Kitobni o'qish: «Домой»

1.

Иногда Костя завидовал тем, кто менял место жительства часто – им не увидеть, как их привычный мир медленно превращается в одно из тех захолустий, где по трубам бежит ржавая вода, а из дырок в полу по ночам вылезают мокрицы. А он должен был остаться здесь навсегда. Он был в этом уверен.

Видя в детстве заброшенные коробки, домами у него язык не поворачивался их назвать, он всегда думал о том, как им, наверное, одиноко. Пропитанные жизнью своих хозяев, с их уходом они, как и всё, о чем люди забывают, превращаются в пыль. Мусор, держащийся на сваях и кривых стенах с ободранными грязными обоями, а когда–то чей–то смысл жизни, где рождались и умирали, где болели и выздоравливали, радовались и грустили.

– Когда–нибудь этот Дом достанется тебе, милый, – как–то сказала ему мама, – поэтому научись заботиться о нём уже сейчас.

Кажется, тогда он не хотел помочь отцу чистить снег, выпавший за ночь. Огромные сугробы теперь затрудняли выход к воротам на улицу. Костя ненавидел этот Дом. Не только в такие моменты, когда приходилось помогать отцу вместо более интересных и важных занятий, но и в целом. Он ненавидел каждую секунду, проведенную здесь. И с возрастом это чувство усиливалось. Страх и отвращение вызывала одна мысль, что он останется здесь навсегда. Раньше, когда у них ещё были соседи, занимающие вторую часть двухэтажного дома, все было в порядке. Соседи съехали, продали свою часть им. Теперь Дом был необъятным для троих. Иногда, засиживаясь чуть дольше обычного за уроками, Костя чувствовал, что эти стены – единственное, что существует. Здесь не работает время, нет утра или ночи, здесь только темнота и огромные коридоры, двери, ведущие в слишком большие для своих обитателей комнаты, а в ванной из крана громко и назойливо капает вода, будто единственное напоминание о времени отсчитывает секунды. Дом нависал над ним, заставляя маленького ребенка чувствовать себя ещё меньше. И пусть его рост в сантиметрах становился больше, с каждым годом он чувствовал себя всё более и более уязвимым в этих стенах. Не помогала и мебель вокруг. Старые скрипящие сами по себе по ночам шкафы, кажется, когда–то принадлежавшие ещё папиной бабушке стояли почти в каждой комнате. Они выгоняли его, насмешливо и молча вглядываясь резьбой дверок. «Как быстро ты убежишь по лестнице в свою комнату?». «Ты оставишь свет на всю ночь свет, правда ведь?». Несколько раз он пытался рассказать об этом родителям, но не смог ответить на простой вопрос: «Что именно тебя пугает?». Как объяснить то, что ты сам ещё не понимаешь? Костя не верил в приведения, никогда не слышал страшные истории про этот Дом, знал, что никто здесь не умер и не был проклят, но находиться здесь не мог. Невыносимое чувство тревоги и холода замыкались руками на его горле, не давая пошевелиться по ночам. И он рад бы закрыть глаза, отогнать от себя этот ужас, но не мог. Он вглядывался в темноту, а она выжидающе и надменно смотрела на него в ответ.

И он бежал. Бежал как можно дальше от Дома, как только появилась возможность. И с тех пор старался не возвращаться.

А теперь, нервно крутя в руках стакан с водой, летел Домой. Нет. Это просто место, где он вырос – старые стены, кучка мерзких воспоминаний и одно дело, которое нужно сделать. Новость о смерти отца не была для Кости неожиданностью. Он уже долго и тяжело болел. Спустя пару месяцев тревожных звонков в ночи, где холодный голос доктора говорит, что ситуация становится хуже, в какой–то момент ты ловишь себя на том, что ждёшь, когда тебе просто скажут «всё» – закончилось их общее страдание и больше не нужно слов и неловких улыбок. Всё кончено и всё решено.

