето, опять же в лагере, за ней робко и трогательно ухаживал мальчик Марат. Он был ровесник, но ниже Шурочки на целую голову. Марат приносил ей веточки с облепихой и горстки ежевики в баночке. Дары он вручал потихоньку, не напоказ. Шурочка принимала, ей было приятно. Но это был не Он.

А Он не находился. Мальчики, о которых мечталось перед сном, Шурочку не замечали. Её не приглашали на танцах на пионерских танцплощадках, разве что «довеском». «Довесок», это когда девочки танцевали друг с другом, и если мальчику нравилась одна из них, он уговаривал какого-нибудь приятеля потанцевать со второй. Вот такой второй и была Шурочка. Танцевала на деревянных ногах, мрачно глядя в сторону от такого же напряжённого кавалера.

Её не приглашали на школьных дискотеках, так и стояла все «медляки» у стенки. Возможно, пригласили бы на городской, что устраивали каждую субботу в соседнем клубе, но мама её туда не отпускала категорически. Мама требовала, чтобы дочь была дома ровно в восемь вечера. «Вместо того, чтобы шляться, лучше книжку почитай!» И та читала, в каждой книжке обнаруживая «про любовь». И зачитывалась романтикой сельской жизни.

Шурочка ещё раз пробежала глазами объявление, сладко предвкушая, как увидит эти зори и травы собственными глазами. И, возможно, там и она, наконец, встретит свою большую долгожданную любвоь…

Глава 2

Студенты выехали рано утром, ехали полдня. Шустрая «Ракета», речной трамвай на воздушной подушке, завезла их в самую глубь Томской области. На какой-то пристани их подхватил пыльный автобус, и они ехали ещё часа полтора, прежде чем в автобус зашёл мужичок в синей куртке и чёрной шляпе и забрал с собой девчонок из параллельной группы. Студенты из Шурочкиной группы, все десять, кто успел вернуться после каникул, остались. Одиннадцатым был чужой молчаливый парень. За время пути девчонки выяснили, что зовут его Борис, что он восстановился после армии в третью группу. И за неопределённую улыбочку¸ невысокий рост и нежелание общаться мстительно звали между собой Борюсиком.

Автобус пылил по дороге ещё час. Проехал мимо бетонной стеллы с монументальным названием «Совхоз «Путь Ильича», мимо белого указателя с чёрными буквами «Гореловка», –. Шурочке вспомнилось школьное некрасовское «Гореловка, Нееловка, Неурожайка тож». И, наконец, остановился у большого бревенчатого здания, огороженного невысоким штакетником.

Студенты шумно высаживались на дощатые мостки у штакетника, вытаскивали вещи. Шурочка огляделась. Мостки шли вдоль всей улицы, такие же мостки были на второй стороне, а между ними вольготно разлеглась жирная, хорошо взбитая грязь. Вдоль улицы стояли добротные бревенчатые дома за такими же, штакетником, заборами. Сквозь заборы были видны палисадники с уже начавшими желтеть деревьями и кустами.

– А ничего так деревенька, большая, – подытожила Ира Зинина, потягиваясь и расправляя затекшую от долгого сидения спину. Интересно, когда кормить будут?

Шурочке тоже было интересно, – есть после шести часов дороги хотелось зверски. Но сначала студенты дом, где их поселили.

Дом за штакетником оказался деревенским клубом, а большая пристройка к нему – спортзалом. Туда и определили студентов, заставив огромную комнату рядами кроватей. Комната живо напомнила Шурочке пионерский лагерь: такие же панцирные сетки, такие же ряды коек. И даже, как в лагере, перегородка, отделяющая мальчиков от девочек. Только в лагере была дощатая стена, а тут – брезентовая занавеска от стены к стене, подвешенная на толстой верёвке, подпёртой двумя брёвнами, чтобы не провисала.

Шурочка выбрала кровать, плюхнулась и покачалась. Сетка даже под её малыми килограммами растянулась изрядным гамаком. Тоже, как в лагере! Она вдруг почувствовала себя девчонкой, которая каждое лето на все три месяца ездила в один и тот же лагерь. И каждое лето означало для неё новую влюблённость. Вот и сейчас, пусть уже осень, сердце сладко сжалось в предвкушении.

«В кого же мне влюбиться?» – ещё раз оглядела Шурочка ребят. Студенты всей группой сидели на танцплощадке возле клуба и ждали, когда их отведут в столовую. Четверо мальчишек-одногодок уже примелькались за первый курс учёбы.