Похороны прошли тихо. Дальние родственники прислали цветы, близкие лежали в соседних могилах. 13 апреля 2020, и он снова был в городе, который хотел покинуть навсегда.

Он обещал себе, что никогда не вернется. Подал документы, а после зачисления собрал все вещи, которые были важны и нужны. Уехал, сообщив родителям в вечер отъезда. Отец пожал ему руку, кажется, в первые в жизни сдержанно похвалив.

И вот, после похорон, такси, пробирающееся через пелену дождя, подъехало к Дому. Солнце выглянуло из–за облаков. Всё тот же красный кирпич, та же крыша и забор.

Он думал, что останется здесь на ночь, но снова увидев эти стены, этот уже грязный красный, передумал. Щекочущее чувство кричало ему, что нужно бежать. Дом нависал над ним, будто издеваясь. Неприятное чувство тошноты накатило на него. Нужно уезжать. Как можно дальше и как можно быстрее. Ворота черные и пугающе высокие, будто Костя и не вырос вовсе, смотрели на него, вглядывались, будто намекая, что если он зайдёт за них – никогда больше не выйдет назад. Здесь, в этом участке города, время будто и правда остановилось, а иллюзия существования жизни, которая была вне дома, наконец–то разрушилась, зловеще открывая последнюю главу его истории. Думал, что ты выбрался? Глупый. Наивный. Маленький. Мальчик.

Ключ со скрипом вошёл в замочную скважину. С огромным трудом удалось его провернуть. Кажется, с отъезда чуть меньше 10 лет назад замок так никто и не поменял. Родители звали его много раз, но он, то ссылаясь на учебу, то на работу, привозил их к себе. Лишь бы не видеть эти насмешливые стены. Лишь бы не слышать скрип деревянных высохших досок на полу, не чувствовать холод, идущий от окон даже при отоплении, не слышать ветер, гуляющий в отцовском кабинете, когда он грозно восседал на своем кресле, работая или отдыхая в компании очередной книгой. После смерти мамы отец и вовсе отказался приезжать один. Костя не осуждал его – так было легче им обоим. Без неё все равно не о чем было говорить. Она была последней нитью, связывающий их. Редкие звонки друг другу, короткие диалоги были всегда одинаковые, вряд ли при живом общении что–то бы изменилось. Все хорошо. И у меня. Как здоровье? Отлично? У меня тоже. Созвонимся через неделю? Так продолжалось все эти два года.

Когда отцу сообщили диагноз, Костя хотел приехать, правда готов был бросить себе вызов, но работа не отпускала его. Он не мог. Или это была приятная ложь, которую он говорил себе, пока летел сюда. Он не мог, его бы не отпустили, его бы не поняли.

Он платил за лекарства. Он звонил, спрашивал, как самочувствие и у самого отца, и у врачей, которые приглядывали за ним. Все отвечали хорошо, прекрасно зная, что это не так.

Скрип второго замка, затем двери. Теперь Костя стоял в проходе, не решаясь пройти дальше. Снять ли обувь? Странное стеснение накрыло его, не давая двигаться. Всё, что он мог делать – всматриваться в тёмную пыльную гостиную, выглядывающую из коридора, немного освещённую солнцем за окном. Казалось, жизнь проникала в неё лишь по касательной – подсвечивая, но не оживляя, будто всё вокруг – музейный экспонат, пустая сцена с декорациями, ждущая артистов, которые никогда на неё не поднимутся. За окном – яркое солнце, почки на деревьях, пение птиц, а здесь – сырость, затхлость и темнота мебели, которую он помнил с детства.

На глазах выступили слёзы, но Костя списал это на пыль. Обувь решил не снимать. Проходить в квартиру дальше – тоже не решился. Достал телефон, нашёл в интернете номер клининговой компании и заказал уборку на завтра. Ещё пару секунд он всматривался в глубь коридора впереди, но темнота так и оставалась темнотой. Найдя в себе смелость, Костя оставил небольшой чемодан стоять у двери, закрыл её и прошел внутрь.