Вовка Иваницин, хмурый, худой, двигается, как Железный Дровосек, будто у него в суставах смазка кончается. Явное не то.

Гена Ким, высокий поджарый кореец в очках. Хороший парень, тоже из Ташкента. Шурочкой улыбнулась, вспоминая, как они оба мучились на физкультуре с лыжами, учились на них ходить, оба – одинаково безуспешно. В Ташкенте ведь снег бывает раз в году по полчаса, лыжи они оба прежде видели только по телевизору. А тут, в Сибири – вставай на лыжи, сдавай норматив на время. На почве и на снегу лыжных преодолений Шурочка с Геной сдружилась, обменивалась конспектами, лабораторные работы иногда делала с ним вместе. Но как на героя романа сердце на Гену не ёкало.

Игорюня Жаров… Смешно. Он – Игорюня, и этим все сказано. Вон, стоит, к забору привалился, мотня на растянутых трикотажных трениках болтается возле колен. Улыбается блаженно… Чудик, что с него взять! Узкие серые глазки смотрят на мир из-под тяжёлых век рассеянно и близоруко, с пухлых губ не сходит вечная полуулыбка. Плоское, круглое, с пипочкой носа, практически, без переносицы, лицо забрызгано крапинами веснушек. И буйные рыжеватые кудри для полноты картины. Недотёпа, клоун, чёрт знает что, а не герой романа.

Еще один Вовка, Макаров. Тоже мимо. Маленький, белобрысенький, остроносенький, похож на делового ёжика. Выглядит от силы на шестнадцать лет, хотя старше всех в группе, уже двадцать два года. Да в любом случае не вариант – этим летом Вовка успел жениться. Коля Задоров? Тот вроде ничего… Но скучный, зубрила-активист, хронический отличник.

В общем, подвела итог Шурочка, уж если и влюбляться, то в Борюсика. Всё-таки после армии парень. И симпатичный, хоть и невысокий. И загадочный: сидит, своим мыслям улыбается. Шурочка посмотрела на Борюсика ещё раз и даже уже начала влюбляться, но тут их позвали обедать.

Деревенская столовая расположилась в большом бревенчатом доме по той же стороне улицы. Дом был поделён на части, после общего входа было что-то вроде прихожей. Налево – двери в магазин, направо – двери в столовую. Столовая оказалась неожиданно приличной. Поварихи, одетые в белые халаты и высокие колпаки из накрахмаленной марли, стояли за хромированной стойкой-барьером и раздавали еду. Наливали наваристый борщ, щедро накладывали гуляш с рисом, наливали холодный компот. Щедрость порций изумляла. Тут же у раздачи стояли стаканы с молоком, бери, кому надо. Молоко уже осело, и видно было, что треть стакана – сливки.

После студенческой «столовки», где молоко отдавало порошком, а котлеты лепили из хлеба и булок, – Шурочка как-то взяла такую, сладкую, с запахом ванили, – совхозный обед показался просто пиршеством. И платить не надо – удержат из зарплаты. Так тут и зарплату будет? Класс!

 Девчонки, все четверо, сели за один столик.

– Чур, я занимаю место при кухне! – сказала Шурочка, сыто отдуваясь. – Если скажут, что нужно идти поварам помогать, я пойду. Ладно?

– Иди, – пожала плечами Эльвира Абдулаева, – лично я терпеть не могу готовить.

– Ты же не умеешь стряпать, – прищурилась Ира Зинина. – Помнишь, какой ты суп сварила?

– И кашу гречневую, – захихикала Леночка Головина, перекидывая роскошную русую косу за спину.

Шурочка тоже засмеялась, вспоминая свои кулинарные опыты. Девчонки жили с Шурочкой в одной комнате в общежитии и когда через месяц студенческой жизни им надоело давиться в столовке котлетами из булок, – после таких обедов голод возвращался слишком быстро, а изжога оставалась слишком долго, – они договорились готовить самостоятельно и по очереди. Правда, готовить толком никто не умел. Шурочка умела жарить картошку, яичницу и варить суп из пакета. Девчонки умели примерно столько же. Разве что Эльвира была более опытной: последние несколько лет она сама вела домашнее хозяйство и присматривала за двумя младшими сёстрами. Но в поварихи она не стремилась. Готовила со всеми в очередь, разве что подсказывала подругам-неумехам, чего сколько класть. И когда Шурочка решила сварить гречневую кашу, а Эльвира подсказала, что нужно взять полтора стакана, Шурочка послушно отмерила по полтора стакана на каждую из четверых. Всего шесть. И девять стаканов воды – эту пропорцию для гречки, один к полутора, она помнила, мама объясняла. Каша, сдобренная душистым подсолнечным маслом, получилась вкусная, рассыпчатая. Вот только сварилось её полная большая кастрюля. Почти полведра.

После того раза Шурочка точно запомнила, сколько надо брать гречки: полтора стакана на пятерых!

Полведра им хватило бы дня на четыре, но давиться гречкой столько дней никто не захотел, и девчонки позвали на ужин мальчишек. Те спускали стипендию в первые две недели, а после голодными волками караулили у общей кухни, кто что готовит. И когда девчонки уносили еду в комнату, стучались в дверь: «Здрасьте, мы в гости. О, как кстати, прямо к ужину!» Девчонки жили на такую же стипендию, умели растянуть её на весь месяц, но скудный бюджет регулярные дружеские набеги не выдерживал. Поэтому очень скоро девчонки научились маскироваться. На кухне чистили овощи и мыли посуду, а еду готовили прямо в комнате на маленькой электроплитке. А когда ели, двери закрывали, верхний свет гасили. Стук в дверь игнорировали – нет никого.

На полведра гречки голодные однокурсники нашлись моментально, достаточно было выглянуть в коридор. Игорюня с Геной Кимом как раз стучались в чью-то комнату, а им никто не открывал. Там, видимо, тоже ужинали. «Гена, Игорь, гречку хотите?» – они хотели. Захотел ещё и Яша с третьего курса, крутившийся возле кухни. И три мужских пустых желудка расправились с полуведерным запасом гречневой каши в один заход.

А с супом у Шурочки получилась та ещё история. С продуктами «Гастрономе» было туго, из мясного, – только куры, если в очереди постоять, и сырые котлеты, если повезёт застать, пока не расхватали. Пельмени ещё продавали: неопознаваемый розоватый фарш был завёрнут в жидкое тесто, которое намертво слипалось в месиво при малейшей разморозке. Пельмени обычно готовили двумя способами. Если их успевали донести из магазина до кастрюли раньше, чем они подтаивали, то классическим способом: варили. Если же пельмени успевали подтаять и слипнуться, то делали «пельменные лепёшки» – от массы отрывали комки, обваливали в муке и сплющивали в лепёшечки. Лепёшечки поджаривали в масле на сковородке. Мясо из лепёшечек торчало, как придётся, тесто становилось хрустящим. Получалось вполне съедобно, пока горячие. А остывать они и не успевали.

Пельмени девчонки готовили в очередь с котлетами, если успевали те котлеты купить, пока не расхватали. Поэтому Шурочка посчитала большим везением, когда ей в её дежурство по кухне удалось купить в гастрономе куриный суповой набор: две лапы и петушиная голова с клювом. Брать курицу целиком было дороговато: если сразу приготовить, – уйдёт недельный продуктовый бюджет, если по частям, – нет холодильника, чтобы хранить. А тут – шикарное разнообразие, после пельменей и котлет!

Как такое варить, Шурочка представляла смутно, но помнила, что как-то мама варила супчик из таких лап и гребешков. И, вроде бы, клала голову целиком… И Шурочка решительно общипала остатки перьев с шеи и головы, как следует промыла лапы, задумалась, разглядывая жёсткие когти. Вроде бы, в мамином бульоне лапы были с когтями… Или нет? На всякий случай она тщательно промыла каждый коготок и загрузила набор в кастрюлю, решив на этот раз готовить на общежитской кухне. Вскипятила, сняла серую пену. Бульон был подозрительно мутноват, но Шурочка смело решила, что в супе будет незаметно. Кинула туда луковицу, морковку, накрошила три картофелины, всыпала горсть вермишели, лавровый лист, посолила… Честно попробовала – вкус был не хуже, чем в столовой. И понесла кастрюлю в комнату, кормить девчонок.

– Что это? – спросила Эльвира, когда из половника на неё уставилась мутным глазом петушиная голова с плотно сомкнутым клювом и бледным гребешком.

– Лапша, – гордо сказала Шурочка, – на курином бульоне!

Эльвира выложила голову на тарелку и достала варёную лапу. Лапа хищно целилась ей в лицо всеми четырьмя когтями.

– А это?

– Это ножка. Куриная, – вздохнув, объяснила Шурочка, уже чувствуя: её стряпня не удалась.

– Это лапа, а не ножка, – поставила диагноз Эльвира. – С неё нужно было снять чешую, а когти – обрезать.