Гостиная, как и раньше, больше служила библиотекой. У стен шкафы, набитые всевозможными книгами. Начиная полным собранием энциклопедии, заканчивая Гюго, Лондоном и, конечно, спрятанным на самых верхних полках Кингом, Лавкрафтом, которых так обожала мама. Кажется, они оба не знали, как эти книги появлялись дома. Просто в какой–то день оказывались на полках. Костя не спрашивал. Не хотел рушить эту иллюзию загадки. Лестница на втором этаже была другая, наверное, одно из немногих отличий. Они поменяли деревянные ступеньки на каменные. Это снова придало дому вид музейного экспоната, не хватало только ковра. Направо – кухня со столовой, дверь, ведущая в подвал. Всегда запертая. Налево – оранжерея. Так мама называла её. На самом же деле это была обычная небольшая комната без специального освещения или окон во всю стену. Просто она, София Юрьевна, любила ухаживать за цветами. Они будто тянулись к ней, росли лучше в её присутствии. Будто им нужен был свет, вода, земля и её прикосновения для полноценной жизни. Об этом знали все близкие и друзья, поэтому очень быстро самых разных растений стало так много, что решено было отдать им целую комнату. А за ней ванная. Нижняя. Вверх по лестнице – ещё одна ванная, кабинет отца, родительская спальня, комната Кости, вторая лестница, которая служила входом для соседей сверху, пристроенная, некрасиво вырубленная. Ей давно никто не пользовался. Аккуратно, будто боясь, что ступени под ним провалится, он поднялся вверх. Двери закрыты. Пустой коридор. Ещё тогда эти темные обои казались ему мрачными, но теперь, годы спустя, они окончательно такими стали. Самые страшные дома с приведениями когда–то были обычными новыми застройками с белыми стенами, приветливым эхо и обещанием счастливой жизни.

Сначала он зашел в свою комнату. Здесь, как он и думал, теперь располагались разные ненужные вещи. Коробки, наполненные барахлом, которое слишком тяжело было выкинуть (старые игрушки, школьные тетрадки, памятные безделушки), отцовские снасти для рыбалки и удочка, печатная машинка, бережно стоящая отдельно в чехле. Отец очень ценил её, иногда даже печатал на ней вместо компьютера. Старые плакаты со школы все ещё висели на своих местах, письменный стол завален перевязанными стопками бумаг: дневники, записные книжки, распечатки статей. Даже сразу не понять чьего там больше – отцовского или матери.

Костя ждал, что это вызовет в нём хоть какие–то положительные эмоции, ностальгию, грусть в коне концов. Но он не чувствовал ничего из этого. Лишь нарастающую тревогу и желание поскорее закончить с этим и никогда больше не вспоминать.

Родительская спальня была такой же, какой он помнил. Без единого изменения, даже казалось, что мамина рука до сих пор заправляет эти покрывала, расставляет цветы на подоконнике, складывает папины беспорядочные записки в стопки на комоде и зажигает ароматические свечки в углу на столике с косметикой.

Войти в отцовский кабинет он не решался. Застыл у двери, протянув руку к ручке. Повернуть её – проще простого, но он не мог. Не сейчас. Это нужно было сделать, ведь там тоже вещи, но он не мог. Всматривался в дверь, будто надеясь, что она сама откроется и попросит уйти. Выдохнув, он опустил руку. В другой раз. Уже разворачиваясь к лестнице, он снова услышал скрип кресла. Этот звук он ни с чем не перепутает. Сердце бешено забилось в висках. Он выбежал из дома, забрав чемодан, закрыл дверь и вызвал такси, наплевав на то, что в некоторых комнатах остался гореть свет. К чёрту. Сегодня он будет ночевать в отеле, а завтра, когда Дом уберут, вернётся туда, снимет необходимые фотографии, выставит Дом на продажу и уедет. Эта мысль немного успокоила. Ключи для уборщиц он оставил под горшком с засохшими розами. Сев в такси, он расслабился, быстро забывая об этом ужасном дне. В номере он быстро уснул.

Утром ему позвонили. Голос начальника в трубке был взволнованным.

– Слушай, знаю, что тебе сейчас и так не просто, но в офисе вспышка COVID–а.

Ещё одна «отличная» новость, ещё один повод для мигрени позже.

– Я сдавал тест перед вылетом, – сухо ответил Костя.

Паниковать или рассуждать на тему заболевших в офисе у него не было ни сил, ни желания. Не после ночи, проведенной в кошмарах, которые он не мог вспомнить утром. Неприятное липкое чувство напоминало о них, и он был рад, что это единственное напоминание.

– Просто будь аккуратнее и внимательнее к своему самочувствию, ладно? Если ты заболеешь – дела пойдут совсем плохо.

Он согласился, выслушал примерные задачи по работе, а также робкое предложение остаться пока здесь, ведь работа всё равно удаленная. Костя почувствовал ярость, поднимающуюся в груди от этих слов. Остаться здесь дольше чем на планируемые пару дней – мысль, сразу вызывающая за собой панику, неконтролируемую тревогу и ужас. Заверив начальника, что всё в порядке, Костя попрощался и положил трубку. Осмотрев номер по сторонам, он думал было ещё поспать, но быстро понял, что больше не уснёт. Чертыхнувшись, Костя пошёл умываться.

За завтраком он почувствовал слабость. Решив, что это от утреннего разговора, открыл ноутбук и попытался писать. Ожидаемо, просто всматривался в пустые страницы. Писательство всегда было скорее хобби, Костиным способом отвлечься от жизни, придумать свою, немного лучшую реальность, в которой всё подчиняется его законам и работает, как часы. Офисная же работа приносила деньги и не вызывала ненависти – этого было достаточно. Роман, над которым он работал последние несколько месяцев никак не хотел сдвигаться со стадии «удалить всё и начать заново». Это раздражало. Он продумал всё – от героев и конфликта до некоторых вполне конкретных сцен. И всё же не смотря на бесчисленное количество заметок, картинка не складывалась. Работа не шла. В ней не было жизни. Слова не превращались в свой собственный мир, лишь оставались чёрными буквами на белом листе.

Голова болела. Жар поднимался по щекам ко лбу, затем снова опускался ниже, перетекал к шее. Он умылся холодной водой, но неприятное ломающее тепло не уходило. Звонок начальства невовремя всплыл в голове. COVID, кажется, нагнал и его. Неужели тест был ложноотрицательный? Чертыхнувшись, он в спешке закончил завтрак и отправился в ближайшую аптеку. Купив градусник, вернулся в номер. Минуты измерения температуры длились вечность. Ртутный столбик остановился на 39.3 и дальше не поднимался.

– Твою мать, – выдохнул Костя, прекрасно понимая, что это значит.

В голове всплыл образ Дома, который приветливо открывал перед ним свои ворота, приглашая внутрь.

Спустившись на ресепшн, он предупредил о вызове скорой. Когда администратор поинтересовалась в связи с чем, он коротко ответил «ковид». Побледневшая в миг девушка–администратор тихо начала объяснять, что вечером ему стоит уехать из отеля. Костя понимающе кивнул.

Скорая ехала долго. Оно и понятно – вызовов в разгар пандемии даже в таком маленьком городе, как этот, наверное, сотый за сегодня. Анализы и их результат не пугали так сильно, как осознание. Если результат положительный, ему придется провести эти две недели (а может и больше) Дома. Если отрицательный – его тоже нужно дождаться. Дома. В любом случае, он обречен провести там ни одну ночь.

Выселившись из отеля после осмотра врача, он оттягивал возвращение домой, как мог. Гулял по городу, пил кофе из пластиковых стаканов и пытался не думать о том, куда ему предстоит ехать. Температура неприятно жгла глаза, улицы расплывались, казались нереальными. На секунду он подумал, что ему снова пятнадцать, и он, проводив всех друзей, гуляет один, пытаясь оттянуть возвращение домой. В старшей школе он особенно часто так делал.