Она подцепила плёнку на лапе, та слезла одним куском. Подцепила коготь, тот сполз чехольчиком, обнажив чистое светлое основание. Потом поболтала ложкой в тарелке, погоняв в сероватой жиже кусочки картофеля и вермишель.

– Шур, ты как хочешь, но я это есть не стану. Я лучше чай попью с булочкой.

– Не умеешь готовить, так и не берись. Только деньги переводишь – высказалась толстушка Зинина, попробовав Шурочкиного варева. И тоже собиралась в столовую за булочкой.

– Да, а как я научусь тогда готовить, если не буду пробовать! – не согласилась Шурочка.

– Ну, вот и пробуй, хоть всю кастрюлю. А мы в столовку пойдём, – подскочила и Леночка. И девчонки втроём умчались в столовую на первый этаж, оставив Шурочку наедине с варёной головой на тарелке. Шурочке показалось, что петух смотрит на неё с укоризной.

– Что, и тебе не понравилось, как я тебя сварила? – вздохнула Шурочка, выловила вторую лапу и пристроила её к петушиной голове. Теперь композиция на тарелке, две перекрещённые лапы, и сверху – голова с клювом, напоминала предупреждение «Не влезай, убьёт!». В её случае – «Не хлебай, умрёшь». Шурочка храбро зачерпнула полную ложку своей лапши и проглотила её, вдумчиво анализируя. Суп горчил и пах какой-то требухой. Да, призналась себе Шурочка, куриный бульон это варево не напоминало абсолютно.

В незапертую дверь постучались, в комнату просунулась голова Яши с третьего курса:

– Можно к вам в гости? О, я как раз к ужину!

– Заходи, Яша, куриную лапшу будешь? – обрадовалась Шурочка. Может быть, после её стряпни он хотя бы перестанет у кухни караулить?

– Спрашиваешь! Конечно, буду! Мы тут с Павликом, ничего? И ещё Петька со мной!

– Слушай, Яш, а давай, я вам кастрюлю с собой отдам! Вы у себя в комнате поедите, а мне потом кастрюлю вернёте!

– А с чего это ты такая добрая? – засомневался Яша и попытался заглянуть за спину Шурочке – что там у неё на столе. Шурочка сделала честные глаза:

– Понимаешь, я наварила лапши, а девчонки сели на диету, отказываются есть мучное. А сама я всю кастрюлю не съем, не выкидывать же, жалко!

– Зачем выкидывать, не надо выкидывать. Давай сюда свою лапшу.

Шурочка бочком, чтобы Яша не разглядел лапы и голову, придвинулась к столу и развернулась за кастрюлей:

– Вот, возьми!

Но Яша, по-хозяйски заглядывая ей через плечо, разглядел-таки злосчастные куриные останки.

– А это у тебя что?

– Мясо… Куриное… – загрустила Шурочка. Всё-таки придётся суп выливать…

– А мясо себе, что ли, оставляешь?

– Хочешь? – изумилась Шурочка. – Возьми.

– Хочу, конечно! Мы его сейчас под сто граммов…

Яша плюхнул куриные лапы и голову в кастрюлю и потащил её к выходу.

– Мужики, живём! Все бы бабы сели на диету! – ликовал он в коридоре.

– Чего это он разорался? – поинтересовалась Леночка, которая уже вернулась из столовой. В руках она несла пакет с булочками.

– А я ему лапшу отдала, – сообщила Шурочка. – И ему она понравилась!

– Смотри, как бы он не принёс эту кастрюлю тебе на голову надеть, – съехидничала Ира Зинина, входя вслед за Леночкой. – Как выловит лапу с маникюром, так и прибежит говорить тебе отдельное спасибо.

– Не прибежит. Лапы он у меня выпросил вдобавок к лапше, – победно заверила Шурочка. – Говорит, под сто граммов хорошо пойдут.

– Да, Панова, такое только спьяну и можно сожрать, – оставила за собой последнее слово Ира, разрезая пополам булочку и обильно смазывая её яблочным повидлом.

Парни всё съели и вернули чистую кастрюлю. Шурочка с тех пор больше голов не покупала. Готовить стала чуть лучше. Но не так, конечно, как в совхозной столовой.

– Я помогать по кухне буду, почистить там, настрогать, котлы помыть, – оптимистично пообещала Шурочка. – В общем, я сюда пойду работать!

– Да иди, кто мешает, – пожала плечами Зиненко. – Главное, в готовку не лезь.