К девяти он был дома с пакетом продуктов в руках. Изнеможённый, трясущийся от температуры. На секунду ему подумалось, что в таком состоянии он даже не будет думать о доме. Из комода в спальне родителей он достал постельное белье и застелил диван в гостиной.

Засыпая, он думал. Если тест отрицательный – завтра он будет в самолёте на пути домой. Иначе… О втором варианте он старался не задумываться. Он провел эту ночь, будто застрявшей в аэропорту путешественник, ждущий своего рейса на лавочке. Костя старался не думать о том, где он и почему. Это скоро закончится.

Его разбудил звонок.

– Добрый день, Константин Евгеньевич?

– Да.

Послышался стук клавиатуры.

– Вчера вы проходили тест на covid–19. К сожалению, результат положительный. Вы сейчас находитесь по месту прописки?

– Да, – дыхание застряло в горле комом, толком не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Снова стук клавиатуры.

– Хорошо. Подскажите, адрес совпадает с фактическим местом проживания?

– Нет, – смиренно ответил он, прекрасно зная, что за этим следует.

– По месту прописки сейчас с вами кто–то ещё проживает?

– Нет, – снова повторил, уже тише.

– Просим вас оставаться дома, в течение дня к вам приедет врач с лекарствами и объяснением плана лечения. Всего доброго.

– До свидания.

Неприятное, вызывающее тошноту, чувство пронзало насквозь. Костя знал, но не решал произнести даже у себя в голове – он застрял здесь. Неизвестно на сколько.

Врач действительно приехал вечером. Внимательно осмотрел, послушал легкие, затем, что–то для себя решив кивком и шепотом под нос, озвучил:

– Пока нет повода для госпитализации. Карантин, лекарства, обильное теплое питье и еда. Физические нагрузки старайтесь ограничить. Если станет хуже: затруднится дыхание, жар поднимется выше 38.5 и не будет проходить – вызывайте скорую.

– Хорошо, – ответила Костя, хмурясь.

– У вас красивый Дом, не могу не заметить, – сказал врач, возвращаясь в коридор. На втором этаже ремонт?

– Что? – переспросил Костя потерянно.

– Ну, – улыбнулся врач, – с вами ведь никого, но вы спите внизу в гостиной.

– Да, – усмехнулся он, – действительно. Нет, в других комнатах просто нет места.

– Ааа, – протянул врач сочувственно, – ремонт все–таки делаете? Не волнуйтесь, уже через пару недель сможете продолжить работы. А пока отдыхайте и выздоравливайте!

Поблагодарив врача за визит, оставшись один на один с этим местом, Костя почувствовал, как осознание происходящего медленно доходит до него. То ли так влияла температура, то ли эти чёртовы потолки и шкафы вокруг, но он почувствовал себя загнанным в ловушку зверьком, сердце которого вот–вот лопнет от испуга, не успев даже увидеть своего губителя. И сейчас дверь этой ловушки закрылась, а ключ был выброшен в глубокое море. Конечно, он сможет выйти на улицу. В теории. Но ломота в теле явно давала понять, что следует смириться и ждать выздоровления. Костя лёг на диван и долго и безразлично всматривался в потолок. Слезы медленно стекали по щекам, но он будто не замечал их.

Когда оцепенение спало, он позвонил начальнику, пытаясь говорить как можно более спокойно и сдержанно.

– Может, это и хорошо, – выдохнул руководитель, – побудешь дома, попрощаешься с отцом нормально. Домом займешься. Ты же говорил, что там много всего решать с продажей. Может, передумаешь. Всё–таки семейное гнездо.

Костя молчал. Ему нечего было ответить.

– Извини, наверное, лезу не в свое дело.

Он успокоил его, ответив, что ничего такого в этом вопросе нет, просто из–за температуры слишком устал и ослаб. Пожелав друг другу спокойной ночи, они закончили разговор.

Утро следующего дня встретило его болью в спине, ногах и голове. Приняв прописанные врачом лекарства, он понял, что единственное чего сейчас хочет – снова вернуться в теплую кровать. Но нужно было поесть. Яичница подгорела, но он абсолютно не обратил на это внимания. Его голова была занята совершенно другим.

Проспав ещё два часа, Костя понял, что больше не может лежать. Нужно было подвигаться, хотя бы чуть–чуть, найти хоть какое–то занятие. Еле встав с дивана, он попытался найти что–то интересное в книжном шкафу. Полные собрания Лондона, Уэлса, Толстого, Гоголя. Не то. Не сейчас. На одной из полок были книги отца. Костя никогда не читал ни одну из них от начала до конца. Сам толком не помнил почему. Он взял книгу в руки.

«История древних цивилизаций – от А до Я» – кажется, первая книга Евгения Дмитриевича Мишина. Начинающего писателя–историка, которому было суждено стать горячо любимым в узких кругах. Не сказать, что они жили невероятно богатой жизнью за счет денег с продаж, но он имел своего преданного читателя в лице студентов, другой профессуры и простых любителей, которые просто интересовались предметом. Спустя пару лет он даже смог позволить себе выкупить вторую часть дома обратно. Когда–то Дом целиком принадлежал его семье, но потом они продали половину. Отец был так горд, когда вернул Дом в их владения. Наша крепость, говорил он. Костя никогда это крепостью не видел. По крайней мере не своей.

Из прочной крепости, которая защитит тебя от любого ненастья, бежит лишь безумец. И ему хватило сил им стать.

Пролистав книгу, он понял, что она совсем небольшая. Триста с небольшим страниц. Где–то загнуты углы, местами что–то написано на полях. Интересно, это заметки мамы или папы? Их почерки всегда казались ему похожими. Он отложил её. О чём бы она ни была, сейчас не время читать отцовские работы. Не когда он пытается писать что–то сам. И так слишком много сравнений он слышал в свой адрес. Люди, которые узнавали его отца, всегда спрашивали станет ли он тоже писателем, на какую специальность хочет поступать, планирует ли быть исследователем? И будто им назло, он не хотел этого, хоть и писал. Прятал черновики под матрас, лишь бы Евгений Дмитриевич не увидел. Как–то мама нашла их. Не спросила ни слова, лишь пообещала, что не расскажет. Поняла ли она в том момент, как сильно он боялся его? Как сильно ненавидел?

Осмотрев домашнюю библиотеку, он так ничего интересного и не нашел, но зато потратил довольно много энергии на это занятие. Достать книги с некоторых полок было особенно тяжело. Чёртовы трёхметровые потолки и такие же огромные шкафы. Кажется, сейчас даже таких не делают.

Костя провел остаток дня сидя в оранжерее в попытках написать хотя бы несколько строк, набросать идею для первой главы, но мысли убегали от него, внимание не хотело слушаться, самовольно переключаясь. В итоге он обнаружил себя рассматривающим бонсай, стоящий на деревянном столике. Самое красивое здесь растение. Этот фикус мама любила какой–то особой любовью, это было видно. Она тщательно подрезала его, формировала крону, пересаживала, удобряла. Костя наблюдал за этим с непониманием. Разве можно так сильно заботиться о чем–то таком бесполезном, как это деревце? Следующая мысль заставила отвести от дерева взгляд. Вся оранжерея выглядела ухоженной. Неужели отец делал это сам после её смерти? Костя никогда не видел, чтобы он даже близко подходил к этой комнате. Периодически он привозил для мамы удобрения, землю, новые горшки, протягивал их ей и уходил наверх – работать. Мама занималась ими сама, лишь иногда, когда горшки были совсем тяжелые, она просила Костю помочь. Он, конечно, соглашался, но каждый раз после подолгу мыл руки под теплой водой. Ему казалось, что он весь пропах землей. Сладковато–горький пряный запах казался ему невыносимым.

Погасив свет, Костя вернулся в гостиную. Он быстро уснул, но также быстро проснулся от кошмара. Ему показалось, что кто–то коснулся его лба. Теплой и ласковой рукой. Так, как касалась только мама. Если бы он был суеверным, решил бы, что это призраки, духи, демоны – что угодно, но он был человеком давно не верующим ни во что. И всё же он судорожно положи руку на пустую шею.

Крестик, который подарили ему родители на пятилетие, лежал в земле, над маминым гробом. Спрятанная за землей цепочка, которую он бросил на него во время похорон. Никто и не заметил. Его вера в бога строилась исключительно на её вере. Когда её не стало – не стало и той крохотной частички надежды на справедливость, высшую силу и любовь, которую символизировала эта цепочка, по привычке висящая на шее. В тот день он уехал сразу же после похорон, не оставшись даже на поминки. Работа. На которой ему явно бы дали выходной. Но он не мог. Не мог находиться там, с отцом и их общим горем один на один. Не мог сидеть в этой гостиной, смотреть на эти растения вокруг и не думать о том, что произошло. Не мог терпеть этот сладкий запах земли, который, как ему казалось, залез куда–то в лёгкие, под кожу, под ногти, будто вечное напоминание том, что он сделал с её верой.

Умрет ли он здесь? Костя думал об этом спокойно, не пытаясь запугать себя. Это даже казалось ему смешным. От судьбы не убежишь, он пытался, а в итоге снова очутился здесь. Среди стен, которые свисали над ним, грозя рухнуть, раздавить. Он практически чувствовал эту тяжесть на своей груди. Или это была болезнь?

За короткими, температурными, яркими, абстрактными кошмарами была темнота гостиной, за ней снова переведенное дыхание, попытки уснуть, снова кошмары. Промучившись всю ночь, к утру ему все же удалось задремать спокойно и не просыпаться до полудня.

Проснувшись, он недовольно и устало потянулся. С ужасом взглянул на часы на стене. Решил, что они стоят, потому что не могло быть почти час дня. Перепроверив время и на телефоне, он позвонил начальнику, готовый оправдываться.

– Я же сказал, – строго ответил тот в трубку, – ты мне живым нужен, поэтому лечись. Попроси врачей прислать нам больничный лист и лечись. Ты не в состоянии сейчас работать.

Костя хотел было возразить, но его перебили:

– Это не обсуждается. Отдыхай и набирайся сил.

На секунду ему показалось, что это забота, но он знал, что это был лишь голос уставшего человека, на плечи которого упали переработки одних, беспокойство о здоровье других и собственные дела. В такой ситуации, начальству точно не позавидуешь.

Осознав, что теперь он остался без занятия на все эти две недели, Костя окончательно почувствовал себя беспомощно. Единственное дело, которым он мог заниматься, теперь ушло от него, оставляя наедине с этим местом. Будто оно знало, что так будет. Отняло родителей, работу и возможность уехать, чтобы остаться с ним один на один, расквитаться за трусливый побег, убедиться, что в этот раз он не сбежит никуда и никогда. Дыхание сбилось, голова закружилась. Это понимание накатывало горячей, липкой волной. Дом поглотит его. Заберет, пережует и выплюнет, как он делал неоднократно в детстве. И с тех пор ничего не изменилось.

Костя оглянулся по сторонам, будто в поисках какой–то помощи. Он метнул взгляд к входной двери. Закрыта на замок, ключ весит на крючке. Казалось бы – вот он, выход. Сбежать, уехать, выйти. В таком состоянии это равно гибели. Ноги ватные, озноб, кружится голова, а в ушах шум, будто сам Дом насмешливо дышит ему в спину, загребая все сильнее в свои объятия.

«Добро пожаловать домой» – будто слышит он. На секунду, всего на мгновение, ему даже кажется, что он правда слышит, как кто–то произносит это. Этот голос не похож на голос кого–либо, кто был ему знаком. Это голос Дома: тихий, шелестящий скрип деревянных гнилых связок, кашель хрупких стен.

Костя закрыл глаза в тщетных попытках выровнять дыхание. Что успокаивало его обычно? Петербург. Берег Невы. Солнце, отражающееся в синей воде, мосты, Дворцовая площадь. Эрмитаж.

Первый раз, когда он попал туда, ещё тогда, будучи студентом, он ужаснулся от того, что это место напомнило ему Дом. Не внешне, но ощущением. Холодный, слишком статный для тебя, презрительно смотрящий тебе в след. Ты не достоин ходить по этим коридорам, ты не должен заходить в эти комнаты, это место выше тебя, сильнее тебя. Это его милость, что ты здесь, цени это. Спустя годы это чувство улетучилось, истончилось. Лишь в некоторых, особо мрачных залах, таких как библиотека, это чувство снова накатывало на него, но обычно рядом находилась теплая рука друга или подруги, которые с улыбкой выводили его из транса, в который он впадал, глядя на эти книжные полки.

– Ты будто впитываешься в них, растворяешься, – как–то сказала ему Варя, обеспокоенно глядя в глаза. – Ты в порядке?

– Тебе кажется, просто задумался, – отмахнулся он. – Иногда, слишком глубоко ухожу в свои мысли, прости.

Однокурсница крепко обняла его и поцеловала в щёку.

– Как скажешь, просто если будешь уходить куда–то, где так глубоко и темно, лучше возьми меня с собой, хорошо? Помогу выйти назад.

Сейчас от этих мыслей отмахнуться тяжелее. Вари нет рядом, да и она явно занята на новой работе. В последние годы они общались гораздо реже. Никого нет рядом. И некому позвонить, не хочется, нет сил.

Как любое животное привыкает к клетке и начинает ходить по ней кругами, смирившись со своей участью, так и Костя теперь бездумно бродил по Дому, рассматривал вещи, спал, ел, пытался читать книги из домашней библиотеки. Тщетно. Не получалось отвлечься.

Старый телевизор барахлил и звук от него был настолько ужасным, что даже тишина казалась лучшей альтернативой. Но он все же держал его включенным, потому что слышать, как живет Дом ему не хотелось. Он и так чувствовал его присутствие. Надзиратель всегда следит за заключенным, даже если его не видно. Могло ли это место следить за ним через книжные шкафы, мамины цветы, папины рукописи и старые посуду? Через хрусталь в старом деревянном шкафу? Через дорогой чайный сервиз, который так никогда и не доставался и, кажется, так и простоит на полках веками? Или через эти сломанные часы на стене? Или они все же ходят, но от того, как громок Дом, их просто не слышно? Костя минуты наблюдал за стрелками часов. Они ходили. Но в каком–то своем, только им известном ритме, как ребенок, который танцует под музыку в своей голове, совершенно не обращая внимание на то, что играет по радио. Радио… Точно. У отца где–то было радио. Хоть какая–то замена. В телефон или ноутбук смотреть не хотелось, потому что их экран был настолько маленьким, что Костя невольно переводил взгляд на обстановку вокруг.

Так, радио. Решено. Костя дошел до кабинета отца, но снова застыл, не решаясь войти. Он пришел сюда по инерции, по тем воспоминаниям, которые не открывал уже так много лет. Обычно отец хранил радио там. Слушал, пока работал. Несмотря на то, что у них был неплохой старенький проигрыватель дисков (даже имелись колонки, которые, правда, выключались сами собой, если звук был слишком громким), отец все равно предпочитал слушать именно радио. Это была более живая музыка. Так он говорил. Ты мог слушать ведущего, который говорит с тобой сейчас, а не с мертвой записи. Мертвые записи – так он называл пластинки и диски.